Демократия и глобализм выживут и окрепнут. Но не везде
Вначале выскажу свои достаточно традиционные представления о базовых принципах и социальной природе либеральной демократии, затем вычленю главные, на мой взгляд, вопросы и темы в дискуссии, чтобы провести рассуждение и сформулировать соответствующие позиции.
В моей книге «Колея и перевал: макросоциологические основания стратегий России в XXI веке» (М.: РОССПЭН, 2011) представлены следующие внешние характеристики демократии, которые также могут служить диагностическими признаками и шкалами оценки демократичности того или иного государственного устройства:
1) возможность граждан прямо или через своих представителей принимать законы и сменять исполнительную власть; последняя, соответственно, подотчетна перед гражданами и/или перед их избранными представителями; существуют доступные механизмы смены представителей власти любого уровня гражданами и/или их избранными представителями;
2) наличие публичной политики как равной конкуренции групп, партий за признание и голоса граждан; попытки применения «административного ресурса», незаконного отказа в регистрации кандидатов, жульничество в процедурах голосования и подсчета голосов либо вовсе невозможны, либо вызывают громкие скандалы, судебные разбирательства с полной потерей репутации виновных, их вынужденного ухода из политики;
3) передача и перераспределение власти осуществляются путем назначений «сверху» только в заданных временных рамках, границах полномочий под контролем политической оппозиции и общества;при этом, ключевые властные позиции определяются соответственно уровню общественного доверия — на основе результатов выборов;
4) разделение властей: прежде всего, реальная независимость судов и законодательных органов от исполнительной власти; судей и избранных представителей (депутатов) не могут принуждать или контролировать назначенные государственные служащие (чиновники);
5) фиксация и реальное осуществление формальных правил равноправного политического взаимодействия и ротации власти. Данная система правил, с одной стороны, открыта для участия (не позволяет исключить из политической борьбы неугодных), с другой — дает равные возможности сторонам (не позволяет никому получить заведомые преимущества — например, с помощью административного ресурса, захвата контроля над основными СМИ, принуждения и проч.);
6) обеспечение политических и гражданских прав и свобод; наличие реальных механизмов, позволяющих гражданам, их избранным представителям и независимым судам привлекать к ответственности любых представителей власти, ущемляющих эти права и свободы либо не обеспечивающих должной их защиты.
7) Остроумный критерий по А.Пшеворскому, который следует расценивать как вполне операциональный диагностический признак: «демократия – это такое политическое устройство, в котором правящая партия может проиграть выборы»
Что касается социальной природы демократии, то здесь я опираюсь на концепцию Р.Коллинза, выраженную в книге «Макроистория: очерки социологии большой длительности»(М.: УРСС, 2015, гл. 4). Коллинз выделяет три шкалы демократичности: а) широта избирательного права, б) уровень коллегиального разделения власти (КРВ), в) защищенность прав и свобод граждан.
Он обосновывает ключевую роль второго компонента, который сопоставим с полушутливой формулой, ошибочно приписываемой Б.Франклину: «Демократия — это правила поведения, о которых договорились между собой хорошо вооруженные джентльмены». В КРВ речь идет о «центрах силы» — политических акторах со своими административными, финансовыми, символическими, мобилизационными (иногда и силовыми) ресурсами, которые согласились «играть по правилам». В том числе, мирно менять власть по результатам выборов, не преследовать оппозицию, учреждать независимый суд и подчиняться его вердиктам, защищать свободу прессы и т.д. (см. пп.1‑7 выше).
При отсутствии КРВ самое широкое избирательное право не может препятствовать узурпации власти одним центром силы и установлению т. н. «электорального авторитаризма». Также при отсутствии КРВ суд неизбежно становится подчиненным этому центру силы, а потому уже не способен полноценно защищать права и свободы граждан.
Если от политической социологии перейти в сферу философии и антропологии политики, то следует признать: указанные признаки и представление о КРВ как стержневой сущности демократии во многом основаны на идеях морального и интеллектуального несовершенства человека, ограниченности человеческого разума. Всегда найдутся «сильные» (элиты, честолюбцы, претенденты на полновластие), стремящиеся к захвату власти и бессрочному ее удержанию. Только противостоящие таким попыткам другие центры силы, а также возведенные в сакральный статус демократические принципы, нарушать которые кощунственно и опасно, способны противостоять такому напору.
Также здесь нет никаких иллюзий относительно того, что «народ выберет лучших». Избиратели выберут тех, кто им больше понравится, что зависит от множества факторов: от личного обаяния и харизмы до масштабов собранного избирательного фонда. Этот выбор может и нередко бывает дурным, неудачным. Поэтому крайне важна свобода прессы, чтобы можно было критиковать власть, а самое главное — чтобы можно было гражданам на следующих выборах власть поменять.
Так понятая демократия не очевидным, но существенным образом соотносится с международной открытостью, глобализацией и суверенитетом. К этим моментам обратимся при рассмотрении соответствующих вопросов и тем дискуссии. Вначале же рассмотрим актуальные проблемы и трудности демократии в рамках отдельных обществ (где она вообще есть, согласно представленным выше критериям).
Появляются ли новые угрозы демократическому развитию? Демократия служит сугубо интересам элиты «демократической рецессии»?
Разумеется, угрозы есть и немалые. Главная причина представляется вполне традиционной: властные, административные, финансовые и промышленные элиты стремятся сохранить свое положение, контроль над политическими процессами, контроль над сознанием и электоральным поведением граждан с тем, чтобы передавать привилегированные позиции по наследству. Благодаря своим ресурсам, классовой солидарности и способности к мобилизации элиты достигают в этом существенных успехов, даже не пользуясь такими грубыми методами, как государственная пропаганда и фальсификации на выборах. Эти процессы усугубляются известной «офшоризацией» крупных фирм, уходом от налогов богатейших семей.
Накапливающийся системный эффект состоит в росте закрытости высших и даже верхних средних социальных страт, в разрыве уровней доходов. Широкие средние слои западных обществ (живущие не так уж плохо по российским меркам) чувствуют, что их интересы не представлены на вершинах власти, что вертикальные лифты закрылись, что элиты стали жить в каком-то своем замкнутом мире, никак не интересуясь согражданами. Победа Трампа, объявившего «поход» на вашингтонский истеблишмент, голосование по брекзиту в Великобритании являются наиболее яркими, шокирующими, но не единственными симптомами такой нездоровой ситуации.
Если демократия сохранится, то каким может быть обновление?
Обновление будет прямо зависеть от доминирующей каузальной атрибуции кризиса: в чем именно элиты, прежде всего, политические и интеллектуальные авторитеты, будут видеть причину неприятностей. Реформы будут направлены на противодействие так или иначе понятым кризисогенным факторам. Допустим, будет достигнуто понимание того, что продолжает действовать «железный закон олигархии» Роберта Михельса, ведущий к прогрессирующей закрытости элит, который «подминают под себя» принципы и процедуры демократии. В таком случае следует ожидать законодательных реформ, затрудняющих такую закрытость с более строгими правилами ротации, предотвращения непотизма (назначения родственников и приятелей), облегчающими продвижение во власть новых лиц, представителей самых разных слоев и т.п.
Рациональность и иррациональность политики
Несмотря на близость моих воззрений неовеберианству (с подачи Р.Коллинза) считаю понятие «рациональности» крайне смутным и зачастую вводящим в заблуждение. Строго говоря, «рациональное» означает соответствие неким образцам (нормам, правилам, канонам, стандартам) разумного. Загвоздка состоит в том, что эти образцы очень разные, соответственно, рациональностей много. То, что рационально в сфере одних образцов (например, выбора средств, расчета ресурсов, построения плана действий для достижения цели), то бывает совершенно нерационально при принятии иных стандартов разумности (скажем, захвата ближайшего плацдарма, поиска союзников, уничтожения главного препятствия с сохранением полной свободы действий в дальнейшем в зависимости от ситуации).
Иррациональность часто связывают с эмоциями, будто бы всегда мешающими разумному поведению. Такое бывает, но следует учитывать, что энергию движения к цели поддерживают именно эмоции, пусть не внешние драматические, но внутренние, глубокие и сильные, выраженные в упорстве, способности преодолевать препятствия, не унывать, терпеть лишения и т.п.
Неверно дурную политику, ведущую к провалам, считать «нерациональной». Политика может быть основана на ошибочных представлениях, включать плохо спланированные или неуклюже исполненные действия. Однако понимать их следует, не объявляя «нерациональными», а напротив, выявляя их «рациональность», то есть соответствие принятым акторами образцам разумности, а также картинам мира, интересам и целям, которые вместе привели к провальной политике.
Опасность популизма и противоядие
Соглашусь с А.Ф.Филипповым, который трактует популистскую политику как «рассчитанную на моментальную [массовую] поддержку». Именно в популистах и популизме обычно видят главную угрозу демократии. Эти опасения оправданы, но только при отсутствии коллегиального разделения власти, институциональных процедур разработки и согласования решений разными акторами, при подчинении суда, при подавлении оппозиции, свободной прессы и при сломе порядка обязательной смены власти по результатам выборов.
Вряд ли граждане США и весь остальной мир видели раньше столь одиозного президента со столь эпатажными заявлениями и поступками, как Дональд Трамп. Однако никаких особо фатальных бедствий для страны нет. Конгресс, звенья государственного аппарата, суды, администрации штатов, критика прессы — все это осталось и способно демпфировать президентские эскапады. Если народ выберет Трампа на второй срок, то это будет свидетельством не узурпации власти, а демократии, с учетом того, что после этого Белый Дом непременно займет другой человек
Об аппарате политического и символического контроля
А.Ф. Филиппов, говоря «работе с эмоциями масс, работе за народную поддержку», утверждает: «…эта структура как грибница проросла глубоко в толщу социальной жизни. Она может допустить персональную перемену, когда места займут другие люди с другими совершенно интересами, лицами, но ликвидация самой этой грибницы мне кажется довольно маловероятной». Здесь подразумевается, что структура пропаганды и контроля над сознанием монопольна и имеет стержень в государстве с «вертикалью власти», т. е. единственным центром силы и полным отсутствием коллегиального разделения власти. При таком условии ситуация действительно безнадежна. Однако при преодолении монополии, когда к поддержке масс будут апеллировать несколько центров, сразу задует свежий ветер, весьма некомфортный для «грибницы».
В более общем плане здесь следует говорить о властном режиме (направленном на собственное сохранение), действительно плотно сросшемся с государством (плохо или хорошо выполняющем множество необходимых обществу функций). Такой режим как «преступное государство» всегда склонен притворяться «нормальным государством», отожествлять себя с ним и даже с Родиной. Отделить режим от государства не только практически, но и концептуально — крайне сложная задача, но она не является принципиально не выполнимой. Опять же, как только появляется открытая политическая конкуренция, а власть сменяется на выборах, сразу «швы» между режимом и государством обнаруживаются, что открывает возможности сохранить все необходимые структуры и функции государства, блокируя естественные поползновения новых лидеров и их команд закрепиться во власти и создать свой режим.
Современный кризис демократии — это кризис развития или упадка?
Демократия устоит там, где за нее будут бороться. «Народ должен сражаться за свои законы, как за крепостные стены» (Гераклит) Между прочим, победа Трампа и голосование по брекзиту — яркие свидетельства не столько кризиса демократии, сколько ее реальности и действенности. При полном политическом и символическом доминировании вашингтонгских и лондонских элит такие результаты были бы не возможны. Теперь голос «забытых низов» уж точно услышан. К их интересам и недовольствам политики будут относиться с гораздо большим вниманием: не от доброты души, а чтобы выигрывать выборы. Сложен вопрос с вертикальными лифтами, открытостью/закрытостью верхних этажей власти. Здесь важна страновая специфика. В каждом обществе своя политическая динамика.
Отнюдь не исключено, что где-то сплоченным элитам удастся выстроить и надолго сохранить относительно закрытую систему власти, когда при внешнем соблюдении демократических процедур на ключевые позиции будут попадать члены одних и тех же семей и кланов. Какие нужно ожидать следствия? Схлопывание реальной политической конкуренции непременно ведет к сосредоточению административных, финансовых, символических и силовых ресурсов у «закрытого клуба». Далее закономерно происходит монополизация в экономике и медиасфере. Технический прогресс останавливается, критика сложившегося режима становится неугодной властям, а затем ее начинают глушить и даже преследовать авторов, редакции и их спонсоров.
Такая страна все больше становится отсталой, что рано или поздно проявляется в утрате политического и культурного влияния, места на рынках, в геополитических или даже военных проигрышах. Последующая делегитимация власти и режима уже чревата кризисом, которые может проявиться либо в «опрокидывающих выборах», либо в революции. За этими событиями вовсе не обязательно следует восстановление демократии. Однако удручающие следствия нарастания закрытости власти рано или поздно становятся уроком как для самого этого общества, так и для наблюдающих за ним соседей.
Какие же общества сумеют избежать представленной выше напасти? Теоретически этот вопрос решается так: демократия сохранится там, где члены коалиции центров силы будут продолжать выполнять установленные правила (см. выше пп.1-7), несмотря на интересы группового эгоизма. Что же может их принудить к этому?
Во-первых, внушенная сакральность демократических норм.
Во-вторых, боязнь их нарушить, что чревато политической дискредитацией со стороны прессы, политических оппонентов, как правило, связанных с другими центрами силы.
В-третьих, патриотизм как направленность на национальное развитие в конкуренции с другими обществами при понимании значимости свободной конкуренции в политике, экономике, технологии и идеях для этого развития.
Неявную, но значимую роль играет также уровень национальной солидарности. Если он низкий, то клановые и родственные интересы закономерно перевешивают. Если солидарность правящих групп, элит с «простыми» согражданами высокая, то больше вероятность поддержки новых лидеров со свежими перспективными идеями, даже если эти лидеры происходят «извне» — не из привычной обоймы «своих».
Итак, пусть не во всех, но в солидарных обществах, направленных на развитие через конкуренцию, демократия выстоит.
Почему политические лидеры Запада «измельчали»? От чего зависит качество лидеров
В недавнем интервью Михаил Ходорковский нелестно отзывается о британских и шире – западных — политиках: «Политики в Британии? Политики в Британии ничего не могут решить, если британское общество считает по-другому. Я бы, может быть, и считал бы более правильным большее лидерство, то есть когда иногда политики предлагают обществу свое мнение о необходимом направлении развития или решении какой-то проблемы и убеждают общество, что именно это правильно. К глубокому сожалению, этого как раз в Британии не хватает, и в целом сейчас на Западе этого лидерства нет. Британские политики, как и политики других западных стран, очень внимательно настроены слушать, чего именно общество хочет, и ровно это они и делают, не всегда правильно».
Вероятно, есть некая корреляция между долговременностью относительно благополучного мирового порядка и «мельчанием» политиков. Действительно, зачем нужны яркие герои и вожди, когда все более или менее спокойно и «просто надо делать свой бизнес»?
Настоящее величие демократических лидеров состоит не столько в том, чтобы следовать «желаниям общества» или «общей воле народа», сколько в способности выстраивать и осуществлять перспективные стратегии национального развития, служащие затем мировыми образцами. Такие лидеры не возникают одномоментно, а вырастают в процессе своей политической карьеры, где наряду с ошибками и провалами непременно должна быть лестница заслуженных триумфов в особых исторических ситуациях,
Необходимые ингредиенты происхождения «величия политика» включают: 1) значимые вызовы-угрозы и/или вызовы-возможности для страны, 2) серию персональных успехов, выносящих политика на вершину властной иерархии, 3) свои или чужие идеи, проекты, стратегии как адекватные ответы на вызовы, 4) эффективную администрацию с достаточными людскими, финансовыми, силовыми ресурсами для реализации этих стратегий.
Примерами таких политиков служат Наполеон Бонапарт (в государственном строительстве, если вынести за скобки его экспансионистские авантюры, приведшие к краху); Вильгельм фон Гумбольдт, благодаря которому германские университеты, наука и образование вырвались вперед, стали долговременными образцами для всего мира; Бисмарк, приведший Германию к объединению, ставший первопроходцем в построении социального государства; Томаш Масарик, продвигавший принципы гуманизма, открытости в национальном строительстве; Вильсон, Рузвельт и Черчилль, заложившие основы мирового порядка с делегитимацией агрессивных войн; Тэтчер и Рейган, успешно утверждавшие либерализм во внутренней и внешней политике.
Современная эпоха турбулентности все более и более богата вызовами-угрозами — от международного терроризма, рецидивов агрессивной экспансии, волн беженцев и мигрантов до загрязнения среды, грозящего дефицита пресной воды, изменения климата. Когда к этому ингредиенту добавятся остальные, смело можно ожидать появления новых ярких лидеров и даже великих политических деятелей.
Сохранится ли тенденция глобализации или будет свертываться
в пользу суверенитетов национальных государств?
Вопрос непростой, поэтому ответ следует разделить, по крайней мере, на два плана: 1) долговременный теоретический план социальной эволюции планетарного масштаба, 2) краткосрочный и среднесрочный эмпирический план происходящего в отдельных мировых регионах.
В первом случае можно смело говорить о продолжении, расширении и углублении процессов глобализации. Обоснование состоит в следующем: державы, доминирующие в современных экономике, мировой политике и технологиях (мирных и военных), глубоко вовлечены в глобальные рынки и глобальные коммуникации. Изолированные (добровольно или извне) государства склонны к стагнации, ослаблению, утере привлекательности и остатков влияния. Несмотря на возможные перепады, правила международного взаимодействия будут в длительной перспективе определяться коалицией доминирующих держав, а значит, они будут способствовать расширению и развитию рынков и коммуникаций, т. е. продвигать глобализационные процессы.
Во втором случае речь идет как раз об этих перепадах (один из которых и наблюдаем во второй половине 2010-х гг.), а также о большой (растущей?) разнородности мировых регионов. Там, где правители и элиты проигрывают во внешней рыночной конкуренции, где чувствуют себя обиженными, где опасаются за свое положение из-за «разлагающего» влияния извне, там будут продолжаться тренды или случаться рецидивы самоизоляции. От повышения таможенных барьеров (как в США при Трампе) до полного геополитического и геокультурного инкапсулирования (как в Северной Корее до последнего времени). Для сильных держав движение по такому вектору имеет свои пределы, и маятник непременно качнется в сторону открытости (причины см. выше). Слабые изгои «не делают погоды», кроме того, они служат негативными примерами самоизоляции.
Есть мнение (В.Пастухов и др.) о том, что «запрос на левизну» со стороны обобщенного «Алабамавагонзавода» сейчас принял форму склонности к правизне, популизму, национализму. Особого парадокса здесь нет.
Социальные и профессиональные группы, ущемленные очередным поворотом рыночной конъюнктуры или экономическом кризисом, всегда хватаются за простое, понятное и привычное. В эту сферу крайне редко попадают свобода, открытость миру и конкурентность. Кажутся гораздо более надежными закрытие национальных рынков барьерами пошлин, изгнание «понаехавших», подавление «больно умных бузотеров», сплочение вокруг лидера, обещающего защиту униженным и «величие». Наиболее яркими примерами в истории является экстраординарная популярность фашизма в Италии и Германии 1920‑30‑х гг., особенно среди рабочих, крестьян и мелких лавочников, всегда в наибольшей мере уязвимых при рыночных спадах, людей, падких на лозунги «поднятия с колен».
Сейчас ситуация далеко не столько острая, как при Великой Депрессии, но в социально-экономическом самочувствии людей важны не абсолютные, а относительные величины. Даже при нынешнем подъеме экономики (особенно выраженном в США) достаточной массовые слои чувствуют ущемленность просто потому, что рядом богатые богатеют все масштабнее. Ранее нищая мировая периферия (в тех же Китае, Индии, Юго-Восточной Азии) набирает все больше веса, и средний класс там начинает подпирать по доходам и уровню жизни рабочий и сервисный классы развитых западных стран (пресловутый «слон Милановича», о котором говорил Сергей Цирель).
Следует ли ожидать схлопывания либеральной демократии и глобализации от этих вполне ожидаемых и закономерных поворотов в социальных настроениях и мировой политике? Нет сомнения, что сдвиг к популизму, авторитаризму и протекционизму представляют собой значимый вызов для либерализма и гуманизма как проводников и защитников универсальных ценностей человеческих прав, свобод и достоинства.
Как всегда, результат будет зависеть от адекватности и перспективности ответа на вызов, прежде всего, со стороны коалиций политических и интеллектуальных лидеров. Там, где эти коалиции слабы или отсутствуют, следует ожидать прогрессирующего закрытия от мира с неизбежными стагнацией и загниванием. В тех группах стран и мировых регионах, где политико-интеллектуальные коалиции найдут способ социального и экономического роста ущемленных групп на основе открытости, конкурентности, ускоренных технологического прогресса и профессионального роста, продолжится глобализация, а успех и национальная солидарность укрепят легитимность либеральной демократии.
Таким образом, мой взгляд совмещает пессимизм и оптимизм в отношении глобального будущего. Разрывы в социальном развитии, богатстве и свободах останутся и, скорее всего, даже вырастут. Каждая страна получит по заслугам, вернее, по ответственности и способностям ее элит, по тому, насколько они заботятся о национальном развитии, насколько включены в это развитие доверяющие своим элитам граждане.