Вопрос №2
ДРАГУНСКИЙ Д.В.: «Советская власть сама подготовила СССР к распаду путем создания в республиках национального квазисуверенитета»
За прошедшее десятилетие реформы достигли огромного успеха именно в национальном и государственном строительстве. Во-первых, в России появились демократические институты и, что гораздо важнее, само государство. До этого момента государства не было: сначала вместо него было самодержавие, а потом банда, узурпировавшая власть. Ведь государство – это инстанция, учреждающая индивида с пространством личной свободы. В свою очередь, этот свободный индивид учреждает государство. Получается, что государство – это взаимоотношения свободного индивида с охраняющей его свободу инстанцией. Так или иначе, в 1991 году у нас появилась личная свобода и принципиальная возможность выхода на правовую колею. Используем мы ее или нет – другой вопрос. Результаты великого десятилетия не в реализации этих возможностей, а в самом их создании.
Не знаю, перешли ли мы к национальному государству. Во всяком случае, организуемое властью национальное насилие отошло в прошлое. Национальный вопрос в том виде, в каком он существовал при коммунистах: с государственным национализмом, сортировкой народов на классы с квотами, льготами и, соответственно, дискриминациями – уже не существует. Разумеется, как писала Сьюзен Олзак, как только ослабевает дискриминация, тут же обостряется межнациональная конкуренция. Но мне кажется, что в этом вопросе сегодня мы находимся на уровне большинства государств как цивилизованных, так и нецивилизованных. Этнические группы конкурируют за ресурсы, выдвигают свои элиты, что-то требуют, лоббируют свои интересы, иногда возникает сепаратизм, вспыхивают войны – все это есть. Но зато нет «семьи народов», «младших братьев», этнических квот, государственного антисемитизма и прочего беззакония тоталитарного государства. В августе 1991 года был сделан шаг на пути к демократии в сфере межэтнических отношений.
ЯСИН Е.Г.:
Можно ли было сохранить Советский Союз, преобразовав его в демократическое государство, или в данном случае построить демократическую систему на базе империи было невозможно?
ДРАГУНСКИЙ Д.В.:
Я считаю, что это невозможно в принципе. В СССР же для этого была очень простая причина. Вольно или невольно, советская власть сама подготовила Союз к распаду путем создания в республиках национальных оперных театров, национальных энциклопедий, национальных Верховных Советов, Совминов и прочего квазисуверенитета.
МАУ В.А.: «Советская империя была обречена, поскольку установки и базовые ценности союзных республик были абсолютно разные»
В качестве эпиграфа к своему выступлению позволю себе привести цитату из «Писем к римскому другу» Иосифа Бродского:
«… Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники – ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца…»
Я считаю, что советская империя была обречена, поскольку очень быстро выяснилось, что установки и базовые ценности союзных республик абсолютно разные. Невозможно проводить сколько-нибудь последовательную экономическую политику, тем более при слабом государстве, когда для одних республик образцом служат Южная Корея и Тайвань, а для других – Западная Европа.
Еще одно мое замечание связано с самой Россией, в которой общество было настолько фрагментировано, что базовые ценности различных групп были зачастую диаметрально противоположны и чрезвычайно запутаны. Первоначальные ожидания, какие именно группы выиграют с переходом к рынку, а какие проиграют, существенно отличались от того, что получилось на самом деле. В свое время мы с Ириной Стародубровской пытались провести на ряде предприятий социологический анализ с целью доказать, что либеральные реформы поддерживаются скорее рентабельными, чем нерентабельными предприятиями. Но мы не сделали поправку на то, что рыночная и советская рентабельности – совершенно разные вещи.
Другой аспект движения от империи к демократии связан с глубокой фрагментацией общества, которое подразделялось отнюдь не на рабочих и крестьян, а на группы интересов. В результате Туркмения, Узбекистан и республики Балтии вышли из СССР с достаточно однородными базовыми ценностями, в отличие от России, которая была расколота. В 1990-е годы мы наблюдали в России преодоление общественной фрагментации, выход на единые базовые ценности. Но это сложный процесс, и не стоит сейчас подробно на нем останавливаться.
На мой взгляд, сепаратизм в России практически невозможен. Он всегда был феноменом экономической политики. Зафиксируйте цены – и вы сразу же получите внутрироссийские границы. Стоило царскому правительству в конце 1915 – начале 1916 гг. зафиксировать цены на хлеб, как генерал-губернаторы ввели внутренние границы. Поэтому я все время говорю о том, что в этом вопросе основным механизмом стабильности служит активное и осознанное движение России к интеграции с Европой в той или иной форме, совсем не обязательно с формальным членством в ЕС. Создание единого экономического пространства фактически снимает проблему сепаратизма.
САБУРОВ Е.Ф.: «Образование сильных и влиятельных общественных организаций представляется мне основным политическим завоеванием минувшего десятилетия»
На мой взгляд, вопрос об империи и национальном государстве никакого отношения к проблемам демократии не имеет, поскольку лежит в совершенно иной плоскости. Империя – это государство с единой истиной, которая в идеале должна распространиться на весь мир. Если же признается, что истина не едина, то речь идет о другого рода государствах. В таком виде это было сформулировано когда-то Кириллом и Мефодием. Не прошло и тысячи лет, как идея национальных государств стала общепринятой. Но все это не имеет никакого отношения к демократии. В истории есть примеры достаточно демократичного опыта британской империи и абсолютно имперского сознания американской демократии. Кроме того, всем известны национальные государства Северная Корея и Ирак, в которых ни о какой демократии не может идти и речи.
Сейчас наблюдается кризис института национального государства, который явно не справляется со своими задачами. В этой связи вполне естественно создание наднациональных структур. Национальное государство – вовсе не то, к чему нам надо стремиться. Кроме того, общественные организации – коммерческие и финансовые империи, организация Усамы бен Ладена, тоже в своем роде общественная, – постепенно становятся намного сильнее государств и, как мы видим, уже ведут войны. Их феномен следует понять до конца. Причем эти организации образуются отнюдь не по этническому признаку. Хотя этнический фактор по-прежнему достаточно силен, он постепенно отступает на задний план.
ЯСИН Е.Г.:
То же самое говорил Каутский накануне Первой мировой войны.
САБУРОВ Е.Ф.:
И он был прав, это действительно происходит. «Аль-Каеда» – мощная организация. Коммунисты и социал-демократы разных стран во времена Каутского тоже были очень сильны. Успешно противостоять таким организациям могут только другие общественные организации. Государство, как отживший институт, справиться с ними не сможет.
В России за десять лет образовался ряд сильных общественных организаций. Конечно, их деятельность можно оценивать по-разному. Но сейчас власть очень хочет их собрать, построить и повести вперед, причем руководствуясь не какими-то абстрактными соображениями, а пониманием всей силы и влиятельности этих организаций. Именно это представляется мне основным политическим завоеванием минувшего десятилетия. Способность людей к самоструктурированию свидетельствует об уходе от хаотического общества, организовывавшегося только коммунистической партией, к обществу с различными интересами.
ЯСИН Е.Г.:
Владимир Мау обозначил начало демократизации августом 1991 года. Но движение к ней началось еще в 1988 году, когда с официальной трибуны впервые было сказано о том, что без политической демократизации добиться каких-то изменений в экономике невозможно.
МАУ В.А.:
Я думаю, что о начале демократизации можно говорить намного раньше, с XX съезда КПСС, после которого перестали сажать за разговоры на кухне.
САБУРОВ Е.Ф.:
Здесь возможны самые разные точки отсчета: можно вспомнить о хрущевской «оттепели» или о демократизации 1977 года, когда начались свободные дискуссии о хозрасчете. Но я все-таки соглашусь с тем, что серьезную демократизацию начал именно Михаил Горбачев.
ГАВРИЛЕНКОВ Е.Е.: «Крупные российские межрегиональные компании скрепляют политическое пространство страны»
Я не большой специалист в области политики и национальных отношений, но не могу не согласиться с тем, что из-за глобализационных процессов и усиления влияния транснациональных компаний во всем мире снижается роль национальных государств, на смену которым приходят те же самые транснациональные корпорации. Впрочем, до завершения этого процесса еще достаточно далеко.
Как здесь уже упоминалось, в своих выступлениях я часто говорю о «чеболизации» российской экономики. Мне кажется, что образование крупных трансроссийских компаний, при всех минусах, имеет один положительный момент. В определенной степени эта «чеболизация» скрепляет политическое пространство страны, потому что стабилизация, в том числе и социально-политическая, в интересах возрождающихся крупных межрегиональных компаний типа ЮКОСа и ЛУКОЙЛа. Можно говорить о преодолении тех национальных проблем, обострение которых пришлось на 1991-1992 гг., когда после распада СССР всерьез говорили об угрозе дальнейшего распада России.
Что же касается перехода от коммунистической империи к демократии, то безусловно, за прошедшие десять лет был сделан гигантский шаг вперед. Но пройдена, в лучшем случае, только половина пути, поскольку за это время мы неоднократно наблюдали колебания и отклонения в другие стороны.
ПАИН Э.А.: «Распад СССР дал шанс России, которая пока просто не осознает его значимости»
Прогнозы постепенного ослабления этнического фактора были весьма популярны в начале ХХ века. Во второй же половине ХХ столетия выяснилось, что не оправдались ни советская идея «слияния наций», ни американская – «плавильного котла». Американцы шутят: мы хотели сварить суп, а получился салат, в котором все компоненты прекрасно различимы между собой. Численность этнических групп в мире не только не уменьшается, но постоянно растет. Только в России малая перепись населения 1994 года выявила 45 новых этнических общностей, которые не были обозначены в последней Всесоюзной переписи 1989 года. Социологи фиксируют рост этнического самосознания подавляющего большинства народов мира, и Россия здесь не исключение. Резко возросло количество межэтнических конфликтов. В них уже погибло больше людей, чем в межгосударственных войнах. Можно говорить о том, что и этнический фактор пока развивается согласно той же диалектической формуле «отмирания через усиление».
Теоретически между национальным государством и демократией прямой связи нет. Но в условиях постсоветского пространства связь эта самая непосредственная. Здесь был задан вопрос: когда начался процесс демократизации в СССР? Тогда, когда, помимо коммунистической партии, появились другие политические силы. Какие же именно политические силы появились в конце 1980-х годов на пространстве СССР? Национальные движения.
Подъем национального движения в процессе распада империй наблюдался практически везде: и в Чехии после распада Австро-Венгрии, и в государствах, возникших на обломках Османской империи, в том числе и в Турции. Никаких других партий в политически слабо стратифицированных посттоталитарных обществах быть не может. Люди объединяются на основе естественных связей и понятных признаков, позволяющих легко различить, кто «мы» и кто «они», т. е. на основе признаков этнического или религиозного единства. Этнические и конфессиональные общности не только просты, но очень схожи по механизму сплочения людей и, кстати, легко переходят одна в другую. Например, принявшие католицизм сербы стали хорватами, а принявшие ислам – боснийскими мусульманами. Нечто похожее может произойти и на Украине, где т. н. «униаты» при определенных обстоятельствах вполне могут стать этносом.
Итак, этнические общности лежат в основе демократизации, но это вовсе не значит, что они могут долгое время хранить ей верность. Напротив, после прихода к власти национальные движения обычно превращаются в наиболее консервативные и даже реакционные режимы.
И раньше, и сейчас много говорилось и писалось о том, как трудно было сохранить СССР, когда коммунистическая партия и КГБ практически развалились. После событий в Тбилиси, Баку и Вильнюсе армия утратила способность политического устрашения, поэтому ее не удалось использовать во время «путча», который лишь еще больше раскрутил маховик дезинтеграции Советского Союза. Все это так. Но намного меньше внимания уделяется вопросу: а нужно ли было его сохранять, даже если бы это было возможно? Я думаю, что в различных политических дискуссиях следовало бы отмечать, что распад СССР дал шанс всем прибалтийским республикам, который они уже использовали к своей выгоде, и России, которая пока просто не осознала его значимости.
Либералы легко поймут, в чем именно заключается этот шанс. Все мы представляем, насколько обширен в России т. н. «красный пояс», и нам легко понять, как безмерно велики были бы его масштабы, если бы мы по-прежнему жили в одной стране с людьми, которые поклоняются Туркмен-баши и подобным режимам. Несложно представить и то, какую долю в парламенте единого государства составляли бы депутаты от «братских» республик, представители ультраконсервативных советских взглядов, по сравнению с которыми товарищ Зюганов показался бы нам либералом и модернистом. Это был бы парламент, в котором невозможно было принять ни нынешний Закон о печати, ни новое налоговое и земельное законодательство.
Впрочем, и представители диаметрально противоположных убеждений – например, русские националисты – не должны сожалеть о распаде СССР. Вот уже полвека доля этнических русских уменьшается в масштабе Российской Федерации. В составе же Советского Союза, если бы он продолжал существовать, русские неизбежно стали бы этническим меньшинством уже в ближайшие годы.
Что же касается возникшей здесь дискуссии о национальном государстве, то хорошо это или плохо, но другого пути у нас нет. Об этом я уже говорил, перечисляя причины неизбежности распада СССР. Даже если кому-то не нравится сама модель национального государства, то он должен понимать, что определенные процессы не зависят от нашего желания. Сегодня в стране происходит этнизация основной части населения, т. е. роста этнического самосознания всех без исключения народов России. Недавно мы с директором Института социологии РАН Леокадией Дробижевой подготовили доклад, основанный на материалах многолетних социологических опросов. Эти данные показывают, что если раньше на вопрос о том, к какой национальности вы себя относите, большинство респондентов отвечало «мне безразлично», то сейчас эта доля сокращается, причем самыми быстрыми темпами – среди русских. Доля же тех, кто отвечает на этот вопрос «я никогда не забываю, что я русский», с 1994 по 1999 гг. выросла в два раза – с 20 % до 40%, – тогда как у других этнических общностей этот рост составил всего 10-12%.
Сегодня главная этническая проблема – это не проблема чеченцев в России, а проблема русских, постепенно и очень болезненно привыкающих к своему новому национальному государству. До недавнего времени они жили не в России, а в СССР, и подавляющее большинство русских, в отличие от эстонцев, армян или татар, указывая свою родину, называли именно Советский Союз. Сегодня они постепенно привыкают к своему новому пространственному телу. Опросы 1996 года показали, что большая часть этнических русских уже не хотела бы жить в стране, включающей в себя республики Средней Азии и Закавказья. Но они все еще не представляют свою страну в масштабах России – для них это территория трех славянских народов. Постепенно восстанавливается и этническая самоидентификация русских. И этому процессу, объективному и неизбежному, происходившему со многими другими народами, не может быть дана положительная или отрицательная оценка.
Проблемы могут возникнуть в том случае, если политики решат эксплуатировать этнические вопросы в своих целях. И такая опасность существует. Власть может попытаться разыграть русскую карту для противодействия процессам сепаратизации (реальной или мнимой) национальных регионов. При всем моем скептическом отношении к возможности распада России, я не могу отрицать наличия некоторых процессов, которые потенциально, благодаря стечению неблагоприятных обстоятельств, могут привести к усилению сепаратистских тенденций. Я говорю об этнической концентрации: этнические общности стягиваются к своим национальным очагам, происходит территориальное размежевание народов. Традиционно русские регионы становятся еще более русскими – доля русского населения в них увеличивается. Другие регионы становятся более татарскими, осетинскими или якутскими. Например, в Якутии это происходит в пределах республики на уровне межрайонного распределения этнических общностей. Исключение составляют лишь немногие территории, где т. н. «титульные народы» стали этническим меньшинством и быстро ассимилируются другими народами, а также территории крупнейших городов, этническая мозаичность которых неизменно растет.
При этом у большинства титульных народов рост этничности усиливает и региональное самосознание. В упоминавшемся докладе показано, что большинство (более 60%) опрошенных башкир, татар, осетин и якутов считают себя гражданами только соответствующей республики или преимущественно таковыми, в то время как равная российская и региональная идентичность характерна лишь для менее чем трети опрошенных.
Другой важный процесс – изменение соотношения русского народа и народов, которые условно можно объединить в группу исторически связанных с исламом. За последние пятьдесят лет в России доля первых неуклонно падает, а вторых – возрастает. Уже будущая перепись покажет, что русские являются этническим большинством лишь на половине территорий Российской Федерации. Общее ощущение утраты численного большинства, разыгрываемое в публицистике изданий националистической направленности как трагедия русского народа и даже геноцид, может усилить русский национализм, в ответ на который неизбежно усилится и национализм других народов. Этот момент тоже может послужить возрождению уже совсем было угасшего сепаратизма.
Безусловно, межнациональные отношения осложняются и войной в Чечне. Чем дольше она идет, тем больше рост, с одной стороны, антикавказских и антиисламских настроений у русского населения, а с другой – ответная солидарность против русских всех «обиженных народов». Не стоит забывать, что рост национализма также сопряжен и с увеличением роли армии в политике страны. Это было и во Франции конца XIX в., и в Германии начала XX в., где армия была основным носителем шовинизма. В этом отношении особенно опасен российский офицерский корпус – «товарищи генералы и офицеры» не только по официальному обращению, но и по не изменившемуся за эти годы советскому менталитету.
На мой взгляд, в основном негативно на межнациональные отношения повлияла реформа административной системы. Давление на региональных лидеров воспринимается национальными движениями как призыв к возобновлению оппозиционной деятельности. Недавно я встретил одного знакомого, в свое время игравшего немалую роль в Конфедерации народов Кавказа, а затем, казалось, совсем отошедшего от политики. Сейчас он вновь готов бороться с «русским империализмом» на Кавказе.
Широкое распространение у нас получил миф, что при Ельцине во взаимоотношениях федерального центра и регионов царил хаос, а после прихода Путина в этой сфере был наведен порядок, и что единственная успешная реформа – это реформа административная. Я с этим категорически не согласен. За предыдущее десятилетие уже успели сложиться механизмы поддержания гомеостатичности и целостности Федерации.
Хорошей проверкой на прочность стал дефолт 1998 года. В течение месяца после него большинство субъектов Федерации приняли различные антиконституционные акты, начиная с запретов на вывоз продукции из региона и заканчивая отказом уплаты налогов в федеральный бюджет. Все эти акты были отменены буквально через месяц. В значительной мере сам рынок навел порядок: как только южные районы перестали вывозить зерно, северные нефтедобывающие регионы отказали им в бензине. Тогда же оказалось, что система регулирующих рычагов федеральной власти действует вполне успешно. Через 22 дня после начала этого хаоса генеральный прокурор вынес протест на все подобные решения региональных властей, который, как ни странно, местная власть выполнила. Что еще любопытнее, за несколько дней до генерального прокурора его региональные коллеги начали выносить частные определения, которыми руководствовалась местная милиция. Количество посаженных или, по крайней мере, привлеченных к ответственности если не губернаторов, то вице-губернаторов, в тот период измерялось десятками. Значит, уже тогда действовали и экономические, и правовые механизмы поддержания порядка. Их нужно было всего лишь усовершенствовать. Важнейшим звеном в ограничении всевластия «региональных баронов» должны были бы стать муниципалитеты и местное самоуправление в целом. Однако сейчас из института самоуправления они все больше превращаются в придаток «вертикали власти».
Сегодня, восстанавливая «вертикаль власти», мы разрушаем старые механизмы, не создавая новых. Недавно я был в Узбекистане, где степень авторитарности президентского правления нельзя и сравнивать с российской. Но даже там построить «вертикаль власти» не получается и не получится. Тамошние региональные начальники, как и российские, президента нисколько не боятся и рассуждают по-советски: «Если ты думаешь, что ты нам платишь, то думай, что мы тебе служим». И поскольку основную часть денег они получают из других источников, то, следовательно, «вертикаль» не работает. Поэтому я считаю, что в России подобную реформу не следовало и начинать, потому что все равно успехом она не завершится.
КЛЯМКИН И.М.: «Институциональное становление демократической политической системы в России упирается, в конечном счете, в ключевую проблему перехода к государственному порядку, основанному на принципах права»
Я согласен со многим из того, что здесь говорилось. Действительно, в результате распада СССР наметилась тенденция движения к национальному государству. При этом я еще раз хотел бы защитить этот тип государственности от Евгения Сабурова. Есть национальное государство и национальное государство. Есть национальное государство Ирак и есть демократические государства-нации. Во втором случае, в отличие от первого, речь идет о нации, организованной в гражданское общество, которое от государства автономно. Россия находится пока где-то посредине между этими двумя типами. То, о чем говорит Евгений Сабуров относительно строительства гражданского общества из Кремля, – одно из свидетельств этой промежуточности.
Очень соблазнительно, конечно, проскочить этап государства-нации и интегрироваться в наднациональные общности – в ту же объединенную Европу. Но в том-то все и дело, что интегрироваться в такие демократические общности можно, только имея все компоненты государства-нации. Иначе это похоже на теоретическую фантазию, подобную той, что придумали в свое время большевики, говорившие о возможности движения слаборазвитых стран к социализму, минуя капиталистическую стадию.
Разумеется, частичная интеграция в международные политические структуры возможна и для таких стран, как Россия, – об этом свидетельствует, в частности, ее членство в Совете Европы. Более того, такая интеграция способствует одновременно и формированию в России государства-нации, т. е. предпосылок для более полной интеграции. Но наши конфликты с Советом Европы свидетельствуют в то же время и о том, что у такого рода интеграции при отсутствии необходимых для нее внутренних предпосылок есть непреодолимые препятствия.
На пути к государству-нации Россия уже столкнулась с множеством проблем. Я не буду останавливаться на их этнической составляющей – об этом достаточно подробно и со знанием дела говорил Эмиль Паин. Государство-нация предполагает наличие демократической политической системы. Каковы же итоги десятилетия в этом отношении?
Как бы ни относиться к характеру и способам принятия Конституции 1993 года, – это, конечно, колоссальный шаг вперед в российской политической истории. В стране утвердились, при всех издержках, новые принципы легитимации власти посредством выборов, включая выборы первого лица. Такого в нашей стране никогда не было. Создана правовая рамка для разделения властей, расчленения их функций и полномочий. Однако сложившуюся в посткоммунистической России политическую систему и форму правления нет оснований считать демократическими. В данном отношении тоже правильнее говорить о некоей промежуточности, гибридности. Учитывая объем полномочий президента, обеспечивающий ему доминирование в политической системе, я называю эту форму правления выборным самодержавием.
Не претендуя на исчерпывающий анализ, попробую оценить ее с точки зрения ее эффективности для решения текущих проблем и перспектив развития страны. Сложившаяся при Ельцине и откорректированная при Путине система президентского доминирования позволяет сегодня обеспечивать лояльность к президенту большинства политического класса и общества. Это дает возможность блокировать политические конфликты и осуществлять инициативную политику в экономике, что проявилось в проведении через Государственную думу пакета либеральных законов. Форма выборного самодержавия обнаружила определенные ресурсы, позволяющие обеспечивать не только самовоспроизводство власти, ее преемственность, но и ее реформаторские действия при сохранении общественной стабильности. Поэтому есть основания говорить о ситуативной эффективности российской политической системы. Что же касается ее долгосрочной и даже среднесрочной эффективности, то в данном отношении основные проблемы, мне кажется, у России не позади, а впереди.
Дело в том, что система президентского доминирования означает не только сосредоточение в руках главы государства огромных властных полномочий, но и концентрацию всей полноты политической ответственности. Тот факт, что институционально президент выведен за пределы такой ответственности (по Конституции он не является главой исполнительной власти), сам по себе ничего не меняет. Потому что в формировании правительства решающая роль принадлежит именно ему: фактически Государственная дума и представленные в ней партии не отвечают даже за деятельность премьер-министра, хотя он и не может быть назначен без согласия нижней палаты парламента. Это было наглядно продемонстрировано в период ельцинского правления: думские фракции, уступая давлению со стороны президента, могли соглашаться на предложенную им кандидатуру, а потом обрушиваться на руководителя правительства и его кабинет с жесткой критикой. Ельцинский период показал также, что сосредоточение полномочий и ответственности в одном институте делает сам этот институт крайне неустойчивым и зависимым от экономической и политической конъюнктуры.
Такая неустойчивость в значительной степени как раз и обусловлена той гибридностью нынешней российской формы правления (почти самодержавные полномочия первого лица при выборной легитимации), о которой я уже говорил. Самодержавие предполагает сакральный статус, которым обладали российские докоммунистические и коммунистические правители. При выборной легитимации в условиях конкурентной борьбы за президентский пост подобная сакрализация невозможна. Попытки же поддерживать авторитет главы государства блокированием публичной критики в его адрес (прежде всего на ведущих телеканалах) могут иметь лишь ситуативный успех, обусловленный благоприятным стечением конъюнктурных факторов. Коренное рассогласование между объемом полномочий первого лица и способом легитимации его власти, характерное для нынешней российской политической системы, этим и подобным ему методами не может быть преодолено.
Далее, эта система, как опять-таки показал опыт ельцинского правления, очень плохо приспособлена для кризисных ситуаций. В таких ситуациях она начинает работать исключительно на самосохранение правящей элиты, отказывающейся во имя этого от какой-либо инициативной политики. Путин может проводить такую политику и поддерживать стабильность в силу высоких цен на нефть, а также благодаря тому, что общество продолжает видеть в нем персонифицированную альтернативу непопулярному ельцинскому режиму и лично Ельцину, вызывавшему в последние годы его пребывания у власти массовое неприятие. Это способствовало консолидации вокруг Путина большинства политического класса и других властных структур. Однако политическая система, консолидированность которой всецело определяется благоприятной мировой экономической конъюнктурой и ситуативной популярностью первого лица, не может быть долговременно устойчивой. Любые сколько-нибудь глубокие кризисные явления чреваты для нее дестабилизацией, которая лишь выявит свойственные ей институциональную рыхлость и нерасчлененность функциональной ответственности между ее отдельными звеньями.
Поэтому есть основания предполагать, что без перераспределения и четкой фиксации этой ответственности долговременную устойчивость российской политической системы обеспечить вряд ли удастся. Такое перераспределение может осуществляться в двух направлениях: или в направлении системы американского типа (совмещение функций главы государства и исполнительной власти), или в направлении системы французского образца (правительство ответственно не только перед президентом, но и перед парламентом и формируется по результатам парламентских выборов). Первый вариант, лишающий президента права роспуска парламента (при наличии такого права полномочия главы государства в этой модели становятся близкими к диктаторским), в России сегодня всерьез не обсуждается. Что касается французской президентско-парламентской или, как ее иногда называют, президентско-премьерской системы, то она выглядит в глазах многих политиков и экспертов достаточно адекватной российским условиям и обстоятельствам. Однако ее формирование в обозримом будущем тоже представляется проблематичным. Такая система предполагает более глубокую, чем в сегодняшней России, структурированность интересов различных общественных групп и наличие достаточно влиятельных сил, заинтересованных в подобной трансформации и способных заставить власть осуществить ее. Сегодня таких сил в стране нет. Само же выборное самодержавие по собственной инициативе от своих полномочий отказываться не станет – тем более, что главной тенденцией последнего времени было их расширение, а не сужение.
Вместе с тем, преимущества правительства, формируемого при участии парламента, берущего тем самым на себя и ответственность за деятельность кабинета, слишком очевидны, чтобы не принимать их в расчет. Поэтому я бы не исключал попыток президента и его администрации (такие попытки просматриваются довольно отчетливо) создать пропрезидентскую партию власти, способную получить большинство в Думе. Тогда можно будет, не меняя Конституции, сформировать правительство парламентского большинства, подконтрольное президенту. Это, конечно, добавит политической системе прочности, но опять-таки лишь до тех пор, пока президент сохраняет популярность, а вместе с ней и свой консолидирующий ресурс. Без юридического закрепления права побеждающих на парламентских выборах партий участвовать в формировании правительства система останется стратегически неустойчивой.
И последнее, о чем я уже говорил, отвечая на первый вопрос. Не только развитие экономики, но и институциональное становление демократической политической системы в России упирается, в конечном счете, в ключевую проблему перехода к государственному порядку, основанному на принципах права. В обществе, государственном аппарате и политическом классе наблюдается очевидный дефицит ресурсов для осуществления такого перехода к нетрадиционной для России модели государственности. С этой проблемой столкнулись и другие бывшие советские республики, ставшие независимыми государствами. Однако у нас она усугубляется еще и тем, что Россия унаследовала от Советского Союза положение ядерной державы в совокупности с соответствующими амбициями. Если в других посткоммунистических странах, включая страны постсоветского пространства, экономическая и политическая трансформация имеют целью обретение ими нового статуса (освобождение от внешнего диктата, преодоление экономической отсталости, вхождение в мировое демократическое сообщество и др.), то в России речь идет и о максимально возможном сохранении статуса прежнего (военно-державного). Трудно представить себе российскую власть, которая сегодня могла бы позволить себе с этим не считаться. А это, в свою очередь, способствует воспроизводству в сознании части политического класса ориентаций на традиционную неправовую модель государственности, обеспечивавшей военно-державный статус страны в прошлом.
Движение России к правовой государственности и эффективной демократической политической системе не может быть быстрым. И вряд ли будет бесконфликтным. Скорость и основательность этого движения зависят не только от воли политической власти, хотя от нее – в первую очередь. Они зависят и от бюрократического аппарата, веками приученного жить в коррупционном, а не законопослушном режиме, и от состояния общества, в котором, по имеющимся в моем распоряжении данным, преобладает не столько правовой, сколько морально-репрессивный тип сознания, служащий обычно ментальной основой не для правового, а для полицейского государства. Иными словами, движение к правовому порядку зависит от наличия в обществе влиятельных субъектов, в таком порядке заинтересованных.
По информации, полученной в ходе специального социологического исследования, наиболее отчетливо запрос на правовую государственность просматривается сегодня в российском бизнесе. Среди значительной части его представителей заметно стремление к разрыву коррупционно-теневого союза с чиновничеством и желание играть по легальным правилам. Но бизнес еще слишком слаб и зависим от бюрократии, чтобы претендовать на роль самостоятельного субъекта. Однако по мере своего развития, в котором заинтересованы и общество, и политическая власть, он будет недостающую ему субъектность обретать, а вместе с ней – и возможность влиять на становление правового порядка. А до этого неизбежно будет сохраняться зависимость права от политической власти, административного аппарата и сращенных с ними предпринимательских групп. Причем, нельзя исключать и того, что при кризисном развитии событий произойдет усиление авторитарности политического режима в том или ином (возможно, и националистическом) идеологическом обрамлении. Однако сколько-нибудь длительное время в современных условиях такой режим просуществовать скорее всего не сможет.
Главный итог послеавгустовского десятилетия в политической сфере можно сформулировать следующим образом. В стране созданы демократические институты, но распределение полномочий между ними и их реальное функционирование не позволяют считать российскую политическую систему демократической. И одна из главных причин этого – слабость в России гражданского общества, отсутствие в нем сильных, влиятельных и независимых от власти субъектов. В свою очередь, становление гражданского общества (тут не должно быть никаких иллюзий) немыслимо до тех пор, пока бизнес не будет отделен от государства, пока отношения между ними не начнут строиться на юридически-правовой, а не на патронажно-клиенталистской основе.
Чем слабее гражданское общество, тем больше его функций сосредотачиваются в руках политической и административной власти, торгующими своими услугами на теневых рынках, – это своего рода закон, подтверждаемый опытом демократических преобразований во всех без исключения странах. В данном отношении итогом ушедшего десятилетия является то, что оно оставило нам не результат, а проблему. Продвижение в ее решении и будет продвижением в сторону государства-нации.
ЯСИН Е.Г.:
Все постоянно говорят о том, что власть виновата в уходе от демократии в сторону авторитаризма. Но ведь, совершая подобные действия, власть в значительной степени руководствуется настроениями населения. Может быть, действительно все эти сложные и неоднозначные процессы напрямую связаны с поведением и желаниями наших соотечественников? В конце концов, демократическое государство – это власть народа.
ПАИН Э.А.:
Если бы власть поступала только так, как желает народ, то у нас не было бы проведено ни приватизации, ни много другого. Вы затрагиваете очень важный вопрос: должна ли власть идти на поводу у мифов, стереотипов населения или она должна определенным образом его окультуривать, воспитывать, направлять.
Приведу два примера. В 1958 году французы избрали президентом Шарля де Голля, в большинстве своем рассчитывая на то, что генерал доведет войну в Алжире до победного конца. Он же использовал свой авторитет для того, чтобы вывести французскую армию из Алжира и побороть имперские настроения в обществе. Другим примером может служить Кемаль Ататюрк, использовавший свой авторитет не только в угоду настроениям турок, но и для борьбы со многими предрассудками массового сознания и установления светской модели управления в стране, до того буквально пропитанной влиянием клерикализма.
ЯСИН Е.Г.:
И мы, завершая обсуждение этой темы, должны зафиксировать опасность того, что власть пойдет на поводу у настроений населения, обусловленных в большей степени мифами и предрассудками, чем пониманием реального положения вещей. Переходим к обсуждению третьего вопроса, посвященного культуре. Особое внимание я попросил бы уделить столь актуальной сейчас проблеме интеллигенции.