В.В.Петухов, зав.отделом анализа динамики массового сознания, Институт социологии РАН: «Россияне понимают демократию иначе, чем либеральные политики и эксперты, но идея «закручивания гаек» их не вдохновляет»
Сначала я хотел бы пару слов сказать по поводу публикаций Гражданкина и Климовой. При внимательном прочтении статей у меня сложилось впечатление, что каждый отчасти прав. Хотя мне ближе позиция Климовой. В статье Гражданкина много справедливых оценок, но, на мой взгляд, неоднозначное отношение россиян к ценностям демократии, он, как многие его коллеги по Левада-центру (достаточно вспомнить недавний спор на радио «Свобода» Л.Седова и И.Клямкина), объясняет очень просто — неизменной природой «советско-российского» человека, его либо невосприимчивостью к этим ценностям, либо их отторжением. Между тем, исследования последних лет свидетельствуют, что ситуация далеко не так одномерна и безысходна.
Во-первых, российское общество за последние 20 лет заметно изменилось. Причем эти изменения затронули не только экономику и политику, но и образ жизни значительных слоев населения, их восприятие окружающей реальности. Мы сегодня совершенно иначе работаем, отдыхаем, общаемся, воспитываем детей, а главное – иначе думаем.
Новые экономические и социальные реалии для подавляющего числа наших сограждан – это уже обыденность, часть повседневной жизни, а не нечто экстраординарное, требующее какой-то особой «адаптации. В 2009 г. лишь каждый десятый заявляет о том, что не смог к ним приспособиться, в то время как 10 лет назад — каждый второй (В настоящем материале использованы результаты всероссийских социологических исследований Институт социологии РАН,других социологических центров.). Здесь я полностью согласен с Т. Кутковец и И. Клямкиным: вектор развития российского общества, вопреки распространенному мнению, направлен в сторону, противоположную традиционализму. А представления о «народе-овоще», состоящем из инертных, пассивных и ленивых людей, неспособных на самостоятельную и ответственную инициативу, — миф (Кутковец Т., Клямкин И. Нормальные люди в ненормальной стране // Вниз по вертикали. Первая четырехлетка Путина глазами либералов. М., 2005. С. 51-52.).
Во-вторых, изменились и многие мировоззренческие установки россиян. Двадцать пять лет назад, на начальном этапе перестройки, советские люди видели в переходе к демократии надежду на выход из того тупика, в котором оказалась страна. Демократия в их тогдашних представлениях — это справедливо организованное общество, надежда на лучшую жизнь. В каком-то смысле эта идея заместила в массовом сознании идею коммунизма.
Понятно, что подобного рода представления не могли не разойтись с реальностью. И, тем не менее, и сегодня каждый второй опрошенный (51%) продолжает считать, что демократия — наилучшая форма организации общественной жизни. Противоположной точки зрения — что лучше жесткая организация и единоначалие, придерживается чуть более трети (35%). Несмотря на негативизм в отношении ельцинской эпохи, респонденты со знаком плюс оценивают процессы демократизации общественной и политической жизни начала 90-х годов: выборность органов власти, свободу передвижения, свободу слова и печати, свободу предпринимательства и т.п.
В то же время жизнь существенно скорректировала представления россиян о демократии. Многие политические права и свободы переместились на периферию общественного внимания и воспринимаются как ценности второго, третьего ряда. В первую очередь это, к сожалению, относится к такому ключевому институту представительной демократии, как выборы. Именно этим «массовый» взгляд на демократию отличается от доктринально-элитистского, присущего многим политикам и интеллектуалам, по-прежнему настаивающим на приоритетности развития ее классической модели, локализованной главным образом сферой политики и выборных процедур.
У наших сограждан, с одной стороны, более широкий, а с другой — более приземленный подход. В их представлениях демократия — это, прежде всего, работающая система, ориентированная на идею общего блага, эффективность которой определяется степенью влияния демократических институтов на политику властей, динамикой уровня и качества жизни, социальной защищенностью граждан, незначительными масштабами коррупции, реальным обеспечением личных и коллективных прав и свобод граждан. Проще говоря, россиянам нужна «демократия на каждый день», которая обеспечивала бы законность и правопорядок, а также возможность честно жить и честно зарабатывать. А с этим, как известно, большая «напряженка».
Отсюда и отношение к российской версии демократии, которое можно охарактеризовать как «благожелательный скептицизм». Лишь 15% опрошенных полагает, что в нашей стране утвердилась такая демократия, которая полностью отвечает их представлениям о том, какой она должна быть. Впрочем, недовольство есть не только в России, но и в странах, демократическое устройство которых ни у кого сомнения не вызывает. Недавно проведенный в Германии опрос общественного мнения показал, что 45% немцев недовольны тем, как в их стране функционируют демократические институты. А на востоке Германии, среди жителей бывшей ГДР, их еще больше – 58%. Это примерно столько же, сколько и в России (55%). То есть прикладной, инструментальный подход к демократии превалирует над ценностным практически повсеместно — может быть, за исключением США. В нашей же стране демократия ещё и утвердиться не успела, а либеральная и демократическая риторика сегодня уже никого не вдохновляет, впрочем, как и коммунистическая, националистическая и всякая прочая.
Это вовсе не означает, что желаемая модель демократии исключительно материалистична, что в ней нет места ценностям свободы. Когда говорят, что россияне променяли свободу на безопасность, на «сытую жизнь», то это — правда и неправда одновременно.
Правда в том, что права и свободы россиянам были фактически дарованы и уже в силу этого у них нет бережного, идеалистического (в хорошем смысле) отношения к ним, как у тех же американцев.
Нельзя не видеть и того, что за последние годы резко усилились конформистские настроения, особенно среди молодой активной части населения, того самого среднего класса, на который возлагалось столько надежд. Современная Россия – это классическое «общество риска», где появившиеся возможности для самореализации причудливым образом сочетаются со страхом, ощущением несправедливости и т.п. Отсюда и спайка в сознании многих россиян идей свободы, безопасности и материального достатка в надежде на такой социальный порядок, который бы обеспечивал и то, и другое, и третье.
Неправда же состоит в том, что эта спайка вовсе не тождественна требованиям «закручивания гаек», как об этом говорят многие. Так, сразу после Беслана мы своим респондентам задали вопрос: «Какие, на ваш взгляд, права и свободы можно временно ограничить во имя обеспечения общественной безопасности?» Лишь 22% против 63% «проголосовали» за отмену на ближайшие годы всех выборов; 24% против 66% — за запрет забастовок и массовых выступлений; 26% против 61% — за введение чрезвычайного положения; 32% против 43% — за приостановку деятельности оппозиционных политических объединений. Конечно, не потому, что россияне так уж дорожат выборами и симпатизируют оппозиции. Просто есть понимание (возможно, интуитивное), что любая «чрезвычайщина» в еще большей степени развяжет руки нашей бюрократии.
А это воспринимается крайне болезненно, поскольку для нас – главное не политические свободы, а свобода частной жизни, свобода от опеки и вмешательства в нее государства. Россияне получили то, чего были лишены на протяжении многих десятилетий — свободу строить свою жизнь так, как хотят. Где работать, как работать, где жить, куда ездить отдыхать, с кем дружить, о чем говорить, какие фильмы смотреть, участвовать или нет в политической жизни – все это им представляется чрезвычайно важным. И уж если говорить о негласном договоре между властью и обществом, то его суть можно определить формулой «вы нас не трогайте, и мы вас трогать не будем».
Кстати, этот договор, по мнению писателя Д. Быкова, является одним из способов самозащиты общества, когда культура, наука, интеллект нации, развиваясь и усложняясь, неизбежно входят в противоречие с косной, неизменной, да и неизменяемой политической системой. Она может быть light, soft, но, по сути, не меняется. Поскольку очередного катаклизма Россия может попросту не потянуть, нация сама отрегулировала и предписала себе половинчатое, летаргическое состояние, которое является единственной гарантией от социального взрыва (Д. Быков. Почему сейчас мы не удивляем мир как раньше? Комсомольская правда, 23 июня 2009г.).
Это спорная мысль, но здесь верно схвачено то, что российская апатия и некоторая отстраненность большей части населения от происходящих в стране процессов — очень сложный, многослойный и многоаспектный феномен, вызванный отнюдь не вековой рабской зависимостью народа от властей или посттоталитарной травмой. К тому же наблюдения за последними тенденциями свидетельствуют, что некоторые группы и слои, вероятно, под влиянием кризиса, начинают выходить из «летаргического» состояния.
Можно ли ускорить этот процесс?
Тут есть несколько путей. Во-первых, нахождение точек соприкосновения между экспертным восприятием демократии и «массовым». В этом плане мне страшно не понравилось, когда на последних выборах «Союз правых сил», пытавшийся, пусть и неуклюже, защищать пенсионеров, просто заклевали: какие они либералы, какое они имеют право заступаться за пенсионеров? Еще надумают защищать наемных рабочих. Это безобразие! Этого не может быть! Для этого коммунисты есть! Но если рассуждать в этой парадигме, что социальные права пускай защищают коммунисты, а мы будем бороться только за политические свободы, то, конечно, никогда ничего не получится. Социальное измерение демократии так же важно, как политическое, и опыт развитых стран Европы, которые даже в условиях кризиса не спешат отказываться от «государства всеобщего благоденствия», наглядно об этом свидетельствует.
Вторая фундаментальная проблема российской демократии, впрочем, как и демократии любой страны, — это нахождение механизмов перевода частно-эгоистических интересов на язык общезначимых проблем. У нас этому до последнего времени не уделялось внимания. На практике по ведомству демократии у нас сегодня проходит: первый сектор — сфера политики, политических отношений и выборных процедур, а также третий сектор — гражданское общество и какие-то общественные институты. Что же касается второго, корпоративного сектора и рынка труда, то они как бы выведены из «демократического оборота». Между тем, Запад знает массу примеров «соучастия», когда акционерами крупных компаний являются миллионы граждан, а главное – там накоплен огромный опыт правовых, политических форм воздействия на экспансионизм крупного бизнеса, посредством легальных демократических институтов, начиная от профсоюзов, заканчивая СМИ и парламентами. У нас пока еще этого нет.
В этих условиях задачей первостепенной важности является снятие негатива, который накопился в отношениях между крупным бизнесом и обществом. Прямое участие бизнеса в политической жизни уже доказало свою неэффективность. Но также ничего хорошего не сулит его замыкание на корпоративных, узкогрупповых интересах. Наиболее перспективным представляется переключение внимания российских «магнатов» на задачу приращения человеческого и социального капитала, существенное повышение вложений в развитие образования, науки, здравоохранения, экологии.
Третье, что мне кажется существенным, это — «перезагрузка» существующих политических и общественных институтов. Мы сталкиваемся с ситуацией, когда многие традиционные институты демонстрируют свою неэффективность не только потому, что они подконтрольны властям, но и в силу того, что они, по мнению очень многих специалистов, отжили свой век. Это в первую очередь относится к профсоюзам и политическим партиям. Они были хороши тогда, когда не было современных средств коммуникации, а сейчас крайне неповоротливы, неуклюжи, не успевают за событиями, да особо и не стремятся, решая какие-то свои локальные задачи.
Эта «перезагрузка» должна идти, прежде всего, через «демократию участия», через формы общественной самоорганизации, через гражданские институты, НКО, органы местного самоуправления. Омертвелость партийной и профсоюзной жизни, как это ни парадоксально, может принести определенную пользу, сформировав запрос на иные, ранее невостребованные обществом, институты. Например, весной 2009 г. острее, чем обычно, проходили местные и муниципальные выборы, в ряде случаев они развивались не по заранее написанному сценарию.
Очень перспективной формой общественного участия являются также движения «одного требования», получившие развитие в последние годы. Речь идет о движениях автомобилистов, обманутых пайщиков и дольщиков жилищных пирамид и т.п., которые, с одной стороны, спонтанны, а с другой — очень организованы и эффективны. Такие формы, в отличие от «большой политики», не требуют каких-то существенных затрат (временных, материальных, организационных) и поэтому востребованы, прежде всего, активной дееспособной частью общества. Решая какие-то конкретные социальные и материальные проблемы людей, они одновременно стимулируют их к общению, создают предпосылки для формирования групповой идентичности в рамках локальных сообществ с перспективой выхода на более широкие социальные и общественные институты.
Пока уровень солидаризма, реальной включенности россиян в различные сети социального взаимодействия, невысок. Тем не менее, общество подошло к такому рубежу, когда оно либо окончательно согласится с существующим порядком вещей, либо люди начнут искать пути и способы более активного влияния на окружающую их жизнь. Исследования последнего времени свидетельствуют, что время выбора не за горами.