КРЕМЛЬ И ГОЛЕМ. ЧТО ГОВОРЯТ ИТОГИ ВЫБОРОВ О СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ В РОССИИ. ОСНОВНЫЕ ЗАКЛЮЧЕНИЯ И ВЫВОДЫ
РЕПРЕССИВНО-ПРЕДВЫБОРНАЯ КАМПАНИЯ
Думские выборы 2021 года, не вызвавшие ни видимого политического кризиса, ни даже большого политического скандала, в действительности были исполнены внутреннего драматизма, а их итоги, при тщательном анализе, указывают на существенные изменения в социальном и политическом ландшафте и будут иметь серьезные последствия.
Контекст выборов был задан ограниченным политическим кризисом 2020–2021 г., проявлением которого стали наиболее масштабные с начала 2010-х годов массовые протесты во многих городах страны. Предпосылками этой нестабильности, в свою очередь, выступали как общее снижение поддержки режима в 2018–2020 годах на фоне стагнации экономики, так и частичная утрата Кремлем контроля над информационным пространством в результате развития социальных сетей и новых медиа (подробнее о кризисе см. «Год Навального. Политика протеста в России, 2020–2021»). Соответственно, основная задача Кремля на выборах 2021 года заключалась в том, чтобы продемонстрировать, что кризис преодолен и контроль над политическим и информационным пространством восстановлен, подведя таким образом черту под эпизодом нестабильности и открытых проявлений недовольства.
В результате, главным, по сути, сюжетом предвыборной кампании стала беспрецедентная для посткоммунистической России волна репрессий против несистемной оппозиции, и прежде всего — структур Фонда борьбы с коррупцией, принадлежность к которым и связь с которыми власти криминализовали, используя так называемое «анти-экстремистское законодательство». Если раньше «экстремистские» статьи в политических целях преимущественно применялись против левых и националистических организаций и активистов, то теперь они были использованы против активистских групп с антикоррупционными и демократическими повестками. Помимо этого, силовое давление и фактическое ограничение конституционных прав было распространено на целый ряд независимых политиков, намеревавшихся участвовать в выборах. Они либо лишались пассивного избирательного права посредством осуждения по сфабрикованным уголовным делам, либо выдавливались из страны с помощью сфабрикованных уголовных дел, либо обвинялись в поддержке «экстремистской организации» (структур ФБК) и связях с ней.
Наконец, массированной атаке подверглась инфраструктура новых независимых медиа, сформировавшаяся в 2010-е годы благодаря расширению массового доступа к интернету и феномену социальных сетей. Эти медиа произвольно объявлялись «иностранными агентами» или нежелательными организациями (с апреля по 3 сентября 2021 года в список СМИ-иноагентов были внесены 30 физических и юридических лиц).
Таким образом, в широком смысле целью репрессивной кампании было уничтожение инфраструктуры независимых медиа и структур несистемной оппозиции, сформировавшихся в 2010-е годы. В более узком смысле ее целью было обеспечение картины полностью контролируемых выборов, для чего необходимо было, во-первых, не допустить массовой популяризации выдвинутой Навальным стратегии «умного голосования», во-вторых, не допустить массовых протестов по итогам выборов, и, наконец, продемонстрировать способность режима добиваться демонстративного доминирования на электоральном поле, несмотря на ухудшение экономической конъюнктуры и демобилизованность избирателей.
В значительной мере достигнутыми оказались две первые цели: минимизация эффекта умного голосования и недопущение серьезных массовых протестов, в то время как картина электорального доминирования выглядит по меньшей мере двусмысленно.
ФИКТИВНОЕ ДОМИНИРОВАНИЕ: ОФИЦИАЛЬНЫЕ ИТОГИ И ФАКТИЧЕСКАЯ КАРТИНА ГОЛОСОВАНИЯ
По итогам выборов «Единая Россия» получила конституционное сверхбольшинство в Думе — 324 места из 450 (72 % всех мандатов), что лишь немногим хуже ее результата 2016 года (343 места, 76 %). При этом бóльшую часть мандатов (198, или 60 %) Единая Россия получила за счет одномандатных округов, в то время как ее официальный результат в голосовании по партийным спискам (49,8 %), как это было и в протестном 2011 году, не перевалил отметку в 50 %. Технически такой результат можно считать вполне удовлетворительным, однако для консолидированного авторитарного режима он выглядит слабым и указывает на определенные уязвимости режима.
Анализ электоральной географии официальных итогов голосования показывает, что этот не слишком убедительный результат в значительной степени обеспечен ограниченной группой российских регионов с наиболее авторитарными субнациональными режимами, которые традиционно демонстрируют на голосованиях сверхвысокие явки и абсолютную поддержку «административных» кандидатов. Эти регионы (на графике 1 они сосредоточены в левой части) обычно называют «электоральными султанатами» (термин политолога Дм. Орешкина) или регионами аномального голосования — статистически аномальные голоса, которые интерпретируются как вероятные фальсификации, здесь превалируют над «нормальными». Среднее значение официальной явки избирателей для этих регионов в 2021 году составило 75 %, а средний результат ЕР — 73 %. В итоге регионы этой группы, в которых проживает 17 % российских избирателей, дали «Единой России» 35 % всех полученных партией, согласно официальным итогам, голосов. В то время как регионы с низким или умеренным уровнем фальсификаций, в которых проживает 46 % избирателей, демонстрируют среднее значение явки 43 % и доли голосов за ЕР 34 %, и в итоге дают Единой России 28 % всех голосов.
График 1. Явка и доля голосов за Единую Россию на выборах 2021 года в разрезе регионов (официальные итоги)
Источник данных: ЦИК РФ; регионы ранжированы по результату Единой России.
Если же обратиться от официальных итогов к фактической картине голосования, то есть к его результатам, очищенным при помощи статистических методов от аномальных голосов (фальсификаций), то картина становится еще более драматичной. Фактическая явка в этом случае на прошедших выборах составляет не 51,7 % (как в официальных итогах), а 38 %, а результат «Единой России» — не 49,8 %, а 32 % голосов. Таким образом, 51 % от всех «официальных» голосов «Единой России» (14,2 млн голосов) являются аномальными (фальсифицированными), что несколько превышает уровень «аномальности» парламентских выборов 2011–2016 годов и голосования по конституции, где доля аномальных голосов колебалась в диапазоне 43–47 %. В то же время результат КПРФ при исключении аномальных голосов за ЕР составляет не 18,95 %, а 25 % от всех голосов «реальных» избирателей (см. подробнее в материале Сергея Шпилькина).
Это существенно меняет картину голосования, если смотреть на его приближенные к реальным результаты как на замер фактических настроений избирателей. В этой картине «Единой России» противостоит не пул разрозненных партий, электоральный потенциал которых в разы ниже потенциала доминирующей партии, как это бывало обычно и как это должно быть в условиях консолидированного авторитарного режима, а основная оппозиционная партия (КПРФ), чей электоральный потенциал вполне сопоставим с потенциалом доминирующей партии и которая практически дышит ей в затылок. Картина выглядит еще более отчетливой в разрезе регионов. В официальных результатах «Единая Россия» заняла второе место, пропустив вперед КПРФ лишь в четырех регионах (Якутия, Хабаровский край, Ненецкий АО, Марий Эл); в очищенных от аномальных голосов результатах КПРФ лидирует уже примерно в 22 (четверти) регионов.
Позиции «Единой России» в качестве доминирующей партии, таким образом, несмотря на достигнутый результат, выглядят достаточно зыбким, и это обстоятельство будет провоцировать заинтересованные группы искать, вслед за Алексеем Навальным, слабые места авторитарной конструкции и ее институционального дизайна. Но настоящей новостью является даже не отсутствие правдоподобного и надежного «большинства» за «Единой Россией» (эта ситуация наблюдалась на всех парламентских выборах за исключением 2007 года), а неожиданное явление своего рода Голема «управляемой конкуренции» — призрака «второй» партии, способной составить конкуренцию «партии власти».
ФЕНОМЕН КОММУНИСТОВ: НОВЫЙ ГОЛЕМ И ТОЧКА СБОРКИ
Мобилизация «зависимых» и консервативных контингентов (бюджетники и пенсионеры) и демобилизация молодежи и образованных жителей мегаполисов, настроенных в отношении режима более критически, являлась сознательной стратегией Кремля в предвыборной кампании. В результате отзыв общества на эту кампанию находился на самом низком уровне: более половины опрошенных вообще не следили за ходом кампании, а обсуждали ее в кругу близких и знакомых менее четверти (см. подробнее в материале Дениса Волкова).
При этом на протяжении всего 2021 года рейтинги Единой России планомерно снижались: если в начале года готовность голосовать за нее выражали около 45 % (от намеренных голосовать и определившихся с выбором), то к июлю эта цифра упала до 35 % и продолжала снижаться. Второй особенностью кампании стало падение популярности ЛДПР. После успеха на региональных выборах 2018 года, когда ЛДПР оказалась в ряде регионов магнитом и фокусом протестных настроений и фактическим конкурентом Единой России, руководство партии резко ослабило протестную риторику. Проведенная Жириновским в 2021 году кампания была гораздо менее яркой, чем обычно, а имидж партии был сильно испорчен ее пассивностью в защите представлявшего ЛДПР арестованного хабаровского губернатора Сергея Фургала. Это, однако, усилило позиции КПРФ в качестве основного фокуса протестных настроений.
Как показывают данные мониторинга освещения предвыборной кампании, исходящая от КПРФ угроза была осознана властями: в последнюю неделю перед выборами телеэфир был в значительной мере посвящен дискредитации КПРФ (см. подробнее в материале Маргариты Завадской). И, как показывает проведенный уже после выборов опрос, среди тех, кто ориентируется на телевизор в качестве источника информации, сторонников ЕР оказывается существенно больше, чем в среднем по выборке. И, наоборот, достаточно неожиданно среди тех, кто ориентируется на интернет-источники (интернет-издания, соцсети, телеграм-каналы), голосовавших за КПРФ оказалось больше (30 %), чем сторонников ЕР (27 %). Как видно на графике 2, преимущество, которое еще сохраняет ЕР, обеспечено голосами тех, кто привык смотреть телевизор и слушать радио.
График 2. Основные источники информации и электоральные предпочтения
Источник данных для графиков 2–6: опрос «Левада-центра», 23–29 сентября 2021 года, вопрос: «За какую партию вы проголосовали на выборах в Государственную Думу — или вы унесли, испортили этот бюллетень?»; N = 1634; подробнее см. в материале Дениса Волкова.
В этом контексте важно отметить не просто превращение КПРФ во «вторую» и главную оппозиционную партию, но резкое изменение электоральных профилей как КПРФ, так и Единой России. Они как будто поменялись местами. Если на предшествующих выборах электорат КПРФ имел отчетливо «возрастной» профиль, то теперь он стал нейтральным, то есть основное приобретение КПРФ на этих выборах — это избиратели 18–40 лет. И, напротив, более молодой или нейтральный по возрасту профиль электората ЕР на прошлых выборах на этот раз заметно «постарел» (см. графики 3–4).
Графики 3–4. Возрастные профили электората ЕР и КПРФ на выборах 2011, 2016 и 2021 годов
Не менее впечатляюще выглядят изменения электоратов двух партий в разрезе рода занятий их сторонников: если в 2016 году КПРФ имела сильные позиции среди пенсионеров (более двух третей ее электората), а в прочих группах занимала маргинальные позиции, то теперь доли ее сторонников и сторонников ЕР оказались равны в элитной страте (менеджеры, управленцы, предприниматели), близки в среде рабочих, а прежние доминирующие позиции ЕР сохранила лишь среди служащих, пенсионеров и неработающих (три четверти среди которых — домохозяйки). На две последние группы — пенсионеров и неработающих — приходится более 50 % электората «партии власти» в 2021 году. Аналогичная картина и в разрезе уровня образования: в 2016 году среди заявивших, что голосовали за КПРФ, 50 % имели образование среднее и ниже среднего, в 2021 году их доля сократилась до 18 %, а доля людей с высшим образованием выросла до 32 % (у ЕР — 25%).
Таким образом, в разрезе социально-демографических характеристик своего электората КПРФ перешагнула границы нишевой ретро-партии, каковой она представала на выборах 2016 года, и все более приобретает характеристики мейнстримной оппозиционной коалиции, наращивая свой электорат за счет молодых, образованных и занимающих более высокие позиции в социальной иерархии избирателей.
Графики 5–6. Распределение предпочтений в социальных группах по роду занятий, 2016 и 2021 годы
Интерпретируя успех коммунистов, эксперты отмечают как фактор транзита к ним «протестных» голосов от ЛДПР, так и негативную позицию КПРФ в отношении обязательной вакцинации и нового локдауна. В то же время успех КПРФ вряд ли свидетельствует о росте собственно «левых» настроений в обществе, традиционная платформа КПРФ «скорее близка к сочетанию социального консерватизма и экономического патернализма», пишет Маргарита Завадская. В риторике активистов компартии, оказавшейся в последние годы под нарастающим давлением Кремля, все яснее звучат общедемократические требования (сменяемость власти, свобода собраний, свобода слова). В качестве главной оппозиционной силы коммунисты становятся все более инклюзивны, вступая в тактические союзы на местах с активистами иной политической ориентации. А резкий рост доли сторонников партии в наиболее молодых возрастах, среди читателей соцсетей и телеграм-каналов заставляет предположить определенный вклад в успех КПРФ умного голосования. В целом же, благодаря наличию солидного и устойчивого электорального ядра и разветвленной инфраструктуры, КПРФ накапливает «протестные валентности» и становится точкой сбора протестных настроений в разных социальных стратах.
При этом все слабее выглядит связь КПРФ с казенной консервативно-просоветской риторикой ее формального лидера Геннадия Зюганова. В 2016 году 12 % опрошенных признавались, что проголосовали за коммунистов, при этом лишь 7 % опрошенных упоминали Зюганова среди политиков, которым они доверяют; в послевыборном опросе 2021 года голосовавших за КПРФ вдвое больше — 24 %, при этом о доверии Зюганову упомянули лишь 6 % опрошенных. В то же время фокус группы демонстрируют растущий спрос на фигуру нового «народного защитника», в роли которого может выступать как лдпровец Фургал, так и бывший «народный» мэр Якутска Сардана Авксентьева или новые коммунистические лидеры вроде Николая Бондаренко. Саратовский коммунист Николай Бондаренко выглядит «улучшенной», то есть более «народной» копией Навального, отмечает в связи с этим Денис Волков. Поиск «нового Навального» с менее консистентной и за счет этого более поливалентной, «народной» повесткой — яркая черта нового социально-политического ландшафта, и этот поиск, очевидно, будет продолжаться, накапливая энергию ожиданий, несмотря на прицельные репрессии Кремля против претендентов на этот статус.
ЗОНА УЯЗВИМОСТИ И ЭЛЕКТРОННЫЙ АВТОРИТАРИЗМ: ДЭГ ПРОТИВ УГ
В условиях низкой популярности «партии власти» и значительного протестного потенциала, именно мажоритарные одномандатные округа остаются главным ресурсом, обеспечивающим авторитарное сверхбольшинство — абсолютное доминирование Кремля в парламенте. Между тем анализ очищенных от аномальных голосов (фальсификаций) итогов выборов показывает, что медианный результат победителя в мажоритарном округе составляет 33 % голосов, то есть примерно совпадает с долей голосов за ЕР по партийным спискам. В то же время медианный результат второго после победителя кандидата в мажоритарном округе, по расчетам Сергея Шпилькина, составляет 22 %.
Фактически это означает, что при невысокой явке (38 %) победу обеспечивает мобилизация 12–13 % избирателей округа, в то время как главный соперник победителя проигрывает, получив голоса 8–9 % избирателей. Мажоритарная система позволяет добиваться практически тотальной победы при незначительном преимуществе (например, за счет административного ресурса); в то же время она уязвима для любых форм коалиционного голосования, способного столь же легко обратить эту победу в прах. В августе 2021 года, согласно социологическим опросам, за гипотетическую «партию Навального» на думских выборах готовы были отдать свои голоса 5 % от всех опрошенных (7 % от намеренных голосовать и определившихся с предпочтениями). Примерно столько же, 7–8 % опрошенных заявляли, что знакомы с инициативой Навального, поддерживают ее и знают кандидата «умного голосования» в своем округе. Эти цифры, которые в социологической перспективе могут показаться незначительными, выглядят достаточно грозно в перспективе рисков коалиционного голосования в одномандатном округе при низкой явке и вполне объясняют, почему борьба со структурами ФБК и тактикой умного голосования стала главной заботой Кремля в ходе предвыборной кампании.
Однако оценить эффект умного голосования по итогам выборов очень сложно не только потому, что мы не можем выделить их из общего прироста протестных голосов, но и потому, что в реальности российских выборов картина голосования искажена фальсификациями. Анализ Сергея Шпилькина показывает, что в регионах с низким уровнем фальсификаций (41 округ) ЕР получила 60 % мандатов в мажоритарных округах, в округах со средним уровнем фальсификаций (50 округов) — 90 % и в округах с высоким уровнем фальсификаций (134) – 96 % всех мандатов. Это означает, что эффект «умного голосования» в принципе различим лишь в округах с низким уровнем фальсификаций.
Особенно выразительной на этом фоне выглядит «московская аномалия». После 2011 года Москва является регионом с очень низким уровнем фальсификаций — абсолютное большинство участков здесь закрыто независимыми наблюдателями. При этом осведомленность жителей Москвы о технологии «умного голосования» в два раза выше, чем в среднем по России (см. график 7). Уже на выборах в Московскую городскую Думу в 2019 году использование умного голосования привело к победе его кандидатов в 40 % случаев. В 2021 году по итогам голосования на реальных участках тактическая «объединенная оппозиция» (кандидаты умного голосования) выиграла 8 из 15 округов (53 %), что соответствует ожиданиям классификации Шпилькина с поправкой на продвинутую информированность и либеральность московского электората.
График 7. Осведомленность о технологии «умного голосования»: Москва и вся Россия
Источник данных: Левада-центр, исследование «Курьер», сентябрь 2021, N = 1634.
Однако результат московских выборов с учетом итогов дистанционного электронного голосования оказался на уровне регионов третьей группы (то есть регионов с очень высоким уровнем фальсификаций) — «административные» кандидаты выиграли 100 % округов. При этом медианный результат победителя в голосовании на реальных участках составил в Москве ожидаемые 34 % (соответствует очищенному от фальсификаций медианному результату по всей России) против 28% у основного конкурента, а на электронных участках этот результат составляет уже 43 % против 18 %. И те же 43% в электронном голосовании составляет результат Единой России, превышая очищенный от фальсификаций среднероссийский результат на 10 процентных пунктов.
Иными словами, электоральный профиль «Москвы электронного голосования», существенно отличается от среднероссийского электорального профиля региона с низким уровнем фальсификаций и того электорального профиля Москвы, который можно было наблюдать в течение предыдущих десяти лет, где она всегда фигурировала в группе наиболее оппозиционно настроенных регионов. Это означает, что электронное голосование является либо технологией, позволяющей прицельно привлечь лояльные контингенты, прежде не участвовавшие в выборах, либо новым инструментом фальсификаций. Стоит оговориться, что, как показывают опросы, среди не голосующих уровень лояльности в среднем ниже, чем среди голосующих; таким образом, если электронное голосование просто увеличивает явку (которая составила в результате в Москве 50 %) за счет тех, кто ленится дойти до участка, то это могло изменить соотношение лояльной и нелояльной групп разве что в худшую для властей сторону.
В пользу предположения, что властям удалось привлечь на ДЭГ дополнительный лояльный электорат, говорят как многочисленные факты принуждения к регистрации на ДЭГ, так и массированное голосование за административных кандидатов в рабочие часы первого дня голосования (пятницы). Однако, как показало исследование динамики электронного голосования группой Максима Гонгальского, с вечера пятницы и на протяжении субботы доля голосов, подававшихся за административных кандидатов, последовательно снижалась, а доля голосов за оппозицию росла. Резкое, синхронизированное для всех округов изменение динамики произошло в первой половине дня в воскресенье: интенсивность голосования за административных кандидатов выросла в два раза, а интенсивность голосования за оппозицию, соответственно, упала. Однако после 14:30 динамика вернулась к тренду, который наблюдался на протяжении субботы. Эту синхронизированную аномалию в распределении предпочтений сложно объяснить естественными причинами, в частности, рассылкой напоминаний от мэрии: такая рассылка могла изменить общую интенсивность голосования, но не могла столь резко изменить соотношение различных групп избирателей (см. подробнее в материале Андрея Заякина).
В целом анализ первого опыта широкого использования электронного голосования на думских выборах в Москве показал, что система ДЭГ не только для наблюдателей, но и для избирательных комиссий является, по сути, «черным ящиком». Никаких способов контроля и проверки системы подсчета голосов не существует — избирательная комиссия может лишь объявить данные, которые предоставит ей технический организатор голосования. При этом сама система не защищена от внешнего вмешательства за счет наличия второго «блокчейна», который является непубличным, находится под контролем технического организатора голосования и без которого (то есть в рамках публичного блокчейна) установить результаты голосования невозможно.
Таким образом, опыт использования ДЭГ на выборах 2021 года обнаружил три проблемы. Во-первых, московская платформа для голосования не была защищена от внешнего вмешательства и установить или верифицировать реальные итоги голосования не представляется возможным. Во-вторых, в динамике электронного голосования в Москве наблюдались необъяснимые статистические аномалии, указывающие на вероятное организованное перераспределение голосов от оппозиционных кандидатов к административным. Это позволило нивелировать эффект «умного голосования», который отчетливо проявил себя и на выборах в Московскую городскую Думу в 2019 году, и при голосовании на реальных участках в 2021 году. Для этого по приблизительным подсчетам потребовалось «перенести» около 250 тыс. голосов, и примерно в этом же диапазоне 200–270 тыс. голосов оценивался эффект умного голосования в Москве в 2019 году.
И, в-третьих, самое главное — этот опыт продемонстрировал, что система электронного голосования и в московском, и в немосковском варианте в принципе не соответствует требованиям Конституции и закона «О гарантиях избирательных прав граждан, так как не обеспечивает прозрачности и защищенности процедур голосования и подведения его итогов. Фактически все функции организации голосования, подведения итогов и наблюдения она передает техническому организатору, устраняя таким образом любые барьеры для фальсификаций.
ОТ ПОСТДЕМОКРАТИИ К ДИКТАТУРЕ: ДИНАМИКА ЭЛЕКТОРАЛЬНОГО АВТОРИТАРИЗМА И НОВЫЕ ВЫЗОВЫ
Фактический успех Кремля на выборах 2021 года обеспечен тем, что ни вероятная фальсификация результатов выборов в Москве, ни фальсификация итогов голосования по партийным спискам, отобравшая у коммунистов четверть полученных голосов, не вызвали массовых протестов. Это, в свою очередь, стало следствием расширения репрессивных практик накануне выборов — резко возросших рисков протеста, атак на структуры оппозиции и кампании запугивания в социальных сетях и новых медиа. Как показывают опросы, при том, что доля тех, кто удовлетворен результатами выборов, осталась на уровне 2016 года, доля тех, кто не доверяет их официальным итогам, выросла и сравнялась с долей не доверявших итогам выборов в 2011 году (46 %), когда фальсификации стали причиной массовых протестов. Иными словами, основной вклад в успешность демонстрации электорального доминирования внесла скорее репрессивно-предвыборная кампания, нежели традиционные практики манипуляций в ходе голосования.
Особенностью российского авторитаризма является то, что с точки зрения происхождения этот режим является постдемократией, то есть результатом постепенного перерождения «дефектной демократии» 1990-х в авторитаризм, пишет в связи с этим Григорий Голосов. На протяжении 2000-х и начала 2010-х годов механизмы такого перерождения носили преимущественно манипулятивный характер и использовали институциональный дизайн конкурентных режимов. Так, важнейшим инструментом автократизации стала смешанная несвязанная система выборов: в 2003 году она позволила Единой России, получив 37,6 % голосов и проведя в Думу меньше половины одномандатников, сформировать устойчивое большинство, а в 2016 и 2021 годах сохранять конституционное большинство, получая лишь около 50 % голосов по партийным спискам.
Однако период окончательной консолидации режима на рубеже 2010–2020-х годов выглядит не как продолжение и развитие этих трендов, но, наоборот, как смена вектора — манипулятивные механизмы играют все меньшую самостоятельную роль и требуют все большей поддержки инструментами насилия. В результате режим вынужден отказываться от тех преимуществ, которые дает электоральным авторитаризмам их способность хеджировать риски в условиях «управляемой конкуренции» и относительно правдоподобной имитации демократических процедур. «Информационный авторитаризм» эволюционирует в направлении обычной диктатуры. Это, в свою очередь, снижает уровень комплаенса, снижает конкурентоспособность элит и бюрократии, заставляет режим постоянно расширять зону социального контроля и расходы на его осуществление, а также подпитывать лояльность граждан посредством расширения социальных программ и таргетированных выплат, корректируя цели экономической политики.
Несмотря на то, что итоги выборов 2021 года не выглядят сенсационными, они демонстрируют глубокие изменения в характере политического режима и в его институциональном дизайне. Так, например, вполне ясно обозначили эти выборы кризис действовавшей с 2007 года системы управляемой партийности «1+3» (ЕР, КПРФ, ЛДПР, СР): вечная ЛДПР, видимо, сходит с политической сцены; КПРФ, наоборот, «переросла» предписанный ей размер и неожиданно заняла место главной оппозиционной партии и реального конкурента «партии власти». Кремль стоит перед необходимостью глубокой перестройки этой системы, контуры которой пока не вполне ясны.
Выборы 2021 года обнажили характерные черты третьей эпохи электорального авторитаризма в России, пишет Александр Кынев. Для первой, «сурковской», эпохи были характерны стратегии кооптации и принудительной интеграции в «партию власти» различных элитных групп, «партизация» законодательной власти всех уровней и выстраивание «вертикалей управления» партийной системой и электоральными процессами. Наступившая после кризиса 2011 года «володинская» эпоха характеризовалась принудительной консервацией партийной системы, возвращением к смешанной системе выборов на фоне структурной слабости «партии власти» и «договорными матчами» с системной оппозицией, приносивших ей «пряники» в виде электоральных синекур.
Третья эпоха — «эпоха Кириенко», которая изначально позиционировалась как «технократическая», в действительности, оказалась наиболее конфронтационной. Она началась с жесткой перетряски и «менеджеризации» губернаторского корпуса, сопровождавшихся кампанией давления на региональные элиты, а затем, на фоне снижения поддержки режима, характеризовалась ростом протестных настроений и электоральных сбоев на региональных выборах 2018–2019 годов. В результате Кремль оказался в состоянии конфронтации не только с несистемной, но уже и с системной оппозицией, ставшей точкой притяжения протестных настроений, в том числе и со стороны «отодвинутых» региональных элит, отмечает Александр Кынев.
Действительно, главным — и отчасти парадоксальным — феноменом прошедших выборов стало то, что, подавив несистемную оппозицию «справа», лишив ее организационных возможностей и рычагов влияния на исход выборов, Кремль столкнулся с угрозой консолидации протестных настроений на другой политической платформе.
Оппозиционные настроения в России традиционно концентрируются в двух различных стратах — в среде городского образованного класса, где они опираются на ожидания демократизации и модернизации социального порядка, а также в менее образованных и обеспеченных слоях, где возмущение коррупцией, социальной несправедливостью и «диктатурой олигархии» соседствует с сильным спросом на экономический патернализм. В то время как проект умного голосования подразумевал тактическое или даже техническое объединение двух этих потенциалов в борьбе с Единой Россией, спонтанная консолидация протестных настроений на базе КПРФ оказалась альтернативным и потенциально даже более опасным сценарием. В полемике с инициативами Навального Кремль противопоставлял их молодежно-хипстерскому дизайну представление о «настоящей России», «глубинном народе», «путинском консервативном большинстве». Новая протестная платформа на базе КПРФ подрывает основы этой аргументации и очерчивает политическое пространство новой оппозиционности, вбирающей в себя в том числе социальные группы, которые считались раньше скорее зоной лояльности режиму (управленцы, рабочие). По сути, новый Голем на базе КПРФ — это угроза формирования «второго большинства», расщепления «традиционного большинства» на две части — лояльную и нелояльную. Борьба с этой угрозой и организационное переформатирование КПРФ станет в ближайшее время основной задачей Кремля, решение которой потребует также усиления социальной политики, призванной предотвратить дальнейший рост протестных настроений и эрозию структуры ядерного электората.