В рамках научного семинара под руководством Евгения Ясина состоялось обсуждение его доклада «Нерыночный сектор. Структурные реформы и экономический рост». Оппонентами выступили Евгений Гавриленков и Аркадий Дворкович. В обсуждении также приняли участие Леонид Григорьев, Евсей Гурвич, Виктор Полтерович.

Евгений ЯСИН: «Наша главная задача – завершить рыночные реформы и ликвидировать нерыночный сектор»
Сегодня я хочу представить работу, которой я и большая группа товарищей занимались с 2000 года. В итоге был написан доклад, который опубликован на сайте Фонда «Либеральная миссия». Я хотел бы познакомить вас с его основными положениями. Доклад достаточно спорный и, на мой взгляд, может быть интересен для дискуссии. Сразу же хочу оговориться, что некоторые положения доклада я уже использовал в своем выступлении на III Международной конференции Высшей школы экономики в 2002 году. Я указываю на это для того, чтобы у вас не создалось впечатление, что доклад написан на злобу дня, ввиду каких-то событий, происходивших в последнее время.

В докладе идет речь о том, что Россия нуждается в серьезных структурных реформах, которые бесконечно откладываются. Сейчас появился новый повод для их сдерживания. Ведь в послании президента Федеральному собранию прямо сказано, что нам не нужны реформы ради реформ, если они мешают экономическому росту, нам нужно ускорение темпов экономического роста. Но на самом деле, все реформы направлены именно на обеспечение необходимого роста, хотя это не всегда получается сразу.

На мой взгляд, после незавершенных рыночных реформ у нас сложилась достаточно уродливая структура экономики. При дальнейшем ее сохранении мы, разумеется, можем, еще какое-то время рассчитывать на определенные темпы роста, но не очень долго, и темпы эти не будут очень высокими. Сегодня сложилась благоприятная экономическая конъюнктура, и темпы роста оправдывают ожидания начала 2003 года. Тем не менее свою позицию по этому поводу я менять не склонен.

Первый сектор российской экономики производит конкурентоспособные экспортные товары – нефть, газ, продукты первого передела. По моим оценкам, в данном секторе работают примерно три миллиона человек. Они производят в основных ценах, т. е. сопоставимых, применяемых при исчислении в национальном счетоводстве, примерно 18,3% ВВП, а в ценах конечного потребителя – примерно 40% ВВП и 80% экспорта. В докладе он условно назван экспортным сектором, хотя это и не совсем точно. Итак, экспортный сектор в основном производит энергоносители, черные металлы, минеральные удобрения, лес – все то, что объединяет отрасли, работающие на экспорт.

Вокруг него располагается так называемый второй сектор. Он включает в себя обрабатывающую промышленность, сельское хозяйство, строительство, транспорт, т. е. отрасли, работающие на внутренний рынок. В нем тоже есть свои исключения, которые можно считать более благополучными, – торговля, финансовая сфера, вооружение, хотя последнее можно отнести и к экспортному сектору. Второй сектор насчитывает примерно сорок миллионов занятых, и производит примерно 57% ВВП в основных ценах.

И последний сектор – нерыночный. Он включает в себя две части. Одна часть – это классическая бюджетная сфера: образование, здравоохранение, управление, культура, армия. И вторая – это естественные монополии и жилищно-коммунальное хозяйство. В нерыночном секторе работают около пяти миллионов человек, и он производит в основных ценах около 7% ВВП.

Нерыночный сектор и является предметом нашего специального интереса. Эта часть российской экономики должна была подчиняться законам рынка, но она подвергается довольно интенсивному государственному регулированию, прежде всего проявляющемуся в отношении цен. А поскольку регулируются цены, то достаточно детально регламентируется и деятельность на разных уровнях управления. Нерыночный сектор есть за пределами названных отраслей, в том числе и в промышленности. Он объединяет предприятия и организации, которые формально не подвергаются регламентациям, но нуждаются в субсидировании для собственного выживания. Мы проводили такого рода исследования в промышленности на базе почти тысячи предприятий.

Принципиальный вопрос заключается в том, может ли экономика развиваться высокими темпами, имея такую структуру? Мой ответ – не может. Конечно, некоторое время, при благоприятной конъюнктуре на рынках российских экспортных товаров, высокие темпы развития сохранятся. Но стоит конъюнктуре ухудшиться, и это перестанет быть возможным. В качестве примера я могу привести некоторые результаты нашего исследования нерыночного сектора в промышленности.

Есть два определения нерыночного сектора. Одно охватывает предприятия, производящие отрицательную добавленную стоимость. Второе является комбинированным критерием отрицательной добавленной стоимости и долга выше критического, т. е. просроченной кредиторской задолженности более восемнадцати месяцев. За последние годы нерыночный сектор довольно существенно сократился, но если брать за основу комбинированный критерий, то ситуация будет выглядеть несколько иначе. Приватизированные и государственные предприятия, которые производят отрицательную добавленную стоимость, относятся к нерыночному сектору. Они не могут существовать без скрытых или, чаще, явных субсидий. Исследование таких предприятий показало прежде всего то, что относительно немногие из них после 1998 года одновременно увеличивали объемы производства и повышали эффективность использования ресурсов.

Светлана Авдашева, проводившая эти исследования, пришла к выводу, что все предприятия можно разбить на четыре группы. Одна группа – те предприятия, которые одновременно повышают и эффективность и объемы использования ресурсов, а значит, растет и производство. В данном случае под эффективностью подразумевается совокупная факторная производительность, вычисленная по методу Торнклиста. Вторая группа – те предприятия, на которых происходит снижение объемов производства, но при этом повышается эффективность, т. е. осуществляется своеобразная модернизация. Ну и большинство предприятий (третья и четвертая группы) – это предприятия, которые либо пользуются конъюнктурой, увеличивая объемы производства, не повышая эффективности, либо не делают ни того, ни другого. В нерыночном секторе промышленности таких – 45,5%. Из этих данных следует вывод: процессы модернизации и повышения эффективности в российской экономике практически не наблюдаются.

Светлана Авдашева также представила интересные данные по упомянутым выше четырем группам предприятий. Она разбила по годам динамику совокупной факторной производительности. В первые два года, 1998 и 1999, факторная совокупная производительность довольно быстро росла, а затем резко упала. Мы объясняем это следующим образом. В жестких условиях кризиса сама ограниченность ресурсов способствовала росту эффективности. Были, конечно, и дополнительные стимулы, такие как девальвация рубля. Затем приток нефтедолларов сделал излишним рост производительности, и его темпы упали.

Наш вывод заключается в следующем. Есть общее представление о том, что для обеспечения быстрого роста российской экономики нужно как можно больше средств направлять в частный сектор. Для этого надо снизить налоги, осуществить частичное перераспределение средств между секторами путем изъятия большей ренты из первого сектора, задержки роста заработной платы, а также повышения тарифов и цен на продукцию естественных монополий. Таким образом можно было бы создать накопления, которые частный сектор направил бы на инвестиции. Именно эти меры могут привести к повышению темпов экономического роста.

При изучении процессов динамики производства и эффективности в отраслевом разрезе, мы выяснили, что реальные сдвиги скорее происходят в неэкспортных отраслях, а зависимость между усилиями по модернизации и объемами ресурсов –скорее обратная, чем прямая. У меня нет никакой уверенности в том, что если, допустим, выделить максимальный объем ресурсов для нефтяной промышленности, для автомобильной, для алюминиевой, то можно добиться высоких темпов развития российской экономики и, самое главное, решить проблему диверсификации. Прежде всего надо стремиться к структурным сдвигам, в результате которых мы сможем добиться высоких темпов экономического роста.

Сегодня перед нами стоит главная задача – завершить рыночные реформы и ликвидировать нерыночный сектор. Решить эту задачу нам поможет так называемый «структурный маневр», который ликвидировал бы нерыночный сектор и способствовал бы распространению рыночных отношений на максимальное количество секторов народного хозяйства. При этом следует решить наиболее острые проблемы народного хозяйства, не допуская нанесения ущерба населению.

Необходимо создать полностью однородную экономику, хотя это вовсе не означает, что она не будет смешанной, так как бюджетная сфера все равно останется вне рынка. Центральным звеном этой структурной реформы является реформа газовой промышленности и электроэнергетики. Цены на газ и тарифы на электроэнергию необходимо повысить таким образом, чтобы потом их можно было либерализовать. Естественно, в ходе реформ будут созданы условия для конкуренции. Это касается и газовой промышленности, и нефтяных компаний, и железнодорожного транспорта. Далее, можно существенно повысить цены для того, чтобы собрать природную ренту, которая в основном сконцентрирована именно в газовой промышленности. Мы видим большой разрыв между внутренними и экспортными ценами – пять раз. Для сравнения, разрыв между экспортными и внутренними ценами на сырую нефть составляет всего два раза.

«Структурный маневр» включает в себя и повышение тарифов на жилищно-коммунальные услуги с ликвидацией всех льгот и дотаций, которые затем будут компенсированы населению через повышение заработной платы в бюджетной сфере и повышение пенсий за счет газовой ренты, частично ренты нефтяных отраслей и увеличения суммы налоговых поступлений. Фактически за все это будут платить неэнергетические отрасли, второй сектор. Получается, что, с одной стороны, мы должны дать этим отраслям как можно больше денег, а с другой – они же должны заплатить за проведение «структурного маневра». Концепция довольно спорная, но для нашей экономики, возможно, важнее не ресурсы, а вызов, который активизировал бы процесс модернизации. Сегодня, как показали исследования, такого рода стимулов недостаточно. Я не хочу сказать, что все эти выводы полностью подтверждены, но в данном случае мы имеем возможность противопоставить нашу позицию другой известной позиции, которая состоит в том, что нужно давать как можно больше денег.

Как можно реализовывать газовую ренту? Если будет единый с Европой рынок газа, то экспортная цена тысячи кубов газа составит 80 долларов, что на 25–30 долларов ниже цены газа, который мы продаем в Европу. В 2001 году добыча газа составила 580 миллиардов кубов, внутренняя цена тысячи кубов – 20 долларов, издержки при добыче составляют, по официальным данным, около 5 долларов, примерно 10–15 долларов стоит транспортировка, т. е. те же 20 долларов. Таким образом, природная рента в газовой промышленности равна 30–35 миллиардов долларов. Замечу, что в 2001 году вся сумма социальных трансфертов составляла около триллиона рублей.

Газовая рента реализуется только при экспорте газа и уже затем из этой суммы примерно 260 миллиардов рублей поступает в государственный бюджет, все остальное идет на субсидии другим отраслям промышленности и народного хозяйства, а также населению. Уже осуществляется комплекс реформ в газовой промышленности, в РАО «ЕЭС», в жилищно-коммунальном хозяйстве в целях создания конкурентного сектора. При этом ожидается повышение цен по цепочке: повышение цен на газ приведет к повышению цен на электроэнергию и на жилищно-коммунальные услуги, в результате чего увеличатся и расходы населения. С помощью Института экономики города мы посчитали, что в общей сложности, по условным данным 2001 года, увеличение расходов населения составит примерно 600 миллиардов рублей. Эту сумму надо компенсировать. Мы исходим из того, что какую-то часть расходов население может взять на себя, но оно не сможет оплатить 100-процентное повышение стоимости жилищно-коммунальных услуг. Я считаю, что примерно 20% из этой суммы смогут заплатить состоятельные граждане, но для примерно 80% населения потребуются компенсации. Я бы хотел отметить еще раз, что это не просто реформа ради реформы, а первые шаги к ликвидации нерыночного сектора, к расширению сферы рыночных отношений и появлению возможности конкуренции, притока инвестиций, строительства нормальной экономической жизни.

Каким образом мы предлагаем осуществлять компенсации? Мы изучили разные варианты: компенсации через повышение зарплат в бюджетной сфере, через повышение пенсий, через жилищные субсидии и пособия на детей. Повышение зарплаты в бюджетной сфере должно вызвать повышение зарплаты в коммерческой сфере, потому что есть рынок труда, нижний предел зарплат в котором задается бюджетной сферой. Рост зарплаты в обеих сферах вызовет увеличение поступлений в Пенсионный фонд. Вовсе не обязательно, что это увеличение будет достаточным для обеспечения того размера пенсий, который, по нашим расчетам, необходим. Поэтому, возможно, придется в течение ряда лет дотировать Пенсионный фонд из федерального бюджета. Проблему можно решить, повысив пенсионный возраст.

Далее, ликвидируются дотации ЖКХ и отменяются все льготы. Издержки в производственных отраслях увеличиваются, снижается прибыль. Предприятия могут получить и такие формы компенсации, как улучшение инвестиционного климата, привлечение средств инвесторов, заимствование с финансовых рынков. В нынешних условиях значительные суммы привлекаются и могут быть привлечены дополнительно при условии, если компании не будут закрываться от инвестиций и инвесторов, а начнут повышать степень своей прозрачности и прибегать к сторонним услугам для решения своих проблем.

И наконец, снижение налогов, хотя и не значительное. Предприятия, конечно, будут пытаться компенсировать свои потери с помощью повышения цен, поэтому возможно некоторое усиление инфляции. При этом должен возникнуть эффект энергосбережения, а повышение зарплаты будет стимулировать повышение производительности труда. И то и другое будет способствовать увеличению инвестиций. А увеличение инвестиций, в свою очередь, возможно лишь при сокращении ресурсов собственных средств. Мы знаем, что сегодня почти все инвестиции осуществляются за счет собственных средств. На наш взгляд, «структурный маневр» должен создать стимулы к перетоку капитала.

Расчеты показателей вариантов компенсаций населению мы произвели при помощи сотрудников Независимого института социальной политики Татьяны Малевой и Лилии Овчаровой. Если компенсации населению производить через жилищно-коммунальные субсидии, то доля компенсаций составит примерно 32–40%. Доля получателей жилищных субсидий в числе домохозяйств возрастает до 20,7% к 2007 году, в том числе в первой децильной группе до 73%. Доля жилищных субсидий в доходах населения составит в 2007 году 13,3%. Если мы возьмем более высокую долю компенсаций, например 80%, то в этом случае доля получателей жилищных субсидий возрастет еще больше и жилищные субсидии в доходах первой децильной группы превысят 45%. В результате у этих людей исчезнут стимулы к труду, и предложение труда начнет падать. Сейчас подобные процессы наблюдаются в Германии и ряде других стран Европы.

Нормальные условия для населения можно создать в основном через надбавки и пенсии. Но этот вариант требует больше денег. По нашим оценкам, для того чтобы компенсировать примерно на 80% потери населения, нужно повысить зарплату в бюджетной сфере на 600 рублей в месяц, а пенсии – примерно на 300 рублей. При рассмотрении каждого варианта компенсации перед нами стояла задача убедиться в том, возможно ли его реализовать в принципе или нет.

Что происходит в производственной сфере? При участии Экономической экспертной группы мы произвели расчеты по всем отраслям народного хозяйства. Здесь я представлю только расчеты по отраслям промышленности. В среднем по всей промышленности рост издержек за счет таких факторов, как повышение цен на газ, повышение тарифов на электроэнергию, на услуги ЖКХ, повышение зарплаты, составит 13%. При этом теряется примерно половина прибыли. Большая часть роста этих издержек приходится на отрасли первого сектора. Причем самые большие потери мы наблюдаем в электроэнергетике и газовой промышленности –17%. Существенные потери несут нефтехимия, где рост издержек составит 17%, и производство строительных материалов – 17,1%.

Таким образом, общие потери реального сектора экономики в результате такой операции за вычетом перекрестного субсидирования составляют примерно от 150 до 250 миллиардов рублей. Положительное сальдо в принципе возможно, поскольку сохраняется возможность снизить корпоративные налоги (на прибыль, НДС и т. д.) примерно на 100 миллиардов рублей.

Также мы рассмотрели три сценария развития российской экономики до 2010 года. Расчеты выполнял сотрудник Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования Андрей Белоусов. Первый сценарий – инерционный – предполагает, что структура экономики не меняется, а цены на нефть колеблются в диапазоне от 20 до 25 долларов за баррель. Темпы роста в этом случае зависят от динамики спроса на мировых сырьевых рынках. Даже если темпы роста мировой экономики составят 3–4% в год, что маловероятно, скорее 2–3%, то можно вычесть, по крайней мере, 1% и таким образом определить возможные темпы роста российской экономики.

Второй сценарий – ускоренный рост (название Андрея Белоусова). Он в значительной степени отражает ту политику, которая проводилась до последнего времени и представляла собой смешанную стратегию: осуществлялся «структурный маневр» и в то же время снижалось налоговое бремя для промышленности. Мы получили также доказательства того, что возможны сдвиги в политике в сторону более радикального варианта поддержки населения путем снижения цен на газ и электроэнергию. Но и в самом лучшем случае требуемые темпы роста, примерно 7–9% ВВП в год, не достигаются. Более того, в последние три года они начали падать.

И, наконец, третий сценарий – «структурный маневр». Я хочу обратить ваше внимание на то, что все расчеты выполнялись независимыми экспертами. Они демонстрируют действительно качественное различие между сценариями осуществления или отказа от структурных реформ. Если их не реализовывать, а только снижать налоги и тарифы естественных монополий и добиваться того, чтобы как можно больше денег оказалось в частном секторе, то можно догадаться, что из этого получится. Однако за проведение структурных реформ приходится заплатить. Возможно, существует какая-то смешанная стратегия, особое везение, например хорошие цены на нефть, приток ресурсов, которые мы сможем потратить не на формирование валютных резервов, а на более полезные мероприятия, – и тогда можно будет рассчитывать на более благоприятные результаты, но заплатить все равно придется.

Мы должны сделать очень серьезные выводы относительно будущей экономической политики страны. Если не довести до конца начатое, то у нас не будет возможностей для нормального роста. При этом не надо забывать, что нельзя бесконечно «кидать» население. Следует возмещать большую часть его потерь. Сегодня для здорового развития экономики принципиальное значение имеет обстановка доверия и общественной солидарности. Чтобы этого добиться, мы должны изменить, с чисто экономической точки зрения, существующую ныне дифференциацию населения по доходам и материальной обеспеченности. Предлагаемый нами «структурный маневр» делает определенный шаг в этом направлении. Он позволяет, по крайней мере, заменить натуральные выплаты и удешевленные услуги нормальной зарплатой и нормальными ценами на те услуги, которые будет приобретать население.


Виктор ПОЛТЕРОВИЧ (действительный член Российской академии наук):
Вы измеряете нерыночный сектор количеством убыточных предприятий, которое, если следовать вашей логике, должно еще увеличиться в результате предлагаемого вами «структурного маневра». Таким образом эта реформа приведет к увеличению нерыночного сектора, а не к его сокращению


Евгений ЯСИН:
Доля нерыночного сектора, определяемого по предприятиям с отрицательной добавленной стоимостью, в 2001 году составляла 6%. Она может подняться примерно до 10–11%. Это солидная цифра, но – это предел. Хочу обратить ваше внимание на то, что модернизация неизбежно связана с процессом структурной перестройки, отбором эффективных предприятий и закрытием убыточных, нерентабельных. Что касается последних, то этот показатель не годится, потому что у нас до сих пор 40% предприятий – убыточные, и за счет чего они существуют, непонятно.


Виктор ПОЛТЕРОВИЧ:
Вы предлагаете достаточно масштабные реформы. Практика показывает, что мы всегда ошибались относительно эффективности и особенно длительности переходных процессов. Казалось, что достаточно повернуть рычажок и все сразу установится, а в итоге процесс необыкновенно затягивался. Закладывали ли вы это обстоятельство в ваш проект? Вы указываете спад в темпах роста в последние два года, но не продлится ли он еще лет пять и не будут ли темпы роста вообще отрицательными, если учесть все возможные ошибки, несогласования и то обстоятельство, что реформы никогда не проходят так, как планировалось?


Евгений ЯСИН:
Наши расчеты производились на модели. Но, конечно, вы правы – никаких гарантий. Важно было иметь некую качественную картину того, что может происходить при разных сценариях.


Светлана КИРДИНА (Институт экономики РАН):
Вы сравниваете производительность труда в нерыночном и рыночном секторах. Как соотносятся эти данные?


Евгений ЯСИН:
Если измерять производительность по валовому доходу на одного работника, то доход в первом секторе будет в пять раз выше, чем во втором. Это – один из немногих расчетов совокупной факторной производительности, сделанных после реформ. Он показывает, что быстрое повышение производительности вызывает рост эффективности. А если, к примеру, у вас нефть дорогая и деньги текут рекой, то это приводит не к упадку, но к расслаблению.


Светлана КИРДИНА:
Акционирование со 100-процентным государственным участием – это рыночный маневр или нерыночный?


Евгений ЯСИН:
Если предприятие подвергается регламентациям со стороны государства, то его цены соответственно регламентируются тоже, как и управленческая деятельность. «Газпром», например, – формально частное предприятие. Там всего 38% государственных акций. Но, оказывается, у них еще есть частные акционерные миноритарные предприятия, которые тоже являются государственными, так что в общей сложности получается уже 60%. Однако в данном случае важно другое: есть регламентация со стороны государства или нет.


Светлана КИРДИНА:
Вы выстроили такую сложную схему для того, чтобы взять ренту и перераспределить ее. Разве 100-процентная государственная монополия не проще, чем все эти схемы?


Евгений ЯСИН:
Это самое простое, это уже было. И я считаю бессмысленным тратить деньги на доказательство их меньшей эффективности.


Алина НАСУПОВА (администрация президента Казахстана):
В Казахстане реформа ЖКХ уже проведена. Но сейчас мы столкнулись с тем, что системы управления ЖКХ как таковой нет. Все отдано на откуп местным органам власти, и все зависит от того, какой будет губернатор: хороший – значит, все будет делаться хорошо, плохой – значит, плохо. Кроме того, мы столкнулись с проблемой износа жилищного фонда. Наши парламентарии сейчас уже предлагают предусмотреть выделение из бюджета средств на капитальный ремонт. А использованием каких нерыночных механизмов может обернуться ваш проект?


Евгений ЯСИН:
Мы предлагаем реформы не для того, чтобы возвращаться к нерыночным методам. Я опирался на разработки наших коллег, которые говорят о том, что мы должны сделать для появления конкуренции – выделить управляющие компании, товарищества собственников жилья и т. д.


ВОПРОС:
Делались ли какие-нибудь расчеты относительно того, как структурные маневры в нерыночном секторе будут распределяться в территориальном разрезе по стране: город, малые города и сельская местность?


Евгений ЯСИН:
Отвечаю откровенно – нет. Это работа следующего года.


Виктор ПОЛТЕРОВИЧ:
Какие предположения сделаны относительно роста производительности труда? За счет чего он произойдет?


Евгений ЯСИН:
Мы ожидаем рост производительности труда прежде всего за счет повышения зарплаты. Более высокие тарифы на электроэнергию и на газ должны вызвать определенную реакцию в виде снижения энергоемкости, уже не только за счет структурных факторов, которые сейчас действуют. В последние годы мы наблюдали снижение энергоемкости, но главным образом в порядке изменения загрузки существующих мощностей. Это видимые факторы. А остальные… У меня есть расчет на то, что если будет найден ответ на определенный вызов в какой-либо области, то появится вкус к тому, чтобы заниматься такого рода действиями в других направлениях, например начать экономить материалы, а не только электроэнергию.


Аркадий ДВОРКОВИЧ (заместитель министра экономического развития и торговли): «В докладе определен вариант целенаправленной экономической политики»
У меня была возможность прочитать этот доклад раньше, и от тех цифр, которые я там увидел, мне стало немного не по себе. Ну, а если серьезно, то в докладе продемонстрирован намного более молодой взгляд на нашу экономику, чем у большинства из нас – людей, гораздо моложе докладчика. В то же время, видимо, опыт выступающего заставляет его все время делать оговорки по поводу того, что все расчеты, гипотезы, выводы требуют дальнейших перепроверок и расчетов.

В докладе поставлена задача – определить вариант целенаправленной экономической политики, политики, которая достигнет определенной цели. На пути решения этой задачи возникает много проблем, они начинаются уже с самой первой фразы, а именно с того, что в какой-то степени реформы противопоставляются экономическому росту. Это следует как из логики самого изложения, так и из конечных результатов данного противопоставления. К тому же я увидел в нем перекличку со статьей, подготовленной недавно Экономической экспертной группой, о противопоставлении налоговой реформы и проблемы повышения качества государства и решения подобных задач.

С моей точки зрения, целенаправленная экономическая политика должна формулироваться таким образом, чтобы максимально исключить вышеназванный конфликт, а не стараться его, наоборот, создать, с тем чтобы достичь определенных результатов. Основная идея предлагаемого сценария состоит в повышении эффективности экономики за счет ликвидации нерыночного сектора. Предполагается, что те предприятия, которые будут производить отрицательную добавленную стоимость, будут просто-напросто исчезать, а не оставаться в экономике, пусть даже составляя ее мизерную часть.

Здесь возникает первая методологическая проблема, связанная с определением нерыночного сектора. В докладе качественное определение в некоторой степени противоречит сделанному потом для расчетных целей отраслевому определению. Вначале предлагаются разные варианты качественного определения: либо это отрицательная добавленная стоимость, либо это субсидируемый сектор, либо это сектор, «проедающий» капитал. Соответственно получаются и разные цифры. Но затем в качестве отраслевого определения берется критерий, который соотносится с качественным определением, хотя полностью с ним не совпадает. Действительно, газовая промышленность – экспортный сектор, но в то же время – это и нерыночный сектор, и четко разделить по добавленной стоимости достаточно сложно. Нефтяная промышленность – это частично экспорт, но все-таки большая доля ее продукции ориентирована на внутренний рынок.

Постоянно будут возникать проблемы с разделением секторов либо на первый, второй и третий, либо на рыночный и нерыночный. При этом подчеркнуто, что самую большую оценку нерыночного сектора дает определение, увязанное с «проеданием» капитала, – порядка 70%. На самом деле, эта цифра, с нашей точки зрения, достаточно хорошо коррелируется с тем, какая доля предприятий у нас не платит налоги. Наверное, в этом тоже в какой-то степени заключается «нерыночность». Предприятие, не платящее налоги, фактически ставит само себя в нерыночное положение и создает себе дополнительные конкурентные преимущества по сравнению с другими предприятиями.

Дальнейшие предложения, прозвучавшие в докладе, основаны на большой разнице в сравнительной эффективности рыночного и нерыночного секторов. Здесь следует сделать несколько замечаний, касающихся прежде всего сравнительной оценки производительности труда в разных секторах, необходимости делать вообще какие-либо сопоставления между этими секторами в номинальных показателях, а также сравнивать наши секторы экономики с такими же секторами в других странах: российская электроэнергетика, условно говоря, против электроэнергетики Соединенных Штатов, Франции, Казахстана или Канады. То же самое касается и совокупной факторной производительности. Необходимо сравнивать ее не только между разными отраслями внутри страны, но и с подобными секторами в экономиках других стран.

В докладе одним из условий экономического роста назван низкий уровень государственных расходов. Это весьма неожиданно на фоне дальнейших высказываний о повышении государственных расходов, да и всего того, о чем мы говорили последнее время: расходы должны быть низкими, разумными, более или менее оптимальными. Авторы предлагают в качестве основного механизма решения главной задачи повышение цен, которое будет продуцировать дальнейшие изменения в экономике. Но далее, когда речь заходит о конкретных действиях, предлагается переход на рыночные рельсы нерыночного сектора.

С моей точки зрения, необходимо четко определиться, что мы имеем в виду под рынком энергетических ресурсов: сюда входят рынок газа и рынок электроэнергии. Наверное, это приведет к повышению цен, размер которого мы пока в точности определить не можем. Но при создании единого и открытого рынка с Европой скорее цены упадут там, чем повысятся у нас. И производители в других странах станут неконкурентоспособными, поскольку у нас пока еще более низкие издержки производства газа, чем в некоторых других странах. Поэтому и надо рассчитывать различные ценовые сценарии, и смотреть, как от них зависят результаты наших преобразований.

Но главная проблема, с моей точки зрения, – это проблема координации реформ и связанных с этим издержек. Мы понимаем, что государство не способно пока проводить такие масштабные реформы. К тому же у нас недостаточно резервов на тот случай, если, например, налоги не повысятся в должном а потребности повышения зарплаты будут больше предлагаемых. На первом этапе, наверное, потребуются существенные резервы для нейтрализации подобных проблем. Бюджетные расчеты, сделанные в докладе, достаточно условны, основаны на гипотезах и мнениях отдельных экспертов. В частности это касается и объема нефтяной и газовой ренты.

Еще одно противоречие возникает, когда речь заходит о зарплате в бюджетной сфере. Мне всегда казалось, что мы должны не повышать зарплату в бюджетной сфере, а пытаться ее реформировать и создавать механизмы, которые позволят сегодняшней бюджетной сфере стать рыночным сектором и таким образом формировать самостоятельную политику в области заработной платы. Здесь мы опять возвращаемся к вопросу согласования реформ, теперь уже во времени. Возможно, проведение одной реформы заставить отложить другую. Здесь есть существенный риск, что мы затянем с проведением одной важной реформы, проводя другую, тоже безусловно важную, при условии, что она достигает декларированных нами целей.

В докладе упомянуто о риске, который может затронуть финансовый сектор, – в начальный период проведения структурных реформ предприятия станут менее привлекательными для капиталовложений. Таким образом, нельзя с уверенностью ожидать их серьезного дополнительного финансирования. Тем более, если мы будем изымать ренту и делать это достаточно энергично, то увеличится риск дополнительного оттока капитала из этих секторов. А поскольку финансовый сектор в значительной мере зависит именно от доходов первого сектора, в использованном в докладе определении, то отток капитала может привести к его некоторому ослаблению.

Итак, чего мы ждем, каких результатов? Насколько сильны предположения о росте эффективности экономики к 2008 году, которая, в свою очередь, позволит довольно резко увеличить темпы роста? Посмотрим более внимательно на динамику роста внутри этих периодов. Означает ли заявленная цифра 2–2,2% темпов роста производства, что в первый год произойдет некоторый спад, а потом мы просто подойдем к цифре 4% и динамика будет постепенно повышаться? Или речь идет о том, что вначале будут очень низкие темпы роста, а потом произойдет резкий скачок в результате повышения эффективности? Некоторое повышение эффективности сегодня есть, но оно гораздо меньше той цифры, которая предполагалась в среднесрочной перспективе согласно сценарию Министерства экономического развития и торговли. На мой взгляд, повышение эффективности во многом зависит от существенного увеличения инвестиций в новые технологии.

На рост производительности труда может повлиять снижение налогов. Я не совсем понял вашу позицию по этому вопросу. В докладе упоминается о возможном их снижении, но остается впечатление, что их можно и не снижать.


Евгений ЯСИН:
Мы посчитали, что для этого нужно 100 миллиардов рублей.


Аркадий ДВОРКОВИЧ:
Я думаю, что эти деньги будут «съедены» непредвиденными обстоятельствами. Вряд ли найдутся свободные сто миллиардов рублей. Может быть, более важно сейчас сделать налоги понятными и хорошо администрируемыми. При этом и налоговые ставки, скорее всего, снизятся, и доля изъятий вряд ли станет меньше.


Евгений ГАВРИЛЕНКОВ (главный экономист и исполнительный директор компании «Тройка Диалог»): «Экономическая политика должна быть ориентирована на административную реформу, снижение барьеров входа на рынок, создание условий для создания малого и среднего бизнеса»
Я согласен со всеми качественными выводами, представленными в докладе. Все реформы, безусловно, связаны между собой. Если мы формально начали реформу электроэнергетики, то она обязательно потянет за собой необходимость реформирования газовой отрасли и т. д. Я только хотел бы напомнить, что реальность чаще всего оказывается чуть лучше и чуть оптимистичнее, чем мы о ней думаем.

Данные, представленные в докладе, ограничены 2001 годом, и, следовательно, ценность этой работы еще больше увеличивается, поскольку в ней обобщен материал за начальный период послекризисного развития. Но необходимо учитывать и тот факт, что экономика в России развивается очень динамично. В последнее время я много работаю с инвестиционными банками. Прогнозы по росту ВВП абсолютно всех инвестиционных банков, серьезно изучающих экономику России, существенно выше прогнозов Министерства экономического развития. Эти банки стоят ближе к конкретным участникам рынка, а потому и уровень оптимизма у них выше. Я склонен думать, что в этом году у нас будут довольно высокие темпы роста. Рост тарифов, укрепление рубля, наметившиеся в последние несколько месяцев, – все это стимулирует те структурные сдвиги, которые уже начали происходить на микроуровне и приносить определенные позитивные результаты.

В какой-то степени я не согласен с расчетами совокупной факторной производительности в докладе. Вообще рассчитать этот показатель очень сложно, особенно для экономики, которая не находится в состоянии равновесия. Более того, это устойчивое равновесие в принципе не может быть найдено в условиях интенсивных структурных сдвигов. Можно использовать методику, разработанную Агентством международного развития США (USAID). Она показывает, как можно в принципе рассчитывать этот показатель в странах – членах Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), где хорошо развита система статистики, где можно илиминировать статистические эффекты, в том числе и в принципе неизмеримые в наших условиях, такие, как моральное старение фондов или уровень загрузки. Мы, конечно, измеряем эти эффекты, но тем не менее качество нашей статистики крайне низкое. Между тем статистка развитых стран учитывает два-три десятка такого рода поправок к основным факторам производства – труду и капиталу, вводит такое понятие, как «servises» – услуги, которые этот труд и этот капитал вкладывают в производство. В России это в принципе невозможно.

Более того, наши структурные сдвиги происходят в гораздо более сжатые отрезки времени, и поэтому предложенные в докладе расчеты совокупной факторной производительности вызывают определенные сомнения. Я в свое время делал подобные расчеты, но пришел к несколько иным результатам. На мой взгляд, рост этого показателя в нашей стране начался уже в 1995 году, несмотря на спад в экономике. Думаю, что эта часть исследования требует определенной доработки.

Вызывают сомнения и результаты предложенных в докладе второго и третьего сценариев развития. На мой взгляд, они могут оказаться прямо противоположными. Если мы будем проводить все реформы, о которых здесь говорится, то очень быстро достигнем высоких темпов роста, выше указанных в докладе. Мы не должны рассматривать здесь закрытую экономику, потому что в таком случае на всех имеющихся моделях можно получить любые результаты – от –10% до 10%.

В докладе почти ничего не сказано о внешних факторах, которые также играют существенную роль в развитии экономики. Мало говорится и об иностранных инвестициях, а ведь если они вдруг начнут поступать, то, безусловно, станут мощнейшим стимулом развития экономики, и, конечно, увеличат темпы роста.

Было бы полезно сделать некоторые допущения по поводу ожидаемого прогноза цен на нефть, потому что это существенный фактор, определяющий состояние платежного баланса, потенциал притока валюты в страну и возможности финансирования экономического роста. В условиях экономики с низкой монетизацией, с низким отношением денежной массы к ВВП, в условиях, когда экономическая система не находится в равновесном состоянии, когда денежная масса растет опережающими темпами, именно потоки капитала, как по счету текущих операций, так и по счету капитальных операций. определяют всю экономическую динамику.

Безусловно, сценарий «структурного маневра» заслуживает поддержки, но я бы не стал вычеркивать из него административную реформу и все, что связано с реформированием бюджетной сферы. Если преобразовать естественные монополии, не реформируя при этом государство, скорее всего, результаты будут гораздо менее продуктивными. На самом деле, это уже происходит. Частный сектор, в данном случае промышленность, уже начал реформировать себя сам. Издержки снижаются, темпы роста промышленности в годовом исчислении составляют порядка 7%. Одновременно произошел сброс избыточной рабочей силы на 5,5%. Иными словами, частный сектор оказывается более адаптивным, готовым к любым реформам. Он работает на опережение, и на данных 2001 года вряд ли это можно увидеть. Я думаю, если бы исследования проводились в этом году, то доля нерыночного сектора была бы меньше.

Одновременно мы наблюдаем совершенно беспомощную политику государства, которая впитывает в себя избыточную рабочую силу. Второй год подряд занятость в бюджетной сфере растет, в 2002 году – примерно на 3,5%, в 2003 году чуть меньше – примерно 1,5%. Это повышает национальные издержки, снижает эффективность на агрегированном уровне. И если проводить расчеты по субсидиям с учетом этих дополнительных работников, вовлекаемых в бюджетную сферу, то позитивных результатов будет меньше при всех сценариях.

Сейчас все социологические исследования показывают рост недовольства населения. Вместе с ростом производительности растет и количество тех, кому не нравится правительство, кто не одобряет экономическую политику. Одновременно увеличивается, после длительной стабилизации, и разрыв в доходах населения. Фонд заработной платы в бюджетном секторе растет, но растет и количество занятых. Увеличивается разрыв между более эффективно работающим частным сектором, который избавляется от лишней рабочей силы, повышает заработную плату, и неэффективным государственным сектором. Это все следствие нынешней политики государства, потому эти моменты нужно учитывать при проведении более точных расчетов на следующем этапе. Экономическая политика должна быть ориентирована не столько на индексацию зарплат бюджетникам, сколько на административную реформу, снижение барьеров входа на рынок, создание условий для развития частного сектора, малого и среднего бизнеса. Борьба с бедностью не сводится только к всеобщей индексации, подобная политика везде провалилась, начиная с Великобритании и США. Борьба с бедностью – это создание рабочих мест и условий для их появления.

И последнее. Темпы роста также зависят от снижения общего уровня национальных издержек в результате повышения эффективности финансовой системы. В докладе говорилось о механизме перетока капитала из одного сектора в другой. Этот процесс уже наметился, правда, довольно слабо. Монетизация экономики 20% ВВП – это очень низкий показатель. Капитализация российской банковской системы очень мала по сравнению с развивающимися и даже с восточноевропейскими странами. И, конечно, в условиях раздробленности банковской системы, когда активы всех имеющихся в стране 1350 банков составляют меньше одного миллиарда долларов, эти банки в принципе не способны обслуживать интересы более или менее крупных предприятий. Активы пятнадцати крупнейших российских банков равны 62–63% общих активов всего банковского сектора. Далее идут банки, в которых активы каждого последующего меньше одного миллиарда долларов.

Такая банковская система крайне неэффективна, поскольку не может выдавать масштабные кредиты. Даже крупнейший частный банк «Альфа-банк» с активами около пяти миллиардов долларов не может обслуживать интересы «Газпрома», «ЛУКойла», «ЮКОСа», которым требуется миллиард, два миллиарда долларов. Нужно создавать стимулы для дальнейшей консолидации банковского сектора, для того, чтобы сама банковская система становилась более эффективной. Но надо сказать, что даже в таких трудных условиях, как низкая капитализация, нехватка в целом капитала в стране, частный сектор находит выход из положения. Это говорит о том, что экономика стала более здоровой.


Евгений ЯСИН:
Спасибо за замечания. Хочу отметить, что я не ставил задачи написать программу действий правительства. Поэтому в докладе институциональные реформы, в том числе и административная, только упомянуты, их проведение предполагается. Я надеюсь, что планами их реализации займется кто-нибудь другой.


Евсей ГУРВИЧ (научный руководитель Экономической экспертной группы): «Доля нерыночного сектора решающим образом зависит от макроэкономических условий»
Я согласен с основными выводами доклада. Несмотря на то что исследование проводилось давно, оно совершенно не утратило своей актуальности. Я считаю очень важным моментом, прозвучавшим в докладе, что за реформы нужно будет заплатить снижением экономического роста, и сейчас как раз самый подходящий момент для этого.

Авторы доклада несколько искусственно, на мой взгляд, объединили в нерыночный сектор разнородные отрасли. Во-первых, это электроэнергетика и ЖКХ, где действительно необходимо ликвидировать субсидии и развивать рыночную конкуренцию. Во-вторых, это естественные монополии, где вопрос ставится по-другому – какой должна быть регулируемая цена? Касается это прежде всего газа. Основную часть цен в газовой промышленности составляет стоимость транспортировки, которая на 100% – естественная монополия. И в-третьих, это бюджетная сфера, где своя специфика, свои проблемы и свои подходы к их решению. Вместе с тем и проблема недостатка стимулов выходит за рамки только нерыночного сектора. В такой же степени она относится и ко второму сектору. Поэтому меры, предлагаемые в докладе, необходимы, но далеко не достаточны.

В докладе слабо просматривается связь между микро- и макроуровнями. Авторы ограничились рассмотрением проблемы на микроуровне. На самом деле, если нерыночный сектор, который выживает только благодаря поддержке государства или мягким бюджетным ограничениям, понимать широко, то его доля решающим образом зависит от макроэкономических условий. Из-за чего в стране случился кризис неплатежей: из-за слишком жесткой макрополитики или слишком мягкой микрополитики? Мне кажется, наиболее адекватный взгляд Пинт, который сказал, что причина – несоответствие между макрополитикой и микрополитикой.

После кризиса 1998 года макроэкономические условия кардинально изменились. Но удивительно, что почти не изменилась доля предприятий с отрицательной добавленной стоимостью: до 34% – в 1997 году, и 31% – в 1999 году. Эти данные, конечно, зависят от способа определения нерыночного сектора. Он был очень большим до кризиса, стал совсем маленьким сразу после кризиса, но сама ситуация реально не изменилась. Просто планка была слишком высоко поднята, и почти никто не мог ее преодолеть; потом ее опустили слишком низко, и создалась иллюзия благополучия. А сейчас планка опять поползла вверх.

В докладе предлагается определять размер субсидий в энергетике, исходя из экспортной стоимости энергоресурсов, пересчитанных по текущему курсу, поскольку нельзя неправильно использовать паритет покупательской способности. Еще в 1994-1995 годах я выполнял проект на тему илиминирования субсидий в нашем энергетическом секторе совместно со Всемирным банком и ОЭСР. Обе организации являются убежденными сторонниками ликвидации всяческих субсидий в этой области, но тем не менее не настаивают на том, чтобы рассчитывать инвестиционные цены по текущему обменному курсу, и допускают использование паритета покупательской способности (ППС), считая этот показатель более устойчивым, чем текущий курс.

Какие регулируемые цены можно считать правильными? Те, которые задают правильные долгосрочные ориентиры для инвестиционных решений. А если у нас рыночный курс от ППС отступает слишком далеко, то, значит, мы предъявляем завышенные требования к конкурентоспособности неэнергетического сектора. В 1992 году внутренняя цена нефти в России составляла 7 долларов, а экспортная – 130 долларов. Значит, если бы мы ввели это правило, то, по сравнению с западными странами, цены в энергетическом секторе и цены в неэнергетмческом секторе различались бы между собой в двадцать раз. А это, в свою очередь, предъявило бы очень высокие требования к конкурентоспособности других секторов. На мой взгляд, в данном случае нужно ориентироваться на реальный обменный курс, ожидаемый в долгосрочной и среднесрочной перспективе.


Леонид ГРИГОРЬЕВ (руководитель Московского бюро экономического анализа): «Нерыночный сектор следует определять, исходя из проблемы собственности»
Еще лет пять назад в Бюро экономического анализа говорилось о том, что население будет недовольно политикой правительства. Как только материальное положение людей улучшается, у них появляются новые, более высокие потребности. Поэтому и происходят забастовки «сытых», а не голодных, такие как забастовка авиадиспетчеров в Сибири.

Оптимистические прогнозы иностранных инвестиционных банков – это прекрасно. Но я бы предложил главе Федеральной комиссии по ценным бумагам (ФКЦБ) Игорю Костикову срочно ввести такое же правило, какое ввел ее американский аналог: инвестиционные аналитики должны юридически клясться, что верят в ими написанное. Мы помним 1998 год, когда вплоть до мая месяца мы получали положительные прогнозы. И только 2 мая 1998 года после совещания международных финансовых кругов появился первый отрицательный прогноз по России, давший сигнал к выводу денег западной банковской системы из России.

Мне кажется, что мы забываем одну очень важную задачу-минимум, которую должны решить в области тарифов на газ и электричество. Их нужно или повысить или, по крайней мере, гарантировать их достаточно стремительный рост в будущем – и все для того, чтобы предотвратить массовое строительство новых энергоемких предприятий, если мы хотим когда-нибудь вылечиться от так называемой энергетической «голландской» болезни.

Сложилась иллюзия, которая особенно была распространена в 2000 году, что мы проведем реформы и начнется рай, со всех сторон к нам потекут инвестиции. Еще в 1995 году появилась статья, автор которой писал, что он чувствует инвестиции на кончиках пальцев. Тогда мы еще не понимали, что не может быть в стране с такой финансовой перераспределительной системой единого нормального инвестиционного климата. Во всем мире, например, инфраструктурные проекты финансируются или государством, или очень крупными компаниями при развитом рынке частных облигаций, или Всемирным банком, как в Китае. Наше же правительство сокращает капиталовложения в федеральном бюджете, но собирается брать во Всемирном банке кредиты на инфраструктурные объекты. Есть еще и «средние проекты», присутствующие у нас в обрабатывающей промышленности. И наконец, есть множество мелких проектов, которые практически ушли в подполье из-за действующего налогового законодательства и общего негативного отношения к человеческому капиталу.

Те позитивные изменения, которые происходят сейчас в экономике, – явление нормальное. Но эти изменения не могут быть очень быстрыми и не могут принести грандиозный модернизационный эффект.

Так или иначе нам придется решать проблему, связанную с финансовым сектором. Что происходит сейчас? Экспортный сектор обслуживается зарубежной банковской системой, поэтому совершенно спокойно относится к отсутствию внутренней банковской системы. Обрабатывающая промышленность в значительной степени рассчитывается не за границей. У наших предприятий очень низкий уровень ликвидности по сравнению с Западом. Казалось бы, западная система эффективнее, и ликвидность у них должна быть меньше. Ничего подобного. У российских предприятий эффективно работают как бы два легких: маленькое – ликвидное – внутри, большое – снаружи. Поэтому наш экспорт капитала и импорт капитала – это два совершенно разных, не связанных между собой процесса. Есть экспорт прямого капитала и экспорт ликвидов предприятий, и есть импорт портфельного капитала других предприятий. Отсюда и проблемы с финансовым сектором, гораздо более острые, чем мы себе представляем.

Конечно, соблазнительно определять нерыночный сектор как естественное явление. На самом деле, остается вопрос: может ли предприятие всегда быть в убытке? В рыночной экономике – не может. Но я напомню, что согласно официальной статистике российские импортеры в течение последних десяти лет кредитуют остальной мир примерно на два–три миллиарда невозвратных импортных предоплат ежегодно. Когда мы говорим о нерыночном секторе, нельзя забывать одну вещь, я ее называю «модель похорон Берлиоза». Все думают: тело есть, а где же голова? Так и здесь – где ликвиды предприятий? Там, за границей. Сколько мы боролись с иностранными компаниями? Но формально у нас вообще нет национального капитала, он весь иностранный – все собственники из офшоров. Нерыночный сектор следует определять, исходя из проблемы собственности.

Речь идет о реальном типе собственника и характере контроля его интересов в отношении этого предприятия. Если какой-то сектор постоянно пребывает в убытке или неликвиден, то проблему надо решать другим способом. Возникает вопрос: что произойдет, если перераспределить деньги из естественных монополий? Куда они придут? В обрабатывающую промышленность, к примеру, или туда, где требуется капитал? Давайте решим, будут ли они направлены в финансовую систему, или за счет этого будут снижены налоги для обрабатывающей промышленности, конечно же, с тем допущением, что она будет эти средства инвестировать в порядке самофинансирования. Иначе разговора об экономическом росте не получится. Но ответ на этот вопрос выходит за рамки этого доклада.

У нас нет никакой гипотезы о поведении собственника предприятия. Предложения Министерства экономического развития о том, что после третьего нарушения отчетности предприятия надо сажать менеджера, никуда не годятся. Либо этот менеджер – собственник, тогда его надо выявить, либо он не виноват, потому что его заставили так сделать.


Виктор ПОЛТЕРОВИЧ: «Хороших реформ при плохой бюрократии быть не может»
Доклад вызывает желание поспорить. Нам была предложена масштабная основа для размышления на чрезвычайно актуальную тему, и мы должны сами решить, соглашаться нам с этой концепцией или нет. Я чаще всего с Евгением Ясиным не согласен. Но обычно он защищает проправительственную политику, а сегодня, напротив, критикует ее. Для меня непривычна роль сторонника официальной точки зрения, но вынужден признать, что в ближайший период политика экономического роста представляется более перспективной, чем проведение реформ за счет роста. При обсуждении доклада прозвучала мысль о том, что не может быть нормального инвестиционного климата при наличии такой коррумпированной бюрократии и при таком объеме теневого производства. Я продолжу эту мысль.

Не может быть хороших реформ при плохой бюрократии. Реформы до сих пор являлись основой для перераспределительной деятельности, которая и привела к грандиозному экономическому спаду. При проведении масштабных реформ – приватизации, либерализации внешней торговли и т. п. – происходит высвобождение ренты, за которую начинается борьба. И выигрыш в ней бывает настолько крупным, что о производстве речь уже не идет. Мы оказались в замкнутом круге, из которого на первый взгляд нет выхода. У нас плохие институты, плохая бюрократия. Для того чтобы сделать систему эффективной, мы должны ее реформировать, но успешные реформы мы провести не можем из-за тех же плохих институтов и плохой бюрократии.

На мой взгляд, единственный шанс выйти из этой дурной бесконечности дает экономический рост. Теоретические модели показывают, что он способствует улучшению институтов.

Мне кажется, этот вывод имеет и практический смысл. Представим себе экономического агента, выбирающего направление инвестиций. Он может вкладывать средства в перераспределение уже произведенного продукта, во взятки, в сражение за поглощение других компаний, в захват приватизируемой собственности, а может делать инвестиции в производство. Если экономика переживает период стагнации, выгоднее вкладывать средства в перераспределительную деятельность. Когда начинается рост экономики, появляются стимулы для производственных вложений. Десять лет назад Китай был довольно близок к России по уровню коррупции. Но производство в Китае быстро росло, и уровень коррупции стал снижаться. Жертвовать экономическим ростом сейчас я бы не стал, тем более что, как мы знаем, реформы приводят к спаду производства, а не просто к снижению темпов роста.

Я бы хотел затронуть проблему либерализма и промышленной политики. Сторонники радикальных реформ стремятся к тому, чтобы государство полностью ушло из экономики. Но для того чтобы это произошло, надо провести экономическую реформу. Выясняется, однако, что реформы не удаются, и реформирование экономики никогда не заканчивается. Государство не уходит из экономики, потому что оно вынуждено постоянно ее реформировать. Это еще один вариант дурной бесконечности, выход из которой неясен.

На мой взгляд, думаю, что сегодня существуют два основных направления реформирования. Первое – это административная реформа. Второе – это разумная промышленная политика. Под последней я понимаю вовсе не увеличение и раздачу субсидий. Разумная промышленная политика, которую проводили практически все страны, демонстрировавшие быстрый экономический рост, – Япония, Южная Корея, Тайвань, послевоенная Франция – предполагает взаимодействие государства с частным сектором, опору на организации крупных предпринимателей, на саморегулирование и сорегулирование. Сегодня наиболее важная задача – наладить такое взаимодействие.

Я не согласен с выводами, прозвучавшими в докладе, но исследование проведено масштабное. Предлагавшиеся до сих пор стратегии развития были гораздо менее проработанными. Методология создания подобной стратегии, попытки расчетов, организация исследования, опиравшаяся на привлечение специалистов из разных институтов, заслуживают всяческого внимания и дальнейшего развития.


Евгений ЯСИН:
Я благодарю всех присутствующих за вопросы, комментарии и предложения. Закончить наш семинар мне хотелось бы одним напоминанием: если не проводить реформы, бояться их и пытаться избежать возможных последствий, то нам придется смириться с инерционным сценарием.