Куда пропала история?
Апрель и начало мая – традиционный сезон крупных научных конференций. Одна из них – ежегодная конференция Ассоциации исследований этничности и национализма (ASEN), – пожалуй, основное место встречи исследователей национализма, где можно узнать, что и откуда мы знаем и что хотим узнать о национализме сейчас (научные журналы из-за длительности рецензирования статей дают представление о лучшем из того, что активно исследовалось год-два-три назад). В этом году конференция проводилась не в Лондоне, как обычно, а в Zoom, как и большинство конференций за последний год. Тем не менее, вопреки тем, кто подозревает участников конференций в академическом туризме (желании съездить на конференцию главным образом для того, чтобы посетить интересное и приятное место не во время отпуска и, возможно, не за свой счет) как основной мотивации, онлайн-конференция оказалась интересной для многих, – разумеется, включая меня. И не зря: за свою уже относительно долгую академическую жизнь мне повезло участвовать только в двух других мероприятиях, которые настолько хорошо отвечали в общем виде на вопрос, что известно и что хотелось бы выяснить о своей предметной области (причем в обоих случаях речь шла совсем не об исследованиях наций и национализма). Сейчас, похоже, это связано с эпохой больших перемен, в которую не рекомендуется жить, но которые в интересующей меня области, похоже, уже произошли.
В самом деле, на встрече с главными редакторами двух научных журналов, издаваемых Ассоциацией исследований этничности и национализма, Джон Бройи, один из наиболее авторитетных теоретиков национализма (русскоязычному читателю он известен по некоторым переводам как Джон Бройи) в ответ на мой вопрос о том, как редакция отличает приемлемые статьи от потенциально звездных и способных существенно повлиять на общее понимание национализма, отметил, что определить это заранее представляется ему и его коллегам совершенно невозможным – настолько, что он никогда раньше не задумывался над такой постановкой проблемы. По его мнению, совсем недавно исследования наций и национализма выглядели совершенно иначе, так что никто, и он в том числе, не смог бы тогда даже в общих чертах предсказать, где мы окажемся сейчас. При этом он явно имел в виду не Zoom. Убедиться, что мое впечатление совпадает с пониманием классика, я смогла, услышав вопрос еще одного участника конференции. Его интересовало, принимает ли основной журнал Ассоциации статьи по истории. Бройли вопрос показался странным ведь журнал Nations and Nationalism именно в категории «историческая наука» имеет особенно высокий индекс цитирования – даже более высокий, чем один из ведущих дисциплинарных исторических журналов, Past & Present. Тем не менее, вопрос вовсе не кажется абсурдным. Напротив, он указывает на любопытный факт: из современных исследований наций и национализма ушла история.
Разумеется, речь не идет об исследованиях исторической памяти, исторической политики и особенно так называемого оспариваемого пошлого и политически, а зачастую еще и геополитически мотивированных «боев за историю». Это вопросы, ответов на многие из которых мы пока не знаем и которые в обозримом будущем будем искать их не менее активно, чем участники «боев за историю» – поставлять нам материал для исследований. Однако здесь речь идет не о прошлом, как оно происходило на самом деле, а о представлениях о прошлом, существующих в настоящее время, обусловленных настоящими конфликтами и, соответственно, говорящих нам о настоящем, а не о прошлом. Речь идет даже не о исследованиях типа «Национализм/национальная идентичность в определенном регионе (желательно некрупном и относительно малоизученном) в определенный исторический период (желательно не дольше нескольких десятилетий и не раньше XIX в.), которые лет десять назад составляли основную часть научных работ о национализме, не имевших чисто теоретический характер. Намного более показательно, что в последние годы перестал обсуждаться вопрос, который долгие годы до этого был основной расхождений между сторонниками различных теорий национализма. Речь идет о вопросе, который лучше всего сформулирован в заголовке одной из моих любимых книг по теме: «Когда нация?»
Речь при этом идет в какой-то мере о времени и условиях возникновения отдельных наций, но прежде всего – о том, при каких условиях возникает нация как явление. Основная дискуссия шла меду теми, кто считал нацию исключительно современным явлением (некоторые даже приписывали нацию исключительно первому, или раннему, модерну, и ожидали исчезновения наций с наступлением второго, или позднего, модерна), возникшим никак не раньше XVIII в. (за исключением английской нации, которую порой усматривали уже в эпоху Елизаветы I), и теми, кто был склонен видеть нации в значительно более ранние исторические периоды и относил их зарождение ко временам доисторическим, примордиальным. Считать ли древние этнические группы явлением одного порядка с современными национальными государствами – вопрос весьма спорный, и неудивительно, что он занимал воображение исследователей так долго. Находились и сторонники промежуточных позиций, такие, как Энтони Смит, один из основателей Ассоциации исследований этничности и национализма, которого, как недавно сказал в своей открытой лекции на платформе «Либеральной миссии» Эмиль Паин (и в чем я склонна с ним согласиться) в русскоязычном пространстве читают меньше, чем следовало бы. В теории Смита современные нации все-таки не возникают из ниоткуда, а формируются на основе досовременных этнических групп – тогда, когда прежде нейтральные и спонтанно воспроизводимые особенности этих этнических групп приобретают символическое значение как отличительные черты коллективной идентичности и ценные объекты культурного наследия, – то есть, когда прошлое отслаивается от текущей повседневности и становится прошлым.
Еще совсем недавно идея «конца истории» казалась не столь архаичной. Предполагалось, что история как противоборство, приводящее к принципиальным качественным изменениям, пусть не уходит, но, по крайней мере, микшируется, становится гибридной: на смену чистым формам, между которыми приходится выбирать, появляется набор строительных блоков, из которых каждый может выстроить себе индивидуальную историю любой конструкции и вписать ее в коллективную память такой, какой сам ее видит. Однако вместо гибридных идентичностей и транснациональной истории человечества мы получили возврат к чистым формам достаточно узнаваемых национальных идентичностей раннего модерна и транснациональную историю национализма, которая разворачивается быстрее, чем пишется. Поэтому, разумеется, не в последнюю очередь в связи с пандемией, возникает новая картина настоящего: настоящий момент видится уже не ровной и нейтральной платформой, откуда удобно созерцать историю прошлого, а самой историей, теми концентрированными переломными событиями, которым в будущих учебниках истории будут посвящены не абзацы, а главы, и которые будут по-разному интерпретироваться будущими националистами.
Итак, вопрос в том, действительно ли нации делает прошлое – будь то наивное воспроизведение прошлого в отсутствие иных мыслимых альтернатив, о чем мечтают поборники возврата к традиции, или символически ценимое прошлое, которое нужно брать за точку отсчета не потому что оно естественно и незыблемо, а напротив, потому что оно может исчезнуть, как только критическая масса людей перестанет верить в его значимость, и оттого нуждается в защите. Или же прошлое – то, что отчасти не соответствует нашим представлениям о нем, а отчасти то, чему не должны соответствовать наши надежды на будущее, потому что мы можем сделать лучше, чем было? Прежде идея современности наций и, как следствие, освобождения от прошлого была мейнстримом среди академических исследователей, а представление о естественности и древности наций столь же прочно доминировало в массовом сознании. Сейчас же в боях за историю представлены бое позиции, так что вопрос о происхождении нации переместился из прошлого в настоящее: прежде чем задаваться им снова, нужно выяснить, как устроены сами бои за историю. Возможно, ключ к ответу – в том, чтобы попытаться представить, как они будут выглядеть, когда сами станут историей. Важно даже не то, что придет им на смену (хотя любопытно и это), а то, при каких условиях и каким образом это может произойти. Лично я мир без боев за историю / войн памяти представить себе пока не могу…