Мягкие вооруженные силы.
Андрей Колесников о том, как искусство настойчиво пытаются превратить в политику
Последними
словами умиравшего Андрея Синявского, по свидетельству его друга Игоря
Голомштока, были: «Идите все…» Что логично в устах человека, которого травили
всю дорогу на родине, потом посадили, а затем начали травить и в эмиграции за
стилистические разногласия с Солженицыным и прочими авторитетами. Это вам не
Гете, потребовавший перед кончиной «больше света»…
Синявский
был автором предисловия к знаменитому «синему» тому стихотворений Бориса
Пастернака, вышедшему в Большой серии «Библиотеки поэта» в 1965 году. По
счастью, до ареста Андрея Донатовича, иначе бы этот том не увидел свет. И
умеренно травимый даже после смерти Пастернак попал бы под нож вместе с его
почитателем-литературоведом.
Нынче Борис
Леонидович Пастернак снова провинился перед властью: в его, в общем, счастливую
постсоветскую судьбу вторглись бойцы слабовидимого фронта.
ЦРУ нашло
время и место, чтобы сообщить о том, что изданиям и переизданиям «Доктора
Живаго» способствовала американская спецслужба.
С одной
стороны, ну и что? А с другой стороны, каков контекст сегодняшнего дня — кругом
«иностранные агенты». «Левиафан» Андрея Звягинцева, по словам министра Мединского,
на деньги налогоплательщиков оплевывает святое, главную скрепу — смычку власти,
собственности и церкви.
Простой
отечественный обыватель, который ментально уже вернулся в состояние рядового
гражданина Страны Советов, решит, что Пастернак был агентом ЦРУ, похожим на
нынешних «грантоедов». Пропагандистская же элита просто по-человечески
простодушно порадовалась новости. Как заметил глава комитета Думы Алексей
Пушков, «это не принижает автора, но убивает все иллюзии».
Какие
иллюзии? Пастернак что, отрабатывал госдеповские печеньки? А «холодная война» в
конце 1950-х — это новость? А советские идеологические, разведывательные,
работающие на зарубежную аудиторию информационные инстанции, включая Комитет
защиты мира, АПН и проч., действовали иначе, нежели ЦРУ и прочие МИ-5, 6 и
т.д.?
Судя по
литературному и эпистолярному наследию Бориса Леонидовича, многочисленным
воспоминаниям о нем, поэт не злоупотреблял обсценной лексикой, но тут бы точно
повторил предсмертные слова Синявского.
Причем по
всем возможным адресам: и советской власти, и нынешнему «истеблишменту», и ЦРУ.
Во всяком случае, Пастернак не просил тамошнюю разведку использовать себя в
идеолого-пропагандистских целях.
Да,
разумеется, творчеству Пастернака придавалось политическое значение, одна
переписка ответственных лиц по поводу «Доктора Живаго», в том числе и
посмертная — с исправлением всяких там идеологических ошибок, — составила том
(«А за мною шум погони…» Борис Пастернак и власть. Документы 1956–1972, М.,
2001).
Но
политизация эстетического — это все-таки проблемы идеократий и автократий. И
тех, кто им противостоял, включая западные спецслужбы и подведомственное
компетентным органам население. Собственно художникам эта проблема навязана.
…В середине
1980-х легендарный профессор истории правовых и политических учений на юрфаке
МГУ Олег Эрнестович Лейст (человек, мягко говоря, не теплый и известный своей
способностью целым студенческим группам ставить двойки), пролистывая на
экзамене мои конспекты его лекций, обнаружил невырванный лист с переписанным
откуда-то стихотворением «Нобелевская премия», да еще в полной версии, с двумя
строфами об Ольге Ивинской («Что же сделал я за пакость, / Я убийца и злодей? /
Я весь мир заставил плакать / Над красой земли моей»).
Отчетливо
помню, как у меня все похолодело: это уже не два балла, а та самая политическая
ошибка, которую обнаружил один из самых неприязненных преподавателей, да еще
ветеран войны.
«Чего только
тут у него нету, — пробурчал себе под нос профессор. — И рожи какие-то
нарисованы, и Пастернак…» И поставил четверку, вернув тетрадь с конспектами.
Понятно, что
это был акт политической солидарности. И сниженная оценка за неосторожность. Но
и эстетический жест: между нами, дорогой студент, нет тех самых «стилистических
разногласий».
Посмертная
политизация в наше время — это уже, конечно, не записка отдела культуры ЦК «об
апологетике творчества Б.Л. Пастернака на поэтическом вечере в ЦДЛ, посвященном
50-летию Октября», это использование имени поэта в доказательстве простого, как
установка на летучке кремлевских политтехнологов, тезиса:
все на свете
на кого-то работает и на чью-то мельницу льет воду; нет ничего чисто
эстетического, есть только политическое, используемое в информационной войне.
На сайте
ЦРУ, где висят эти 99 рассекреченных бумаг, в предуведомлении к публикации
радостно говорится: «…документы из этой коллекции показывают, сколь эффективно
«мягкая сила» может влиять на события и служить двигателем внешней политики».
У Пастернака
на этот спорный тезис, снова почти исключающий эстетическое в предпочтении
политического, есть ответ — стихотворение «После грозы», написанное почти тогда
же, что и «Нобелевская премия», и по поводу тех же событий вокруг нее:
«Не
потрясенья и перевороты / Для новой жизни очищают путь, / А откровенья, бури и
щедроты / Души воспламененной чьей-нибудь».
О механике
этой самой «мягкой силы» с «той» стороны написан первоклассный роман — русский
перевод «Сластены» Иэна Макьюэна издан как раз в прошлом году, как будто
специально к сеансу саморазоблачения ЦРУ.
Только там
речь идет об английских спецслужбах и агентессе, которой поручено сделать
оружием «мягкой силы» подающего большие надежды молодого английского писателя.
Но и книга Макьюэна не детектив о провале операции разведки, а роман о том, как
литература меняется местами с жизнью, и наоборот.
Эта самая
жизнь подбрасывает множество родственных сюжетов: исламисты убивают
карикатуристов Charlie Hebdo, тем временем Салман Рушди долгие годы скрывается
от возмездия мусульманских фундаменталистов и пишет об этом книгу «Джозеф
Антон», русский Левиафан обрушивается на «Левиафана» за то, что в кино он
показан не с лучшей стороны…
Но и это
лишь вариации на вечную тему, о которой писал в одном из своих эссе Милан
Кундера: «Теократия обвиняет Новое время и в качестве мишени выбирает самое
убедительное ее создание — роман».
О ком же
это? «Теологи из Сорбонны, идеологическая полиция XVI века, которые разожгли
столько костров, сделали жизнь Рабле достаточно нелегкой, заставив его убегать
и скрываться».
Так «мягкая
сила», настаивая на своей правоте, неизбежно переходит в силу жесткую или в
прямую репрессию.
Получается,
политика побеждает искусство?
Едва ли. И
последние слова Андрея Донатовича Синявского я бы рассматривал именно с
эстетической точки зрения. Это он о тех самых стилистических разногласиях
говорил. И не только с советской властью.
http://www.gazeta.ru/comments/column/kolesnikov/6380909.shtml
Источник: ГАЗЕТА.РУ