Если (не) национальная идентичность, то что?
Анонс нового авторского проекта Natio et Ratio
Тематика национальных идентичностей привлекла к себе повышенный интерес социальных ученых в конце 1980-х – начале 1990-х гг., когда ожидалось скорое исчезновение наций и национальных государств в связи с глобализацией. В настоящее время этот интерес сохраняется и даже усиливается, но причина уже прямо противоположная – так называемое возрождение национализма. Рост популярности политических акторов, опирающихся на националистическую риторику, а затем закрытие национальных границ и самостоятельная политика национальных государств перед глобальным вызовом пандемии COVID-19 свидетельствуют о том, что национальные идентичности не исчезают, а, напротив, продолжают определять структуру мира наций. Менее очевидно, в какой степени это сохраняющееся мироустройство отражает коллективное мировосприятие сейчас, когда повседневность существенно отличается от тех условий, в которых первоначально формировались национальные государства и национальные идентичности современного типа.
Цель настоящего блога – дать широкой аудитории возможность познакомиться с наиболее интересными результатами новых исследований национальных идентичностей, их представленности в массовом сознании и повседневных практиках. В блоге будут представлены обзоры новых публикаций по теме, подборки эмпирических результатов по отдельным вопросам, ответы на ключевые тематические вопросы, интервью с исследователями. Как следует из названия блога, все эти материалы объединяет интенция к рассмотрению острой темы национальных идентичностей с сохранением критической дистанции и в подчеркнуто рационалистическом ключе.
Если (не) национальная идентичность, то что?
Всем ли необходима национальная идентичность? До относительно недавнего времени – пока она не стала предметом пристального внимания исследователей – национальная идентичность считалась необходимым атрибутом любого человека в силу приписываемой ей естественности. По известному замечанию Эрнеста Геллнера, одного из классиков исследований наций и национализма, представленному в одноименном труде, «у человека должна быть национальность, как у него должны быть нос и два уха»: исключения возможны, но именно как исключения в силу чрезвычайных обстоятельств. При этом Геллнер имел в виду не любого, а современного человека, поскольку основа его теории – тезис, что нации и национальные идентичности – продукт современности, и с этим связана двойственность представления о национальной принадлежности как необходимой и естественной. Период модерна, начавшийся в раннее Новое время, заменил прежнюю, традиционную устойчивость позиций в социальной иерархии, предписанную с самого рождения и по рождению, на возможность самостоятельно выбирать себе место в обществе. Однако эта свобода выбора ограничена тремя важными обстоятельствами. Во-первых, выбор предлагается осуществлять среди ограниченного набора имеющихся в распоряжении вариантов, которые представлены каждому отдельно взятому человеку как данность и не подлежат пересмотру и изменению по воле этого человека. Во-вторых, возможность выбора из этих вариантов одновременно означает необходимость совершить этот выбор: человек может остановиться на любом из вариантов – по меньшей мере, потенциально, без учета внешних ограничений, – но не может выбрать отказ от выбора. В-третьих, выбор подразумевает возможность изменения социального статуса и принятие новых социальных ролей, то есть, смысл выбора – в реализации выбранных идентичностей во внешнем плане, что требует общественного признания этого выбора. И здесь вмешиваются те самые внешние обстоятельства: освоение атрибутов идентичности требует времени и определенных усилий, иначе носитель новообретенной идентичности останется мещанином во дворянстве, то есть, маргиналом. Так, в одном из своих исследований я обнаружила, что владение национальным языком, мало востребованным за пределами соответствующего национального государства, может быть важно не только как атрибут культурного наследия прошлого, но и как «дорогостоящий сигнал»: готовность вкладываться в освоение этого языка воспринимается как свидетельство лояльности стране. Таким образом, оборотная сторона свободы выбора – необходимость этого выбора. И если для ряда идентичностей эта необходимость не универсальна (например, можно при желании и при наличии достаточных ресурсов оставаться вне професисональной сферы и, соответственно, обойтись без профессионального самоопределения), то выбор национальной идентичности в мире, состоящем из национальных государств, неизбежен.
Эта неизбежность породила, с одной стороны, нерефлексивное принятие наиболее очевидного варианта во многих, если не в большинстве случаев (недостаточно данных, чтобы с уверенностью это утверждать), с другой стороны – любимые националистическими предпринимателями романы взросления, описывающие долгий, сложный и эмоционально нагруженный поиск героем (как правило, не героиней) «правильной», «подлинной» идентичности. Во втором случае, в отличие от первого, погружение в пространство смыслов, приписываемых национальной идентичности как таковой и принятие вытекающих из нее обязательств обычно предшествует выбору собственно национальной принадлежности. Однако и в первом случае, при нерефлексивном, неявном выборе возникают те же обязательства, что и у людей, придающих проблематике национальной идентичности первостепенное значение. Как отмечал другой классик исследований наций и национализма, Бенедикт Андерсон, самопожертвование во имя нации (например, участие в войнах для ее защиты) воспринимается пусть как подвиг, но не как экстраординарный поступок, а вот отказ от такого самопожертвования в случае нормативно заданной необходимости – как некое отклонение от нормы, которое вызывает не только осуждение, но и удивление. В этом смысле ограничения, налагаемые необходимостью выбора, оказываются едва ли не более укорененными в массовом сознании, чем идея возможности выбора.
На этом фоне закономерно, что необходимость выбора национальной идентичности стала подвергаться сомнению тогда, когда, казалось, в новой волне глобализации стал растворяться мир национальных государств. Ожидалось, что новый миропорядок будет многоуровневым и подверженным постоянным изменениям. Поэтому на смену жестко заданному извне набору национальных идентичностей пришло новое понимание пространства выбора – как сферы свободного творчества по конструированию из доступного материала новых форм, сочетающих фрагменты различных наборов национальных атрибутов, а также наднациональных, региональных и внутринациональных, локальных общностей – так называемых гибридных идентичностей. Правила такого гибридизирования не заданы. Теперь уже не от носителя новой национальной идентичности требуется добиться того, чтобы общество признало его выбор подлинным и свершившимся. Напротив, от социального окружения и общества в целом ожидается признание за каждым свободы конструирования собственной национальной идентичности как принадлежащей личному, а не общественному пространству. Кроме того, на смену дискретным актам выбора, которые предполагается осуществлять в начале взрослой жизни и затем повторять только в особых обстоятельствах, приходит переосмысление своей идентичности как процесс, в котором ни одно из состояний в отдельно взятый момент времени не является более подлинным и окончательным, чем другие. В пределе такая изменчивость национальной идентичности, по крайней мере, потенциальная приближается к намного более древней идее космополитизма – и прежде всего потому, что постоянные трансформации национальных идентичностей навряд ли совместимы с прежними обязательствами. В этом смысле те, кто порицает идею индивидуального конструирования гибридных национальных идентичностей, позиционируя себя поборниками традиционных ценностей, фактически отстаивают скорее ценности первого, или раннего модерна. – причем в последнее время делают это весьма успешно. Однако причины этого успеха – тема уже для следующего текста.