Как писатель Бразийяк к Гитлеру на партайтаг ездил и что из этого вышло
6 февраля 1945 г. в парижском форте Монруж был расстрелян 35-летний писатель и журналист Робер Бразийяк, обвиненный в «сотрудничестве с врагом» в годы нацистской оккупации Франции. Петиция 63 ведущих интеллектуалов страны к главе Временного правительства Шарлю де Голлю просила сохранить жизнь даровитому литератору, однако трибуну коллаборации казни было не избежать. Талант Бразийяка сомнений не вызывает, но вокруг его политических взглядов копья ломаются до сих пор. Его прогерманскую позицию в годы оккупации – точнее, с весны 1941 г., когда лейтенант Бразийяк вернулся в Париж из немецкого плена, – возводят к поездке на партайтаг (съезд НСДАП) в сентябре 1937 г. Так ли это? Что он там увидел? И как это описал?
До политического кризиса 6 февраля 1934 г. интересы Бразийяка были сосредоточены на литературе и театре. В возрасте 21 года он начал печататься в «L’Action Française» – ежедневном «центральном органе» одноименного монархического движения и самой читаемой интеллектуальной газете Франции – и через год стал ее ведущим критиком. Одновременно его фамилия появилась в журнале «La Revue universelle», дочернем предприятии «L’Action Française», который редактировали Жак Бенвиль и Анри Массис, а вскоре он вошел в команду еженедельной газеты «Je suis partout», которую сам назвал «духовным чадом “L’Action Française”» (RBC, X, 515).
«Я не всю свою жизнь был другом Германии, – писал Бразийяк 6 ноября 1944 г. в тюремной камере, ожидая суда. – Ничто в ней не могло привлекать меня, моррасианца, а значит традиционно воспитанного в недоверии к ее народу, не знавшего ни его языка, ни литературы, не сведущего ни в его истории, ни в искусстве. <…> Простое любопытство к предвоенной Германии, к ее возрождению и мифам, к поэзии национал-социализма с ее гигантскими празднествами и вагнеровским романтизмом» (RBC, V, 596-597). Действительно, воспитанника главных германофобов Франции Шарля Морраса, Леона Доде и Жака Бенвиля (1) трудно было заподозрить в малейших симпатиях к «бошам».
«L’Action Française» и «Je suis partout» принадлежали к числу немногих французских газет, которые регулярно предупреждали о приходе нацистов к власти в Германии и их опасности для Франции, в то время как «большая пресса» отвергала такую возможность. Бразийяк позже назвал «приход 107 гитлеровских депутатов в Рейхстаг» в 1932 г. «одним из первых тревожных сигналов судьбы, который мы ясно услышали и всю важность которого поняли. <…> Мы не игнорировали его (Гитлера – В.М.). Мы были не из тех, кто верил, что он никогда не придет к власти» (RBC, VI, 74, 135). «Это событие не удивило меня, – вспоминал герой романа Бразийяка «Семь цветов» (1939), в котором угадываются черты автора. – Зигфрид (немецкий друг героя – В.М.) предсказывал мне его, да и, по правде говоря, после войны многие французы моего возраста (и автор, и его герой родились в 1909 г. – В.М.) ждали этого. Нас много обманывали, но некоторые всё ясно видели с самого начала» (BRC, II, 417).
В 1933 г. Бразийяк с тревогой слушал по радио, как фюрер «орет почти каждый вечер, и все германские станции транслируют это» (из частного письма) (2). «Казалось, невозможно кричать громче, но ему каждый раз удавалось кричать громче», – писал он позже (RBC, VI, 135). Рецензируя в декабре 1934 г. книгу Анри Массиса «Споры», включавшую статьи о сочинениях Фридриха Зибурга, Эрнста-Роберта Курциуса и Освальда Шпенглера, Бразийяк отметил у всех трех немецких авторов «древнее германское язычество, которое не смог победить Карл Великий, а до него – легионы Вара». Что же «соединяет Вальпургиевы ночи Гитлера с весенними праздниками в честь древних земных божеств»? «“Уверенность сомнамбулы”, твердость во взгляде и походке, которые Шпенглер считает чертами великого государственного мужа, одержимость силой без разума, точнее, по ту сторону разума, как она уже находится по ту сторону добра и зла. Всё это мы находим описанным у философов раньше, чем оно воплотилось в Гитлере. Эта опасная музыка предназначена другим народам, которых мы никогда не поймем» (RBC, XI, 487).
В 1935 г. смертельно больной Бенвиль, главный международный аналитик «L’Action Française», поручил Бразийяку и его другу Жаку Талаграну, известному в литературе под псевдонимом Тьерри Монье, написать для него книгу «Диктаторы», которая вышла в начале ноября 1935 г., за три месяца до смерти титульного автора. В главе о Гитлере, написанной Бразийяком в критическом, но корректном тоне, Бенвиль заменил лишь «два слова» (3) – жаль, мы не знаем, какие именно, – так что ее можно считать выражением точки зрения обоих. Изложив суть «евангелия расизма», как они назвали «Майн кампф», авторы оценили его как «очень скудное и примитивное», «нескладные рассуждения, нелепые утверждения, бредовые измышления», хотя признали политические успехи «самого грозного из противников Франции», который «показал себя куда более ловким, чем о нем склонны были думать» (4). Зато в частном письме, относящемся ко времени работы над «Диктаторами», Бразийяк отвел душу. «Эту книгу надо прочитать, поскольку в ней есть очень интересные вещи с точки зрения внешней политики. Но основная часть – рассказ о том, как маленький Гитлер открыл для себя правду расизма. <…> Я редко читал более плоскую и прискорбную чушь. Величественное нагромождение глупостей, исключительно скучных и ужасно примитивных. <…> Когда “Майн кампф” выдают за умную книгу, за анти-Маркса, за нечто стоящее – это уж слишком. На самом деле это шедевр возбужденного кретинизма» (5).
На второй неделе сентября 1937 г. Бразийяк с друзьями, набрав заказов от парижских газет и журналов, съездил на нюрнбергский партайтаг, поскольку «в Германии многое стоит посмотреть, если хочешь понять наше время» (RBC, VI, 257). Блиц-визиту он посвятил очерк «Сто часов у Гитлера», опубликованный в «La Revue universelle» уже 1 октября. Далее начинаются превращения текста, составляющие стержень нашей истории.
Впечатления и суждения Бразийяка о Третьем Рейхе обычно цитируют по его книге «Наше предвоенное», появившейся в марте 1941 г. (6), но надо учитывать следующие факты. Во-первых, она писалась с сентября 1939 г. и готовилась к печати в мае 1940 г., когда Бразийяк был в действующей армии, но вышла в свет при радикально изменившихся обстоятельствах. Автор, с лета 1940 г. находившийся в плену, к началу 1941 г. решил продолжать литературную деятельность «под немцами» и потому внес исправления в текст, смягчив иронию и критику в их адрес. Во-вторых, при подготовке «Нашего предвоенного» к прохождению цензуры в оккупированном Париже Бразийяк разрешил своему зятю Морису Бардешу, ближайшему другу и соавтору по нескольким книгам, сделать необходимые купюры. Вот лишь несколько характерных примеров: «Убийство нацистами канцлера Австрии, героического Дольфуса» (RBC, VI, 162); «В Лувене мы видели стену, у которой немцы (в Первую мировую войну – В.М.) методично расстреливали маленьких детей» (RBC, VI, 233); «В городке Бамберг речи Гитлера передавались через громкоговорители в общественных местах. Я не видел никого, абсолютного никого, кто остановился бы их послушать» (RBC, VI, 268). Из книги также были изъяты пассажи о «германской анархии» и о недостатках организации в Третьем Рейхе (RBC, VI, 221, 268-270).
Готовя в начале 1960-х годов собрание сочинений шурина, Бардеш описал историю книги (RBC, VI, 7-11), восстановил все неавторские купюры в основном тексте, который следует считать единственно достоверным (RBC, VI, 12-341), и привел исключенные автором фрагменты (RBC, VI, 609-615). «Взору читателя, – подчеркнул он, – впервые предстает тот текст “Нашего предвоенного”, который Бразийяк подписал в печать в мае 1940 г. Восстановление [текста] оживляет в некоторых главах книги немаловажные нюансы мысли. В нескольких местах Бразийяк предстает бóльшим моррасианцем, чем принято считать, и заметно сохраняет живое недоверие к германскому национализму, который неоднократно называет “агрессивным” и “хищным”. Уточнение его точки зрения, доселе искаженной купюрами, которые сегодня представляются мне порой особенно малодушными, позволяет лучше понять отношение Бразийяка к коллаборации. Несомненно, что он не считал гитлеризм “новым порядком”, но видел в нем лишь пример национального возрождения, которым Франция должна вдохновиться» (RBC, VI, 8-9).
Так что же увидел Бразийяк на партайтаге 1937-го года? Отдав должное внешним эффектам («Не думаю, что за всю жизнь видел более великолепное зрелище») и приняв увиденное всерьез («Всё основано на доктрине. Поскольку эти церемонии и песни что-то значат, мы должны обратить на них внимание – и быть бдительными»), он беспокоился прежде всего о происходящем на родине. «Это о Франции мы думали. В Германии много отличного от того, что нам нужно, много такого, что мы имеем право не любить. Но неужели мы должны поверить, что отныне великие чувства неведомы Франции, что их нельзя снова привить французской молодежи, что мы не можем пережить их на свой лад? И каждый раз мы с жалостью думали о том, что демократия сделала с Францией» (RBC, VI, 267). Не очарование, но информация к размышлению. Не предмет для подражания, но возможный урок!
Писатель оказался в числе сотни иностранных гостей, приглашенных на чаепитие с Гитлером. Он увидел «маленького человека, меньше, чем тот кажется на киноэкране» (в издании 1941 г. этих слов нет), с «усталым лицом, более старым, чем принято думать» (в издании 1941 г. «более грустным»), «отсутствующим взглядом», «почти детской улыбкой, которая видна лишь вблизи» и «глазами из иного мира, которые только и значимы на этом лице» – глазами, «в которых мы угадываем молнии, трудности момента, возможную войну, экономический кризис, религиозный кризис и все заботы ответственного вождя» (RBC, VI, 271). Бразийяк отметил намного бóльшее спокойствие «фюрера в сравнении с речами 1933 г., когда тот «ор[ал] почти каждый вечер, и все германские станции транслир[овали] это».
«Я не знаю, какой была Германия раньше, – суммировал Бразийяк в 1937 г. – Сегодня это таинственная страна, более далекая от нас, чем Индия или Китай» (RBC, VI, 273). «Не знаю, верно ли то, что Тридцатилетняя война, как меня убеждали, отрезала Германию от европейской цивилизации, – продолжал он в первой публикации, намекая на Морраса, – но я уверен, что Гитлер строит цивилизацию, которая в силу некоторых аспектов своего партикуляризма еще больше отдаляется от этой общности. <…> Итальянский фашизм понятен, понятно, чтó в нем может оказаться вечным даже после падения режима. Перед германским национал-социализмом остаешься преисполненным сомнения и беспокойства. Я говорю не только о борьбе с церковью, которая остается не более чем одной из проблем. Но перед созиданием нового человека задаешься вопросом: допустимо ли это? Не превышает ли такая попытка возможности нации? Не окажется ли завтра гитлеризм всего лишь гигантской достопримечательностью прошлого? Не чрезмерно ли это всё?» (RBC, VI, 614-615). В издании 1941 г. всех этих слов тоже нет.
Через год Бразийяк вмонтировал фрагменты очерка – в первоначальном, «непричесанном» варианте, где лицо Гитлера названо «невыразительным», – в роман «Семь цветов». Семь его частей написаны в разных жанрах: повесть, письма, дневник, размышления, диалог (пьеса), документы, монолог – как они обозначены в заглавиях. Действие здесь перенесено в сентябрь 1936 г., а очерк стал частью дневника главного героя Патриса Бланшона (RBC, II, 425-431, 434-437), которого автор наделил своими мыслями, но не биографией: пять лет в Иностранном легионе и три года в Германии – это точно не Робер Бразийяк!
Истинное отношение «предвоенного» Бразийяка к Германии и нацизму видно и из других его статей. Когда популярный прозаик Альфонс де Шатобриан, ставший германофилом под воздействием своего друга Ромена Роллана, увидел в Третьем Рейхе возрождение высших духовных и религиозных ценностей, забытых во Франции, и мощный заслон на пути большевистской экспансии в Европу и посвятил увиденному восторженную книгу «Сноп сил» (1937), Бразийяк откликнулся язвительной рецензией в «L’Action Française»: «Лично я огорчен, и прямо скажу об этом в самом начале, зрелищем, когда честный человек вроде Шатобриана настолько рабски поддается худшим из своих демонов. И в силу этого рассматривает столь серьезную и жизненно важную проблему, как отношения между Францией и Германией, с таким ребячеством. Это единственное приличное, единственное справедливое слово, применимое к книге, в которой мы видим автора, с религиозным пиететом упавшего на колени перед всем, что воплощают Германия и гитлеризм. Я редко присутствовал при столь пугающем зрелище. <…> Опираясь на сумасшедшие и ложные идеи, Шатобриан вещает с прямо-таки скандальной наивностью. <…> Книга – самый яркий из известных мне примеров того, как ум отправили куда подальше» (RBC, XII, 63-65). «Мы окрестили его Олухом Вальгаллы, – вспоминал Бразийяк о Шатобриане. – Этот удивительный простофиля и притом вполне честный человек был единственным французским гитлеровцем, которого я знал» (RBC, VI, 609).
Работая над книгой «Шарль Моррас и “Action française” против Третьего Рейха» (готовится к изданию в издательстве «Нестор-История» в 2021 году), автор этих строк пользовался переизданием «Нашего предвоенного» 1968 года, пока в один прекрасный день не купил на токийском книжном развале собрание сочинений Бразийяка. Решив переделать ссылки на более авторитетное издание, я не подозревал, что придется полностью переписать целый важный фрагмент. Сегодня эта история предложена вашему вниманию – впервые на русском языке.
Принятое сокращение
RBC (с указанием тома и страницы) – Robert Brasillach. Œuvres complètes. Vol. I-XII. Paris: Au club de l’honnête homme, 1963-1966.
Примечания
- Подробнее: Молодяков В. «Шарль Моррас и “Action française” против Германии: от кайзера до Гитлера». М. Университет Дмитрия Пожарского, 2020.
- Anne Brassié. Robert Brasillach, ou Encore un instant du bonheur. Paris: Robert Laffont, 1987. Р. 95.
- Brassié A. Robert Brasillach. Р. 97.
- Jacques Bainville. Les dictateurs. Paris: Denoël et Steele, 1935. Р. 278, 283, 293, 291.
- Brassié A. Robert Brasillach. Р. 98.
- Robert Brasillach. Notre avant-guerre. Paris: Plon, 1941. Этот текст перепечатан: Robert Brasillach. Une génération dans l’orage. Mémoires. Notre avant-guerre. Journal d’un homme occupé. Paris: Plon, 1968.