«Конец истории» по-русски
Для каждого
история заканчивается по-своему. У Фрэнсиса Фукуямы
в 1989 году — свой «конец истории» (победа либеральной идеи над коммунистической)*,
у Владимира Путина в 2014 году — свой. Президент России во
внеплановом порядке в уходящем году достроил систему, полностью
соответствующую взглядам на мир его самого и товарищей из Совета
безопасности и ФСБ.
Проблема
только в одном: закончились ресурсы. Прежде всего институциональные
и политические — нет других способов управлять, кроме президентской
воли и окрика. На новый фетиш — суверенитет РФ — никто не
покушается, даже активы корпорации «Россия» никому не нужны: глава Госимущества
Ольга Дергунова признала, что объекты государственной собственности
непривлекательны для приватизации. Вставшая с колен Россия не
продается, но самое главное — ее никто не покупает. В том числе
и потому, что есть риск заплатить дважды — как случилось с «Башнефтью».
Покупать будешь — по экономике и если и не
по правилам, то по понятиям, а отнимать будут —
по политике и без правил.
Ловушка
для Путина
Путин,
будучи главой государства, де-факто разрушил институт президентства. Он а)
деформализовал правила, б) превратил их в изменяемые по собственному
усмотрению и тем самым создал в) непредсказуемую и неопределенную
среду. Это, по сути, деградация институтов, потому что, по Дугласу
Норту**, «главная роль, которую институты играют в обществе, заключается
в уменьшении неопределенности путем установления устойчивой (хотя
и не обязательно эффективной) структуры взаимодействия между людьми».
Ключевые
решения последних лет принимаются одним лицом: Крым (и та цена, которая за
него уже заплачена экономикой, в том числе) и война на востоке
Украины — ярчайшие тому примеры. С нарушением Основного закона не
спорит никто, включая Конституционный суд, который призван его охранять.
В результате право превращается в конгломерат мертвых норм — из них
выхолащивается смысл, их применение адаптируется к воле одного лица.
В такой модели оправдать можно все — от обращения
в госсобственность частной собственности до присоединения территории
другой страны.
Принимаемые
законы выступают против права — буква подавляет дух. На выходе мы
имеем законодательство, которое, по сути, противоправно — оно отдает
правоприменение на откуп чиновникам (как, например, в регулировании
деятельности «иностранных агентов») и, значит, крошит то немногое, что осталось
от институтов, до состояния строительной пыли.
Деинституционализация,
впрочем, ловушка и для самого Путина — потому что разрушен
и механизм легитимной передачи власти. В случае ухода Владимира
Владимировича президентская власть оказывается как бы ничьей. И тогда
начинает действовать норма римского частного права (столь хорошо знакомого
премьер-министру Дмитрию Медведеву) — res nullius cedit primo occupanti:
ничья вещь, в данном случае — власть, принадлежит тому, кто ее первым
захватил.
Предел
эффективности
Осыпающаяся
экономика требует либерализации, но это невозможно по политическим
и идеологическим причинам — мы должны быть суверенны, а значит,
у нас главное — госинвестиции и госпотребление. Режиму нужны
деньги, но он предпочитает реквизировать пенсионные накопления и облагает
малый бизнес дополнительными сборами, а не сокращает расходы на свои
спецслужбы, критически важные для защиты осажденной крепости
от крамолы и беспорядков. Стране необходимо развитие экономики
и создание новых рабочих мест, а вместо импортодополнения, весьма перспективного
с точки зрения международного разделения труда, власть настаивает
на импортозамещении, на которое нет сил. Народ пытается выжить за
счет конвертации рублей в доллары и евро, а представители власти
вслух рассуждают о запрете хождения иностранной валюты, о введении
уголовной ответственности за валютные спекуляции, о необходимости
возвращения процедуры продажи экспортерами валютной выручки. Люди
заинтересованы в низких потребительских ценах, а контрсанкции
и государственные расходы усиливают инфляцию и сужают ассортимент
товаров. Бизнесу нужны заемные деньги, а конфронтацией с Западом
государство лишает его источников ресурсов, которые все последние годы были
на Западе. Стране нужны производительные расходы на человеческий
капитал (образование, здравоохранение, науку), стимулирующие рост,
а власть тратит деньги налогоплательщиков на силовиков
и госаппарат. Такие госрасходы не стимулируют, а блокируют
экономический рост.
Вместо
рациональной (хотя бы) политики предлагается меню из закручивания гаек и экстравагантных
глупостей, любая из которых может стать законом.
И —
полная аберрация сознания ближнего круга первого лица и его пиар-обслуги.
Провалы считаются успехами — например, пенсионная реформа. Политика
образца XIX века — территориальная экспансия — объявляется
ультрасовременной. Кризис, глубина и продолжительность которого скоро
оставит позади фиаско-1998, считается развитием. Контрреформы, или просто
попытки сэкономить деньги на человеческом капитале, называются
реформами — например, «реформа» здравоохранения.
Риски
политической самоизоляции — для экономики прежде всего —
очевидно, не просчитали и такого обвала не ожидали. Но и отрезвления
пока не видно. Теперь власти станут с удвоенной энергией покупать
лояльность «своего» электората и будут давить «не свой» электорат —
добивать НКО, пресекать любую уличную активность и ставить барьеры
на пути гражданских проектов.
Чем
деинституционализация может закончиться для такой огромной страны, как
Россия, — это мы и будем наблюдать в ближайшие годы. В 2015-м —
в том числе. И какой будет «конец истории» для страны —
тоже.
Источник: The New Times