Выборы в Великобритании 2019: Предыстория
12 декабря в Британии (более точно: в Соединенном Королевстве) состоятся внеочередные парламентские выборы. Сам факт проведения досрочных выборов свидетельствует о выходе политической ситуации за пределы нормы, и те, кто имел возможность наблюдать за политической жизнью Альбиона, достигшей в последнее время невиданных степеней турбулентности, не могут с таким утверждением не согласиться. Неудивительно, что внутри страны эти выборы рутинно характеризуются как «экстраординарные», радикально непохожие на предыдущие – по крайней мере, за последние несколько десятилетий. Ход предвыборной кампании такие оценки подтверждает.
Эта экстраординарность определяется несколькими фундаментальными аспектами, прежде всегор, конечно, проблемой Брекзита – но в проекции на идеологические, политические, социальные, экономические, геополитические, демографические, образовательные и даже психологические факторы. Появилось понятие «брекзитовская идентичность» (Brexit identity), которое прилагается к отдельным людям (которые стали именоваться «брекзитеры» и «римэйнеры»), политическим партиям и движениям, да и всему союзу Англии, Шотландии, Уэльса и Северной Ирландии — по отдельности и вместе. При этом политическую ситуацию во многом определяет фундаментальное противоречие между результатом массового демократического волеизъявления населения на референдуме 2016 г. за выход из ЕС и настроениями в Парламенте, три четверти членов которого голосовали против Брекзита. Что в конечном итоге, и привело к досрочным выборам. Но путь к ним был весьма извилист.
За несколько дней до выборов опросы общественного мнения дают консерваторам (построившим кампанию под знаком немедленного выхода из ЕС) потенциальные 43% голосов, лейбористам (у которых по отношению к Брекзиту амбивалентная позиция) – 33%, либеральным демократам (анти-брекзитовская партия) – 13% (у разных социологических фирм цифры отличаются, но не принципиально). Можно констатировать, что наиболее вероятный (текущая оценка – около 70%) результат выборов находится в диапазоне от достижения консерваторами взыскуемого ими большинства, то есть 355-360 мест в парламенте из 650, до подвешенного парламента – в котором, однако, у получающих относительное большинство тори союзников почти не будет. Им будет очень нелегко сформировать способное работать правительство меньшинства, что сразу делает проблематичным немедленный выход страны из ЕС с достигнутым стараниями нового премьер-министра Бориса Джонсона Соглашением.
А вот лейбористы, идущие на выборы с туманной по отношению к Брезиту повесткой, но зато с чрезвычайно радикальной политической и экономической программой с массой грандиозных финансовых вливаний, что обещает в случае успеха ни много ни мало изменить сложившиеся паттерны жизни страны, вероятно, смогут сформировать правительство меньшинства, заключая либо постоянный, либо, что более вероятно, ситуативный союз с Шотландской национальной партией, прежде всего, а возможно и с либеральными демократами. Эта ситуация более проблематична. Ну а те, кто склонен драматизировать ситуацию (имя им – легион, начиная с нынешнего премьера), указывают, что следующий после выборов день – это пятница 13-го…
Само по себе описание предвыборной кампании, которая вышла на финишную прямую, мало что даст для реального понимания, что и почему партии обещают на выборах, и чьи и сколько голосов они хотят и могут получить — сложившуюся ситуацию невозможно понять без рассмотрения надлежащего исторического контекста последних нескольких лет. Именно такое рассмотрение и позволит идентифицировать главные вопросы этих необычных выборов. О самих выборах – в следующем тексте.
Ситуация до референдума
Напомню, что после 18 лет правления консерваторов с премьер-министрами Маргарет Тэтчер и Джоном Мэйджором, в 1997 году власть перешла к лейбористской партии во главе с Тони Блэром. Чтобы это произошло, понадобилась не только усталость электората от как никогда затянувшегося (четыре срока!) правления консерваторов с его акцентами на свободном рынке и прочих капиталистических радостях, но и радикальное идеологическое и организационное обновление лейбористской партии, которой удалось убедить людей, что практическая политика «новых лейбористов» с их включенностью в прогрессистские глобальные процессы и тренды не будет представлять угрозы для сложившейся после Тэтчер экономической системы – но будет носить более социально-дружественный обычным людям характер.
Только в 2010 году тори во главе с Дэвидом Кэмероном удалось победить на выборах – правда выигранных мандатов (306 – против 258 у лейбористов) хватило только для формирования коалиционного правительства, в которое вошли и либеральные демократы (у них оказалось 57 депутатов). Для придания такому правительству устойчивости, в 2011 был проведен законопроект о фиксированном сроке полномочий Парламента. В то время мало кто осозновал, что этот во многом ситуативный закон, менявший процедуру объявления досрочных выборов, аукнется в 2019 году. Традиционно решение о досрочных выборах было прерогативой премьер-министра (фигурально говоря, ему достаточно было «щелкнуть пальцами» – отсюда название “snap elections” – тем более, что оппозиция по сути своего статуса выборы должна приветствовать всегда). Теперь же – если оставить в стороне экстремальную для Британии ситуацию с объявлением вотума недоверия правительству – стало необходимо получение согласия квалифицированного большинства (две трети парламентариев), что – как можно было убедиться этой осенью – оказалось инструментом, нарушившим баланс властей. Было очевидно, что парламент не в состоянии принимать значимые решения. но не может из этого сюрпляса выйти. Обе основные партии уже заявили, что в случае их победы этот закон будет модифицирован.
Коалиционное правительство начало работу в условиях полномасштабного экономического кризиса. Консерваторам оказалось нетрудно убедить избирателей, что даже если кризис и носил глобальный мировой характер, именно безответственная финансово-экономическая политика лейбористского правительства привела к особенно тяжелой ситуации в стране. Лучшим символическим свидетельством этого была неосторожно оставленная первым замом министра финансов лейбористского правительства записка своему преемнику в Казначействе «I’m afraid there is no money… good luck!» («Боюсь, денег не осталось. Удачи!»). Эта шутка (в которой было немало правды) имела огромные последствия для экономической кредитоспособности лейбористов, и ее вспоминают и во время нынешней предвыборной кампании.
Тогдашнее правительство начало проводить жесткую экономическую политику, предполагавшую, в частности, существенное сокращение бюджетных расходов почти во всех сферах. Эта политика стала ассоциироваться со словом “austerity”. Со временем оно сделалось мемом и стало одной из главных мишеней для критики со стороны оппозиции. Еще в 2015 г. эта политика поддерживалась большинством населения (согласно опросу YouGov 58% признавали ее необходимой). Но затем – несмотря на достигнутые успехи в макроэкономических показателях (включая такой знаковый, как неуклонное снижение безработицы до рекордно низкого за 40 лет уровня, более-менее приемлемые в контексте других развитых экономик цифры экономического роста и т.д.) – общественное сознание начало меняться, а мем, поминавшийся политиками и журналистами непрерывно, постепенно приобрел отчетливо негативный оттенок. «Люди устали от austerity» – с этим утверждением ныне согласны и тори. Но оппозиция не устает добавлять, что никакой необходимости в austerity не было. И вот это – важная тема на нынешних выборах.
На очередных выборах в 2015 году консервативная партия завоевала (вопреки прогнозам и опросам общественного мнения) значимое большинство (330 депутатов – против 232 у лейбористов и всего 8 у либдемов, которым избиратели не простили отказа от собственных предвыборных обещаний в обмен на участие в коалиционном правительстве). Одним из предвыборных обещаний, зафиксированных в консервативном партийном Манифесте, было обязательство провести Референдум о членстве в Европейском Союзе. Значимость этого вопроса в политической повестке дня нарастала в течение предшествующего десятилетия, и немало членов консервативной партии стали оглядываться на возглавляемую Найджелом Фараджем Партию Независимости, которая не была представлена в британском парламенте, но имела немало депутатов в европейском. Казалось, на первый план вышла проблема неконтролируемой миграции из стран ЕС (в основном, из Восточной Европы), но проблема, как выяснилось очень скоро, была более сложной и более глубокой.
Только пост-фактум пришло понимание, что бинарная черно-белая альтернатива (“In-Out referendum” – выходим из ЕС или остаемся, без каких-либо дополнительных условий) окажется, в условиях недостижимости значимого большинства, инструментом раскола на «римэйнеров» и брекзитиров» и страны, и политической элиты, и обычных людей. Собственно, нынешние выборы, как мы увидим – это очередная попытка этот раскол если не преодолеть, то ввести в управляемое русло.
Новые «старые лейбористы»
Был у выборов 2015 года и другой важный для политической жизни страны результат, который по достоинству был оценен значительно позже: после провальных для лейбористов итогов лидером лейбористов был избран парламентарий-ветеран Джереми Корбин, социалист традиционного, «старого» типа, аттестующий себя как «марксист» (а некоторые полагают, что и троцкист), годами неустанно голосовавший в Парламенте против сформированного собственной партией правительства «новых лейбористов» во главе с Блэром. Избраться ему позволила только что введенная тогда новая система партийных выборов.
Если раньше лидер избирался тремя «электоральными колледжами» (партийцы-члены парламента, рядовые члены партии, представители профсоюзов), имевшими равное число голосов (по одной трети), то по новой системе за номинированных депутатами кандидатов могли голосовать (без каких-либо квот) не только индивидуальные члены партии и не только «аффилированные сторонники» (члены профсоюзов и других дружественных партии структур), но и «зарегистрированные сторонники» – все, кто потрудился декларировать приверженность партийным ценностям и заплатить взнос в размере трех фунтов. Корбин с трудом прошел первый этап парламентского номинирования. Ему не хватало почти половины из требуемых весьма скромных 15% от числа партийных депутатов – в самый последний момент 14 коллег подписались за него со словами, что делают это, чтобы разнообразить идеологический спектр кандидатов. Но на втором этапе фактических выборов, в которых число голосовавших превысило число членов партии (их в то время было несколько меньше 300 тысяч) почти вдвое, он одержал убедительную победу.
После этого в партию хлынул поток новых членов, ранее считавшихся слишком левыми, чтобы состоять в лейбористской партии, которая под руковолством Блэра пришла к власти, только став выраженно левоцентристской. Корбин был избран лидером в августе 2015 г., уже в декабре количество членов партии превысило 550 тысяч – и лейбористская партия стала самой многочисленной западно-европейской партией. Заслуженные деятели реформированной Блэром партии (современной партии социал-демократического толка, признававшие ценности капитализма с его более-менее свободным, пусть и регулируемым, рынком) почувствовали себя очень неуютно. Многим из них сообщили, что на следующих выборах им не позволят выдвигаться. Партийный аппарат и в центре, и на местах оказался заполненным новыми энергичными активистами, в частности, из лево-радикального движения «Моментум», которые изменили не только идеологическое лицо, но и политическое поведение партии.
Еще недавно шумный, но все-таки маргинальный в контексте британской политической системы крайне левый активизм с его хорошо организованными и прекрасно финансируемыми массовыми мероприятиями трансформировался – при поддержке системной партии с официальным статусом «оппозиции ее Величества» – в мощную силу, аналога которой у других партий нет. Эта сила (со всеми своими системными особенностями, будь то не признающий апелляций к скучной несправедливой реальности идеализм или антисемитизм) – больше чем партия, она готова взять власть и проводить свою истинно социалистическую политику, которая, как казалось совсем недавно, принадлежит истории. Готова ли к такой политике страна, идеологически, несомненно, сдвинувшаяся влево – это, возможно, главный вопрос нынешних выборов.
Референдум о Брекзите
Лидер правящей партии и премьер-министр Кэмерон, хотя и был твердым сторонником европейского выбора, посчитал себя обязанным предвыборное обещание выполнить (чего ему многие простить не могут). Тем более, что его попытки добиться от лидеров ЕС некоторых назревших, как считали в Альбионе, реформ, к успеху не привели. При этом, он полагал, что референдум подтвердит членство Великобритании в ЕС – и с запасом. Это подтверждали и опросы общественного мнения, в том числе непосредственно перед референдумом.
Результаты оказались для большинства политиков и аналитиков неожиданными, чтобы не сказать – шоковыми. 23 июня 2016 года большинство проголосовало за выход Великобритании из ЕС: за — 17.2 млн или 52%, против 16.1 млн или 48%, явка составила 72.2% – это много больше, чем бывает на всеобщих выборах. Значительная часть населения и большая часть истеблишмента (а это, в нынешних условиях, не только политики, но и всякого рода «селебритис», включая культурную элиту, бизнес-элиту и разного рода публичных интеллектуалов, то есть тех, кто имеет возможность доносить свои взгляды и мнения до «обычных людей» через разнообразные медиа) итоги референдума не приняли.
Аргументы о его неправильности, катастрофичности, а то и о нелегитимности как начали звучать на следующий день, так и продолжают вплоть до настоящего времени – дескать, люди не понимали, за что голосуют, ибо не имели достаточно информации, пали жертвой демагогов. Противники Брекзита говорят, что голосовавшие за выход – в основном, малообразованные люди, занимающиеся низкоквалифицированным трудом, живущие в деревнях, а кроме того, значительная их часть – слишком старые, и не только в плане возраста, но и несовременных взглядов. И переголосовать стоит уже потому, что они скоро умрут, а молодые должны будут жить по лекалам решений этих потенциальных покойников – удивительно, как громко звучала такая точка зрения. Были и попытки свести проблему отношений с ЕС к экономическому редукционизму. Вот типичная аргументация видного российского экономиста: «это была глупость, за которой нет ничего, кроме безответственности одних политиков, недостаточной дальновидности других и, конечно, граждан, которые утратили, от выросшего благосостояния, понимание того, откуда это самое благосостояние берётся«. Наконец, есть мнение, что на результат повлияло и вмешательство из-за рубежа, финансовое и медийное, особенно через социальные сети – в том числе из России. Убедительных свидетельств этого, впрочем, пока не представлено.
Реальная же проблема была в том, что предшествующая референдуму кампания против Брекзита велась под знаком негативистcкого акцента на непосредственные и сугубо меркантильные интересы с пренебрежением ценностными (демократические принципы, суверенитет и самоуправление, патриотизм и чувство национального достоинства) аспектами, на которые напирала – и удачно! – сторона сторонников Брекзита. Социологические исследования после референдума вполне четко показывают главные проблемы, заботившие людей, голосовавших за Брекзит. Это (перечисляю в порядке подтвержденной социологией важности) прежде всего, суверенитет в широком смысле слова, затем неуправляемая иммиграция неквалифицированной рабочей силы, излишние выплаты европейской бюрократии и желание дать урок оторвавшимся от реальности политикам. Любопытно, что у голосовавших «за Европу» экономика была на первом месте, затем забота о правах трудящихся и окружающей среде, нежелание отдаляться от стран-партнеров в ЕС, наконец, вера в европейский проект и ощущение тесной привязанности к Европе.
Думается, все же более разумно считать, что голосование за Брекзит – это не блажь не способных рационально мыслить малообразованных провинциалов (а то и «националистов» и «расистов» – которыми они в подавляющем большинстве не являются). Позиции реальных людей на выборах и референдумах в демократической стране со вполне высоким общеобразовательным уровнем и свободными СМИ определяются прежде всего их впечатлениями о собственной обыденной жизни вкупе с проецированием на эту жизнь обещаний, которые ищущие их голосов политики анонсируют. Плюс, конечно, картина мира в собственной голове и доступность информации из самых разных источников. Все эти вопросы остаются актуальными и в текущей предвыборной кампании.
Английский народ вполне прагматичен и именно прагматично в своем большинстве на выборах и поступает. И если разговоры о преимуществах ЕС, в том числе экономических (которые длительное время и с огромной интенсивностью время звучали во время предреферендумной кампании из каждого утюга из уст видных представителей политической, культурной и бизнес элиты) не убедили большую часть населения. Это означает, что эти преимущества по какой-то причине были им в их жизни не так очевидны, как их собратьям из «столиц» (имею в виду не только географический аспект, хотя мировоззренческая изоляция Лондона от остальной страны явна как никогда) с их пресловутым самодовольным («self-righteous») элитизмом.
После референдума
Страна сделала на референдуме принципиальный выбор, который должен был определить (и как теперь ясно – действительно определил) принципы и вектор ее развития на долгие годы. Этот факт был подчеркнут немедленной отставкой возглавлявшего кампанию римэйнеров тогдашнего премьер-министра Дэвида Кэмерона. В такой ситуации ему на смену должен был, по идее, прийти ведущий брекзитер, один из руководителей кампании «за выход», который мог бы нести ответственность за реализацию решения, в принятие которого он внес определяющий вклад.
И такой кандидат казался очевидным – бывший мэр Лондона Борис Джонсон, популярный политик, способный как никто другой апеллировать к самым разным слоям населения без идеологических ограничений. А второй по значимости пост министра финансов в этом случае занял бы ближайший соратник Джонсона по кампании – тогдашний министр юстиции Майкл Гоув, который в отличие от Бориса – изощренного политического оператора-популиста — обладает недюжинными практическими управленческими талантами. Увы, в последний момент Гоув решил баллотироваться на пост лидера консервативной партии сам, и этот, как принято характеризовать этот эпизод, «нож в спину» Джонсону привел к их взаимной аннигиляции и позволил Терезе Мэй, которая участвовала в кампании на стороне сторонников остаться в Европе (хотя и без особого рвения), даже не «избраться» в полном смысле слова, а практически «короноваться» без конкуренции.
Опытный аппаратный игрок, она немедленно даровала Джонсону и другим ведущим брекзитерам важные посты в правительстве, назначив в то же время на ключевой пост министра финансов твердого римэйнера Филиппа Хэммонда. Новый премьер декларировала, что реализует выход из ЕС. Парламент тоже поначалу демонстрировал готовность реализации Брекзита – уже в марте 2017 г. была подавляющим большинством голосов принята т.н. статья 50, установившая дату выхода; 29 марта 2019 года. Начались переговоры с ЕС.
Неизвестно, как процесс пошел бы дальше, не приди Терезе Мэй, мысль упрочить свое парламентское большинство, проведя внеочередные выборы в начале июня 2017 г. Основания для такого решения были: во-первых, премьер, достигшая в начале 2017 года такого доминирующего в партии статуса, какого ни у кого не было со времен Тэтчер в середине 80-х, но занявшая пост не в результате всеобщих выборов, находилась под прессом постоянных вопросов о легитимности своего мандата. Во-вторых, Мэй заявила некоторые политические принципы и действия, существенно отличавшиеся от кэмероновских – и, соответственно, ей казалось нужным привести партийный манифест в соответствие со своим видением, да и вообще, с новыми реалиями – прежде всего, с учетом итогов референдума. Наконец, в третьих – и в главных – рейтинг и партии тори, и самой Мэй был в то время весьма высок. 18 апреля, в день объявления даты выборов, опрос YouGov давал тори 48% голосов на выборах – вдвое больше, чем лейбористам. Что обещало значительное увеличение большинства в парламенте. За три недели до тех выборов почти все опросы прогнозировали, что тори получат около 400 мандатов – против 170 (с вариациями у разных социологических фирм) у лейбористов. Непосредственно перед голосованием прогнозы были более умеренными – консерваторам обещалось около 355 депутатов (лейбористам не давали больше 220). Был только один опрос фирмы YouGov, проведенный по новой экспериментальной методике за неделю до выборов, который – как потом оказалось – предсказывал итоги удивительно точно. Но он настолько противоречил всем другим прогнозам, что к нему не отнеслись серьезно.
Многим наблюдателям, однако, было вполне очевидно, что на фоне лейбористов, ведущих вполне грамотную кампанию, тори теряют очки. Пост-фактум стало ясно, что консерваторы умудрились провести свою самую провальную в исторически обозримый период предвыборную кампанию. И по сути, и по форме. Политически, Тереза Мэй попыталась адаптировать непривычный для тори левый популизм с его акцентом на социальной справедливости – поддавшись очевидно, иллюзии, что лейбористская партия и лично Корбин столь непопулярны, что можно без проблем получить голоса традиционных лейбористских избирателей.
И действительно, консерваторы получили намного больше голосов в центральных и северных районах Англии – но недостаточно, чтобы выиграть много новых мандатов. А вот голосов своих собственных избирателей тори недосчитались в солидных масштабах – и это был ответ людей на высказанное им пренебрежение. Есть вполне обоснованное мнение, что традиционные избиратели тори решили, что такому премьеру опасно давать карт-бланш в парламенте, пусть лучше работает в условиях ограничений, диктуемых подвешенным парламентом. Предвыборный манифест обещал избирателям тори очень немного. Писался он ближайшими советниками премьера, даже профильные министры не были заранее ознакомлены с некоторыми принципиальными положениями.
Поистине роковым оказалось предложение о новой политике в отношении ухода за больными пенсионерами (эта тема громко звучит и на текущих выборах). Здравая основа (причем, выгодная бедной части населения) для этих весьма радикальных и спорных предложений просматривалась, но их презентация перед совершенно неподготовленной целевой аудиторией в условиях уничтожающей критики со стороны оппозиции оказалась чрезвычайно токсичной. Хлесткий ярлык «налог на деменцию», который зазвучал из каждого утюга, похоронил не только саму эту политику, но и перспективы достижения большинства на выборах. Другим фактором, оказавшим негативное влияние на кампанию тори, стали случившиеся незадолго до выборов теракты в Лондоне и Манчестере, которые лейбористам удалось ассоциировать с сокращением финансирования полиции – плюс сама Мэй долгое время были министром внутренних дел, и уже поэтому несла ответственность за состояние дел в сфере безопасности. Многолетняя ассоциация лидера лейбористов с экстремистскими ирландскими и палестинскими движениями, которую начали было поминать тори, почему-то публику не озаботила.
Наконец, важным фактором неуспеха оказалась неудачное решение выдвинуть в центр кампании личность премьер-министра. Для Терезы Мэй публичный стиль политики не слишком органичен: она редко давала пресс-конференции, на вопросы отвечала коротко, часто неловко и общими фразами — как «робот» (у нее практически официальное прозвище «Maybot»), она не выглядела органичной в общении с людьми.
Результаты состоявшихся 8 июня 2017 года выборов оказались шоковыми – и для победителей, и для проигравших. Да, по цифрам тори победили — получив 42.4% голосов, что позволило получить 317 депутатских мест – но по сути проиграли, уменьшив свое представительсиво на 13 мандатов и лишившись, таким образом, парламентского большинства. Лейбористы же получили 40% голосов и 262 мандата – увеличив свое представительство на 30 человек. Неудивительно, что формально проиграв, они чувствовали себя победителями – и не уставали об этом «факте» публично заявлять. Либеральные демократы получили 7.4% голосов и 12 мандатов.
Как следствие, после такой травмы партия тори не горела желанием идти на новые выборы. Особенно с таким лидером как Мэй, и это позже сделалось значимым фактором политической жизни.
Новый парламент и проблемы с Брекзитом
Расклад сил в новом парламенте после выборов 2017 года радикально изменился: правящая партия лишилась большинства. С учетом представительства других левых партий, прежде всего Шотландской национальной партии SNP, непримиримой к тори, мощь оппозиции обещала существенно возрасти. Тори, чтобы иметь возможность проводить правительственные законопроекты, были вынуждены заключить пакт с единственной лояльной к ним, хотя и весьма своенравной фракцией – северо-ирландской Демократической юнионистской партией (Democratic Unionist Party — DUP), у которой оказалось 10 голосов. Что – как вскоре выяснится – связало правительству руки в критическом вопросе продвижения соглашения о выходе из ЕС.
Изменение ситуации в парламенте оказало сильнейшее влияние на перспективы Брекзита. При поверхностном рассмотрении эти перспективы казались более позитивными, чем до выборов: ведь в отличие от 2015 г., обе ведущие партии декларировали в своих «манифестах», с которыми шли на выборы, что будут результаты референдума уважать и взяли обязательства по практической реализации Брекзита. Тем более, что в соответствии с процедурой выхода, ныне принявшей статус закона (упомянутая выше «статья 50») переговоры с ЕС о достижении Соглашения о выходе уже начались и через год с небольшим успешно (казалось бы!) завершились. Но реальность оказалась другой.
Долгое время о деталях переговоров с ЕС было известно очень мало – они велись в режиме какой-то абсурдистской секретности. Не только общественность и не только члены парламента, но и министры узнали о реальных принципах (даже не конкретных деталях!) готовящегося соглашения только в начале июля 2018 г. – на специальном заседании Кабинета в загородной резиденции премьера в Чекерс. Министры документ одобрили, что было подано стране как достижение консенсуса о стратегии выхода из ЕС.
Но прошло двое суток — и воздвигнутое премьером здание партийного и национального согласия начало на глазах рушиться: осмыслив ситуацию, два основных «тематических» министра (министр по вопросам выхода из Европейского союза Дэвид Дэвис и глава МИДа Борис Джонсон) подали в отставку. И немедленно сделались активными критиками курса премьера. Именно в этот момент публика узнала, что они фактически были отстранены от выработки стратегии и тактики переговоров с ЕС, которые под руководством Мэй вел не политик, а государственный чиновник Олли Робинс, мало кому за пределами Вестминстера известный. Вскоре и назначенный в июле на место Дэвиса министр Доминик Рааб подал в отставку: хотя со стороны казалось, что он более вовлечен в переговоры, чем его предшественник, рычагов воздействовать на ситуацию у него, как выяснилось, не было.
25 ноября 2018 г на специальном саммите в Брюсселе лидеры 27 европейских стран единогласно одобрили проект Соглашения о выходе. С учетом того, что ранее это соглашение было одобрено и британским кабинетом министров, последующая его конвертация в легитимный международный договор должна была, по идее, быть делом техники: в декабре соглашение должно было пройти через британский парламент, затем – голосование в европейском парламенте. В обоих случаях достаточно простого большинства голосов. После чего последний штамп поставил бы Совет Европы –здесь необходимо получить согласие как минимум 20 стран с населением не менее 65% от всего населения ЕС. После чего 29 марта 2019 года должен был начаться переходный период, который должен завершиться в конце 2020 года.
Как мы теперь знаем, в реальности такое развитие событий не состоялось. Британский парламент трижды отверг одобрение Соглашения, после чего Британии была предоставлена отсрочка с выходом до 31 октября. Если же Соглашение не одобрено, то по умолчанию в закон был заложен выход без Соглашения, причем теоретически его могла инициировать и европейская сторона. Что же в этом парламенте случилось и почему?
Прежде всего, в условиях, когда правительство потеряло большинство, оппозиция получила возможность более явной артикуляции своих интересов и более успешной их реализации. Брекзит здесь лишь один из факторов. Фракции всех партий, кроме двух основных, не приемлют Брекзит в принципе. Прежде всего это либеральные демократы, для которых это вопрос номер один, и шотландские националисты, которые используют свою резко антибрекзитовскую позицию как инструмент получения возможности провести новый референдум о независимости. Напомню, на состоявшемся в 2015 году референдуме 55% шотландского электората проголосовали против независимости, а 45% – за. Проведение нового реферндума невозможно без согласия Вестминстера, поэтому правящая консервативная партия расматривается шотландскими националистами как основное препятствие на этом пути. К тому же, идеологически SNP – весьма левая партия.
Для главной оппозиционной партии – лейбористов – основная цель всегда была очевидной: свалить правительство тори и взять власть. Обязательства по Брекзиту – в смысле приоритетов партии – вторичны. Поэтому, практически невозможно было представить разработанное тори Соглашение, которое лейбористская парламентская партия одобрит – даже с учетом своего официального обещания по реализации Брекзита. Как следствие, лейбористы задолго до обнародования Соглашения сформулировали «шесть тестов-критериев оценки Соглашения». По общему мнению, удовлетворить этим «тестам-критериям» было невозможно в принципе.
Основная масса депутатов обычно лояльна своим лидерам и голосует в соответствии с их указаниями. Однако, внутри каждой из парламентских партий существовали и более мелкие фракции. Среди лейбористов была немаленькая группа, представлявших округа, в которых большинство избирателей проголосовало за выход из ЕС (собственно, 61% округов, которые представляют в Палате Общин депутаты-лейбористы, голосовали за Брекзит). Человек 20 из них не были готовы выглядеть в глазах своих избирателей противниками Брекзита. Имелись в лейбористкой парламентской партии и депутаты, нелояльные лично Корбину – таких насчитывалось около 45.
Что касается тори, то во влиятельную фракцию «Европейская ислледовательская группа» (ERG) входило примерно 80 сторонников «настоящего» (он же – «жесткий») Брекзита. Среди них были и будущий премьер Джонсон, и основные министры его будущего правительства Рааб и Рис-Могг. Для них (как и для северо-ирландских юнионистов) подписанное правительством Мэй Соглашение оказалось неприемлемым по многим параметрам – особенно из-за невозможности одностороннего выхода из Таможенного Союза, необходимость которого обусловлена гарантиями для Северной Ирландии в случае, если не удастся договориться о новом торговом соглашении с ЕС (т.н. «backstop»). При этом, предполагалось создание фактической внутренней границы с Северной Ирландией, где будут действовать, причем, в течение неопределенного времени, особые торгово-таможенные установления, диктуемые ЕС, что угрожает целостности Великобритании.
Кроме того, среди консервативных депутатов оказались принципиальные противники Брекзита, которые либо были готовы отвергнуть любое Соглашение полностью, либо требовали очень «мягкого» Брекзита, неприемлемого для брекзитеров. Таких депутатов было около 20, среди них были чрезвычайно влиятельные и активные, которые доставили правительству Мэй (а позже – и правительству Джонсона) больше проблем, чем любая оппозиция. Одно наличие этих двух фракций в правящей парламентской партии лишало Соглашение Мэй всякой перспективы, и без того почти нулевой.
Как следствие, парламент оказался настолько фрагментирован, что переход нескольких депутатов в более независимое (от партии, от правительства, от своего округа) состояние ощутимо меняет соотношение сил, а значит, и перспективы прохождения законопроектов. А также меняет казавшиеся вполне устойчиыми партийно-политические конвенции. Это чрезвычайно интересный процесс, с которым раньше британская политическая система не сталкивалась. Всегда были парламентарии-диссиденты, но они обычно имели конфликт с руководством партии (очевидный пример – сам Корбин, десятилетиями имевший проблемы с линией своей партии). А тут многие вошли в конфликт либо с большинством избирателей своего округа, либо (это больше выражено у лейбористов) – с активистами в том же округе. Они находятся под угрозой не быть выдвинутыми на следующих выборах.
Но главное – начало создаваться впечатление, что парламент перестал адекватно отражать расклад мнений в обществе. Для демократической страны – это приговор, который будет приведен в исполнение рано или поздно.
Время осмысления
29 марта, как раз в день, когда принятый и согласованный с ЕС закон диктовал стране выйти из ЕС, парламент предсказуемо отверг (в очередной, третий раз!) внесенное правительством на утверждение Соглашение. Парламент также оказался неспособным достичь большинства голосов при голосовании многочисленных альтернативных предложений. Премьер Тереза Мэй в очередной раз отправилась на континент с унизительной миссией просить лидеров европейских стран войти в положение и даровать отстрочку. В итоге 10 апреля на саммите Европейского Совета лидеры 27 стран согласились продлить срок действия «статьи 50» (регулирующей механику выхода) до 31 октября – хотя и с возможностью инициации выхода раньше, если Соглашение будет одобрено.
Кажется, именно в это время и стартовало реальное осмысление итогов трехлетнего брекзитовского процесса. Стало наглядно видно, насколько вся политическая жизнь Альбиона скукожилась и сделалась этакой вещью в себе. Политики, всевозможные эксперты и прочие говорящие головы, вплоть до стэнд-ап комиков, настолько погрузились в бесконечную, однообразную и бесплодную «дискуссию» (лично я знаю, что может сказать практически каждый из нескольких десятков регулярно приглашаемых на телевидение персонажнй – и не только по сути, но и какими именно словами), выходить ли из ЕС, а если выходить, то как, что забыли об обычных людях. Задним числом можно констатировать, что именно тогда осознание факта, что политики ведут дело к саботажу Брекзита, дошло до широких масс.
Усталость буквально всех от этого бесплодного брекзитовского процесса стала не просто очевидной, а токсичной, разъедающей нормальную жизнь. Ну невозможно больше стране жить в состоянии постоянной медиа-истерии с полной неопределенностью, что случится дальше и пренебрежением реальными проблемами, которые три года были на периферии внимания правительства и Парламента. Как по заказу, эти настроения получили редкую возможность быть публично артикулированными – в мае-июне впервые за два года должна была состояться целая серия разнообразных выборов. Практически повторилась ситуация перед референдумом: волеизъявление в кабинках для тайного голосования стало шоком для истеблишмента (хотя в этот раз и предсказывалось социологами).
2-го мая состоялись выборы в местные органы власти. На них тори потеряли 7% голосов и лишились контроля в 44 местных «каунсилах» (что уменьшило число «их» Советов на треть); количество консервативных членов местных советов уменьшилось более чем на 1300 человек. Это худшие результаты партии на местных выборах с 1995 г. Лейбористы, впрочем, тоже понесли потери – хотя и значительно более умеренные.
23 мая прошли выборы в Европейский Парламент (сам факт их проведения был красноречивым напоминанием о провале брекзитовской политики). Тори набрали 8.8% голосов – для правящей партии такой низкий процент просто не имел аналогов и не мог рассматриваться иначе как катастрофический – особенно учитывая, что образованная буквально за несколько недель до выборов Партия Брекзита (Brexit Party) под руководством Найджела Фараджа выиграла эти выборы, получив 30.5%. Лейбористы тоэже не имели оснований быть довольными – 13.6%. Их избиратель ушел к либеральным демократам, получившим 19.6%.
Вскоре подоспели и результаты проведенных в начале июня опросов о намерениях избирателей голосовать на возможных всеобщих выборах в британский парламент. Приведу данные YouGov, но и другие давали сравнимые цифры: партия Брекзита – 26%, Лейбористы – 20%, Либдемы – 20%, Консерваторы – 18%. Эти цифры просто ужаснули многих тори: начались разговоры, что дни партии как реальной политической силы просто-напросто сочтены, возникла сильная «экзистенциальная» угроза самому существованию одной из старейших и уважаемых партий демократического мира.
Последующий социологический анализ еще более наглядно показал масштаб проблем, «вдруг» вставших перед тори. В частности, 53% избирателей, голосовавших за них на всеобщих выборах 2017 года, переметнулись к партии Фараджа. Такая ситуация, пусть и в значительно меньших масштабах, возникала на предыдущих европейских выборах, на внутренних же выборах избиратели тори возвращались в свой партийный дом. Но в данном случае 52% декларировали, что и на всеобщих выборах в Палату Общин будут голосовать за партию Фараджа. С другой стороны, тори-римэйнеры стали уходить к возродившихся либдемам (как единственной английской выраженно анти-брекзитовской партии).
Выход из кризиса: новый премьер-министр?
Так что перед консервативной партией встал четкий и насущный вопрос: что делать? Как вернуть своего избирателя и сделать это быстро? Ответ после даже поверхностного взгляда на идентичность своих избирателей был очевиден: единственный путь – реализовать результаты референдума. И первый очевидный шаг – смена лидера (который, напомню, как глава правящей партии, является и премьером). Тереза Мэй не слишком подходила к роли политического лидера, призванного решить критически важный для нации и партии брекзитовский вопрос.
Если оставить в стороне характерный для нее непубличный и непрозрачный стиль работы с опорой на группу близких ей лично чиновников-бюрократов, то основная содержательная к ней претензия в том, что она адаптировала негативистский подход к Брекзиту. Она видела Брекзит не как окно для новых глобальных возможностей, а как свалившуюся на страну проблему, которая неизбежно принесет много издержек. И задача — эти издержки минимизировать («damage limitation»). Отсюда и готовность Мэй идти на односторонние уступки в переговорах, причем такие, которые если не подрывают, то точно откладывают возможность заключения соглашений с «миром» (а это и было целью Брекзита в экономических терминах!).
Независимо от того, согласен ли кто с такой трактовкой и перспектив Брекзита, и позиции Мэй по сути (мало кто спорит, что экономические издержки, например, воспоследуют с неизбежностью, по крайней мере в краткосрочной перспективе), необходимо отметить, что кампания за выход из ЕС действительно велась и была выиграна под лозунгами «позитивного Брекзита», который дал бы возможность стране, вырвавшись из удушающих объятий европейской бюрократии, начать развиваться не в контексте отдельного, пусть и такого крупного, региона как Европа, а всего мира. Брекзит должен был стать манифестаций новых перспектив – в том числе и в свободной торговле с Америкой, азиатскими странами и странами Британского Содружества.
Последнее, что предприняла премьер-министр: чтобы все-таки протолкнуть свое Соглашение в 4-й раз – она объявила об уступках парламентским противникам Брекзита. Уступки были связаны с невыходом из европейского таможенного пространства и проведением нового референдума. Они были категорически неприемлемы большинству ее собственной парламентской партии и, более того, даже многим до того лояльным членам ее правительства, которые перестали соблюдать элементарную дисциплину и действовать согласованно с позицией премьера и всего Кабинета. Утечки информации о происходящем на конфиденциальных заседаниях Кабинета стали рутинными. Запомнился совершенно замечательный эпизод, когда министры, слушая речь своего премьера в Палате Общин, не признали того, с чем коллективно согласились чуть ранее на заседании Кабинета. Раздались публичные восклицания «она нас обманула» (сами по себе беспрецедентные). После чего она, как сообщалось, «забаррикадировалась на Даунинг Стрит», отказываясь встречаться даже со своими основными министрами. Что еще нужно знать о печальном конце карьеры премьер-министра, политика, на самом деле нерядового и нетривиального?
На следующий день она подала, наконец, в отставку. Социологи оперативно спрогнозировали результаты возможных выборов в Парламент в зависимости от того, кто из основных кандидатов в новые лидеры гипотетически будет во главе партии. Ответ был однозначен: разочаровавшихся в консервативной партии избирателей способен вернуть только бывший мэр Лондона и бывший министр иностранных дел Борис Джонсон. При любом другом лидере страна получит после выборов лейбористское правительство во главе с Корбином. 24 июля, после полномасштабной предвыборной кампании по итогам голосования 160 тысяч членов партии он и был избран новым лидером партии и премьер-министром. Тогда же стало ясно, что новых всеобщих выборов в обозримом будущем не избежать.
Новый премьер – новое Соглашение
Главная задача, вставшая перед новым премьером была очевидна: практическая реализация Брекзита. Правительство Бориса Джонсона декларировало обязательство выйти из ЕС 31 октября – с Соглашением или без него. Собственно, под это обязательство новый премьер и был своей партией избран. В отличие от Терезы Мэй с ее навевающим тоску политическим поведением, и в отличие от лидеров оппозиционных партий, не устававших повторять, какой депрессивной жизнью живут почти все (кроме богачей) британские граждане и как их положение еще более ухудшится после Брекзита, новый премьер излучал оптимизм и уверенность в успехе, подчеркивая, что Соглашение, приемлемое для Британии, будет достигнуто, а опция выходить без Соглашения необходима как сильный и разумный переговорный инструмент. Практически всем эта задача казалась невыполнимой: европейские руководители не раз декларировали, что не собираются пересматривать уже утвержденное главами государств Соглашение.
С самого начала Джонсон оказался под огнем критики со стороны и оппозиции, и недоброжелателей в собственной парламентской партии, которых в избытке. Но даже сторонники выражали сомнения, что он преуспеет в достижении Соглашения: То, что он только делает вид, что стремится соглашение заключить, а на самом деле «по обыкновению» вводит публику в заблуждение в своем фирменном стиле, имитируя переговоры, ведь «всем известно», что его истинная цель – выйти без Соглашения (а это-де катастрофа для страны, но ему до страны нет дела), – такого рода мантры звучали безостановочно и в парламенте, и в прессе. Тем большим сюрпризом, а для кого-то и шоком стали успешные переговоры с премьером Ирландии, а затем и сделанное 17 октября объявление, что новое Соглашение с ЕС достигнуто. Оставалось заключить, что переговоры, и серьезные, действительно шли и привели к результату.
Большая часть Соглашения осталась прежней, но есть и весьма приниципиальные различия, которые и позволили принципиальным брекзитерам его поддержать. Самое главное: исчезло само понятие “backstop” с перспективой застрять «одной ногой» в ЕС на неопределенное время. В новом Соглашении вся Британия, включая Северную Ирландию, покидает европейское таможенное пространство, что означает появление возможности сразу после выхода начать переговоры с другими странами о взаимной торговле. При этом не возникнет таможенной (и иной) границы между двумя Ирландиями, но зато появится фактическая граница по морю между Сев. Ирландией и остальной Британией. Последнее одначает, что Сев. Ирландия «символически» отделяется от всей Британии и поэтому неприемлемо для ирландских юнионистов, которые сразу же отказались поддержать Соглашение. Этот проблематичный и по разному трактуемый многими деятелями пункт остается дискуссионым и является одной из главных тем во время нынешней предвыборной кампании. Джонсон настаивает, что это будет практически невидимая, виртуальная автоматизированная граница – и только для товаров, следующих в одном направлении – причем, не в саму Сев. Ирландию, а в ЕС. При этом каждые 4 года северо-ирландский парламент будет иметь возможность этот порядок пересмотреть.
Другой важный новый пункт – ограничение переходного периода сроком в один год, в течение которого Великобритания будет продолжать подчиняться установлением ЕС и платить взнос) И здесь тоже возникает проблематичная ситуация, за которую сразу ухватилась оппозиция: если до конца переходного периода новое Соглашение с ЕС о дальнейшем сотрудничестве не будет согласовано, то выход произойдет без Соглашения. А это «катастрофа» (которую, «на самом деле», Джонсон и хочет). Премьер в ответ выражает увереннность, что он это новое Соглашение сможет заключить.
«Правящая оппозиция» как дорожная карта к выборам
Джонсону очень быстро удалось переломить депрессивную ситуацию в консервативной партии. И свидетельство тому – не только рейтинги, медленно, но верно поползшие вверх. Журналисты, освещавшие ежегодную партийную конференцию тори, проходившую в начале октября еще до достижения Соглашения, с некоторым удивлением отмечали: несмотря на, казалось бы, полный раздрай, партия тори выглядела сплоченной, как никогда, конференционные мероприятия прошли гладко и участники конференции (а это активисты тори разного уровня) излучали оптимизм. Выступление самого Джонсона может служить образцом речи современного политика-шоумена (в хорошем смысле слова). И никакие сатирики ему не страшны – он сам сатирик! Можно было наблюдать как этот оптимизм передается и партийным активистам, и, полагаю, многим избирателям.
А вот отношения с Парламентом в этот короткий период были чрезвычайно напряженные. Одно решение о пророгации (приостановке работы парламента на период партийных конференций) чего стоит! Оно было аннулировано Верховным Судом, и этот факт активизировал дискуссии о пределах вмешательства судов в политику. И прохождение нового Соглашения оказалось, как и ожидалось, весьма сложным. Казалось бы, парламентарии лишились своего главного козыря – неприятия выхода из ЕС без Соглашения, что на протяжении многих месяцев публично трактовалось как катастрофа. Ни для кого не было секретом, что многие депутаты-римэйнеры, не принимавшие исход референдума, но не желавшие выглядеть недемократичными, использовали аргумент «не допустим выход без Соглашения ни при каких условиях» как прокси для торпедирования Брекзита как такового. Тем более, для оппозиции было неприемлемо, если бы выход состоялся до 31 октября как Джонсон громогласно обещал – ведь это означало бы, что он свои обещания выполнил. Поэтому Соглашение они в конечном итоге одобрили, но реализацию выхода заблокировали.
К тому времени парламент уже вполне адаптировал тактику своей работы к условиям, когда у правящей партии нет формального большинства, и к тому же значимое число депутатов, на бумаге принадлежащих к этой партии, не просто голосует против вносимых правительством законопроектов (это вполне штатная ситуация), но и содействует оппозиции в захвате контроля над законодательной повесткой. За такие действия Джонсон лишил партийных парламентских мандатов 21 консервативных депутатов, среди которых были очень заслуженные. Это было очень спорное решение, принесшее немало негативного паблисити, но оно позволило восстановить партийную дисциплину. На практике это означает, что правительство будет вынуждено исполнять решения, с которыми оно не согласно. В данном конкретном случае таким решением было проголосованное еще в начале сентября и принявшее статус закона требование к премьеру просить у европейских руководителей – даже в случае достижения нового Соглашения – новой отсрочки на три месяца. В качестве мотивации называлось недостаточное время для обсуждения Соглашения, а также отсутствие доверия премьеру, который-де мог, не удовлетворенный обсуждением в Парламенте, выйти-таки без Соглашения.
Джонсон, не желавший просить отсрочки, сопротивлялся (под угрозой судебного иска за неисполнение закона, заранее поданного в шотландский суд) до последнего. В частности, не подписал посланное, как положено, от его имени письмо с просьбой об отсрочке, сопроводив его другим своим письмом, в котором объяснял, почему он этой отсрочки не хочет. Думаю, ему удалось убедить избирателей, что не его вина, что выход 31 октября не состоялся.
Любопытна, в том числе с конституционной точки зрения, сама по себе коллизия с парламентом, который фактически перешел в режим работы, описываемый оксюмороном «правящая оппозиция». Всегда предполагалось, что хотя теоретически парламент может делать все, что хочет, на практике существовали установившиеся буквально в веках ограничения. Он (в лице оппозиции, к которой могут присоедиться и некоторые члены правящей парламентской партии) имеет право отклонить продвигаемый правительством законопроект. Если же депутаты или фракции вносят свои поправки и предлагают свои законопроекты, то они должны сначала подать их на рассмотрение правительству, которое затем эти поправки или законопроекты адаптирует и вносит уже как свои на значимое голосование. Депутаты традиционно не могли вносить в предложенные правительством законопроекты поправки, меняющие его суть, и тем более, вносить законопроекты, с которыми правительство несогласно. И логика здесь проста: если это позволить, то де-факто оппозиция станет «правящей партией». Но такой статус партия получает, победив на выборах – и тот факт, что в процессе работы парламента некоторые депутаты голосуют против своей партии или вообще меняют партийную принадлежность (что имело место в этом парламенте в непредставимых раньше масштабах) не может выборы заменить. Между тем, при спикере Беркоу именно такой оксюморон и начал функционировать – что оказалось особенно выражено при правительстве Джонсона. В результате де-факто возросла роль лидеров оппозиционных партий и особенно самого спикера, который по общему мнению далеко вышел за рамки предписанной его статусу партийной и политической нейтральности.
По большому счету, именно по причине того, что правящая партия лишилась возможности «править» в нормальном режиме, и были необходимы новые выборы, которые позволят обновить и легитимизировать мандаты каждой из партий. Оппозиция, оглядываясь, вероятно, на результаты опросов общественного мнения, не горела желанием идти на выборы (что совершенно нетипично для британской политической традиции). Оппозиция также отказывалась инициировать вотум недоверия правительству, для чего имела больее чем достаточно голосов – это другой путь к выборам. Но в конечном итоге, когда «боязнь выборов» стала публично обсуждаемым вопросом, выборы были назначены. 6 ноября парламент был распущен и началась предвыборная кампания, о ходе и результатах которой мы еще будем иметь возможность поговорить.