Что происходит с книгой?
Александр Феликсович Гаврилов
Директор института книги
Александр Гаврилов:
Я, примерно, последние лет 15, так или иначе, занимаюсь какими-нибудь вопросами, связанными с книгами. 10 лет из них был главным редактором «Книжного обозрения» – это старейшее издание о книгах. И все это время я пытался понимать, как книга функционирует в сегодняшнем мире. Так получилось, что это время моей работы попало на очень важный в истории книги период. Поэтому я, в основном, буду говорить об этом. Прежде чем начать, я попробую очень коротко, поскольку из-за моего опоздания времени у нас осталось мало, сказать, зачем я буду это делать. Почему вдруг я решил с утра пораньше рассказывать, что происходит с книгами?
Мне кажется, что эта коллизия (то, что происходит с книгами, какое значение это имеет для культуры в целом и для каждого из нас) – просто одна из удачных возможностей приложить свои интеллектуальные способности к окружающей среде. Вообще, чем меньшее количество объектов окружающей среды вы будете принимать, не то чтобы как должное, но как нечто неизменное, спустившееся с других планет, тем проще и интереснее вам будет жить. Потому что, к какой бы общественной проблематике мы ни прицепились, какой бы механизм взаимодействия общества мы ни рассматривали, в каждом этом разделе или вопросе есть огромное количество предположений по умолчанию. Объем финансов, равный бюджету России, слегка его превосходящий, разворовывается. Почему? Ну, так принято. Да? Вот эти удивительные умолчания, общепринятые точки зрения, как правило, делают человека бессильным, безвольным бездумным. В этом и есть, собственно, их задача. Поэтому, видя какой-либо объект, старайтесь его анализировать, старайтесь о нем думать. В конце концов, кажется, для этого мы все здесь и собрались.
Я постараюсь как можно быстрее рассказать ту часть истории, которая так или иначе связана со слайдами, которые я набросал за вчерашний вечер и сегодняшнее утро. В оставшееся время буду рад, если у вас возникнут хоть какие-нибудь вопросы по поводу того, что я рассказал.
В последние дни я вернулся к теме, с которой уже отчасти здесь в прошлом или позапрошлом году звучал, под названием «Куда звонить мартышкам?». Я думаю, все помнят этот стишок, что за мартышки. Это «Телефон» Чуковского: «потом позвонили мартышки, пришлите, пожалуйста, книжки». Это самая первая ассоциация, которая возникает у человека, так или иначе входящего в литературный мир. Куда звонить мартышкам сегодня? Что происходит с книжками в современном мире? Где они? Как их можно прислать?
Для начала то, чем журналисты традиционно пугают общественность, во всяком случае, пытаются. По опросу ФОМ (Фонд общественного мнения), 30% россиян не покупают книги никогда, ни при каких условиях. Их спрашивают: «Когда вы в последний раз…». Никогда. Самый популярный писатель минувшего десятилетия – Дарья Донцова. Существует такой орган: Государственная литературная палата. Она собирает всю информацию о книгах, которая может существовать, и, в основном, складывают ее мертвым грузом, но иногда результаты их исследований поражают воображение. Например, они, примерно с 2005-го по 2010-й год, ежегодно публиковали десятку самых продаваемых авторов. И там почти все это время на первом месте была Дарья Донцова. Потом, когда они подсчитали тотальные итоги десятилетия, выяснилось, что за 10 лет, с 2001-го по 2011-й год, россияне купили больше всего Дарьи Донцовой. Больше всего! Понимаете, да? У ИКЕА есть такой всемирно известный слоган: «Каталог ИКЕА – вторая по тиражу книга после Библии». В России следовало бы говорить, что вторая после Донцовой. Эксперты ЮНЕСКО наперебой рассказывают, что наступает вторичная неграмотность. Выясняется, что если человек не тренирует свою способность читать, то он постепенно разучивается. Не в том смысле, что он забывает буквы (он все-таки читает надписи на остановках общественного транспорта). Когда мы овладеваем каким-нибудь умением, то традиционная педагогическая модель предполагает, что сначала у нас возникает знание: мы знаем, что читать вообще можно, что буквы имеют смысл. Потом возникает умение: мы усилием складываем их вместе. А потом наступает навык, т.е. все это уходит до автоматизма, и мы уже читаем, интересуясь содержанием. Так вот, если человек длительное время не практикует чтение, то навык улетучивается. Потерять автоматизм можно, как ни странно, как это ни противоречит народной мудрости, «разучиться кататься на велосипеде» можно. И, наконец, the last but not the least, падает социальный статус чтения. Если в предыдущих поколениях сама идея, что человек читает, приобщается к современной культуре, интересуется какими-то острыми вопросами современности, была важна содержательно, и статус этого был чрезвычайно высок, сегодня все чаще люди отказываются от чтения со смехом и раздражением. Если в предыдущем поколении, один из моих старших товарищей, который работал в «Независимой газете», в ответ на предложение прочитать какую-нибудь новую книжку, например, вышел новый Сорокин, смотрел на нас глазами, полными тоски и говорил: «Какой Сорокин, у меня еще Достоевский не дочитан», то сегодня сама идея чтения книги просто отбрасывается. Книга оказывается в конкурентном соотношении и с серфингом, и с живым общением, и с посещением кафе, и с употреблением горячительных напитков. У предыдущих поколений все было не так: горячительные напитки употребляли одновременно с чтением книг.
Я говорил, что утрата навыка чтения, по сути, выводит книгу из содержательного интеллектуального оборота. Однако, например, перед нами книга, довольно известная, которую, боюсь, не сможет прочесть никто из присутствующих в зале. Это оригинал сказания о Гильгамеше. Знаете вообще историю, про Гильгамеша, да? Ок. Как видите, навык перекладывания с места на место таких огромных, они традиционно называются глиняными, но точнее их было бы, наверное, называть сегодня цементными, таких огромных каменюг с нанесенными на поверхность крючочками, полностью утрачен абсолютным большинством населения Земли. Свитки Мертвого моря читает только очень небольшое число узких специалистов. Понятно, что на этих свитках были собраны знания целых цивилизаций. В данном случае, это свитки, найденные на территории Израиля в Мертвом море, представляющие собой ряд гностических апокрифических Евангелий. Но на свитках собрано огромное количество знаний до сих пор, а никто их уже не читает. Про это вообще страшно сказать. Это восковые послания Майя, т.е. люди рисковали жизнью, чтобы эта кучка веревочек переместилась из одной точки в другую, и стало понятно, что делать. Теперь, даже если мы получим эти веревочки, что делать, все равно непонятно. Совершенно очевидно, что мы присутствуем при некотором процессе, схожем с тем, свидетельства чего я показал. Мы присутствуем при складывании новой культуры, которая иначе структурирована, и основным информационным носителем которой является нечто иное.
Такие переломы в истории человечества уже бывали. Вот, например, 6 век н.э. Если совсем строго подходить, то период с начала 6-го по 9-й век н.э., замена свитка на кодекс. Свитка, т.е. бесконечно расстилающегося текста, на книжку, сшитую из отдельных листов. Поскольку телячью шкурку принято было складывать вчетверо, чтобы подшивать ее в эти книги, то появляются всякие важные для сегодняшнего слова: тетради, т.е. сложенные вчетверо кодексы, т.е. собранные вместе страницы. Не знаю, что еще. Протокол в значении: спереди написано то, что дальше будет написано в книжке. С одной стороны, мы можем сказать: «Вот, заменили свиток кодексом». Наверху на этой картинке настоящий и сегодня существующий в интеллектуальном обороте свиток. Это свиток Торы. А внизу, как видите, деяния апостолов. Кроме всего прочего, это было связано, конечно, с цивилизационной переменой. Новозаветный мир, мир Евангелий в очень большой мере способствовал распространению книги. Казалось бы, ничего не случилось: была такая книжка – стала такая книжка, тыкали в нее палочкой, чтобы не потерять строчку – перестали тыкать палочкой, потому что строчки стали коротенькие, и видно, где они начинаются и заканчиваются. Если вы посмотрите на свитки Торы, наверху лежит такое специальное удивительное приспособление: серебряная рука с проторенным указательным пальцем. Можете себе предположить, для чего мог бы использоваться такой прибор информационных технологий?
Ну, как можно в свиток засунуть серебряную палку, он же порвется, драгоценная. Почему нельзя вести строчку пальцем? Зачем вообще нужен серебряный палец вместо своего пальца? Это было не только со священными текстами, но и с любыми текстами. Дело в том, что человеческий палец слегка влажный, и если им возить по строчке, то действительно могут или стереться чернила, или испачкаться бумага, поэтому появились вот эти указательные палочки, индексы, которыми водили по строчке, не боясь испортить свиток.
С одной стороны, это правда. Ничего сущностного не случилось с человечеством. Человечество не вымерло от того, что свитки были заменены кодексами. Более того, сейчас, когда мы читаем комментарии современников, т.е. какие-то писания о книге 6-9-го веков н.э., мы видим там ровно те же аргументы об ужасности книги. Доходит до смешного. Я обнаружил, что наверху бумажный свиток. Конечно, бумажных свитков тогда не было. Бумага тогда производилась только в Китае, а свитки все, ну, 90% свитков, были папирусными. Пергамент был гораздо белее папируса. Если кто-нибудь когда-нибудь держал в руках папирус, то знает, что он такой, ну, почти такой. Замечательно, что в действительности в 7-м веке один из греческих авторов, порицая склонность современников читать книги, кодексы на пергаменте, объяснял, что цвет папируса живителен для глаза, а подозрительная и недостойная белизна пергамента, конечно, способствует нагрузке на зрение и страшному ухудшению зрения читающего. Мне это показалось особенно забавным, потому что в нынешнем споре бумажных и электронных книг, который, я думаю, так или иначе, касался ваших ушей, одна из самых часто повторяющихся страшилок это история о том, что светящиеся экраны электронных книг оказывают ужасающее, выжигающее воздействие на зрение. К сожалению, нет ни одного медицинского исследования, которое хоть в какой-нибудь мере это подтверждало бы. Но это не мешает никому пугать друг дружку тем, что, если будешь читать электронные книжки – глазки и повывалятся. Это было, собственно, и в 6-м и в 9-м веке – уже все было придумано. Практически весь набор тех ужастиков, которые возникают сегодня в связи с электронной книгой, в связи с электронными носителями – все это было уже в 6-9-м веке. Не говоря уже о том, что великий философ Сократ, как мы помним, был вообще жестоким противником книг и записывания. Он говорил, что если человек будет все важное записывать, то он утратит память, потому что он же не будет ее тренировать, не нужно будет держать в памяти большой объем знаний. Казалось бы, ничего, еще раз повторю, страшного с человечеством не случилось от того, что книги были длинненькие, а стали толстенькие. На первый взгляд. Страшного не случилось. А содержательного, сущностного – случилось. Потому что в тот момент, когда меняется технологическая база чтения, технологическое обеспечение, не меняется литература, мы даже не замечаем, что в каких-то древних текстах упоминаются свитки, а не кодексы. Вот, например, помните, в Апокалипсисе, в откровении Иоанна Богослова, там все время идет речь о странной книге, которая исписана изнутри и снаружи. Существует огромное количество истолкований того, что значит книга, исписанная изнутри и снаружи: о том, что она исписана и духом, и физически, и не физически, и так, и сяк. Потом главному герою там пришлось ее есть , это уже совсем как-то, большая, вроде, книжка, в рот-то не влезет. Но понятно, естественно и разумеется, что речь не может идти о кодексе – речь идет о свитке. Изнутри и снаружи – очень понятное для мира свитков описание, потому что у этих папирусных листов одна сторона гладенькая, отшлифованная, а другая сторона горбатая и вся состоит из довольно скользких таких боковинок, собственно травинок, и писать на ней было неудобно. На папирусах всегда писали только изнутри. Более того, папирус, положенный на стол, сворачивается внутрь, у него есть довольно сильное напряжение материала. Поэтому «изнутри и снаружи» означало либо крайнюю степень скаредности, что кто-то пытается использовать любой клочок. Мне кажется, что сама эта идея книги, исписанной снаружи и изнутри, спустя столетие, была подхвачена Анной Андреевной Ахматовой в строчках:
А так как мне бумаги не хватило,
Я на твоем пишу черновике.
Либо крайняя степень скаредности, либо какая-то невероятная спешка и нужда передать что-то очень-очень важное. Свиток, который исписан там, где обычно не пишут. Ну, и понятно, когда Иоанн Богослов рассказывает о том, что книга «горька на вкус». Не надо было засовывать книгу целиком в рот, чтобы почувствовать ее вкус. Достаточно было с краешку лизнуть, например. Мы не удивляемся, мы даже не опознаем тот факт, что в тексте речь идет о свитке, а не о кодексе. Но что же все-таки поменялось? Вот, смотрите, из чего вообще состоит нормальная ситуация книжного чтения. В ней есть тот, кто придумывает то, что написано, и тот, кто записывает то, что написано. Обычно это два разных человека. Сегодня они даже разделились на автора, редактора, издателя и типографа. Есть то, что написано. Есть физический носитель того, что написано. И есть тот, кто читает – тоже важная часть книги. До тех пор, пока не появляется читатель, книги не существует. Это же понятно?
Мы можем найти такой момент существования, очень странный, в Средневековье, когда монастыри собирали библиотеки. Они собирали их, в общем, чтобы книжки были под присмотром, а то неизвестно, чего там кто начитается. И огромная часть библиотечных собраний монастырей была на неведомых никому языках. Книжки стояли в библиотеках и не имели никакого шанса быть прочитанными. Максимум, монахи, при очередной описи библиотеки, писали: «Эта книга написана языком неведомым». По картинкам, если они там попадались, монахи иногда делали предположения о том, что могло бы быть в этой книге. Соображения их, как правило, чрезвычайно комичны. Значит, покуда нет читателя, книга не существует, поскольку нету коммуникации. Некому услышать то, что сказано, некому понять то, что подумано. Так вот, мне кажется, что в тот момент, когда меняется технологическое основание книги, технологический носитель, технологический цикл книги, больше всего меняется именно эта последняя часть. Больше всего меняется читатель. Не писатель, не написанное, не книга как таковая, а читатель. Что случилось в 6-9-м веке с читателем? Во-первых, читатель, наконец, сделался одиноким и уединенным. Вплоть до 9-го века, до окончательного исчезновения свитков у каждого человека, который работал с книгами, должен был быть, как минимум, один спутник. Зачем? Разворачивать и держать, абсолютно точно. Римляне имели специального книжного раба, который носил с собой корзинку со свитками. Это было тяжело, кроме всего прочего. И он разворачивал и вертел ручку. Читатель почти обязательно был привязан к тому месту, которое читал, и почти не имел возможности обратиться к другой точке этой же самой книги, потому что для того, чтобы, скажем, проверить, что было там написано, нужно было перемотать всю книгу от начала до конца. Не существовало ничего, напоминающего нынешнее оглавление. Страницы, пагинация, т.е. нумерация страниц, целиком достижение эпохи кодекса. До того нумеровались строчки, и на них можно было сослаться: «В свитке таком-то, строчка 4228, муга Матайга». Появление кодекса сделало впервые возможным гиперссылку, отсылку от одной страницы к другой. Вот посмотрите, есть некоторый текст: «Отеческаго дара расточив богатство, с безсловесными скоты пасохся окаянный, и тех желая пищи, гладом таях не насыщаяся, но возвратився к благоутробному Отцу, взываю со слезами: приими мя яко наемника припадающа человеколюбию Твоему и спаси мя». Это, наверное, многие уже узнают, кусочек из истории о блудном сыне, который потратил все свое наследство раньше времени, а потом пришел к папе снова и говорит: «Не могу больше, кушать нечего». А что вот это такое: «И ныне, Богородичен: творец и избавитель мой»? Это отсылка к другому фрагменту текста: «творец и избавитель мой…» это некоторое пение, которое циклично возникает во время чтения притчи о блудном сыне. И чтобы не воспроизводить их каждый раз, в октоихах обозначается цветом гиперссылка, и дальше человек должен отмотать туда, на текст «творец и избавитель мой», ну, или вспомнить этот текст. И это все гиперссылки. Обратите внимание, что цветовые решения достались нам от первых типографов почти без изменения. Гиперссылки по-прежнему отмечаются в html почти точно так же. У книги оказывается гораздо больше точек входа. Свиток мог быть прочитан только от начала к концу, и никак иначе, потому что он так хранился. Единственной возможностью войти в текст было развернуть его начало. То кодекс дает возможность, например, обратиться к какой-то конкретной странице. Не случайно мы говорили о том, что кодексы были очень продвигаемы христианской Церковью. Вторая сила, которая, собственно, сделала кодекс столь важным для европейского сознания – это были юристы, несмотря на то, что в самом начале 7-го века до н.э. еще выпускалось специальное распоряжение императора о том, чтобы законы не писали в кодексах, а писали в свитках, потому что кодексы это какая-то непотребная дрянь. Однако уже в середине 8-го века все юристы переходят на кодексы. Почему? Потому что при состязательном судебном производстве необходимо быстро обращаться к разным частям разных законов. А это удобно делать в кодексе и неудобно делать в свитке. Изначально, как это ни комично, может быть, сегодня звучит, кодексы и свитки существовали параллельно. Для вида юристы пользовались законами, написанными на свитках, но на самом деле быстро перелистывали заложенные страницы кодексов. Это точно воспроизводит сегодняшнюю ситуацию, когда для вида юристы торжественно и величаво переносят с места на место толстенные бумажные кодексы, в то время как на самом деле необходимые законы у них закачаны в смартфон, и кнопка search заставляет их быть шустрыми интеллектуально и профессионально. То же касается, разумеется, гиперссылок.
Это обилие точек входа делает чтение принципиально другим. Теперь уже возможны какие-то более гибкие стратегии чтения. Собственно, это приходит к тому, что в уже в 20-м веке писатель Хулио Кортасар пишет книжку «Игра в классику», обязательно обратите на нее свое читательское внимание, если еще не обратили. Единственная проблема, что вам придется прочитать эту книжку три раза, иначе никак не получится. Один из основных элементов творческого усилия сводится к тому, что книга может быть прочитана трояким образом, в зависимости от того, в какой последовательности вы читаете ее главы. Но пока еще только главы. Точкой входа может служить страница, точкой входа моет служить глава, но редко что-либо еще.
Мы сегодня, конечно, имеем перед собой совершенно другую книгу. Основными носителями большого текстового объема в самые ближние времена сделаются те или иные компьютеры. Все одно время кричали: «Букридеры, букридеры», но понятно, что это тупиковая ветвь развития. Потому что не существует необходимости при помощи какого-либо объекта только читать электронные книги, а всего остального не делать. Теперь уже все с большим вниманием говорят о планшетных компьютерах, потому что, в общем, какая-нибудь вот такая штука, которая помнит, светится и показывает, может быть удобным средством связи, удобно представлять нам текст, удобно позволяет в нем искать и т.д.
И снова. Что изменится в тот момент, когда электронная книга победит? Она победит очень скоро, не будем на этом останавливаться. Если кому-нибудь это интересно, мы можем отдельно об этом рассказать. Что изменяется? Изменяется, конечно, читатель и его читательское ожидание. В предыдущем мире были две очень важные точки: послание и библиотека. Послание это минимальный книжный объем, то, что один мыслящий направляет другому мыслящему еще до того, как начинается работа над книгой. Это и почтенный литературный жанр, это и очень интересный жанр истории науки. И вторая очень важная точка – это библиотека – собрание всего знания, к которому может обратиться каждый, кому охота. Понятно, что сегодняшнее послание страшно ускорилось, наш мир съежился и сократился. Мы оказываемся все в каждую секунду доступны, и оттого наш обмен оказался очень мелкодробным. Понятно, да, почему твиттер хуже длинного письма для изложения мысли? Или это только мне так кажется? Т.е. мы приучаемся (мы мыслящие, мы пишущие, мы читающие) к очень мелкому дроблению высказывания. Понятно, твиттер не терпит сложноподчиненных предложений. Невозможно выразить мысль, ограниченную некоторым условием, если пишешь в твиттере. Невозможно сказать: «При соблюдении ряда условий, по моему мнению, Вася козел». Обычно граничные условия изгоняются твиттером, собственно самим носителем, самой формой. С библиотекой дело обстоит еще хуже. Все больше знаний распространяется в устном виде. Мы получили сеть Интернет, нам дали грандиозную возможность фиксировать устное высказывание. Появление книги, появление письменности, распространение письменности было грандиозным прорывом, потому что говорящего человека нельзя было показать всем, и появление письменности, потом книги позволило грандиозно расширить ареал общения и временное пространство общения. Если говорящий человек мог оказаться только в одной точке и там говорить, то написанная книга могла прийти к своему читателю, хоть спустя века. Русский писатель Евгений Баратынский писал: «И как нашел я другов в поколении, читателей найду в потомстве я». Он не предполагал, что современники смогут понять то, что он пишет. А вот потомки наверняка найдутся, или, в конце концов, надежда умирает последней. Сегодня мы присутствуем в каком-то странном обратном процессе. Сегодня получается, что для того чтобы прочитать книгу, для того, чтобы приникнуть к текстовой информации, нужно совершить мощное интеллектуальное усилие, а для того, чтобы прокрутить ролик, посмотреть видео, такого мощного интеллектуального усилия не надо. И поэтому широкая масса припадает к устному распространению информации. Хорошо это, или плохо? Я не буду никаким образом высказываться оценочно, попробую не высказываться оценочно. Мы только подумаем: устное и письменное представление информации и восприятие информации со слуха и глазом, что они делают с читателем, с тем, кто получает информацию? Что было главным в распространении больших объемов информации? То, что время восприятия, ритм восприятия задавал читающий. Я могу читать, когда хочу, и не читать, когда не хочу. Я могу отложить книжку и проверить ее, сверившись с тем, что написано об этом в другой книжке. Я могу перечитать, вернуться, если что-то не понял. Устное изложение информации – это всегда принуждение к темпу, это всегда принуждение к послушанию. Тот, кто говорит, жестко задает темп, скорость, систему аргументов, и почти никогда не возникает возможности его каким-то образом остановить, перепроверить. Строго говоря, ютьюбовский ролик можно остановить и пойти проверять, правду ли сказал тот, кто говорит. Знаете ли вы кого-нибудь, кто проверяет услышанное в научно-популярных фильмах или в роликах на youtube? Я не знаю ни одного человека, если честно.
Репортаж – это несерьезная информация. Но, если честно признаться, если мы посмотрим на данные Книжной палаты, мы обнаружим, что и когда люди читают книги, они тоже совершенно необязательно получают оттуда серьезную информацию. Книга на протяжении примерно трех тысячелетий – большой срок в истории человечества – была базовым носителем всякой информации. Вплоть до середины 19-го века у нее вообще не было никаких соперников в этом поле. Хотелось ли человеку прочитать смешную и похабную греческую комедию? Или сестрату какую-нибудь? Он обращался к книгам. Хотелось ли человеку узнать о народонаселении Индии? Он обращался к книгам. Хотелось ли человеку забыться и почитать стихов? Он обращался книгам. Т.е. странным образом книга закрывала весь спектр информационного вопроса. Потом уже, в середине 19-го века, появляется газета, фотография и телеграф. Это слегка размывает тотальность книги, но текст по-прежнему остается базовым носителем. Все-таки, фотография, вплоть до первой четверти 20-го века, остается сопроводительным инструментом. Потом постепенно картинка отвоевывает свое пространство обратно, где-то к тридцатым-сороковым годам 20-го века фотография занимает то место, на котором церковная роспись была в средневековой и возрожденческой Европе. Церковная роспись, которая в народе называлась «Библией неграмотных». Картинки в церкви люди именно так и понимали, что сейчас мы нарисуем картинки, люди посмотрят и скажут: «А, это же про то, как черти с рогатками в аду, к сковородке!» Затем картинка начинает двигаться и отвоевывает пространство у текста. Сегодня мы с очевидностью вступаем в цивилизацию движущихся картинок, которые уже не нуждаются в тексте вовсе. Нравится нам это, но и не нравится. Мне не нравится. Когда я говорю о том, что youtube, twitter и книга – это примерно одно и то же, то под «одним и тем же» я имею в виду ответ на содержательный поисковый запрос, обращенный к бытию. Человек хочет постичь что-нибудь. У него есть на это довольно короткое время его жизни. Он может потратить это время на получение так, или эдак, но время все равно потрачено. В этом смысле, книга и youtube напрямую конкурируют друг с другом за время жизни.
О, это прекрасная идея. Несколько лет назад я общался с замечательным человеком по имени Дейна Джой, который тогда выполнял функции министра культуры. У них нет министерства культуры, а есть федеральный фонд поддержки проектов в области культуры, который распределяет эндаумент, распределяет некоторые денежки. Дейна очень горячий защитник книги, сам поэт, писатель. Это было лет, наверное, 5-6 назад. И я его спрашивал, как ему кажется, что ждет нас впереди. Он отвечал: «Либо мы совершим чудо, либо нас ждет возвращение в 14-й век». «Почему в 14-й?» – спросил я, понимая, что это нарошный крючок, на который надо попадаться, если хочешь дальше. Джо отвечал, что в 14-м веке книги хранились в монастырях за высокими охраняемыми стенами. Внутри этих стен книги читали, снаружи располагалась тотальное пространство устной передачи знания. Притом, что пространство устной передачи знания, конечно, вышло на новый технологический уровень. Мы видим, что если раньше устная передача знаний была возможна только в режиме «из уст в уста» или «из уст в уши», то сегодня мы можем транслировать это устное знание гораздо шире. Но мне довольно очевидно то, что идет ровно к этому разделению: вот головастики, у которых книжки, а вот все остальные, которые вообще букв в глаза не видели. Когда вы говорите о том, что это вопрос выбора аудитории, я с вами полностью согласен. Повторю ту мантру, которую я сам себе выдумал: в процессе перемены технологического носителя меняется не информация, не книга, не высказывание, а только читатель, только слушатель, только тот, кто выбирает информацию. Если помнить, что книга окружена со всех сторон устным знанием, что такое та новая, с которой мы будем иметь дело?
Во-первых, это, конечно, бесконечная книга, потому что гиперссылки или возможность поиска по мировой библиотеке сегодня уже у нас в кармане. Когда мы в любой книжке находим то, что нас заинтересовало, в любой точке текста, понятно, что сетевое присутствие сглаживает границы между книгой, газетой, новостным потоком. Когда мы в любой точке информационного потока находим что-то, что нам интересно, мы можем заглубиться туда, и из романа, не знаю, «Унесенные ветром» перейти в историю американских войн, от историй американских войн перейти к истории униформ и моды в Новом свете, от истории моды в Новом свете перейти… куда угодно. Понятно, что сегодня тот путь, который прочерчивает читательское внимание, в очень малой степени задан писательским направлением, а в очень большой степени определяется самим читателем. Мы читаем, куда хотим, и книге этой нет ни конца, ни края. Обратите внимание: все то, о чем я говорил сегодня, это ни в какой мере не является пророчеством, футурологическим предсказанием, это является строгим описанием того, где мы сейчас. Еще 5 лет назад мы говорили: «Бесконечная книга, возможно, придет». Сегодня я говорю, что мы находимся внутри бесконечной книги, у нас нет никаких границ и пределов в том, чтобы перемещаться внутри мировой библиотеки, нечувствительно пересекая границы книг. Помните, я говорил, как изменилась точка вхождения в книгу при переходе со свитка на кодекс, что так можно было читать только от начала к концу, а тут вдруг стало можно читать по страницам? Сегодня точкой вхождения в книгу чаще всего является не страница, не начало, не конец, не начало главы, а поисковый запрос. Более того, проанализировав довольно большой объем работы с книгами университетских студентов, американцы показывают, что эта же точка, как правило, является и точкой выхода, что человек задает запрос по большой библиотеке, смотрит, где в ней упоминаются, не знаю, кольчатые черви, прочитывает те крошечные куски текста, в которых кольчатые черви упоминаются, и не читает всего остального. Он вошел за своим кольчатым червем и вышел со своим кольчатым червем наперевес. Некоторым образом, у книги больше нет начала: вхождение в нее произвольно, и конец тоже. Чтобы насладиться червяками, совершенно необязательно дочитывать книжку до конца.
Мы говорим, вроде бы, о книге, но, коль уж мы договорились, что читатель является частью книги, одним из главных слов нового века, и я думаю, что все знают, что это не завтрашний день, а сегодняшний, является слово «дефицит произвольного внимания – attention deficit disorder», расстройство, дефицит произвольного внимания. Те практики чтения, те практики интеллектуальной работы, которые формировались прошлым миром, миром толстых книжек, подразумевали, что человек научается и много практикует сознательное сосредоточение на некотором одном источнике информации: взял книжку, начал ее читать, дочитал ее до конца, перешел к следующей. Сегодняшняя возможность получить доступ к информации гораздо более точечным, более ресурсным образом играет с человеком злостную шутку. Психологи, все как один, сначала поволновались, потом били в набат, а сейчас просто бьются головой. Понятен термин «произвольное внимание»? Т.е., бывает внимание, которое образовалось само собой: например, взорвалась бомба, все повернули голову направо. А бывает произвольное внимание, когда человек сознательно и по собственному произволу обратил внимание на объект. Вот это произвольное внимание гораздо труднее собирается, гораздо легче рассеивается и гораздо короче удерживается. Это тоже в очень большой мере связано с тем, каков читатель нового мира, и какой будет книга нового века. Однако мне представляется, что тот, кто сегодня тренирует произвольное внимание, старается работать с большими объемами информации, числит себя внутри монастырских стен монастыря Дейна Джоя, получает огромный, уже сейчас огромный, а в ближнем времени, мне кажется, какой-то мало себе представимый бонус социального развития. Если мы вспомним, как выглядел этот самый 14-й век, то мы обнаружим, что там же, за теми же стенами, где были заперты книги, за ними же был заперт высокий уровень медицинского обслуживания, сколько-нибудь значительный уровень науки. Постепенно за этими монастырскими стенами собирались и большие финансовые богатства. Правда история тех же альбигойцев или катаров показывает, что одними книжками богатство, если и скопишь, то уж точно не отстоишь.
Спасибо. Простите, я долго говорил и все равно не рассказал всего подряд, чего хотел. Есть ли у вас какие-нибудь вопросы, идеи, соображения или сомнения?
Реплика:
Вопрос такой: в нашем веке, в 21-м веке, книга потеряла свой авторитет по сравнению с предыдущим веком, например. Так вот, как же человека заставить взять книгу в руки и начать читать?
Александр Гаврилов:
А есть такая задача?
Реплика:
Ну, желательно. Потому что читатель деградирует.
Александр Гаврилов:
Давайте сначала разберемся, кто этот человек и зачем мы его заставляем? Это наша дочь, сын, это наш подчиненный, мы сами?
Реплика:
Это наши друзья, знакомые, наше окружение.
Александр Гаврилов:
Ок, смотрите, странным образом это связано с тем же дефицитом произвольного внимания. Потому что та эпоха, когда книга пользовалась непререкаемым приоритетом, странным образом эта эпоха большей веры в альтернативное знание. Один человек сказал так, а другой поспорил с ним и написал такого же объема книгу о том, что правильно совершенно иначе. И, соответственно, существует некий читатель, третий, который прочитал одну книгу такого объема, другую книгу такого объема и сказал: «Э, нет, пожалуй, Земля все-таки вертится, или не вертится». Сегодня, поскольку нам надо очень быстро получить окончательную версию знания, мы переходим от постижения этого знания к построению вероятностной картины мира, построению мифа. В мифологическом сознании нет возможности оспорить то, что солнце ежевечерне пожирает огромная мышь, сколько ты ни напиши книжек. Ну, какая разница? Ну, солнце, мышь – как всегда. Сегодня рассеянное внимание нашего современника возвращается к мифическим структурам. Ему понятнее выкрик Жириновского, чем развернутое доказательное высказывание. Что можно сделать с этим человеком? Ничего. Проблема ведь не в том, что книжка рассказывает ему что-то не то. Проблема в том, что у него совсем другой содержательный запрос: он хочет не чтобы ему объяснили, а чтобы ему сказали, ему сообщили. Книга для этого не нужна. Более того, еще и вредна. Книга нужна для того, чтобы сомневаться. Т.е. ему книга противопоказана. Его запрос исключает из себя книгу. Книга нужна не для того, чтобы верить, книга нужна для того, чтобы сомневаться. Это очень важная ее функция и дико недооцененная современным миром.
Реплика:
Здравствуйте, Александр Феликсович, спасибо большое за ваше выступление. У меня два вопроса, связанные с перспективами книги. Первый, продолжая тему разделения всей книжной аудитории: на нечитающих и читающее меньшинство. Если происходит постоянная девальвация книги для нечитающего большинства, не приведет ли это к тому, что читающее меньшинство станет замкнутой группой, будет все больше отгораживаться от остального мира?
Александр Гаврилов:
Да. Короткий ответ – да. Именно так и произойдет. Читающее меньшинство будет отгораживаться от окружающего мира, будет замкнутой группой. Есть такая работа – быть экспертом, знать что-то особенное. Люди продают это свое особенное знание, это и понятно, что им неохота раздавать свое знание задаром. Если мы посмотрим, например, на наших глазах произошло складывание, суммирование и полное исчезновение из информационного пространства такого экспертного сообщества как, извините за выражение, политтехнологи. В какой-то момент вдруг все, способные держать оружие, решили, что они политтехнологи. Потом слово «политтехнологи» стало ругательным, вместе со словом «пиар», а потом вдруг выяснилось, что и нет никаких политтехнологов. Где эти политтехнологи? Так, где-то шебаршат под тряпками, как мыши, самозародившиеся от грязи. Однако если мы посмотрим на то, насколько влиятельно это сообщество, то влиятельность его, как раз, наоборот, возрастала, обратно пропорционально шуму. То, что технологи Михайлова и партнеров сделали с нами на последних президентских выборах, поразительно, невероятно и достойно, конечно, войти в учебники. Читать эти учебники будут те 2000-3000 человек, которые, так или иначе, понимают, что в этом учебнике написано. Мы видим, что есть сообщество, оно обладает неким специфическим знанием, это знание является его основным предметом торговли. Оно это знание сначала закрывает от всех, а потом прячет. Так происходит, если у сообщества нету задачи, необходимости проповедовать свою идею. Такая задача, например, стояла у христианских монахов, с чем связано их территориальное распространение. Но, в общем, конечно для любого интеллектуального сообщества естественно замыкаться в себе. Вот, смотрите, моменты размыкания связаны с какими-то религиозными или квази-религиозными (хотел сказать помешательством, потом подумал, что это как-то нехорошо) идеями. Если говорить о религиозных, то самое простое это проповедь какой-нибудь веры. И мы видим христиан, мусульман, ахаи, шествующими по планете и делающими чудеса ради веры. Там еще второй вопрос был, я помню. А, в смысле, мало времени уже осталось? Нет? Там был второй вопрос. Значит, либо это народники русского 19-го века или какие-то схожие группы, которые охвачены квази-религиозной идеей народа, который необходимо просвещать. Но само по себе религиозное сообщество не имеет импульса к расширению. Если только они не живут слишком хорошо. Как возникли народники? Люди постигают, как построен мир, понимают, где они живут, обнаруживают, что вокруг люди живут не так, как они; начинают жалеть людей, которые живут не так, как они. Хотя, чего их жалеть? Может, они хорошо живут. И учат их жить правильно. По-моему, в народничестве есть огромный потенциал какого-то такого снобистского навязывания своих взглядов.
Реплика:
Т.е., нам нужно верить вашему оптимистическому прогнозу: книгу все-таки начнут читать, и такого, как, например, у Хаксли в «О, дивный новый мир», что книгу вообще оградят, такого не случится?
Александр Гаврилов:
Я очень люблю эту книжку. Если кто-нибудь ее не читал, то измените эту ситуацию. Олдос Хаксли. «О дивный новый мир». Если вы не читали книгу, бросьте все, пойдите и читайте. Это одна из лучших книг, написанных о ближнем будущем в начале 20-го века. Хаксли – человек исключительного, не останавливающегося ни перед чем, ядовитого, проникающего, такого кислотного ума, который сделал самый достоверный прогноз. Он сделал только одно фантастическое допущение, которое пока еще не реализовано. В остальном, все, что написал Хаксли в начале 20-го века, весь тот ужас, в который он погрузил европейское человечество, уже достигнут. Мы уже живем, конечно, в «дивном новом мире» по Хаксли. Чем эта книга отличается от многих других антиутопий? Тем, что она, конечно, не антиутопия. Это, конечно, утопия. Это абсолютно гармонический мир, который весь живет. Если вспомните, извините за спойлер, все, кто ее пока не читал, вот этих разгневанных интеллектуалов ведь не расстреливают и не уничтожают. Их ссылают на остров, где им хорошо. Это тропический остров, за ними там полный уход, там находится лучшая библиотека мира, и там они попадают в сообщество только равных себе. Они вообще никак не травмируемы. Понятно, что это такая буддистская утопия. Все ж помнят, как принц Гаутаме вдруг обрел просветление. Он увидел больного старика и похороны и понял, что мир полон несовершенств, и что привязываться к нему нельзя. Почему принц Гаутаме увидел их так поздно? В таком взрослом возрасте? Потому что до того он жил в прекрасном саду, в котором прислуживали только молодые люди, в котором не было никаких упоминаний о смерти, в котором не было места болезни. Он никогда не видел ничего подлинного. И вот людей помещают в сад Гаутаме, если они не довольны жизнью. Единственный человек, который читает книги и по-настоящему глубоко постигает бытие, обладатель большой библиотеки, это главный управитель мира – Мустафа Монд. О том, почему он Мустафа… Нет, вообще прекрасная книжка, читайте ее и читайте комментарии к ней. Мне-то кажется, к сожалению, что Хаксли был и в этом прав. Что, по мере того как мы построим, а мы уже скоро построим, глобальное человечество, у меня есть серьезное опасение, что, вероятно, в процессе глобального построения человечества нам предстоит еще одна мировая война. Но, в конце концов, мы будем жить одним большим прекрасным миром, и умные и красивые альфы будут бродить по своему огромному тропическому острову и вести беседы.
Реплика:
Добрый день. Бондарик Есения. Многие говорят, скажем так, банальные вещи, что снижается объем продажи книг в связи с тем, что тексты из книг перетекают в Интернет. Но мне кажется, что большая проблема в том, что не соблюдаются банальные юридические нормы, нарушаются авторские права. Если брать чисто с прагматической точки зрения, я удивляюсь, почему многие издательства не борются с тем, что тексты книг незаконно перетекают в Интернет. И читают не из-за то, что, может, удобнее, а из-за того, что дешевле найти книгу в Интернете и скачать, чем купить ее в магазине. Вот, как вы думаете?
Александр Гаврилов:
Спасибо вам большое. Значит, пункт первый. К сожалению, во всяком случае, в пространстве русского языка, чтение в Интернете по-прежнему занимает ничтожное место. Знают о том, что можно читать в Интернете, 10% населения мегаполисов, читают в Интернете 4% населения мегаполисов, делают это систематично 1,5%. Если даже поверить самым плохим опросам, то книжное чтение входит, так или иначе, в обиход, ну, процентов 25-ти. Я думаю, что объем продаж книг снизился не в связи с выкладыванием текстов в Интернет. Я думаю, что объем продаж книг снизился в связи с сокращением количества чтения. Что человек не читает ни бумажной книги, ни ее интернетовского двойника. Он просто не читает. И это, собственно, и есть окончательно новый дивный мир, в который мы входим. В нем люди не читают, они смотрят образовательные видео, они живут сегодняшним днем, они не очень интересуются историческими прецедентами, они гораздо более счастливы, как и положено гаммам и дельта.
Реплика:
Просто у людей, которые ничем не интересовались, возьмем, 20 лет назад, сейчас появилась возможность интересоваться, такой упрощенный вариант получения знания. Они, в принципе, его используют. Но на самом деле, мне кажется, количество читающих людей…
Александр Гаврилов:
Понимаете, мы сейчас находимся на излете двух больших утопий, двух больших практических утопических проектов. Ведь в чем состояла суть советского проекта? Не в том, что просто средства производства будут обобществлены. Советский утопический проект состоял в том, чтобы создать нового советского человека. Этот человек должен был интересоваться миром, владеть абсолютно верной системой толкования этого мира, понимания этого мира. И интеллектуально очень значительно развиваться. Для этого была построена несравнимая инфраструктура. Такой инфраструктуры библиотек, такой инфраструктуры книг, такой инфраструктуры школ, которая была построена Советским Союзом, конечно, никогда никому не снилось. Другое дело, что вся эта система, как потом выяснилось, не стала работать, и новый советский человек так и не создался за три поколения, исправно выбиваемых волнами революции и другими способами издевательства над человечеством. Тот проект, который зародился у русских народников и распался примерно к 70-м годам 20-го века, был весь посвящен строительству ровного общества, не общества с очень значительным социальным перепадом (здесь богатые – здесь бедные, здесь умные – здесь глупые), а ровной социальной структуры, в которой все близко друг к другу. Профессор читает морякам лекции, потому что моряки тоже могут понять то, что говорит профессор. Если не могут, мы их научим. Если не хотят, мы их заставим. Вот советский проект. Он распался на наших глазах, потому что… Потому что.
Второй утопический проект, который еще пока не в такой мере демонтирован, но, конечно, тоже находится в очень скверной форме –это демократический проект, который говорит о том же. Он говорит, что есть огромный разрыв между людьми, притом, что созданы они все равными. Да? Это же главная демократическая мантра? Все люди равны при рождении. То, что сформулировал Жан Жак Руссо, человек очень скверно образованный и, по-моему, довольно глупый. Все люди равны при рождении. А дальше между ними возникает огромная пропасть, а значит, мы должны приложить огромные усилия, чтобы зарастить эту пропасть. Зарастить пропасть имущественную, зарастить пропасть качества жизни, зарастить пропасть интеллектуальную. Люди должны понимать одинаково, люди могут понимать одинаково. И то, что сегодня мы приходим к миру, в котором интеллектуальная пропасть растет и социальная тоже не зарастает – это страшная, ужасная мина, это на самом деле уже кратер после взрыва страшной мины под этим самым демократическим проектом. Все мечты человечества, как минимум трехсотлетние, о том, что можно сделать социальную структуру плоской, что нужно сделать интеллектуальное процентильное деление общества минимальным, что, там, 10-й процентиль и 90-й процентиль интеллектуальный могут оказаться рядом друг с другом. К сожалению, нет. Книга была одним из инструментов одного и другого великих проектов, обеих этих великих утопий. Почему Советский Союз до своего конца полностью дотировал печать книг и очень строго контролировал? Когда в 1991-1992-м году мои коллеги пришли в книжный бизнес, они гребли деньги лопатой, на самом деле. Я помню, был такой замечательный издатель Сережа Кудрявцев, который, напечатав очередную книжку об очень сложных поэтических экспериментаторах 20-го века, тут же продавал грузовик этой книги в деньги, т.е. они приезжали прямо на грузовике, останавливались на Новом Арбате, они книжки – им деньги. Никакого там «оставить книги на реализацию». Сережа запомнил, как он был в этом грузовике, и потом, через два дня нашел себя в другом конце Нового Арбата, вообще без денег, очень пьяным и с мартышкой. Видимо, значит, как-то мартышка выбрала преимущества Сережиного образа жизни. Почему? Потому что к этому моменту книжные, бумажные комбинаты по-прежнему дотировали бумагу, печатные комбинаты по-прежнему печатали книги ниже себестоимости, а книготорговые сети вообще исходили не из денежных представлений о жизни. Зачем это было Советскому Союзу? Для того чтобы позволить обществу сойтись. Это была огромная утопическая идея, блистательно, как большинство утопических идей, провалившаяся. Вы правы, говоря, что всегда было не много умных и много глупых. Но до самого недавнего времени это и было главным направлением боя человечества, и по эту сторону красной границы, и по ту сторону красной границы. Именно с этим пытались биться. Мне кажется, что то технологическое и культурное состояние, в котором мы сейчас находимся, тот огромный информационный прорыв на базе новых информационных технологий, Интернета и т.д. – вот этот странным образом полученный нами огромной мощи инструмент сегодня направлен на то, чтобы расхождение между самыми умными и самыми глупыми увеличивалось ежедневно.
Реплика:
Не могли бы вы назвать пятерку тех книг, которые обязательны для прочтения, на ваш взгляд. Спасибо.
Александр Гаврилов:
Пятерку – это хорошо.
Реплика:
Можно больше.
Александр Гаврилов:
Если подходить серьезно к этому вопросу, то мы отсюда не уйдем. Надо все-таки сообразовываться со временем лекции и временем жизни. Давайте попробуем сделать так. Пять. Это прекрасная задача на самоограничение. Это будет только моя пятерка, и будьте готовы, что она будет затрагивать ограниченный спектр вопросов. Значит, я считаю, что нельзя прожить, не прочитав книгу Эрика Берна «Игры, в которые играют люди» и ее продолжение «What we say after we say hello», которая по-русски получила название «Люди, которые играют в игры». Во-вторых, я считаю, что ничего нельзя понять, не прочитав книгу Маршала Маклюэна «Понимание Медиа: внешние расширения человека». У меня с этой книгой странные отношения, я ее перечитываю. По-моему, это единственная книга, которую я содержательно перечитываю ежегодно, и каждый раз это оказывается совершенно другая книга. Помнится, Станислав Лем, замечательный польский мыслитель и фантаст, в одной из своих фантастических историй про космические полеты придумал такую детективную книжку, которую можно было закрыть, встряхнуть, все элементы в ней перемешивались, и можно было читать заново другой точно такой же детектив. Это вообще прекрасная идея. Мне кажется, что где-то в недрах больших издательств такой объект лежит, потому что, как бы иначе они могли произвести столько одинаковых детективов? Мои отношения с «Появлением Медиа» примерно такие. Я каждый раз перечитываю эту книжку – это совершенно другая книга, в ней, в общем, примерно также рассказывается совершенно другое. Мне кажется, это одна из важнейших книг, породивших огромное количество продолжений, дополнений и т.д., и т.д. Мне неловко это сказать, но мне кажется, было бы неплохо прочитать книги Ветхого и Нового Завета, в этой последовательности. Потому что мы видим, что культура, вся построенная на чтении книг только Нового Завета, оказывается ужасно шаткой до тех пор, покуда ты не попытаешься в одной голове совместить и «зуб за зуб», «глаз за глаз» и «подставь, какую там, следующую щеку», получается вместо духовного роста какая-то белиберда.
Ох, конечно, хорошо с комментариями. Я ровно в субботу зашел к одному симпатичному раввину похвалить его за то, что они вышли из Египта. Мы довольно долго шли мимо шкафа, в котором стоят комментарии. Но это еще немножко увеличивает объем задачи.
Реплика:
Но все-таки желательно прочитать сначала Новый, а потом Ветхий. У человека будет правильно…
Александр Гаврилов:
Я не знаю, как желательно. Мне кажется, что желательно прочитать и то, и другое. А в каком порядке – это уже личный мистический выбор. Это большая книжка, но, тем не менее, ее можно считать одной, хотя их там множество.
Четвертая книга, которую необходимо прочитать… Я позволю себе, поскольку все-таки находимся в пространстве русского языка, назвать две художественные книжки, потому что это очень важно. Но это совсем другое чтение. Мне кажется, что вообще есть огромная разница между чтением, условно говоря, non-fiction, и чтением художественной книги. Чтение художественной книги в гораздо большей степени пронизано недоверчивым вниманием. Вы должны очень верить всему, что пишет автор, и все время подозревать его в том, что он пытается вас обмануть – без этого ничего не получается, нет сцепления с книгой. Вот в этом режиме недоверчивого внимания, недоверчивой любви необходимо русскому человеку прочитать книжку «Капитанская дочка». Это совершенно удивительная книга, ничуть не похожая на то, что вы читали в школе под тем же названием. Прочтите ее снова и заново. Вот ее хорошо бы читать с комментариями. Подумайте о том, кем был Пугачев для Пушкина и его старших товарищей, и его ровесников. Вспомните о том, что еще даже младшие товарищи Пушкина обсуждали, необходимы ли те или иные общественные подвижки. Говорили: «Возможно все, лишь бы не пришел Пугачев». Это было самое страшное политическое чудовище, какое было доступно современному Пушкину. Никакой Наполеон близко рядом не стоял. Наполеон был великим императором. Пугачев был воплощением мрачной жуткой мощи, безумной, бессмысленной, не имеющей ни морали, ни иных границ. Отдаленно мы можем представить себе, кем был Пугачев для современников Пушкина, сопоставив его с тем, кем для наших родителей был Гитлер. Имя зла. Возьмите это в рассуждение и начните читать эту прекрасную книжку о похождениях пупсиков. Пушкин к тому моменту, как писал эту книгу, уже был выдающимся мыслителем, совершенно не услышанным своим временем, и, к сожалению, в очень малой степени услышанным потомками. Это тоже книга, которую нужно перечитывать, потому что в разные периоды жизни это оказывается книжка про совсем разные вещи.
Последняя? Я сейчас скажу и буду абсолютно уверен, что никто не последует моему совету. Но я все равно скажу. Вот, в случае с Ветхим и Новым Заветом я верю, что еще кто-нибудь сдюжит, а здесь я прямо верю, что никто этого не сделает. Но я скажу. Пятая книга, которую необходимо прочесть, это роман Льва Николаевича Толстого «Война и мир». И это тоже совсем не та книжка, которую вы читали в школе. Мне абсолютно, ни с того ни с сего, повезло. Когда я преподавал в школе литературу, то примерно на 4-й раз, когда я гонял эту книгу по кругу, мне достался выдающийся класс. Во-первых, они были людьми изумительного ума, а во-вторых, там была барышня Паола Чубасими, у которой было три родных языка: русский, суахили и французский. И ей было все равно, на каком говорить и думать. И мы просто, как в первом классе, ощупью пробирались через этот текст, читая его вслух в классе. И то, что я перед этим 4 раза пробирался через эту книжку, то, что Паола помогала нам продираться через французский язык, то, что мы не сдавались, и то, что нам всем вместе повезло наброситься на нее большим интеллектуальным усилием, позволило нам, наконец, собрать огромную архитектурную модель. У меня ощущение от «Войны и мира», знаете, есть такая вещь, называется 3D пазл, это, когда перед тобой лежит огромное количество не связанных между собой кусочков, а ты должен, прилаживая их один к другому, собрать из них какой-то грандиозный объемный предмет, красивый и обладающий какой-то самостоятельной природой. Если кому-нибудь из вас удастся увидеть эту штуку, вы этого не забудете. Мне жаль, что, как я уже говорил, я не верю в то, что кто-нибудь из присутствующих в этом зале потратит много лет на то, чтобы собирать этот пазл из кусков.
Спасибо большое, мне было приятно с вами разговаривать. Я вижу Евгения Григорьевича Ясина и с наслаждением и трепетом передаю ему слово.