Церковь – государство – общество: ревизия исторических и современных мифов
Ирина Владимировна Карацуба
Историк
Ирина Карацуба:
Меня зовут Ирина,
фамилия моя Карацуба, я кандидат исторических наук, в прошлом доцент МГУ.
Сейчас доцент Свято-Филаретовского православно-христианского института, в
прошлом также радиоведущая «Русской службы новостей», а сейчас радио, которое
называется «Говорит Москва» 94,8 FM. С вашего позволения,
я все-таки сяду, потому что у меня сегодня были уже два эфира, и еще мне предстоят
всякие мероприятия. Очень рада вас всех видеть. Тема у меня несколько необычная
и связана она, я бы сказала, с самопрезентацией русской православной церкви, с
тем, как церковь себя подает обществу. И что общество с этим может сделать или
хотя бы как-то рационально осмыслить.
Я
историк по истории России. В свое время я заканчивала исторический факультет
Московского университета и там же защищалась. Заканчивала я, кстати, кафедру с
дивным названием «История СССР в периоды феодализма». Считалось, что страна-то
одна, а в ней бывают разные истории: СССР в периоды феодализма, СССР в периоды
капитализма, СССР советского периода. Все эти кафедры были в одном отсеке коридора,
в тупиковом, из него не было выхода, и студенты этот отсек ласково называли «Тупик
истории СССР». Вот этот «Тупик истории СССР» я и заканчивала, там же и
защищалась.
Потом
я начала читать общий курс. Это было такое наше проклятье, когда вы, вот, вчера
окончили университет, пришли в аспирантуру, и вам сразу дают общий курс в школе
юного историка, как принято выражаться, от Адама до Потсдама, от восточных
славян до Горбачева или кого-то еще. Когда я начинала читать эти общие курсы, я
довольно быстро поняла, что никаких толковых знаний по истории русской церкви у
меня нет, а прочесть курс по отечественной истории без истории церкви
невозможно. Я стала, что называется, самообразовываться. Прошла катехизацию,
училась в огласительном училище, в общем, чего я только ни делала. У меня есть
начальное богословское образование. После всего этого я стала наблюдать процесс
возвращения русской православной церкви в нашу жизнь, который, если грубо
говорить, начался с позднего Горбачева, с празднования тысячелетия крещения
Руси в 1988-м году. И сейчас, вот уже больше двадцати пяти лет, мы имеем перед
глазами то, что в официальной церковной литературе принято называть возрождением.
Вы,
наверное, много раз слышали эту формулировку, возрождение церкви. На самом деле,
это не возрождение, а реставрация. Потому что то, что мы имеем на сегодняшний
день, это реставрация РПЦ, русской православной церкви, такой, какой она была
до 1917-го года, когда она была государственной церковью, частью чиновничьего
бюрократического аппарата. И вместе с этим чиновничье-бюрократическим
аппаратом, вместе с царем несет равную ответственность за нашу катастрофу
1917-1921-го года. Правда, ни царь, ни монархисты, ни русская церковь до сих
пор не признали этого, но это очевидно. Так вот, когда сейчас мы говорим о
церковном возрождении и о том, какую роль играла церковь в нашей истории, мне
кажется, используется очень много мифов. Мифов, которые мешают посмотреть на
вещи прямо, и мифов, которые мешают, в первую очередь, самой церкви, а во
вторую очередь, нам с вами.
Я
вот сегодня хотела бы выступить вкратце. Думаю, минут сорок я поговорю, если меня
не унесет в эмпиреи, а дальше я бы хотела услышать ваши вопросы, комментарии, согласие,
несогласие. Я бы хотела сегодня говорить о треугольнике церковь – государство –
общество. Мифы и ревизия этих мифов. Потому что очень много всего сейчас
написано в наших учебниках, очень много всего говорится с высоких трибун, и это,
на мой взгляд, мешает нам видеть вещи такими, какие они есть. А наша задача в
том, чтобы смотреть на вещи прямо и не взращивать всяких умственных химер,
потому что потом эти химеры будут мешать нам с вами жить нормально, счастливо и
точно так же работать.
Если
с этой точки зрения посмотреть на итоги нашего церковного возрождения, которое,
с моей точки зрения, превратили просто в реставрацию, что мы имеем на руках? Про
какие мифы я собираюсь говорить, и какие мифы я собираюсь разбирать критически?
Думаю, вы двести раз встречались с формулировкой в наших учебниках, в речах, в
докладах это почти аксиома – «православные корни русской культуры». Или
по-другому, если человек хочет подкрутить, будет «православная матрица», «православный
характер русской цивилизации». При этом тут же, конечно, делают оговорку, что Россия
страна многоконфессиональная, но вот русская культура по происхождению
христианская. А чаще всего все-таки звучит не «христианство», а «православие». Казалось
бы, с этим трудно поспорить, потому что христианство было принято Русью в 988-м
году или около того, принято в очень восточном византийском варианте. Буквально
через семьдесят лет, в 1054-м году, происходит раскол церквей, и пути восточной
церкви в византийско-русском варианте и западной церкви очень сильно
расходятся. И православная церковь на Руси, в России вплоть до 1917-го года – государственная
церковь. Вплоть до революции 1905-го года открытый переход в иное вероисповедание
(если вы родились и были крещены как православный человек, а потом решили, например,
перейти в католичество или в буддизм, или во что-нибудь еще, и открыто об этом
заявили) это уголовно наказуемое преступление. До 1905 года вас можно было за
это в тюрьму сажать, до закона о свободе веротерпимости и всех прочих
политических гражданских свободах, которые мы получили по Манифесту 17-го
октября 1905-го года.
Но
тут стоит другой вопрос: православные корни православными корнями, а в чем
конкретно они выражаются, эти корни? Какие явления церковь продуцировала,
поощряла, вырабатывала в русской жизни? Вот, в чем они, эти православные корни
русской культуры, русской государственности, чтобы поменьше было благостности и
немножко побольше смысла? Есть замечательный католический анекдот, который я
очень люблю. К настоятельнице монастыря приходят сестры и говорят: «Матушка,
матушка, матушка, у нас такой ужас!» Она говорит: «Что случилось?» – «Сестра
Мария согрешила, застали ее с мужчиной». «Ах!», – кричит матушка, – «Бегите в
лавку, немедленно купите дюжину лимонов». Сестры говорят: «Зачем?» Она говорит:
«Пусть она их все съест, и пусть с нее сойдет это благостное выражение лица».
Вот, мне тоже хотелось бы, чтобы благостное выражение по поводу нашей
православной матрицы с нашего лица немножко сошло. И мне очень хочется, чтобы проявился
смысл этих, на мой взгляд, абсолютно бессмысленных конструкций о православных
корнях, православных матрицах. Если просеять все, что у нас на руках останется?
То есть, речь пойдет о коренных, генетических, что ли, родовых чертах или
травмах православной церкви.
Во-первых,
это, конечно, тесный союз с государством. Это вам не Рим, где император Генрих
мог стоять на коленях в Каноссе с распущенными волосами и в разодранной одежде
четыре дня, дожидаясь, пока Римский Папа простит ему его грехи. В нашей истории
такого не было. Довольно рано церковь превратилась, фактически, в один из
институтов государства. Вы смотрите на меня недоуменно, мол, а что, по-другому
бывает? Бывает, знаете ли, бывает, и еще как бывает по-другому! Бывает, что церковь
воюет с государством, пытается обуздать государство, поставить его на свое
место. Католическая церковь, скажем, в коммунистической Польше возглавила
процесс национального сопротивления. Или вот недавно в Киеве, события на
Майдане. Вы можете представить, чтобы у нас здесь, в Москве, белоленточников
побили, а какой-нибудь монастырь, Даниловский, там, Донской, Новоспасский
открыл бы ворота, этих побитых пустил, а ОМОН не пустил и устроил лазарет.
Можете себе это представить? Не получится у вас себе это представить, потому
что традиция другая.
С
чего, собственно говоря, начался киевский Майдан? Я сейчас точно не помню, 29-го
или 30-го ноября там, на Майдане, фактически, были только студенты. Основная
масса Майдана еще не подвалила, и речь шла только о евроинтеграции. И начался
беспощадный, с побоями, разгон этого совершенно мирного, ненасильственного
митинга. И монахи Михайловского монастыря, который находится в юрисдикции
украинской православной церкви Киевского Патриархата, никем не признанной, всю
ночь били в набат, открыли ворота и всех их пустили. Вот, церковь может и так
себя вести по отношению к государству. Запросто. Или, скажем, буддизм и Китайская
народная республика. Там тоже другие модели поведения.
У
нас с самого начала это сложилось в русле сначала мягкого, а потом уже и жесткого
огосударствления церкви. На заре в Киевской Руси церковь вообще взяла на себя
массу государственных функций. Например, первые русские школы создавались
церковью. Церковь была таким медиатором, мирилом буйных князей. А вся
древнерусская культура вспоена церковью: культ книги, культ знаний. Вот, «Повесть
временных лет» очень хорошо пишет: «Книги суть реки напояющие Вселенную
мудростью». Это, конечно, от церкви, это от Кирилла и Мефодия, это от перевода
книг на славянский язык. Вот этот культ книжности культуры, тип
крестово-купольного храма, фрески, мозаики, дивные церковные песнопения, вся
эта красота византийского богослужения пришла с церковью и дальше у нас очень
интересно развивалась. Потом заканчивается эпоха Древней Руси, приходят
монголы, заканчивается удельный период и начинается стремительное возвышение
Москвы, а в Византии происходят противоположные процессы, Византия находится на
грани распада. В 1453-м году она падает под ударами турок-османов.
Для
нас с вами – ну, пала империя и пала. Много мы про это слышали. Мало ли у нас
на глазах разваливалось империй? А для средневекового человека XV
века это было потрясением всех основ. Первое в мире христианское царство, где
христианство стало государственной религией, пало, причем, пало от рук
мусульман, неверных. И церковное сознание в спешном порядке конструирует идею
московского самодержавия как нового преемника всемирного христианства: «Москва –
третий Рим, четвертому не быть», «Второй град Константина». В значительной
степени это церковь сконструировала московское самодержавие. Не как
политическую практику, как политическая практика оно и до этого сложилось. Московское
самодержавство хорошо видно уже даже в конце Киевской Руси, при Андрее
Боголюбском, например, все эти политические практики уже хорошо видны.
А
вот за идеологему, за идеологическое обоснование мы церкви должны сказать
большое спасибо. Был такой византийский красивый образ, что церковь приковывает
себя к колеснице самодержавия. Это добровольное приковывание. Все это
маскируется очень красивой теорией. Я думаю, что вы слышали это слово, хотя
вряд ли представляете себе, что оно означит. Теория симфонии. Симфония духовной
и светской властей. Вот они в единстве. У императора в руке меч светский, а у
патриарха духовный, церковный. Они действуют вместе. Это все, конечно, «бла-бла-бла»,
потому что никакой симфонии в жизни никогда не было. Как только церковные
власти начинали чуть питюкать против императора или великого князя, башку сразу
отрывали, и в Византии, и после Византии. И сейчас очень любят употреблять это
слово, «симфония», «взаимодействие с властями», «церковь отделена от
государства, но не от общества». Все это фарисейство тоннами на нас выливается.
За
ним, повторяю, стоит один очень простой факт – степень подчиненности
государственной власти у восточной православной церкви неизмеримо выше, чем у
западной католической. Это историческая традиция. И эта традиция (как бы
помягче сказать) малоплодотворная, потому что она дала церкви очень много
тактических выигрышей, но и колоссальные стратегические проигрыши. Как только
падает эта власть, падает и эта церковь, что мы хорошо увидели в 1917-м году.
Церковь тысячу лет благословляла монархию, тысячу лет за нее молилась, создала
чин миропомазания царя, скопировав его с Византии, а когда в ночь со 2-го на
3-е марта 1917-го года Николай Второй подписал отречение от трона, через три
дня Синод возносил горячие молитвы о благоверном Временном правительстве. А еще
через десять лет патриарх, извините, тогда митрополит Сергий Страгородский издает
свою знаменитую Декларацию 1927-го года. Не знаю, слышали вы про нее что-нибудь,
или нет? Вряд ли. Очень был яркий документ, где митрополит Сергий, посидевший,
как следует, в застенках НКВД, пошел фактически на полную капитуляцию перед
НКВД и безбожным советским государством. Заявил о лояльности советской власти,
о том, что верующие такие же люди советской страны, как все остальные, что
радости советской страны являются радостями для верующих. Это при безумных
антирелигиозных кампаниях, избиениях, иногда расстрелах священников, мирян, иноков,
кого угодно. В народе эта декларация стала называться «Ваши радости, наши
слезы».
А
дальше началось самое страшное, что, как-то, очень слабо в нашей памяти и
совсем отсутствует в наших учебниках. Кстати говоря, до Сталина русская
православная церковь называлась российской православной церковью. Вот, то, что
было в начале XX века, называлось РПЦ, но расшифровывалось как российская
православная церковь. Это только Сталин в 1943-м году на волне национализма в
противовес интернационализму переименовал ее в русскую православную церковь,
каковой она до сих пор и является, будучи, по сути, абсолютно сталинским
институтом, совершенно с тех пор не изменившимся. И дисциплина все та же, и
степень коллаборационизма с властями та же самая, и влияние государства на
назначение архиереев то же самое, и роль ГБ та же самая. И Патриарха нашего до
сих пор охраняет одно из управлений КГБ, ФСО это сейчас называется. С какой
стати-то, интересно? А это все наши традиции, «это наша родина, сынок». И все
слуги Христовы, все стоят в правде Христовой, ласточки, все пастыри. Все время
Христа к месту, не к месту поминают. А еще больше поминают русские православные
традиции, матрицы и все прочее.
Так
вот, после декларации митрополита Сергия, которая означала просто капитуляцию
церкви перед безбожным государством, которое с ней борется, Сергий стал
перемещать митрополитов, архиепископов, епископов в соответствии с указаниями
из НКВД. И тех, кто отказывался признавать эту декларацию, как правило,
направляли туда же, в ГУЛАГИ, там же они и погибали.
В
церкви произошел раскол. Причем, когда мы говорим «раскол», мы должны очень
хорошо понимать, кто тут раскольники, а кто тут представители церкви. Ясно, что
раскольником можно назвать митрополита Сергия и последователей его, тех, кого и
принято сейчас называть «сергиане». Полное сотрудничество с безбожным государством.
Фактически, продажа интересов церкви и продажа Господа нашего Иисуса Христа в
угоду безбожному государству, которому нужно сделать свою карманную церковь, и ею
вертеть так, как оно считает нужным. Контроль является необходимым инструментом
в тоталитарном государстве, и церковь, в том числе, конечно, помогала
государству поддерживать этот тоталитарный контроль. Все крестины, все венчания
записывались, сообщалось, куда надо, поэтому нормальны люди, если хотели
крестить ребеночка, крестили его дома. Не все священники соглашались прийти
крестить ребеночка дома, ну, и т.д. и т.п.
Сергию
возникла очень мощная оппозиция. Это было знаменитое движение «не поминающих», тех,
кто не поминали в церковных службах митрополита, потом патриарха Сергия как
представителя русской православной церкви. Между прочим, за два дня до бегства
Януковича из Киева, киевский Патриарх Филарет Денисенко, бывший наш, но
отколовшийся, на заседании Синода украинской православной церкви сказал, что
они прекращают поминовение на службах Януковича как главы государства, потому
что государство не может стрелять в собственный народ. И весь Синод его
поддержал в этом. Вы можете себе представить, чтобы у нас Кирилл наш
ненаглядный что-нибудь такое сказал? Это же интересно.
А
вот там, казалось бы, украинская православная церковь. Денисенко из наших, стукач
он, как все в 1960-1970-е годы, и очень много документов по этому поводу и
свидетельств, и устных, и письменных. А вот оказался в другой исторической
действительности и совсем по-другому себя повел. Притом, что никакой симпатии
лично у меня к владыке Филарету Денисенко абсолютно нет. Но за то, как он вел
себя в этих событиях – респект и уважуха, как принято выражаться у нас в
Интернете.
Движение
«не поминающих». Движение «катакомбников», которые просто объявили Сергия со
всеми его синодами и советами по делам религий ересью. Ересь это самое страшное
обвинение, которое может быть в православии. Еретик это тот, кто покушается на
догмы, на основы православного вероучения. Это довольно мощное движение, но оно
отсутствует в наших учебниках, в нашей исторической памяти. Например, три дня назад
я была в московском «Мемориале» на докладе, который назывался «Тайные
монашеские общины в Москве в 1920-1930-е годы вокруг Высоко-Петровского
монастыря». На Петровке есть такой старинный монастырь. И очень хорошо
докладчик, Алеша Беглов, рассказывал про тайную монашескую деятельность в самые,
казалось бы, страшные годы, 1920-е, а потом 1930-е. А сколько таких общин было
около других монастырей, за пределами Москвы, по всей стране? От них дошли
документы, только сейчас это начинается собирать. То есть, в раскол ушла лучшая
часть церкви, которая помнила о Христе, помнила о правде и не готова была
обменять свою жизнь на пособничество в кривде и на пособничество безбожным
властям.
Было
очень мощное движение иосифлян. Это не от Иосифа Волоцкого, те иосифляне XV
века, а это по имени митрополита Иосифа Петровых, который очень резко выступил
против декларации митрополита Сергия. Часть из этих движений после 1946-го года
вернулась в официальную церковь РПЦ МП, часть никуда не вернулась и продолжала
жить в катакомбах. Из этой среды вышел, можно сказать, лучший наш пастырь
второй половины ХХ века. Это кто? Это отец Александр Мень, которого воспитывали
катакомбники, Мать игуменья Мария, протоирей Серафим Батюков и другие люди.
Мень вышел из среды катакомбников, не мог он выйти из среды РПЦ МП, и до сих
пор он один из лучших, а можно сказать, вообще лучший пастырь нашей церкви в
конце ХХ века. Это союз с государством.
Кстати
говоря, потом все это перешло в церковное диссидентство, о котором мы тоже
очень мало знаем. В борьбу в церкви за обновление церкви. Были знаменитые
письма отца Глеба Якунина (жив еще до сих пор) и Николая Эшлимана в 1965-м
году. Была церковная фронда во главе с епископом Ермогеном Голубевым. Все это
было разметано, наказано. При помощи церкви отец Глеб Якунин с Эшлиманом сели в
лагеря. Владыку Ермогена Голубева в лагерь не посадили, но сослали, фактически,
под арест в Жировичский монастырь, где он и был до конца. Это невидимые миру
слезы, про это мало что известно, но церковное сопротивление было, и оно было
очень не слабеньким. Это к вопросу об истории инакомыслия в СССР, которое
вообще мало изучено. Сопротивление этому режиму было. Оно было разным:
национальным, религиозным, политическим, культурным, социальным.
Сопротивлялись. Это все я говорю по первому пункту, про союз церкви с
государством.
Сейчас
этот союз доходит до каких-то совершенно гротескных форм. Давайте вспомним
историю панк-молебна, которому недавно исполнилось два года, 21-го февраля. Если
бы девушки пришли в храм, вышли бы на солею и спели бы «Богородица, Путина
сохрани», было бы с ними то, что с ними произошло? Но они спели, как известно,
прямо противоположное: «Богородица, Путина прогони». А также спели про
преследования инакомыслящих, про союз церкви и госбезопасности: «черные рясы,
золотые погоны», про преследования гомосексуалистов: «гей-проект отправлен в
кандалах в Сибирь». И безо всяких на то законных оснований получили свои два
года. Более того, на этой истории произошел, как бы, очередной раскол в русской
православной церкви. Из церкви ушла масса интеллигенции. 18 марта 2012-го года
почти по всем московским церквям было прочтено письмо, написанное нашим
священноначалием, с призывом к прокуратуре сурово наказать кощунниц за
оскорбление религиозных чувств, то есть, посадить их в тюрьму. Тогда церковь
превратилась в церковь сажающую. Я после этой истории в наши церкви не захожу.
Не в состоянии я это сделать, со всей моей церковностью и религиозностью, и
всем прочим. Это, как бы, уже не церковь, на мой взгляд, это уже лжецерковь. Во
всяком случае, церковь сажающая – это не та церковь, в которую я хотела бы
ходить. Ну, ладно, я тут не при чем.
Идем
дальше. Это к вопросу о православном характере русской цивилизации. Церковь,
завязанная на союз с государством, с этим государством и уйдет в небытие, как
это уже было в 1917-м году. Когда нынешнее государство уйдёт в небытие, церковь
уйдет вместе с ним. Наиболее умные это хорошо понимают, священники и миряне.
Второе.
Гораздо более интересный и более сложный вопрос: а какой тип культуры продуцирует
церковь? Влияние церкви на русскую культуру. Какие начала в русской культуре, с
древнейших времен и до наших дней, имеют своим стимулом, своим толчком церковь?
Как уйти от культуры, которую предлагает церковь? Давайте вернемся к Кириллу и
Мефодию. Великое дело сделали. Заплатили за это в значительной степени своей
жизнью, Кирилла сломали в Риме просто жестоко. Считалось, что проповедовать
Евангелие на каком-либо языке, не принадлежащем к трем священным языкам (иврит,
древнегреческий, латынь), нельзя, это ересь. Поэтому нельзя было проповедовать
Евангелие на славянском языке, как они делали, и переводить книги на славянский
язык. Кирилла просто сломали. А Мефодий и в тюрьме сидел, и пытали его, и дело
братьев Кирилла и Мефодия в самой Моравии, где они это делали, погибло. Потом
ученики Мефодия перенесли это в Болгарию, и из Болгарии уже это перешло на
Русь. Казалось бы, великое, то, что по-английски называется blessing,
великое благословение богослужение на русском языке. Аз, буки, веди (славянский
алфавит), глаголь, добро, есть. Там же все буквы назывались со смыслом.
С
другой стороны, богослужение на славянском языке отрезало не столько даже
древнюю Русь, сколько средневековую Русь от латыни и древнегреческого. Школы, в
которых у нас начали учить латынь или древнегреческий, очень поздние. И вообще
школы в Москве это позднее явление. Это где-то только в конце XVII
века славяно-греко-латинская академия. А мы из Византии на вытянутых руках
получили вот эту огромную, как бы, хрустальную сферу христианской культуры,
богослужебных книг, Евангелий, материков, всех этих фресок-икон. И у нас,
наверное, лет пятьсот ушло только на овладение всем этим, для того только,
чтобы все перевести, сделать полный перевод всех книг Библии на славянский язык,
Геннадиевской Библии, это конец XV века.
Следовательно,
мы со свистом проскочили эпоху схоластики, схоластических богословских споров,
которые шли в западной церкви, эпоху восстановления библеистики, эпоху
критического подхода к Священному Писанию и выявления того, что в нем подлинно,
а что в нем ложное и наносное. И к XVII-XVIII
веку основой церковного благочестия у нас стал считаться не рассуждающий разум.
«Не чти много книг, да не во ересь падеше», «Кто по латыни научился, тот в вере
повредился». Это я вам привожу очень популярные высказывания XVII
века. То есть, ставка на сохранение, а не на развитие и изменения. Дикий
традиционализм, на самом деле, дикий.
Посмотрите,
ведь до сих пор наша церковь ведет службы на никому не понятном, в том числе, и
самим священникам очень плохо понятном церковно-славянском языке. Сколько раз,
начиная с середины XIX века, церковь заводила вопрос о том,
что нужно как-то русифицировать богослужение, сделать его немножечко понятнее.
Какая адская битва была в XIX веке на протяжении
пятидесяти лет, просто за то, чтобы издать Библию на русском языке, понятную
народу. Ну, и где мы сейчас? Вы приходите в Церковь, и, как выражался герой
одного известного фильма, «Паки, паки… иже херувимы». И весь живот наш Христу
Богу предадим. А уж когда говорим «Дуньте же есмь» – ну, вообще. И мы умрем, но
мы не уйдем с церковно-славянского языка, потому что, повторяю, само священство
его плохо понимает.
Есть
службы, по которым это очень хорошо видно. Например, у нас, не далее как завтра
вечером, начинается Великий пост, вы в курсе. Завтра Прощеное Воскресенье, все
друг у друга прощенья просят. Великий пост начинается с чтения Покаянного
канона Андрея Критского. Его читают четыре дня по вечерам в церкви. Очень
красивая, очень проникновенная служба. А потом на пятой неделе Великого поста
все это вычитывают в один день, так называемое Марии настояние. Читают, как
правило, трое-четверо священников. Сложная, тяжёлая служба. И вот, когда ты
слышишь, как они это вычитывают, ясно, что ни фига они не понимают в том, что
они вычитывают. Сколько раз я была в московских церквях, и не только в
московских церквях – мертвый язык. Красивый, да, с традицией, но совершенно
мертвый. Перевести богослужение на современный русский РПЦ МП абсолютно не под
силу. А борьба за это идет с начала XIX века. Фигули на
рогули, уже двести лет. Хотя, скажем, в 1917-1918-м году был у нас замечательный
Поместный собор, который принял решение о том, что нужно начать русификацию, все
переводить. Ну, и что? Скоро уже сто лет будет этому собору, и где мы все?
Другой
показатель того, насколько церковь неспособна встроиться в сегодняшний день,
насколько традиция довлеет над всем. У Иоанна Златоуста, литургию которого
церковь служит каждый день, есть слова о церкви как «о присно обновляющейся».
Ни фига она присно не обновляется. Присно это постоянно, вечно.
Перевод
на европейский календарь, то есть, переход с юлианского на григорианский
календарь. Были попытки. Тот же патриарх Тихон в 1919-1920-м году сделал такую
попытку, но очень быстро вернулся назад. И поэтому сейчас почти у всего мира Рождество
у христианства 25-го декабря, а у нас и еще у двух-трех таких же очень традиционалистских
церквей (у греков, старостильников, еще кое у кого) 7-го января. Более того,
недавно в Государственной Думе прозвучали голоса, что надо бы всю страну
перевести на юлианский календарь, а то как-то неудобно получается, на две
недели отставать от Западной Европы. Вот жизнь-то начнется! Молочные реки,
кисельные берега. Это второе, о чем я говорю, традиционалистская культурная
парадигма.
Третье.
Чем мы обязаны в нашей цивилизации чисто конкретно, как сейчас принято
выражаться, православной церкви. Проблема ценностей и отношения к человеческой
личности. Вот, смотрите. Христианство на Руси было понято и принято
эстетически, с точки зрения красоты в богослужении: фрески, мозаики, иконы, в XV
веке вырастает вот этот высокий иконостас, которого не было в Византии, икона
как философский трактат, как пособие для тех, кто не умеет читать. Догма-то
троичности – фиг поймешь, а посмотрел на «Троицу» Рублева, и как-то все
становится понятней. Эстетически замечательно было понято. Христианство даже
было понято этически как система норм и запретов. Из этого не следует, что
всегда этому следовали, но эта ценностная шкала висела, довлела. Можно было сказать,
что да, ты убиваешь, значит, ты неправильно живешь, ты прелюбодействуешь, а ты
еще что-нибудь, да, и не возведи ложного доноса. Не всегда это в жизни
получается так. Но хотя бы где-то в голове есть эта система ценностей. То есть,
это было как-то понято, хотя этому не всегда следовали. И во всем мире точно
так же.
Но
в каком своем качестве христианство совершенно не было принято, это
христианство как религия логоса, смысла. Христос как истина. Правда Христова
как истина. Это совершенно не было понято в нашей церкви. И поэтому ценности
церковные преобладали над ценностями евангельскими. И поэтому только на Руси, в
отличие от Византии, например, сложился культ святых воинов. В Византии
человека, который обагрил руки кровью на войне, любой войне, справедливой, не
справедливой, не имело значения, полагалось три или пять лет не допускать до
причастия. Он нарушил заповедь «Не убий».
А
у нас сонмы и тысячи. И только у нас, конечно, возможно такое чудесное явление
как канонизация Федора Федоровича Ушакова, нашего знаменитого флотоводца,
солдата, воевавшего, проливавшего кровь. Канонизировали, и с большим приветом. Сейчас
у нас канонизация вообще причудливая, прямо скажем. Но они не только сейчас
такие, и раньше были. При Петре Первом был канонизирован Андрей Боголюбский. За
что, хотелось бы знать? Просто бандит с большой дороги, руки по локоть в крови.
Канонизация Николая Второго с его семьей в 2000-м году лично у меня вызывает
тоже очень много вопросов. Потому что Николая Второго, нашего последнего
императора, канонизировали по чину страстотерпцев, а ни в какой другой чин они
не влезали. Ну, чудесно, страстотерпцы. Но страстотерпцы это те, кто идут
навстречу смерти, уподобляясь Христу, не ища спасения. Если смерть, то смерть.
Я иду за Христом, не ищу спасения. Извините меня, пожалуйста, Николай Второй с
семьей искали спасения? Их пытались спасти, и вели переговоры. Почему вы
мотаете головой? Было несколько попыток их освобождения.
Реплика:
Но не ими же
инициировано?
Ирина Карацуба:
А кем же? Это против
их воли было, что ли? Ну, что вы?
Реплика:
Мне кажется, они были
заинтересованы.
Ирина Карацуба:
А они не были
заинтересованы в спасении? А что же они тогда…
Реплика:
Они действовали не по
указу, а люди сами…
Ирина Карацуба:
Что значит «по указу»?
Он уже тогда не был действующим государем.
Реплика:
Я и говорю, не по его
просьбе, а люди сами.
Ирина Карацуба:
Он вам сам сказал,
что не по его просьбе? Ну, о чем вы говорите?
Реплика:
А вам сказал, что по
его, да?
Ирина Карацуба:
Нет, но известны же
документы. Они были опубликованы комиссией Соколова. У них, к сожалению, не
вышло. Я сама бы за то, чтобы они спаслись, а они погибли в этом бессудном
судилище. Но они не страстотерпцы. Это чисто политическая канонизация. В число страстотерпцев
они абсолютно не влезают. Если вы немножко в теме, Великую княгиню Елизавету
Федоровну, родную сестру императрицы, канонизировали вместе с ее келейницей Варварой,
женщиной рабоче-крестьянского звания, которая пошла с Елизаветой Федоровной до
конца на верную смерть. Большевики ей предлагали уйти и остаться живой, она
была им социально близка. А она пошла вместе с княгиней в эту Алапаевскую
шахту, куда их сбросили. Так их канонизировали вместе. Почему царскую семью не
канонизировали вместе со слугами, которые, как раз, как страстотерпцы пошли с
ними на смерть, со всеми этими горничными, лакеями, доктором Боткиным? Почему
канонизировали только саму семью? Это же безумие. Тем более, не по чину
страстотерпцев, повторяю, искать спасения. У них это просто, к сожалению, не
получилось. Все, не будем здесь дальше дискутировать. Есть документы комиссии
Соколова и есть многочисленные другие биографии Николая, где все расписано, кто
и когда пытался их освободить. К, сожалению, не вышло.
Реплика:
Я не говорю, что их
не пытались освободить. Я говорю, что он мог не быть инициатором. Это разные
вещи.
Ирина Карацуба:
Верую, ибо абсурдно.
Его пытались освободить, а он не был инициатором, он был против того, чтобы его
освободили, конечно, разумеется. Но есть же соответствующие документы, есть
переписка.
Кстати
говоря, к вопросу о канонизации. Надо сказать, что спорных канонизаций много и
у католиков. Но дело в том, что католики, например, на Втором Ватиканском соборе
провели деканонизацию некоторых своих святых. Я уверена, что рано или поздно
это и в нашей церкви будет, лет через сто, приблизительно. Они, например,
деканонизировали на Втором Ватикане знаменитого Симона Трентского. Это если вы
что-то слышали про кровавый набег или про детей и младенцев, которые, якобы,
были убиты евреями в религиозных целях. Католики от этого всего начали
освобождаться на Втором Ватикане. Не до конца освободились, прямо скажем. Но в
нашей-то церкви процесс даже не начался.
Еще
две черты, и я, наверное, закончу уже свой рассказ, и можно будет перейти к
вопросам. О теме культуры, которую продуцировала церковь. Вы никогда не
задумывались, почему Петр Первый так круто поступил с церковью? Почему он, фактически,
сломал об коленку патриаршество? Патриаршество было упразднено в 1721-м году и
восстановлено только по местным соборам 1917-1918-го года. И то, как выяснилось
спустя сто лет, это было не самое удачное решение. Мало что, на самом деле,
вышло с этим патриаршеством хорошего. Ну, ладно.
Почему
Петр, сам человек религиозный, прекрасно знавший церковную службу, так жестко
поступил с церковью? С одной стороны, он продолжал линию своего отца Алексея
Михайловича в споре с Никоном. А с другой стороны, церковь стояла абсолютной
преградой на пути к любым элементам светской культуры. Антиевропеизм, полный
изоляционизм – вот из-за чего получилось то, что получилось, и что, конечно,
опять же, ничего хорошего ни церкви, ни государству не принесло. Этот
синодальный период, когда церковь в плену у государства, привел к тому, что
даже, например, такой адепт монархии и традиционного, фундаменталистского
православия как Федор Михайлович Достоевский в 1880-м году в своем дневнике
писал: «Наше православие в параличе, виною Петр». Но виною не только Петр, а все
архиереи, которые, прямо скажем, пошли на сотрудничество с властью и уже вне
власти себя не представляли. Не случайно и живая жизнь церкви в конце XVIII
и весь XIX век уходит в монашество. Уходит в Оптину Пустынь, дальше,
во второй половине XIX века в разного рода церковные и
околоцерковные общины.
Я
хочу, чтобы вы зафиксировали, что линия на антиевропеизм, изоляционизм идет от
церкви. И церковь сопротивляется всеми возможными силами, из-за чего при Петре и
получилось то, что получилось. И Петр сделал еще одну вещь. Вы никогда не
задумывались, почему, например, в Западной Европе все университеты начинались с
богословских школ – Оксфорд, Кембридж, Сорбонна, в основе богословские школы.
А
у нас в университетах до сих пор нет богословских факультетов, и я, честно
говоря, не вижу перспективы создания каких-то полноценных теологических или
богословских факультетов. И в первом проекте университета, который был при
Санкт-Петербургской Академии Наук, который еще Петр Первый подписывал, не было
богословского факультета. И в первом действующем русском университете, московском,
в проекте Ломоносова и Шувалова тоже не было богословского факультета. Было
несколько попыток создать богословские факультеты в наших университетах.
Екатерина Вторая, например, хотела, а потом как-то внезапно все это прекратила.
При Александре открылся богословский факультет в Дерптском университете, но он
готовил лютеранских пасторов, а не православных священников. Это интересно. Светская
культура и культура церкви развивались совершенно разными путями. Это была и
государственная политика, и церковная политика.
Еще
до недавнего времени церковь нам говорила, что в Интернете живут бесы, еще
пятнадцать лет назад я прекрасно помню такие высказывания. Да и сейчас много
интересного она нам говорит. И получается, что тенденции к открытости, к
европейскости церковью не поддерживаются. Они не поддерживались и в XVII
веке, и в XVIII, и в XIX, и в ХХ, и в XXI
у нас с этим тоже большие проблемы.
И,
наконец, последнее к вопросу о теме культуры, которая продуцируется церковью.
Глубокий, я бы сказала, родовой антидемократизм изнутри епископата, бюрократизация
и всевластие. Мы только слова говорим: «Соборность, соборность, соборность».
Никакой соборности в нашей церковной жизни нет. За это, кстати, боролся
Поместный собор 1917-1918-го года, который принял очень важное решение о правах
прихода, об ограничении власти епископа, о церковном суде. Все повисло. Собор,
как известно, прервал свое заседание, потому что началась Гражданская война.
Больше он не собирался, и это все осталось висеть где-то высоко над нами. И,
спустя сто лет, мы пока еще не доросли до этих решений. Наоборот, все то, что
сделано в последние десять лет с приходской жизнью церкви, в частности, принятие
приходского устава РПЦ, это все очень резко антидемократические мероприятия,
направленные на уничтожение какой-либо местной инициативы. Как писал отец Павел
Адельгейм, убитый в прошлом году, «священник и приход становятся рабами
епископа». Это не мои слова, это слова отца протоирея Павла Адельгейма,
священника легендарного и одного из лучших наших пастырей, конечно.
Но
антидемократизм в жизни церкви не только изнутри. Антидемократизм и извне. Потому
что, конечно, это конструирование государством РПЦ как охранительно-полицейского
института, то, что в народе у нас называется «митрополитбюро». Это попытка
превратить церковь в такой идеологический намордник на государстве. Вы можете
сказать: «Ну, Ирина Владимировна, было же и другое». Да, было, как правило, в
давних периодах, как правило, в Киевской Руси, пока еще не началось это
огосударствление церкви. И, конечно, всегда находились пастыри. Это были
единицы, это были исключения, но они были всегда. Они были в XV
веке, они были в ХХ веке, они есть и сейчас. Те, кто выступает против этого,
напоминая церкви о Христе.
Кстати
сказать, что сделали «PussyRiot»?
Они сделали то же самое. Они напомнили церкви о Христе, о правде. Результат вам
известен. И так, в общем-то, было со всеми, кто напоминал. Можно вспомнить про
митрополита Филиппа Колычева, можно вспомнить про Патриарха Гермогена, можно
вспомнить про Иосифа Петровых или Кирилла Смирнова. Всегда были пастыри,
которые шли против вот этой церковной государственной, гэбэшной очень часто в
ХХ веке, бюрократии, шли за Христом и паству свою пытались вести за Христом как
за истиной и правдой. Итоги этой деятельности, как правило, были печальны. Не
случайно убийство Александра Меня, не случайна очень тяжелая жизнь отца Павла
Адельгейма, фактически полная его выключенность из церковной жизни в последние
десять лет и уничтожение всего, что он сделал. Можно и многие другие примеры
привести. Когда нам говорят про православные корни русской культуры, нужно
понимать, что именно в русской культуре связано с православием. Мягко говоря,
далеко не самые лучшие аспекты.
И
еще одно, последнее, и после этого я уже дам вам слово. Очень часто сейчас,
особенно в последние лет десять, особенно в последние два-три года мы слышим из
уст наших церковников вот эти выражение про гонения на церковь: «Начались же
гонения на церковь. Это же просто гонения какие-то на церковь». Вот это тоже
подстава колоссальная, потому что у нас в истории они из себя изображают
гонимую церковь. А в истории всегда были церковь гонимая и церковь гонителей. Это
церковь, которая стучала на саму себя, которая выдавала НКВД, МГБ, КГБ своих
архиереев. Сейчас не все, но многое опубликовано. Можно почитать, ознакомиться
с документами. И вот этот концепт «страданий от гонений» должен быть слегка
перенаправлен в другую сторону. А сколько деятелей русской культуры пострадало
от гонений, инициированных церковью! Можно вспомнить и университетские истории,
можно вспомнить и историю духовной цензуры.
Недавно
в Третьяковской галерее на Крымском валу закрылась выставка Натальи Гончаровой,
правнучки Пушкина, замечательной нашей художницы, работавшей в стиле футуризма,
кубизма, лучизма. Там были выставлены, в том числе, и полотна Натальи
Гончаровой на церковные сюжеты. В частности, знаменитый ее полиптих, это четыре
картины Евангелисты, посвященные четырем Евангелиям. Когда она впервые
выставила эти картины на выставке «Ослиного хвоста» в 1912-м году, Святейший
Синод поднял скандал. 1912-й год, это уже было после революции 1905-го года,
после упразднение духовной цензуры. Из-за этих четырех картин закрыли всю
выставку.
И
эти проблемы, не решенные, не проговоренные церковью, не осмысленные, всплыли
опять в 2000-х годах. Я имею в виду чудовищные процессы 2003-го года над
выставкой «Осторожно религия». И 2006-го года над выставкой «Запрет на
искусство», когда пострадали Самодуров и Ерофеев. А по первому процессу 2003-го
года Самодуров с Веселовской и Анной Альчук. Причем, смерть Ани Альчук в
Берлине до сих пор мрачная загадка. Она получала массу угроз от православных
как куратор этой выставки. Убийство ли это было, самоубийство ли это было? Скорее
всего, наверное, самоубийство. Но вы же понимаете, вы люди взрослые, что любое
самоубийство это убийство, это доведение человека до самоубийства. Любое
самоубийство это убийство. По-христиански по-другому мы на это не можем
смотреть, на мой взгляд.
Вот
прецеденты, созданные во взаимоотношениях церкви с искусством, абсолютно
чудовищные прецеденты: 2003-й год «Осторожно религия», 2006-й «Запрет на
искусство», 2012-й «PussyRiot».
Так что, не надо нам впаривать про «гонимую» церковь. Да, была церковь гонимая,
которая как раз представляла собой альтернативу РПЦ МП. И есть эта церковь.
Слава тебе, Господи, жив отец Глеб Якунин, живы многие церковные диссиденты. До
недавнего времени был жив отец Павел Адельгейм, который в лагере потерял ногу
во время каких-то там событий. Но есть и церковь гонителей. И, к сожалению, все
те, кого мы видим на телеэкранах, принадлежат именно к этой церкви, гонителей,
а не гонимых.
На
этом я поставлю точку и призову вас, знаете, к чему? Было такое любимое мое
высказывание Эммануила Канта. У Эммануила Канта как-то раз одна берлинская
газета попросила коротенько ответить на опрос, что такое просвещение: «Wasistdasaufklar»? И Кант ответил в двух словах, что главный лозунг
просвещения это «имей мужество пользоваться собственным разумом». Потом об этом
заговорил мой любимый литературный герой Эркюль Пуаро Агаты Кристи. Вот к этому
я вас и призываю, и к ревизии мифов. Так будет лучше и для вас, и для церкви, и
для государства, и для культуры. Для всех будет лучше, если мы откажемся от
этих мифов и сможем, наконец, провести в церкви какие-то реформы. Правда, я
думаю, что раньше, чем лет через пятьдесят-шестьдесят мы этого не дождемся.
Спасибо
за внимание. Если есть вопросы – вперед и с песней. Только требование очень
жесткое: все говорят в микрофон, иначе этого не будет в стенограмме, а это
важно. И все представляются, ладно? А я постараюсь записывать, чтобы знать,
кому отвечать, чтобы не путать имена.
Марина Беликова,
Батайск:
У меня всего один
вопрос. Вы считаете поступок «PussyRiot»
достойным?
Ирина Карацуба:
Марина, я считаю
поступок «PussyRiot» не просто
достойным, я считаю, что девочки сказали правду и ничего, кроме правды, и
сделали это в двух высоких традициях. Во-первых, традиция церковного юродства.
Это еще Василий Великий делал: швырялся камнями в иконы, если он считал, что
это неправильные иконы, обличал священников и храмы, если он считал, что там
служат мамоне, а не Христу. Это первая высокая традиция церковного юродства. Вторая,
не менее высокая, традиция церковного диссидентства – обличение сотрудничества
власти с безбожным государством. Это традиция иосифлян, не поминающих,
катакомбников Глеба Якунина и т.д.
Марина Беликова,
Батайск:
А я думаю, что это
традиция дешевого пиара. Больше сказать нечего. Спасибо.
Ирина Карацуба:
Традиция чего?
Марина Беликова,
Батайск:
Дешевого пиара.
Ирина Карацуба:
Вы знаете, вчера в
Сахаровском центре была презентация сайта «PussyRiotlist». Его мы сделали. Я тут
с боку припека, я только одну диагностику написала, а делали, в основном, Петр
Халабаев с моей коллегой и подругой Еленой Волковой. Очень советую зайти. Там
весь список отрицательных высказываний, обличающих «PussyRiot», от всех наших государственных, церковных деятелей,
деятелей искусства, ля-ля, ля-ля, ля-ля, семьдесят пять человек. И там почти к
пятнадцати из этих семидесяти пяти написана диагностика, то есть, научный
анализ их высказывания. Почему, например, отец Андрей Кураев говорил одно, а
потом другое, почему Дима Билан, а почему Владимир Вигилянский, а Максим Галкин,
и все прочее. Почитайте. Это прекрасный культурологический анализ, в основном,
написанный Еленой Волковой, а также Олегом Морозовым и вашей покорной слугой.
Может быть, вы измените свою точку зрения, может быть, нет. Это очень долгий
разговор. «PussyRiot» следовало бы вообще
отдельную лекцию посвятить, но сейчас нет времени. Спасибо.
Руслан Попов, Дубна:
Вопрос тоже к «PussyRio» относится. Не считаете ли вы, что, быть может,
единственное, в чем перегнули палку наша власть и церковь, это в том, что
церковь публично призывала покарать этих девушек. Это не очень, может быть, увязывается
с традицией церковного всепрощения. Но здесь нужно понимать, что этот ход все
равно имел политические корни, почти наверняка.
Ирина Карацуба:
Что имело
политические корни?
Руслан Попов, Дубна:
Этот ход, эта акция.
Это была пародия на юродство, если уж об этом говорить. Она не носила цели
изобличения. Она носила цель, ну да, наверное, во многом, может быть, пиара.
Если бы власть это пропустила хоть один раз, человек разумен, а толпа безумна,
это производилось бы сейчас во всех церквях всей оппозицией, всеми мельчайшими
оппозиционными партиями, это был бы просто хаос. Это первое.
И
второе. На нас, да, конечно, в связи с этим ополчилась Европа, раскритиковали
США. Но закономерный вопрос: допустима ли была бы в Вашингтоне или еще где-то в
США в Кафедральном соборе аналогична акция с призывами прогнать Обаму? Не
политика ли это опять двойных стандартов, с точки зрения наших европейских и
заокеанских коллег?
Ирина Карацуба:
А что, вы всерьез
думаете, что если бы в Нью-Йоркском соборе вышли и спели молебен с просьбой
прогнать Обаму, их бы в тюрьму посадили? Вам до такой степени наше телевидение
мозги прополоскало?
Руслан Попов, Дубна:
Нет, я спрашиваю. Это
вопрос.
Ирина Карацуба:
А я тоже вам вопрос.
Вы действительно полагаете, что если в Нью-Йоркском евангелическом или
католическом или в любом другом храме спеть «Обама, уходи», или «Богородица, прогони
Обаму», вас посадят на два года в тюрьму? Вы что, серьезно?
Руслан Попов, Дубна:
Нет. Положим, не
посадят.
Ирина Карацуба:
Нет, вы так не
думаете, а зачем тогда вы этот вопрос задаете?
Руслан Попов, Дубна:
Это вопрос затем, что
их надо было наказать. Другой вопрос, как.
Ирина Карацуба:
А за что их
наказывать? Вы про господа нашего Иисуса Христа припоминаете? Когда он пришел в
Иерусалимский храм и начал опрокидывать столы торговцев, ведь, на самом деле,
это было то самое кощунство. Он прервал процесс, ради которого существовал этот
храм, бесконечного принесения бескровной жертвы. Да, когда он перевернул все
эти столы и рассыпал все эти деньги, невозможно стало покупать и продавать
птиц, чтобы принести их в жертву. Вы понимаете, что акция «PussyRiot» была переигрыванием акции Иисуса Христа? Вы это
понимаете, нет? Евангелие можно почитать.
Руслан Попов, Дубна:
То есть, вы
сравниваете «PussyRiot» уже с Христом?
Ирина Карацуба:
Да, конечно. Петр
Павленский очень хорошо про это сделал свою первую акцию с зашитым ртом у
Казанского собора. Я понимаю, то, что я говорю, может звучать шокирующе.
Давайте вы почитаете книжку человека, далеко не церковного, но прекрасного
исследователя Сергея Аркадьевича Иванова про историю юродства в Византии и на
Руси. Эта книга Сергея Аркадьевича Иванова есть в Интернете на нескольких
сайтах. Называется она «Блаженные похабы». Надо сказать, что юродивых в древние
времена именно так и называли, блаженные похабы. А то, что делали в церквях византийские
юродивые, вы меня извините, я даже не могу описывать вам с этой трибуны. Просто
не смогу и не хочу даже этого делать. Если они считали, что эти храмы служат не
Богу, а дьяволу, что в них творится не правда, а кривда, чтобы вытащить эту
кривду, показать, они совершали то, что они совершали: и испражнялись, и с
блудницами там Бог знает, что устраивали. Это традиции церковного юродства.
То
же самое сделали девочки. Более того, они заплатили за это двумя годами в
тюрьме. В тюрьме они себя вели, как политзаключенные. Сейчас они делают то же
самое. Усмехаться и кривиться можно, сколько угодно, но это означает, простите меня,
пожалуйста, только одно: что вы на это не способны, а они способны.
Марина Беликова,
Батайск:
То есть, вы считаете
нормальным то, что в музее МГУ на камеру они занимались …?
Ирина Карацуба:
Это совсем другое.
Про акцию в Зоологическом музее я знала, что рано или поздно этот вопрос будет.
Во время акции в Зоологическом музее, где, кстати говоря, были не «PussyRiot», это была другая группа, «Война», просто одна из девочек
принимала участие, вам показали то, что с вами делает наша власть каждый день.
Это именно так и называется. Вы, конечно, не хотите это признать, поэтому вы
это проводите по категории кощунства, осквернения, еще фигни какой-то, а на
самом деле это метафора того, что власть делает со страной.
Марина Кускова, МГУ:
Мне кажется, дело в
том, что большинство как раз-таки не против того, что они пытались нам показать
ситуацию, что у нас происходит в стране, как государство поступает с нами, либо
как ведет себя церковь по отношению к государству и государство по отношению к
церкви. Возмущение-то вызвало то, какими методами они показали. Они выбрали
очень кардинальные пути решения. Собственно, и государство тоже, дав им два
года заключения, приняло совершенно кардинальные меры. Здесь нельзя говорить,
что права либо одна, либо другая сторона.
Ирина Карацуба:
Это любимый принцип
современной интеллигенции. Он отражает (извините, сейчас я вам дам договорить,
просто очень коротко) только одно, нежелание интеллигенции встать с дивана и
что-то сделать. Это оправдание собственной пассивности и трусости. А, что она? И
с той, и с другой стороны сволочи, один я хороший на диване лежу.
Марина Кускова, МГУ:
Нет, не в этом дело.
Руслан Попов, Дубна:
Можно ответить
девушке? На самом деле, действия со стороны «PussyRiot» и группы «Война» провокационные, и они заостряют именно
внимание общественности. Грубо говоря, если бы девочки сделали это иным
способом, каким-то не таким шумным, не таким провокационным, это бы не
сработало, люди бы просто не увидели, не поняли. А так они передали вам месседж
по такому каналу, который вы воспримете, который вы просмотрите, и этот месседж
будет донесен тем или иным способом, не важно, какой канал. Это все
телекоммуникации, где можно отослать. Не важно, какой канал коммуникации,
главное, чтобы месседж был донесен, и он был донесен. И они за это пострадали,
вот и все. Спасибо.
Ирина Карацуба:
Обратите внимание,
что акция продолжается, и она будет продолжаться до тех пор, пока Богородица не
исполнит их молитву. Обратите внимание на тот чудовищный сеанс саморазоблачения
в церкви, который начался после 21-го февраля 2012-го года, на все эти часы, нано-пыли
и все то, что хлынуло. Просто, как скальпелем вскрыли нарыв, и откуда хлынул
гной. А эта, вот, сейчас голубая тема. Господи, когда она для кого была
секретом? Но в общественном пространстве, внутри церкви мы все были приучены
это видеть, и не видеть, вот как это все сейчас происходит. А это как раз
свидетельство (извините меня, я как верующий человек немножко скажу мистически)
божественной миссии этой акции. Я прошу прощения за мистицизм, которому, как
раз, нужно проводить какие-то морфологические границы, но для меня это является,
в том числе, и подтверждением. Акция продолжается. И смотрите, какие девчонки
молодцы. Кстати говоря, недавно я их увидела, вот как вас сейчас, у
Замоскворецкого суда. Господи, они такие маленькие! Толоконникова ниже меня, у
меня 1 метр 73, вот настолько. Алехина вообще где-то вот здесь, по пояс,
приблизительно. Такие малюсенькие, а столько силы несгибаемой. Давайте дальше.
Дмитрий Желонкин,
Санкт-Петербург:
Добрый вечер. Во-первых,
хотел бы сказать насчет инцидента с «PussyRiot».
Мне кажется, что, в принципе, это выступление, вообще их акцию можно назвать
политическим перфомансом. Сейчас модно проводить такие акции. Например, Фима
часто пользуется такими акциями. Здесь нужно больше фрейм-анализ какой-то
проводить, чтобы действительно понять месседж, который они хотели донести. Как
вы правильно сказали, это все метафора того, что, действительно, с нами делает
власть. То есть, надо понимать не в буквальном смысле, а больше в переносном.
В
связи с этим у меня есть к вам три вопроса, но они не относятся к акциям «PussyRiot». Дело в том, что моя тема курсовой в этом году очень
схожа, грубо говоря, с той тематикой, которую вы нам сегодня представили. Первый
вопрос, который бы я хотел вам бы задать. Сейчас, в наше время мы наблюдаем
такое очень странное явление как политизация религии. Соответственно, «политические
процессы в религии» – вроде бы, звучит как-то странно, ведь у нас моральная религия
и безнравственная политика. Как можно оценить такое сращение? И вообще,
какой-то ваш комментарий хотелось бы услышать по этому поводу.
Второй
вопрос. Или как, сначала все задать?
Ирина Карацуба:
Давайте все.
Дмитрий Желонкин,
Санкт-Петербург:
Хорошо. Вопрос,
который мне хотелось бы задать. Мы сейчас испытываем кризис национальной
идеологии. Соответственно, наша власть пытается активно пропагандировать христианские
или православные ценности. Может создаться впечатление, что христианство может
стать национальной идеологией. Может ли действительно православие стать сейчас
нашей национальной идеологией как стращающий, мобилизующий элемент всей нашей
русской нации?
И
третий вопрос, который меня интересует. Разные ли все-таки линии и стратегии поведения
сейчас у русской православной церкви и нашей власти? То есть я читал, например,
некоторые документы и статьи, где говориться о том, что, все-таки, линия того,
что пропагандирует церковь, какие цели она преследует, немножечко не сходится с
тем, чего хочет достичь власть. Иными словами, церковь это институт, который просто
со стороны как-то легитимирует принятие политических решений. Соответственно,
хотелось бы узнать, действительно ли схожи их стратегии, или они порознь?
Ирина Карацуба:
Все слова какие-то
бессмысленные. Обратите внимание, что у нас нет языка, на котором мы могли бы
об этом говорить, его еще предстоит создать. Ну, что такое политизация религии,
вы можете сами это объяснить? Понимаете, тут ведь, на самом деле, мы в одну
лоханку кидаем две прямо противоположные вещи. Давайте уж от кейсов и
персоналий танцевать. Одно дело это, например, Карел Войтыла, который возглавил
в свое время сопротивление коммунизму. Это один вариант политизации. А другой
вариант политизации это когда наш святейший Синод и вся РПЦ МП в полном составе
в 1949-м году поздравляют товарища Сталина с семидесятилетием и пишут ему
заздравные адреса в журнале московской патриархии. Откройте, почитайте. И
создают, как они писали, богословие коммунизма. Молодцы. Богословие КГБ и коммунизма
это другая политизация религии. Язык бессмысленный, другие понятия нужны.
Откажитесь вы от этого. Это язык, чтобы запудрить вам мозги и вас обмануть.
Давайте как-то по-другому это все называть.
Второй
вопрос, кризис национальной идеологии. Еще одна химера. Нафиг она вообще нужна,
национальная идеология? Учения Христа и Нагорной проповеди недостаточно? Десяти
заповедей недостаточно? У нас, вот, шестая статья Конституции, если кто помнит,
гласит, что Российское Федеративное государство существует для блага человека.
Этого мало? Какая (пропускаю некоторые слова) еще идеология нужна? Самое страшное,
что можно сделать с христианским православием, это превратить его в идеологию.
И это всегда с ним и делают. Об этом смог сказать Фёдор Михайлович Достоевский,
«Легенда о великом инквизиторе». Хорошо написана. Федору Михайловичу все его
безумства за эту «Легенду о великом инквизиторе», я считаю, можно простить. Все
его бредоумствования, все его «Пушкинские речи», «Дневники писателя», вот, все
бы я ему простила за эту «Легенду о великом инквизиторе». Очень по делу.
Стратегия
поведения. Да какие там стратегии? Бабло. Дай бабла – вот основная стратегия.
Поэтому влезть в школу. Чтобы получить бюджеты на попов, которые будут в школе
трындеть нам Закон Божий, притом, что у нас школа светская и, как бы, отделена
церковь от школы. Влезть в армию и тоже дать нам бабло на подготовку
священников. В храмы с каждым годом ходит все меньше и меньше людей, даже на
Рождество и на Пасху все меньше и меньше, поэтому, давай, мы будем всех детей оболванивать
с четвертого класса. Какие стратегии? Это же опять наступание на те же самые
грабли. У нас, вот, есть герб, в нем двуглавый орел, а вообще-то, там должны
быть двуглавые грабли, потому что мы все время на них наступаем. И то, что
сейчас происходит на Украине, если мы вспомним советско-финскую войну,
правительство в Териоках, если мы вспомним Гитлера и Судеты, аншлюс Австрии,
Красную Армию 17-го сентября 1939-го года, это опять те же самые грабли,
двуглавые грабли в коронах. Орлы же у нас в трех коронах. Должны быть двуглавые
грабли в трех коронах.
Любовь Акимова,
Санкт-Петербург:
Меня зовут Любовь. Я
хотела бы вам вот такой вопрос задать. Вы уже затронули в своей речи предмет введения
богословия в школе.
Ирина Карацуба:
Диалоги и богословие.
Любовь Акимова,
Санкт-Петербург:
Да. У нас в
Конституции написано, что «РФ светское государство».
Ирина Карацуба:
Запрет на любую
государственную идеологию у нас есть в Конституции, если кто помнит. На любую.
Любовь Акимова,
Санкт-Петербург:
И у меня
соответствующий вопрос. Считаете ли Вы, что введение уроков богословия или еще что-то
такое – это какой-то отход назад, не к прогрессу, а к регрессу.
Ирина Карацуба:
Конечно. Это, на мой
взгляд, клерикализация образования, находящаяся совершенно вне правового поля.
При этом закончится это все тем же, чем закончилось преподавание Закона Божьего
в обязательном порядке в России в XIX веке. Как известно,
Сергей Геннадьевич Нечаев, «Катехизис революционера», был учителем Закона
Божьего в гимназии. Да и Иосиф Виссарионович Сталин, как известно, учился в
семинарии. Много их оттуда вышло. Вот, к чему приводит такая насильственная
православизация.
Любовь Акимова,
Санкт-Петербург:
Все-таки,
государством управляют люди, наверное, не совсем уж глупые. Они, наверное,
должны как-то эти моменты понимать. Почему они это вводят? Чтобы сделать народ легко
управляемым?
Ирина Карацуба:
Понимаете, у нас
сейчас все делается по старым гэбэшным лекалам 1960-1970-х годов. Нынешнее
вторжение на Украину делают по этим же лекалам. А у них в голове сидит, что
должна быть одна-единственная правильная идеология. У власти чекисты, назовем
вещи своими именами. Я сама, кстати, дочь полковника КГБ. Это мне все до боли
знакомо. В голове сидит, что должно быть одно единственно правильное учение.
Учение Маркса, Энгельса, Ленина правильно, потому что оно верно. Значит, как
слиняло единственно правильное учение, значит, мы новое должны водрузить на его
место. Свято же место пусто не бывает, а как раз получается, что свято место
пусто. Святая пустота. И всякие там бесконечные пояса Богородицы и дары
Волхвов, вся эта туфта запрещена Конституцией. И клерикализация, и
государственная идеология запрещается Конституцией. Кто-нибудь в этой стране
еще помнит про Конституцию?
Александр Карамышев,
Рыбинск:
Во-первых, кратко
вернусь к эпизоду с Александром Вторым, к тому, что вы говорили по поводу
освобождения. Вот, допустим, ситуация из практики. Отвечаю на паре, и
преподаватель вслух колеблется, ставить мне четыре, или пять, говорит: «Что же
тебе поставить? » В это время моя одногрупница начинает кричать: «Поставьте ему
пять, он хорошо отвечал». То есть, это не моя инициатива, я об этом не прошу, но,
конечно же, я не протестую, и он в итоге ставит мне пять. Я так понял. Ну, так,
краткая ремарка.
Далее,
по поводу формирования православия культуры нашего народа и всего прочего.
Естественно, огромную роль играли священники, потому, что именно рядовые
священники, простые, сельские, по сути, были единственными, кто мог формировать
мировоззрение у людей. Они давали образование в церковно-приходских школах, они
через проповеди формировали у людей какие-то нравственные идеалы. И роль империи
была ниже, чем сейчас, потому что люди боялись не уголовного наказания, а
именно каких-то внутренних, моральных, запретов, боялись пойти против именно
Бога, можно сказать.
Далее,
вы захватывали часто только верхушку айсберга, всякую там церковную иерархию,
скажем, публичных людей, того же самого Меня или еще кто-то, кто либо выступал
на телевидении, либо писал, публиковался. А подавляющее большинство простых
священников, просто глубоко убежденных людей, никак не бюрократизированных вы,
как бы, опускаете в своих речах.
Еще
что хотел сказать? По поводу всяких, конечно же, пьяниц, прелюбодеев и прочего.
Естественно, в среде церкви, как и в любой другой структуре, есть продажные
полицейские, например, или предатели на войне в армии. Из этого же не следует,
что надо дискредитировать саму по себе армию как структуру, или полицию, или
государство из-за того, что там есть продажные чиновники, и решать, что оно не
нужно. Так тоже нельзя.
Далее
по поводу церковно-славянского языка. Я бегло на нем читаю, абсолютно так же,
как на простом русском. Там нет никаких непонятных слов, кроме каких-то анахронизмов,
которые, в принципе, не употребляются уже там. Скажем, скимен, какой-то древний
хищник, я не знаю, кто это такой. А так все понятно и легко читается.
По
поводу Юлианского календаря то же самое. Уже сейчас ясно, что он был более
правильно составлен, с точки зрения общеглобальных каких-то столетий, если брать,
он более правильный, чем Григорианский. Конечно, сейчас глупо пытаться перевести
весь мир на него, но то, что он, в принципе, вернее, чем Григорианский, это уже
сейчас очевидно даже по тому, как у нас сейчас смещается погода, что у нас зима
непонятно какая, и когда она приходит, и весна, и остальное.
По
поводу роли в истории. Допустим, брать 1612-й год. Церковь сыграла огромную
идеологическую объединяющую роль, когда страна была просто на грани краха, и
именно роль церкви тогда была особенно важна. Она формировала именно идеологию,
мировоззрение у людей, то есть, люди сами, добровольно понесли деньги на
получение. Это, опять же, все пошло от грамот Патриарха Гермогена, который
вообще был в заключении.
Ну,
и по поду «PussyRiot», опять же.
Естественно, формат не приемлет того, как они себя повели и поставили. Это все
можно было сказать как-то иначе. А если бы их не наказали, был бы создан
прецедент. Правильно сказал человек, что да, иначе все это началось бы повсюду,
как кресты пилили везде. Кто-то один спилил, умный, и потом пошли по всему миру
это делать. И у «PussyRiot»
это же была не первая акция, их же не сразу прикрыли вот так, на два года. Они
где-то на трамваях танцевали, на Лобном месте устроили какую-то клоунаду. Что
нам, пятьсот рублей штрафа, что ли, выписать? Это не мера, пятьсот рублей можно
за два часа заработать. Поэтому нужно было реально жесткое наказание, и оно
было. У меня все. Спасибо.
Ирина Карацуба:
Вы тянете руку,
потому что вы хотите возразить, или…
Илья Матвеев,
Санкт-Петербург:
Да, я хочу молодому
человеку ответить.
Ирина Карацуба:
Мне кажется, даже интересней,
если вы ответите на эту речь.
Илья Матвеев,
Санкт-Петербург:
С каких пор у нас в
обществе не плюрализм мнений? И почему это плохо, что будут по всей России
танцевать люди на амвоне, если есть социальная проблема, которую надо решать?
Почему люди не могут ее артикулировать, тем более, если она есть так массово? Они
же не из-за того это делают, чтобы стать трендом, модой? Вау, какие девочки
модные станцевали, мы тоже хотим танцевать! Нет, они поют, потому что есть
острая социальная проблема, и ее надо каким-то образом решать. «PussyRiot» сделали это первыми. Да, не посадили бы их, люди бы поняли,
что можно действовать такими методами и такими методами привлекать к себе
внимание. Это есть демократическое общество, это есть гражданское общество, когда
люди могут решать свои проблемы сами, путем самоорганизации. У нас, опять же, плюрализм
мнений, повторю. Люди могут думать о российской православной церкви, как угодно.
Не единственное мнение у нас имеется в стране, не только государственная
пропаганда, могут еще оппозиционные мнения высказываться, в том числе, и такие.
И, опять же, повторюсь: почему, если у нас есть проблема, ее таким образом не
решать? Что в этом плохого? Я не вижу. Все, спасибо.
Ирина Карацуба:
Извините, например, в
эфиопской христианской церкви, до халкидонской церкви, епископы танцуют вокруг
алтаря. У них так принято. Девушки были, как и положено в церкви, покрыты все,
с ног до головы. Даже на голове у них были балаклавы. Почему они не могут
обратиться с амвона, тем более что в это время не было службы? Они не нарушили
никакое церковное таинство. Ну, «PussyRiot»
это бесконечная тема.
А
по поводу вас я хотела бы вот что сказать. То, что вы говорили, это все
неправда. Это дикая идеализация того, что было на самом деле. Давайте вспомним,
что весь синодальный период тайна исповеди в русской православной церкви была
отменена, потому что по духовному регламенту священник, если он узнавал на
исповеди о преступлениях против государства или лично государя и не сообщал об
этом, подлежал такому же наказанию, как и тот, кто ему открывал эти тайны. То
есть, одно из основных таинств полетело кверху тормашками. Весь XIX
век русская православная церковь издавала катехизисы, где к заповеди «Не убий»
было такое примечание: «Сие не относится до государственных преступников, особ,
замышлявших против государя императора». То есть, одних убивать можно, других
нельзя. И это вклад церкви в нашу трагедию ХХ века.
Александр Карамышев,
Рыбинск:
Сказано в писании:
«Всякая власть от Бога». Поэтому естественно, что они выступали.
Ирина Карацуба:
Вранье. Это слова
апостола Павла, не Иисуса Христа, их нельзя трактовать так буквально, как вы их
трактуете. Гитлер тоже от Бога? И Сталин от Бога? Павел имеет в виду принцип
власти в противовес принципу анархии. Библию нужно читать с комментариями,
иначе вы дойдете вот до этого.
Александр Карамышев,
Рыбинск:
С чьими
комментариями, вашими?
Ирина Карацуба:
Я не написала
комментариев. Есть комментарии отца Александра Меня, есть комментарии Макария
Булгакова.
Александр Карамышев,
Рыбинск:
Ну, и что? А
Александр Мень истина в последней инстанции? Тоже нет. Тоже просто мнение.
Ирина Карацуба:
На тему этих слов
апостола Павла в библеистике написано, что он имел в виду.
Александр Карамышев,
Рыбинск:
Естественно.
Ирина Карацуба:
Он имел в виду не то,
что вы имеете в виду. Это доказано западной и современной библеистикой, нужно
как-то просвещаться немножко, прежде чем так трактовать Священное Писание. Нужно
как-то вообще быть немножко в теме.
Теперь
о том, что священники там всех грамоте учили. Ну, не смешите вы меня.
Церковно-приходские школы в России практически не действовали. На Стоглавом
Соборе 1551-го года было принято решение о создании сети церковно-приходских
школ, которое не было выполнено. И первая такая школа появилась только через
сто пятьдесят лет после Стоглавой славяно-греко-латинской академии. Не надо
было бы создавать земские школы по всей России во второй половине XIX
века, если бы церковь справлялась с задачами просвещения. Она с этим совершенно
не справлялась, иначе бы три четверти населения России к началу ХХ века не были
бы неграмотными или малограмотными. То, что вы говорите (простите меня,
Александр), это грубая идеализация, романтизация. Вы видите в прошлом то, что
хотите видеть. На здоровье, но это к действительности не имеет никакого
отношения. Давайте, все-таки, еще кто-то вопросы задаст.
Юлия Алиева,
Пятигорск:
Меня зовут Юля, я из
Пятигорска. Я, конечно, не очень компетентна в вопросах религии,
религиоведения, я не буду брать на себя смелость с вами спорить. Но я с Кавказа,
я могу сама видеть, что там у нас много культур, много религий. И для меня
очень заметна разница между мусульманами, которых воспитывают с детства в
религии, и христианами, у которых молодежь уже в большинстве своем не
религиозна. И просто на практике видно, что у мусульман сохранены многие
ценности, которые мы уже теряем. Может быть, сохранение традиций это не всегда
плохо?
Ирина Карацуба:
Я с вами согласна,
что традиция может быть очень большой стабилизирующей, укрепляющей и даже ведущей
в будущее силой, если эта традиция подразумевает и элемент обновления в себе,
так бывает. Но, к сожалению, те традиции, про которые я говорила, о другом нам
говорят. Можно попробовать развести это на уровне терминов и говорить, скажем,
о традиционализме и о традициях. Но это, мне кажется, игра словами. Просто есть
традиции хорошие и плохие, полезные и вредные. А традиция безоговорочного
подчинения, традиция покорности насилию, воспитанная православной церковью,
одна из источников нашей драмы ХХ века.
Кстати
говоря, вот, украинская православная церковь. Казалось бы, братская,
родственная, долгое время управлялись из одного центра, а как-то у них
по-другому получается там с церковью, чем у нас.
Александра Лихашкина,
Волгоград:
Я изучаю ценности,
очень интересуюсь этим вопросом. Скорее всего, на мой взгляд, у нас в России
была всегда какая-то идеология, которая пропагандировала ценности, которые
государство хотело официально донести до народа. Ну, сначала, понятно, было
христианство, до революции, ценности христианской идеологии. Потом Советский
Союз, религию христианства зачеркнули. Но потом, когда принимали Кодекс
строителя коммунизма, все христианские заповеди повторились.
Ирина Карацуба:
Ой, прямо все? И «не
убий» там было?
Александра Лихашкина,
Волгоград:
Ну, не то, чтобы все,
но…
Ирина Карацуба:
И это имя твое,
Господи, всуе было в Кодексе строителя коммунизма. Это вы повторяете клише
нашей пропаганды, идиотское и совершенно фальшивое.
Александра Лихашкина,
Волгоград:
Но они были
трансформированы.
Ирина Карацуба:
Понятно, что надо
судить не только по тем ценностям, которые были провозглашены, но и тем,
которые на самом деле осуществляются. На словах-то можно сказать все, что
угодно. Обещать – не значит жениться.
Александра Лихашкина,
Волгоград:
Ну, понятно.
Ирина Карацуба:
Я вот оканчивала
Московский университет в 1982-м году и не пришла на выдачу диплома, потому что
я их всех видеть не могла. Потому что, скажем, на моем курсе и вообще в этой
среде единственный был принцип – успех любой ценой. А в моральном Кодексе
строителя коммунизма совсем другое было написано.
Александра Лихашкина, Волгоград:
Нет, я не отрицаю,
что, возможно, в жизни все было по-другому, но все же сходство есть. Многие
люди это отмечают. На мой взгляд (не знаю, может быть, он неправильный, но это
мой взгляд), это какой-то, что ли, возврат. Такой вопрос к вам. Возможно ли, на
ваш взгляд, в будущем у нас тоже какое-то такое вспоминание, что ли, этих же
заповедей, но под каким-то новым обличием? Не христианским уже, не советским, а
каким-то новым. Возможно такое?
Ирина Карацуба:
Может ли религия
стать основой для светской этики? Конечно. А почему нет? Но только мы тогда
должны иметь дело с моралью и этикой, и с действующей системой
законодательства, которые защищают этот принцип. Преследования «PussyRiot» к законам, даже к нашим законам, не имеют никакого
отношения. Ни по каким нашим законам это не могло быть квалифицировано как
уголовно-наказуемое деяние. Административное – да. Это я к тому, что все может
быть, только если мы будем следовать этим принципам. Тут нет непроходимой грани
между церковным и светским, отнюдь. Как раз десять заповедей и главнейшая
одиннадцатая, которая была сформулирована Христом: «Милости прошу, а не жертвы»,
что любовь превыше всего, чем она противоречит светскому законодательству? Это только
у нас патриарх может кукарекать уже пятнадцать лет подряд про то, что «либеральная
западная цивилизация вот-вот падет, а страна моя родная который год все
расцветает и расцветает, все никак не расцветет». Это частушка про советскую
власть. А на самом деле, из десяти заповедей пять или шесть это все постулаты
западного либерализма, так, между нами. Давайте последний вопрос отдам вам,
потому что вы давно тянете руку.
Антон Завирохин,
Волгоград:
Добрый вечер. У меня
два вопроса. Первый вопрос. Как вы оцениваете перспективы влияния русской
православной церкви на формирование российского законодательства? Есть ли, по
вашему мнению, такое явление как церковное лобби, и возможно ли, что наша
церковь со временем будет все активнее и активнее вмешиваться в
законотворческий процесс? Это первое.
И
второй вопрос. Насколько на данный момент важна роль русской православной
церкви как противовес, антипод радикальным, агрессивным и нежелательным
религиозным учениям типа радикального ислама, секты Муна, например, и т.п.?
Ирина Карацуба:
Понятно. Церковь уже
активно вмешивается в законодательство, и ведет это, в основном, к креликализации
законодательства и законодательному регрессу. Принятие закона об оскорблении
чувств верующих – наглядное тому подтверждение. Я не думаю, что церкви удастся
здесь добиться чего-то еще более существенного, потому что тут встает та же
самая проблема, что была у Алексея с Никоном и у Петра, скажем, с Андрианом.
Верховная власть, чекистская, в особенности, все-таки должна показать, кто в
доме хозяин. Но до тех пор, пока церковное законотворчество будет помогать этой
власти выстраивать тоталитарную систему, она будет пользоваться услугами
церковного законодательства.
Опять
же, вот этот язык: «агрессивное течение», «секта». Никто не знает, что такое
секта, никто не знает, что такое тоталитарная секта. Вы, таким образом, просто
зачеркиваете, например, все то, что в религиоведении называется НРД, новые
религиозные движения, ко многим из которых, к кришнаитам, например, я лично
отношусь с большим уважением. И можно много исторических примеров привести. Они
больше полезного делают, чем РПЦ, МП-то те же самые кришнаиты.
Мун
– это, конечно, другая история. Я, кстати, все время как переводчица работала с
мунитами. Это, конечно, что-то с чем-то. Но это все-таки религиозное
меньшинство. Если они законов не нарушают. Когда сам Мун нарушил закон, он в
Америке на два года сел, но потом выпустили. Сейчас муниты более осторожны с
проблемой налогов.
Антон Завирохин,
Волгоград:
Я просто хочу сделать
уточнение. Я, по крайней мере, находил информацию о том, что сразу после 1991-го
года в России появилось очень большое количество разнообразных сект.
Ирина Карацуба:
Разных религиозных
течений и движений, я бы сказала.
Антон Завирохин,
Волгоград:
Да, разнообразных новых
религиозных течений. Кто-то считал их опасными.
Ирина Карацуба:
Что тут плохого?
Антон Завирохин,
Волгоград:
И выставлялась
российская православная церковь как их противоположность, в позитивном ключе.
То есть, считалось, что РПЦ принесет больше пользы для нашего общества, нежели
вот эти новые течения. Насколько велика, с вашей точки зрения, перспектива
монополизации русской православной церковью всей духовной жизни, насколько она,
по-вашему, агрессивна?
Ирина Карацуба:
Так это уже не
перспектива, это реальность. Потому что у нас работает чудовищный концепт,
придуманный спичрайтерами Алексия Второго, в частности, игуменом Иннокентием
Павловым (сейчас он за это горько кается) о канонических религиях. О том, что у
нас есть четыре традиционные канонические территории, извините, и традиционные
религии. Каноническая территория – вообще неграмотный с канонической точки
зрения концепт. Традиционная религия – это что такое? Это православие,
мусульманство, буддизм и иудаизм. И протестантизм, и католицизм, и многое
другое сюда совершенно не влезает, и абсолютно не влезают никакие новые
религиозные движения. Это все инструмент духовно-государственной диктатуры и
инструмент установления собственной монополии. Никому еще монополия на пользу
не шла и РПЦ МП тоже не пойдет.
Извините
меня, пожалуйста, я должна исчезать, потому что в девять у меня начинается
другое мероприятие. Спасибо вам всем.