Вся власть войне?
«Парад победы», статья В.В. Путина о Второй Мировой войне, голосование о поправках к Конституции, в которую предлагается внести статью о защите правды о войне, — три крупных пропагандистских события на одну и ту же тему, и все это в пространстве одной недели. В чем стратегическая важность Великой Отечественной для российской власти и почему ей так хочется создать единственно верную версию ее истории?
На вопросы интервью независимо друг от друга отвечают: депутат ЗакСа Петербурга от Яблока, журналист Борис Вишневский, политик Леонид Гозман, историк Николай Копосов, зам председателя «Мемориала», историк Никита Петров, историк и социолог Дина Хапаева, философ и филолог Михаил Эпштейн.
1) КАКУЮ РОЛЬ ИГРАЕТ ПАМЯТЬ О ВОЙНЕ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИЙСКОЙ СИТУАЦИИ?
Леонид Гозман: Для начальства – огромную, для людей – почти никакую. Люди живут нормальной жизнью, в которой событие, случившееся три четверти века назад, каким бы масштабным оно ни было, не может что-либо всерьез детерминировать. А у начальства другие проблемы. Высоцкий сказал: «Мне есть, что спеть, представ перед Всевышним, Мне есть, чем оправдаться перед Ним». Им, власти, перед нами, страной, оправдаться нечем, они провалили все. Война остается одним из трех – причем, на мой взгляд, последних – легитимизирующих факторов, наряду с представлением, что вокруг враги и они (начальство) нас от врагов защищают, и с иллюзией, что за ними большинство, а значит, мы должны сидеть тихо. Но это именно иллюзия, у них нет большинства, они это понимают и еще и поэтому впадают в такую истерику по поводу войны. Которая, кстати, по их концепции, не закончилась – она велась объединенным Западом, стремящимся к уничтожению России, эта цель не достигнута, но враги от нее не отказались.
Никита Петров: Народная память о войне, коренящаяся в семейных историях, запечатленная в пожелтевших фотографиях предков, сохраненных наградах – была, есть и будет. Эта память непубличная, очень личная. Она тяжела и печальна. Но иное измерение и иную тональность приобретает разговор о войне в канун годовщин и юбилеев. Тут начинается парадная шумиха, прославление советской государственной системы, одолевшей нацизм. Сакрализация этой победы служит делу борьбы с историческим инакомыслием. И насаждаемый российской пропагандой культ победы над немецким нацизмом стал центральным элементом патриотической гражданской религии – строго обязательной для всех граждан.
Борис Вишневский: Память о войне сегодня играет одну-единственную роль: она постоянно используется властями в пропагандистских целях. Как единственное, чем они могут гордиться. При этом изо всех сил пропагандируется упрощенное (а местами и лживое) представление о том, что СССР воевал даже не с Германией, а со всей Европой, более того – с западной цивилизацией, которая якобы всегда была враждебна России и «русскому миру». Это направлено на поддержание мифа о якобы вечно «осажденной крепости», героически защищающейся от неисчислимых врагов и якобы всегда их побеждающей.
Михаил Эпштейн: Это не столько память, сколько пропагандистская имитация памяти, накрутка ее механизмов с целью патриотическо-милитаристской консолидации общества и оправдания существующего режима. Те люди, которые, действительно, помнили о войне, поскольку участвовали в ней (как мой отец, дядя, множество знакомых), практически никогда не вспоминали о ней, потому что это были страшные и постыдные воспоминания. Они переживали войну как тяжелейшую травму, которую хочется поскорее вытеснить из памяти.
Николай Копосов: Да, память о войне – это давно уже не «естественная» народная память. Культ войны представляет собой инструмент оболванивания населения и навязывает ему идею, что его интересы и интересы власти совпадают. Трагично, что многие граждане считают, будто они, их родители, дедушки и бабушки «помнят» то, что на самом деле им на протяжении десятилетий показывают по телевизору. А властям – прошлым и нынешним – культ войны нужен для того, чтобы создать иллюзию национального единства и отвлечь внимание от бесчисленных преступлений государства против народа.
2) В ЧЕМ ПРИЧИНЫ ПОПУЛЯРНОСТИ И ОБЩЕСТВЕННОЕ ЗНАЧЕНИЕ ДВИЖЕНИЯ «БЕССМЕРТНЫЙ ПОЛК»?
Борис Вишневский: В том, что оно возникло «снизу» – как реальная память о войне, переведенная на личностное поле, позволяющая каждому или почти каждому отдать дань памяти своим предкам, которые воевали. Но увы, как часто бывает, инициатива была фактически присвоена властями и стала во многом формальной. Хотя она до сих пор остается очень популярной.
Михаил Эпштейн: Пока это было «движение снизу», возникшее 2012 г. в Томске, оно выражало понятную потребность восстановить связь поколений, вспомнить погибших, отдать дань памяти жертвам. Когда в 2015 г. государство присвоило это движение и добавило к нему свое имя – «Бессмертный полк России» – оно стало одной из скреп правящей идеологии. Глубоко личные реликвии сменились казенными безымянными фотографиями в стандартных рамках, которые по окончанию шествия сбрасываются в мусорную кучу, что говорит о подлинности гражданских переживаний и «трепетной» семейной памяти.
Леонид Гозман: Бессмертный полк возник как движение снизу, вполне искреннее. Они его украли и забрали себе. У многих внутренний конфликт – понимают лицемерность начальства, но дело-то, вроде, хорошее…
Николай Копосов: Не думаю, что назвать «Бессмертный полк» присвоенной властями народной инициативой – значит исчерпать вопрос. Так можно считать, если верить, что семейная память о войне является сколько-нибудь «автономным» фактором сегодняшнего культа войны. Напротив, если она не играет для людей особой роли – а в этом я, пусть и с оговоркой, согласен с Леонидом Гозманом, – то с какой бы стати они такую инициативу проявили? Мне кажется, что память о войне – насквозь пропагандистский конструкт, над которым сначала потрудились советские, а потом и постсоветские идеологи, и «Бессмертный полк» свидетельствует только о том, до какой степени эту пропаганду народ усвоил. Никакие пожелтевшие фотографии не пробудили бы сегодня никаких воспоминаний о войне, если бы не телевизор. Так что если «Бессмертный полк» – инициатива снизу, то это инициатива, спровоцированная пропагандой.
Никита Петров: Популярность этого движения базируется на глубоко осознанном трагизме той войны, колоссальном числе жертв и размере горя народного. Но сама форма акции – публичное шествие с портретами – свидетельствует о слабой укоренённости или даже отсутствии истинно христианского сознания, когда семейная скорбь или моление в храме подменяются псевдособорностью с элементами гордыни.
Дина Хапаева: Интересно, как власть отреагировала бы на многотысячное шествие с фотографиями замученных и убитых жертв советского террора? Не говоря уже о сегодняшних политзаключенных. «Бессмертный полк», обласканный и озолоченный властью, – проявление постсоветской избирательной амнезии, результат операций по сшиванию обрывков дозволенной памяти в героическую историю.
3) ПОЧЕМУ ВОПРОС О ПАКТЕ МОЛОТОВА-РИББЕНТРОПА ОСТАЕТСЯ АКТУАЛЬНЫМ СЕГОДНЯ?
Леонид Гозман: Потому, что мы были и остаемся в своем праве! И мы всегда несли только свет. Наша власть, как крайне неразвитый примитивный человек, не может принять никаких своих грехов – мы были хорошими всегда. Кроме того, власть идентифицируется со Сталиным – не столько с репрессиями, сколько с приписываемым его времени порядком, дисциплиной и прочим. Кстати, именно Сталин оказался вечно живым! Потому они не могут признать, что Сталин вместе с Гитлером развязал войну и был его союзником. Они даже приняли законы, запрещающие это говорить – ко мне они их, правда, не применили, хотя я это говорил много раз.
Борис Вишневский: Потому, что Путин и его окружение все время пытаются заставить общество забыть, что СССР был фактическим союзником Германии в 1939-41 годах. Сделать вид, что пакт был правильной и оправданной акцией, что мол, благодаря ему, война началась на более выгодных для СССР рубежах. Замолчать тот факт, что это был фактический раздел части Восточной Европы с Гитлером.
Никита Петров: Сегодняшние споры относительно советско-германского пакта 1939 и секретных протоколов к нему – это российское настоящее, отраженное в прошлом. Отсюда и актуальность, и повторяемость агрессивных приемов из советского арсенала в современной политике России по отношению к соседним странам.
Михаил Эпштейн: Это вопрос о причинах и виновниках Второй мировой войны. Чем больше российская власть упирает на великую роль СССР в победе над нацизмом, тем больше, вопреки своим намерениям, она привлекает внимание к постыдной роли СССР в укреплении нацистского режима вплоть до последних дней перед нападением Германии.
«В 1940 году больше половины советского экспорта уходило в Германию. В общей сложности Гитлер получил от Сталина восемьсот с лишним тысяч тонн нефти, полтора миллиона тонн зерна, а также медь, никель, олово, молибден, вольфрам и кобальт — стратегически важные материалы, без которых бы военная промышленность Германии остановилась. 3 июня 1941 года особо секретным решением Политбюро разрешило «из особых запасов» дополнительно поставить в Германию тысячи тонн стратегического сырья, необходимого военной промышленности: медь, никель, олово, молибден и вольфрам» (ссылка).
Трудно сказать, чего больше в истории советско-нацистской дружбы «против Запада» – глупости, подлости, предательства… Гитлер учился у Сталина, а Сталин, чем мог, помогал Гитлеру, ковал для него оружие победы. Два «дружбана» науськивали друг друга на общего врага, а когда один из них напал на другого, тот немедленно обратился к «буржуазно-демократическому» Западу с просьбой защитить от «вероломного» подельника. Сталин принес десятки миллионов людей в жертву войне с Гитлером, которого сам же и вскормил. Таким образом, все советские потери в ВОВ, среди военных и мирного населения, – это тоже жертвы репрессий Сталина против собственного народа, поскольку СССР практическим примером тоталитаризма и прямой экономической поддержкой создал ту германскую мощь, которая обрушилась потом на СССР. Вот почему вопрос о пакте, как о документе величайшего предательства, подлости и самообмана, остается актуальным.
Николай Копосов: СССР был по сути своей агрессивным государством, сколько бы советское руководство ни утверждало обратное. Особая агрессивность была свойственна сталинизму, но до самого начала перестройки бряцание оружием было частью советского внешнеполитического арсенала – и порой это оружие пускалось в ход. Сегодня мы видим продолжение этой линии и нагнетание антизападной истерии. Именно поэтому обвинения Сталина в развязывании Второй Мировой войны опасны для нынешнего российского режима, который тоже рядится в шинель миротворца.
Дина Хапаева: Большевистская власть возникла с идеей мирового господства, которое называлось тогда «мировой революцией». Сталин был верным продолжателем дела Ленина во многих смыслах, но особенно – в этом. Идея установления большевистских режимов во всем мире была постоянной темой советской пропаганды, в том числе и прямо накануне войны: СССР, по мнению его вождей, должен был стать «мировой республикой». Четвертый раздел Польши в 1939 году был важным шагом на этом пути, а установление марионеточных советских режимов в Восточной Европе частично воплотило эту идею в жизнь.
Но есть еще одна причина, почему сегодня власть так яростно защищает пакт. 17 сентября 1939 г. Красная Армия вторглась в Польшу под предлогом защиты украинского и белорусского населения, а большая часть украинцев и белорусов проживали тогда на территории СССР. Совдепы позаимствовали соответствующие формулировки у Гитлера, аннексировавшего Судетскую область, где проживали немцы. А поскольку недавно Кремлю удалось так же «защитить» русскоязычное население Крыма, то отстаивать право на вооруженную «защиту» соотечественников за рубежом особо актуально.
4) ПОЧЕМУ ВОПРОС О ЯЛТИНСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ НЕ УТРАЧИВАЕТ СЕГОДНЯ СВОЕГО ЗНАЧЕНИЯ?
Борис Вишневский: Потому, что Путин грезит новой Ялтой, где он с лидерами великих держав будет делить мир на зоны влияния.
Никита Петров: Вопрос о Ялтинской конференции уже давно не актуален. В России его искусственно реанимируют во вполне конкретных политических целях. В сложившейся современной ситуации в мире российская информационная кампания с навязчивой агитацией о необходимости «Ялты-2» – это попытка выйти из изоляции и вновь ощутить себя сверхдержавой и за спиной малых стран решать их судьбу. Но эта архаичная политика с элементами гегемонизма неизбежно провалится.
Михаил Эпштейн: Да, этот вопрос уже совершенно не актуален, но путинский режим стремится его реактуализировать, чтобы занять то место в современном мире, которое в конце Второй мировой войны занимал СССР, имевший силу диктовать свои условия Западу. СССР распался, а Путин не только сожалеет об этой «величайшей геополитической катастрофе», но и пытается говорить от имени и по праву уже не существующей державы, чтобы утвердить новый раздел мира по прежней модели, по тем же зонам влияния. Фантомная геополитика, как будто проспавшая 75 лет.
Николай Копосов: Послевоенное мироустройство до известной степени легализовало сталинский режим и узаконило «право» Москвы на контроль над Восточной Европой, и нынешнее российское руководство настаивает на этом «праве», за которым не стоит ничего, кроме великодержавных амбиций. Альтернативой могли бы стать попытки воссоздания экономических и культурных связей со странами этого региона, но чтобы эта политика стала эффективной, надо преодолеть свой имперский комплекс, умерить амбиции и убедить некогда «братские народы», что российская угроза для их независимости осталась в прошлом – а им в это трудно поверить, и понятно, почему.
Леонид Гозман: Они мечтают вернуться ко времени Ялты. В их понимании, это и есть правильный миропорядок – большие парни делят между собой мир.
5) В.В. ПУТИН ТОЛЬКО ЧТО ОПУБЛИКОВАЛ СТАТЬЮ, В КОТОРОЙ ОСОБОЕ МЕСТО ОТВОДИТСЯ РОЛИ ПОЛЬШИ ВО ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ. ЧЕМ ВЫЗВАНО ТАКОЕ ВНИМАНИЕ К ЭТОЙ СТРАНЕ?
Борис Вишневский: Да, такое ощущение, что Польша заняла место Грузии. Стала наиболее ненавистным соседом.
Михаил Эпштейн: Польша стала первой жертвой раздела Европы между Гитлером и Сталиным, поэтому обвинить Польшу во всех возможных грехах – это попытка снять вину с Советского Союза, развязавшего совместно с Германией Вторую мировую. Ну и попутно еще раз унизить Польшу, как будто ей недостаточно тех унижений, которым она подвергалась в течение веков как колония в составе Российской империи, а потом – лагеря социализма.
Дина Хапаева: В постсоветской политике памяти Польше отведена особая роль. Празднование Дня народного единства 4 ноября, в день освобождения Москвы от поляков в 1612 году, указывает на роль неомедиевализма в российской политике последнего времени. Неомедиевализм – это идеология возврата к средневековью, отрицающая базовые ценности демократии и ностальгирующая по империи, сословной монархии, и по опричнине как форме правления. А независимая Польша – болезненное напоминание о том, что советская империя больше не существует.
Никита Петров: Попытки хотя бы частично переложить вину на Польшу – жертву советской агрессии 1939 года — не новы. В этом виден явный «исторический комплекс» уже современной России, не желающей признавать преступность предвоенной внешней политики СССР.
Леонид Гозман: Думаю, здесь сочетание прагматики и психологии. Прагматика в том, что Польша Качиньских вызывает у многих на Западе сильное раздражение. Путин высказыванием неприязни к Польше дает своеобразный сигнал Европе – видите, мне не нравится то же, что и вам. Он, правда, не понимает, что его основания для неприязни к Польше не могут приняты на Западе. А психологическая причина – Польша относительно маленькая, в свое время нами не раз покоренная, за которую мы положили 600 тысяч жизней, не имеет права, в его картине мира, вести себя так, как ведет. Кроме того, на кого-то выплескиваться надо, но на Германию, например, опасно – слишком нужно сотрудничество с ней.
Николай Копосов: При этом важно, что Польша – крупнейшая из бывших соцстран Восточной Европы, равно как Украина – крупнейшая из бывших союзных республик. Поэтому и сегодня они имеют особое значение для нео-имперской политики Кремля. И вдобавок Польша – наряду с Украиной и странами Балтии – является одним из главных противников Москвы в войнах памяти, которые начиная с 2000-х годов являются важной составляющей международных отношений в Европе.
6) В ЭТОЙ ЖЕ СТАТЬЕ ПУТИН ПРИЗВАЛ «ВСЕ ГОСУДАРСТВА АКТИВИЗИРОВАТЬ ПРОЦЕСС ОТКРЫТИЯ СВОИХ АРХИВОВ, ПУБЛИКАЦИЮ РАНЕЕ НЕИЗВЕСТНЫХ ДОКУМЕНТОВ ПРЕДВОЕННОГО И ВОЕННОГО ПЕРИОДОВ. ТАК, КАК ЭТО ДЕЛАЕТ РОССИЯ В ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ». О КАКИХ ИМЕННО МЕРОПРИЯТИЯХ ПО ОТКРЫТИЮ РОССИЙСКИХ АРХИВОВ ОН ГОВОРИТ?
Борис Вишневский: Он просто лжет. Только что он в очередной раз продлил засекречивание советских военных и чекистских архивов.
Никита Петров: Тут, как говорится, надо начать с себя. В России ситуация с доступом в архивы и возможностью беспрепятственно изучать и копировать документы – плачевная и не соответствующая нормам цивилизованного и просвещенного общества. Важнейшие документы даже за период 1920-х – 1950-х годов по-прежнему секретны и недоступны. Сложившаяся в России ситуация находится в вопиющем противоречии даже с российским законодательством, регулирующим архивную сферу.
7) НУЖНА ЛИ ПОПРАВКА 67.3 К КОНСТИТУЦИИ ПРО ИСТОРИЧЕСКУЮ ИСТИНУ И ЗАЩИТУ ОТЕЧЕСТВА И КАК ОНА СООТНОСИТСЯ С ВЫСКАЗЫВАНИЕМ ПУТИНА В ЭТОЙ СТАТЬЕ: «СЧИТАЮ, ЧТО ПОИСКОМ ВЗВЕШЕННЫХ ОЦЕНОК ПРОШЕДШИХ СОБЫТИЙ ДОЛЖНА ЗАНИМАТЬСЯ АКАДЕМИЧЕСКАЯ НАУКА С ШИРОКИМ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВОМ АВТОРИТЕТНЫХ УЧЕНЫХ ИЗ РАЗНЫХ СТРАН. НАМ ВСЕМ НУЖНЫ ПРАВДА И ОБЪЕКТИВНОСТЬ»?
Никита Петров: Любые попытки узаконить ту или иную историческую истину и навязать обществу «единственно верный» взгляд на исторические события – это повторение тоталитарных практик из советского прошлого. Это административное вмешательство государства, которое не считает историю за науку, а видит в ней инструмент, призванный идеологически обслуживать власть.
Николай Копосов: Безусловно, эта поправка – форма цензуры, и к тому же нелепая. Чтобы запреты на высказывания о прошлом вносились в конституцию – дело почти беспрецедентное. Такое есть только в Руанде, где, как известно, пятая часть населения погибла в ходе этнических чисток 1994 года и где сохраняется возможность их повторения.
Леонид Гозман: Ну, конечно, эта поправка – бред. Она отражает важность для них того, что они называют исторической памятью – мы были всегда и во всем правы, воевали одни против Евросоюза (так несколько дней назад написала «Комсомольская правда») и так далее. И одновременно несколько наивное представление о том, что правильного мировосприятия можно добиться законами и санкциями за их невыполнение. Они двигаются к тоталитарному государству, не имея для его полноценной реализации необходимых ресурсов. Они своих целей не добьются, но войну развязать могут.
Михаил Эпштейн: Поправка не нужна, поскольку превращает историю в служанку пропаганды. Путинская статья неожиданно вступает в противоречие с его же поправкой к Конституции. Что-то уже дребезжит в этой машине.
Дина Хапаева: Возможно, машина пошла вразнос.