Как чтение изменило историю? Яркое будущее и непредсказуемое прошлое книги
Александр Феликсович Гаврилов
Директор института книги
Александр Гаврилов:
Я лет пятнадцать служил журналистом, писал о книгах. Последние десять из них был главным редактором еженедельной газеты «Книжное обозрение». Поэтому кое-что знаю о книжках. Когда меня теперь спрашивают, кто я по профессии, чем зарабатываю себе на жизнь, у меня есть два варианта ответа. Я либо рассказываю, что я профессиональный читатель, читаю книжки, а люди платят мне за это деньги, либо что я думаю про книжки, и таким способом зарабатываю деньги. И то, и другое, более или менее, правда. Это и называется институт книги, то, что числится у меня рабочей должностью. Поэтому я сегодня буду говорить о книжках. Я постараюсь уложиться в какие-нибудь, скажем, минут сорок, а вы попробуйте понять, о чём я буду говорить. А потом я готов ответить на любые вопросы, которые у вас возникнут.
Я буду говорить о том, что мы можем увидеть, если будем вглядываться в механизмы культуры. Всякий раз, когда в публичных дискуссиях, в особенности, российских, заходит речь о культуре, у всех сразу делаются благоговейно-скучные рожи, потому что это и есть тот модус восприятия культуры, которому нас учат с детства. Что можно сделать с культурой? С литературой, к примеру? Можно поблагоговеть. Вот есть Пушкин. О, Пушкин! А есть ещё Гоголь. О, Гоголь! Хорошо, пошли дальше. Это, к сожалению, трагическая конструкция, которая оставляет нас без культуры, без серьёзного разговора о ней, без ощущения её, потому что вряд ли на белом свете есть человек, который может найти так уж много сил и энергии в чистом благоговении. Мы попробуем смотреть на историю культуры, в данном случае, книги. Я узкий специалист, меня интересует то, что происходит с книжками, я по ним узнаю обо всём остальном. Вот если мы будем смотреть на такие узкие области культуры более внимательно и рассматривать их в более широких контекстах, то увидим многое из того, что не заметили прежде. В этом смысле мой рассказ про книги, главным образом, вам пригодится, я надеюсь, не как сама по себе информация («О, мы узнали про книжки»), а как некий пример того, что можно делать, думая. Того, каким образом можно думать. У нас же, всё-таки, «Я думаю», а не «Я книжка». Я понимаю, что у узких специалистов в голове всё устроено немножко наособицу, но я в своё время вывел такой пример. За те десять лет, которые я провёл в «Книжном обозрении», мы создали впервые общенациональный рейтинг бестселлеров. Мы спрашивали магазины, что они продают, обобщали эту информацию и сводили её в списки. Чтение было, в основном, ужасное, потому что наши сограждане, в большинстве своём, читают удивительную белиберду и приобретают её. Но меня немножко успокаивало, что, скажем, американцы и французы, и плюс-минус англичане, за которыми я тоже слежу по ASEL, тоже читают белиберду. И вот по этому списку я вывел для себя, совершенно недвусмысленно, некий индекс того, спокойна ли общественная жизнь в России, или бурна. Как только начинаются какие-то энергичные социальные движения, возникает какой-то общественный стресс, сразу на первые позиции вылетают детективные сочинения. Внутреннее напряжение нужно каким-то образом канализировать, и россияне бросаются читать, как кто-то кого-то застрелил. Не всё же самому кого-то стрелять, не у всех есть такие возможности. А как только общественная жизнь успокаивается, и уровень социального стресса снижается, так сразу же на первые позиции вылетают фантастические сочинения, потому что заскучавшему гражданину хочется почитать чего-нибудь эдакого, про другие планеты или, в крайнем случае, про пост-апокалипсис.
Это удивительно популярный в России жанр, более чем где-нибудь. Очень мы любим подумать о том, что после катастрофы. Хоть большая часть этих книжек и мура, но сама по себе мысль не дурная – думать о том, что после катастрофы, особенно в стране, история которой была столь катастрофична на протяжении длительного времени. Я себе, если позволите, запишу, чтобы потом вернуться, кто читает белиберду, и мы поговорим о том, как это работает в нынешней социокультурной ситуации и как это работает в новой социокультурной ситуации. Про какую новую социокультурную ситуацию я говорю и буду говорить сегодня? Мы сейчас находимся при большой смене культурной парадигмы. Последний раз что-то похожее происходило с европейским человечеством, условно говоря, в конце XVI– начале XVII веков. А предыдущий раз это происходило где-то между VIи IXвеками нашей эры. Что я имею в виду? Странным образом, то, с чего человечество читает, на что оно смотрит, когда потребляет текст, кажется не важной деталью, да? Не всё ли равно, прочитать слово из трёх букв, написанное на бумаге, на заборе или в небесах при помощи самолётного выхлопа? Какое-нибудь слово, «мир», например, или «май». В то же время, если мы посмотрим на то, каким образом технологии влияли на человеческое сознание, то увидим, что чтение или базовое потребление информации моделирует и способ думать, и структуру мышления, и, строго говоря, структуру сознания. Приведу какие-нибудь очень простые примеры, на которые обычно никто не обращает внимания. Например, популярная литература. Кажется, что вкусы у людей очень меняются. В какие-то времена они любили одно, в другие времена они любят другое. То романы вдруг становятся очень толстыми, то, наоборот, вперёд выходят крошечные повести, то вдруг появляется роман с продолжением. С чего – непонятно. Вот, например, классическая ситуация. Всю Европу и даже Америку захватывает мания романов с продолжением диккенсовского типа. Это такие трогательные романы, которые печатаются в газетах с продолжением. В этом жанре работает и Бальзак, который получает огромную популярность. Но самый главный европейский писатель – это Чарльз Диккенс. Диккенс как раз в это время предпринимает путешествие в Америку. Приплывает на корабле к, не помню уж, какому порту, в порту его встречает делегация читателей с плакатами. Они требуют оставить в живых Крошку Доррет. Это главная героиня его романа. Как раз в этот момент в газете появляется очередной фрагмент, где она лежит на одре болезни, и непонятно, выживет, или умрёт. Американские читатели протестуют: «Должна выжить!» Можете себе представить сегодня писателя, которого встречают читатели с подобными транспарантами в аэропорту Шарля де Голля, Шереметьево-2? Похоже, что невозможно. Во-первых, потому что изменились темпы потребления информации, во-вторых, потому что изменилась структура подачи текста, а в-третьих, потому что не существует больше романов с продолжениями. А почему больше не существует романов с продолжением? Почему они появились при Диккенсе? А почему вообще появилась идея печатать романы маленькими фрагментами в газетах? Что за этим стоит? Какое техническое перевооружение медийной сферы? Какое изобретение позволило американским читателям стоять в порту и встречать Диккенса? Версии?
Реплика из зала:
Телеграф?
Александр Гаврилов:
Телеграф! Совершенно верно, телеграф. Телеграф сделал две вещи. Он, во-первых, соединил, наконец, мир очень быстрой связью. Новости стали распространяться принципиально быстрее, и? Чтобы обеспечить этим новостям какой-то носитель, возникли ежедневные газеты. Мы помним, например, и по сей день существующую вполне респектабельную газету DailyTelegraph, которая этим и занималась –собирала телеграфные новости и их распечатывала. Именно этот носитель потребовал в своём странном формате литературы, потому что литература, некая работа воображения – это одна из базовых человеческих потребностей. Об этом мы можем говорить, можем не говорить, может быть, ещё обмолвимся. Давайте это иметь в виду. Человеку нужно тренировать, «почёсывать» воображение. И ничто этого не делает лучше, чем литература. Это давайте тоже запишем себе на будущее, вопрос: «Как движущиеся картинки нас убивают?»
В жанре постоянных новостей возникла своя новостная литература. Не было бы телеграфа – не было бы изменения медийной картины мира, медийного потребления, а значит, не было бы романа с продолжением. Печатный станок к этому моменту уже благополучно существовал длительное время, он обеспечивал совсем другие вещи. Странным образом, если мы посмотрим на то, что было главным достижением печатного станка, то это будет совсем не литература. Давайте вспомним, в конце XVIвека постепенно массовое книгопечатание становится общедоступным, в начале XVII оно уже почти во всех европейских странах, только Западная Европа, ну, Западная Центральная Европа этим занимается, больше никто. Китайцы очень сдержанно относятся к своему книгопечатанию. Хотя оно у них давно есть, но оно им ни за чем не нужно. Арабский мир практически не занимается книгопечатанием. Едва-едва, немножечко. В Европе было книгопечатание. Какие у этого есть социальные последствия? Что меняется в жизни Европы, от того, что книгопечатание и чтение книг-кодексов так распространяется и становится гораздо более доступным, просто физически? Ведь рукописные книги дороги, их пойди найди, да и читать их можно только там, где они есть. А тут сначала появляются книги, напечатанные в лист, потом появляются книги, напечатанные в четверть листа, то есть, такие, которые уже можно читать не на столе, а, скажем, в пути. Что меняется? Количество, объём информации, который уже накоплен человечеством, вбрасывается в гораздо более широкий круг осмыслений. Очень быстро с привлечением и переводом арабских источников растёт и изменяется европейская математика, очень быстро совершенствуется европейское оружие, неожиданно активно печатаются карты, всё ещё не очень верные, не очень исправные, но уже более доступные. Гораздо большее количество людей принимает участие в осмыслении всего накопленного опыта. Результатом этого является, для начала, что? Эпоха Великих Географических Открытий и построение колониальных империй. Я не знаю, представляете ли вы себе размер португальских колоний по состоянию на XVIIвек? Это картинка, за отсутствие которой я приношу вам сегодня извинение, потому что обычно я стараюсь в этом месте лекции её показывать, но сегодня с самолёта на самолёт. На карте мире сегодня, как и тогда, сама Португалия занимает ничтожное, крошечное пятнышко. Это маленькая и очень уютная страна, её народ довёл лень до состояния великого искусства. Сегодня в Португалии пребывать очень приятно, потому что никто никогда никуда не торопится. И это удивительно, как такой народ смог подчинить себе половину мира. Однако если мы посмотрим на карту XVIIвека, то увидим, что колонии и протектораты Португалии – это вся Бразилия, то есть, почти вся Южная Америка, это значительная территория, почти вся Южная Индия, которая сегодня производит около 40% мирового имбиря, порядка 70% мирового рынка корицы, это по-прежнему один штат в Южной Индии. Португалия захватывает рынок специй целиком. В два путешествия Васка да Гамы португальцы неожиданно оказываются владельцами самого дорогого ресурса в мире. Вот как если бы сейчас Томская область захватила все нефтяные месторождения Земного шара, ну, или 90% месторождений, чуть-чуть специй росло в Китае и в Юго-Восточной Азии в целом. Скорость, с которой португальцы богатеют, опережает всякое воображение, девать деньги им становится решительно некуда. Король Иммануил Первый отправляет ко двору Папы Римского посольство, в котором вся сбруя на лошадях и все стремена сделаны из литого золота. Открывает процессию слон, а завершает носорог. Ни слона, ни носорога при дворе Папы Римского ещё не видели и, честно говоря, лошадей, обмотанных золотом с ног до головы, тоже ещё не встречали. Эпоха Ксении Собчак была от того места довольно далеко в историческом будущем. Почему это происходит? Почему крошечная Португалия в совершенно сжатые сроки меняет своё положение в мире? А следом за ней двигаются и другие страны, возникает Французская колониальная империя, которая просуществовала практически до 1962-го года, возникает Британская колониальная система, которая подарила человечеству, например, Соединенные Штаты Северной Америки. Почему Западная Европа вдруг в какой-то миг подчиняет себе весь Земной шар? Почему веками шедшая впереди всех китайская цивилизация начинает так стремительно отставать в технологиях? Что причина этому? Почему в опиумных войнах выигрывает Англия? Почему следом за этой огромной волной географических приобретений и построением колониальной империи Западная Европа совершает индустриальный рывок, который вы хорошо помните из курса школьной истории под названием «индустриальная революция», и так далее? У всего этого есть тысячи причин, начиная с Божьего промысла и заканчивая более или менее свободным отношением к народам, являющимся переносчиками современной науки от одних наций к другим. Это забавно, но это всерьез. Мы можем посмотреть, как те страны, в которых возникает терпимое отношение к евреям, в этот момент получают довольно большой импульс в развитии науки. Так было, скажем, с Португалией. Правда, потом король неосторожно женился на испанке, и всех евреев пришлось либо вырезать, либо вывезти, новую навигацию они уже построили. У всего этого есть еще один важный ответ: все эти исторические могучие сдвиги имеют под собой информационную технологию. Все это невозможно без информационной технологии, без распространения совершенно новой информации, и технологией распространения этой информации становится как раз печатная книга кодекс. Странным образом, при всей своей специализации я не сумасшедший. Я не хочу сказать, что только печатная книга кодекс обеспечивала собой индустриальную и колониальную революции, но то, что без этой технологии ни то, ни другое было бы невозможно – это совершенно очевидно. К сожалению, я до этого сначала дошел сам, а потом обнаружил, что об этом написано довольно много книг на английском языке. Книга всегда выступает как инструмент развития. В особенности это заметно, когда люди переходят, например, от доиндустриального к индустриальному периоду, и мы имеем довольно чистый пример, позволяющий говорить об этом уверенно. Например, сейчас книжное чтение почти во всех странах на Земном шаре неуклонно снижается по количеству времени и количеству страниц. Есть два параметра, по которым можно считать книжное чтение: сколько времени человек посвящает ему и сколько буковок он успевает за это время съесть. Но существуют две страны на Земном шаре, в которых уровень книжного чтения неуклонно растет. И вы мне их назовете, ничего не зная ни о книжном чтении, ни о социологии. Вы знаете, какие две страны сейчас энергично переходят из доиндустриального в индустриальный период.
Реплика из зала:
Китай и Россия.
Александр Гаврилов:
Китай и Индия, конечно. Какая Россия? Имейте совесть. Нет, тут это «имейте совесть» состоит из двух частей. Во-первых, сталинская индустриализация, каким бы кровавым месивом она ни была, прошла, и огромное количество народа перешло из доиндустриальной в индустриальную эпоху, результатом чего является полностью погибшее российское сельское хозяйство. А во-вторых, даже не испытывайте надежд, что Россия продолжает читать книги. Нет, она от них отказывается ежедневно, все более и более. Окей, простите, чуть было не ушел в разговор о том, как именно Россия отказывается от книжек. Просто имейте это в виду, Россия отказывается от чтения. Мы имеем снижение всех показателей, какие только бывают. Мы имеем снижение времени, отдаваемого чтению, мы имеем снижение приобретения книг и в последние три года резкое снижение посещаемости библиотек. Даже если людям предлагают книжки задаром, они их всё равно не читают. Почему это кажется мне важным? Потому что, как уже было сказано, книга это не в первую очередь сборник стихов, хотя сборники стихов важны и нужны, я знаю для чего, если это будет кому-нибудь интересно, смогу рассказать, а потому что это информационная технология, снова и снова. В зависимости от того, на какой платформе, на каком носителе эта информационная технология реализована, меняется довольно много чего. Когда я сказал, что предыдущая смена носителя, предыдущая смена платформы была в конце XVI- начале XVII вв., я имел в виду именно печатную книгу кодекс. Но примерно между VIи IX веками произошла замена, гораздо более медленная, потому что здесь мы можем говорить примерно о столетии, а там мы должны говорить о периоде лет в триста. Нынешняя смена форматов произойдет еще быстрее. Она, собственно, уже произошла. Мы в ее середине, она закончится на наших глазах. Например, между VIи IX веками произошла замена свитка на книгу кодекс. Представляете себе, кто-нибудь видел книгу-свиток? Не знаю, папирусный или на пергаменте. Я никогда не думал об этом. Недавно разговаривал с замечательным ученым, Сергеем Аркадиевичем Ивановым, который написал книжку «Тысяча лет озарений. История изобретений». Книга необыкновенно полезная, она рассказывает не о самих изобретениях, а о том, каким образом изобретения меняли человеческую жизнь. Мы же понимаем, что изобретение пороха полностью изменило всю Европу, или что изобретение мыла, довольно позднее изобретение, между прочим, многое поменяло в нашей жизни. Я всегда прошу слушателей разного рода своих выступлений, где упоминаю об изобретении мыла, представить себе двор короля Людовика Солнца, того самого великого Людовика. При этом дворе искусство парфюмерии достигло высочайшего уровня, и с тех пор ничего принципиально нового не сделано, только найдены более дешевые ингредиенты для духов. А вся суть парфюмерии была заложена именно тогда. Вот представьте себе, это был великий двор великого короля, который имел великую парфюмерию и не знал мыла. Мыться вообще было подозрительным занятием, они старались это делать пореже, например, раз в месяц. И высочайшее развитие парфюмерии было связано с тем, что двор нестерпимо, отвратительно вонял. Этот запах нужно было отбивать каким-то образом. И вот представьте, это тот самый король, который развлекается охотой, постоянно скачет на коне, то есть, он, не сказать, чтобы просто лежал, а его тряпочками обтирали, нет, он нормальный потный мужик, поверх, правда, еще намазанный розами. Так вот автор книги, в которой среди прочего есть статья об изобретении мыла, читал лекцию «Книга как предмет изобретения». Он рассказал, что когда он работал с пергаментными книгами и пергаментными свитками, то часто бывает, что пергамент не очень хорошо отполирован, и на нем встречаются кусочки коровьей шерсти или какие-то физиологические дырки, посреди страницы глаз, потому что они старались шкуру теленка использовать целиком. Вторая прелестная деталь (простите, это совершенно в сторону от нашего разговора, но уж очень обаятельная). В древнерусских летописях листы пергамента именуются «телятина», там «имущество такое-то, такое-то и телятины 25 листов». Когда читаешь это в первый раз, конечно, обалдеваешь. Что произошло в тот момент, когда книга переходила от свитка к кодексу? Во-первых, принципиально ускорилась работа с книжкой. Не знаю, вот я в своей жизни видел один единственный свиток, и то, когда меня друзья иудеи затаскивали в Синагогу. Я видел, как там выносят свиток Торы. Это огромная дура на деревянных палках. В Греции и в Риме, для того, чтобы читать свитки, использовались два раба. Один держал меньшую бобину свитка, другой большую, и они на специальном столе его проматывали до того места, которое было нужно владельцу свитка. Не существовало никакого способа перелистнуть до страницы 15, нужно было проматывать весь свиток целиком. Папирус, поскольку он делался из расщепленных надвое стволов одноименного растения, с одной стороны был довольно гладкий, отшлифованный пемзой, а с другой такой, ну, слегка горбатенький. Это была, собственно, внешняя окружность травы. На внешней горбатенькой стороне никто и никогда не писал – там не держатся чернила. Есть всего несколько книг, исписанных на обеих сторонах. Это, как правило, означает какие-то чудовищные исторические события (ну уж совсем до крайности дошли – решили писать на обеих сторонах папируса). Текст располагался только на одной стороне, в результате свитки были огромными, и работать с ними было очень тяжело. Пергамент по сравнению с папирусом был принципиально более удобной вещью. На нем можно было писать с обеих сторон, он нормально резался и сворачивался листами. Сначала, конечно, его использовали как свиток (просто по традиции, по привычке), а потом…
Интересно, как реагировали современники на переход от свитка к кодексу (т.е. к сшитым листам пергамента). Например, Гален, великий греческий врач, создатель всего канона врачебной науки (так называлась его главная книжка, которая продержалась в качестве канона как такового примерно до начала VIIIвека). Гален чрезвычайно критиковал пергамент, объясняя, что он вреден для глаз, потому что слишком контрастный. Вот когда читаешь свиток на папирусе, он такой вяленький, желтенький, и глаз не так напрягается. А тут белый пергамент, и на нем такие яркие буквы – глаз совершенно иначе на них смотрит. Замечательно, что (я надеюсь, все уже услышали эту точную перекличку) сегодня, когда люди говорят об электронных книгах, разговоры о том, что они как-то не так влияют на глаз, одни из первых. Притом, что, к несчастью или к счастью, нет ни одного научного исследования, которое доказывает хоть какое-нибудь влияние на глаз светящегося электронного носителя. Но на уровне общего мнения есть такое утверждение, что смотреть на светящееся нехорошо. А почему нехорошо? Ну, нехорошо… А на уровне научных исследований, к сожалению, всё равно, на что смотреть.
Современники, конечно, возмущенно реагировали на попытки писать что-нибудь серьезное на кодексах. Например, интересно, что юристы на протяжении примерно двухсот лет отказывались принимать к рассмотрению законы, которые были написаны на страничках, а не на свитках. Затем, это уже ближе к IX веку, все-таки появились какие-то отчаянные новаторы, которые решились на то, что можно писать законы в книжках, а не на свитках. А то, что смогло переломить самых упорных – это была страничная пагинация, нумерация страниц. Юристы догадались, что можно ссылаться теперь не на какое-то место внутри свитка, до которого знай листай, а на конкретную страницу, которую можно сначала отлистать по уголочку, а потом читать только это место. Соответственно, в этот момент они поняли, что можно собирать большое количество законов одновременно, что можно удобно обращаться к разным страницам. Интересно, что мы до сих пор называем именно «кодексом» сборник законов, да? Кодекс законов о труде (КЗОТ) – документ, который регулирует все трудовые отношения в пределах нашей великой державы. Слово «кодекс», собственно, где-то от IX века тянется за этими законами.
Я напомнил вам хорошо известные, конечно, две платформенные трансформации, чтобы сказать, что мы имеем сегодня, да? Мы сегодня имеем еще одну платформенную трансформацию: книга уходит на электронный носитель, и при этом с ней происходят всякие странные вещи. У нее снова теряются страницы, зато в ней появляется глобальный поиск. Точкой входа уже больше не является начало и конец, а, например, поиск по любому слову. Книги утрачивают границы между собой. Мы работаем не столько с отдельной книгой, сколько с книжным массивом. Доступ к ним обеспечивается практически из любой точки Земного шара, потому что уже существуют (не когда-нибудь еще будут существовать, а уже сейчас существуют) мобильные терминалы, которые каждый из нас носит с собой, и с помощью которых можно получить доступ ко всей накопленной человечеством информации в той форме, какая нам удобна. Разумеется, у этого есть много всяких замечательных возможностей, и, разумеется, за них мы платим всякими досадными неприятностями, которые как раз лежат не столько в области чтения, сколько в области сознания, в области читателя. Меняется не столько само чтение, сколько сам читатель. Например, принципиально меняется сосредоточение. Традиционная книжная культура неминуемо требовала: хочешь читать – сосредоточился. Требовала от читателя: а) большого сосредоточения и б) накопления большого объема знаний прямо внутри головы. Сегодняшняя культура предполагает, что человек знает, как искать, а не что он уже знает, да? Он может обратиться к Википедии в любой момент. По собственному опыту расскажу. В джунглях Камбоджи, где ничего нет (ни еды, ни воды, одни минные поля, которые будут разминировать еще лет тридцать), стоишь посередине нигде, смотришь на непонятно что, лезешь в Википедию и смотришь, что это. А те говорят: «Ну, как, это же храм Ангкор Вате, этот, конкретно, называется Байон».
Странным образом, эта легкость доступа к информации, рушит один из главных способов постижения, который долгое время мистически воспевался в европейском культе научного знания – это научное озарение. Только теперь мы понимаем, что научное озарение может работать в ситуации перенасыщенного интеллектуального варева внутри головы ученого, да? Представьте себе жуткую ситуацию: Менделееву снится периодическая таблица химических элементов, а он в этот момент говорит: «Слушайте, что-то знакомое, что-то интересное… Надо проснуться, посмотреть в Википедии, что это». Понятно, что весь объем понимания у Менделеева к этому моменту уже был, да? Ньютон уже в достаточной мере накопил в голове количество знаний о физике вселенной, чтобы упавшее ему на голову яблоко (это неправда, но легенда довольно показательна, и то, что она долго держится в европейском сознании, довольно показательно), а вернее, не на голову, а рядом с ним упавшее яблоко, наконец, замкнуло цепочку. Ему не надо больше ни о чем справляться, да? У него уже всё было в сознании.
Сегодняшняя культура чтения, электронного чтения предполагает расслабленное скольжение. Не случайно слово «серфинг» постепенно кочует из собственно использования Интернета к использованию любых интеллектуальных ресурсов.
Из зала мне уже кричат, что я и так долго рассказываю, поэтому я прекращаю дозволенные речи. Попытаюсь резюмировать. Во-первых, книжка – это не способ развлекаться, а базовая информационная технология, сформировавшая европейское человечество таким, каким мы его знаем. Во-вторых, каждое изменение технологии донесения информации от одной точки в социуме до другой отражается непосредственно на этом социуме, на структуре сознания и на структуре личности. Третье, мы стоим на пороге огромного платформенного сдвига. Четвертое, этот сдвиг будет гораздо быстрее, чем предыдущие. Предыдущие, как я уже показывал, были 300-100 лет. Этот уложится в лет 50 целиком, с рожками и ушками. Это не только страшилка, хотя я знаю очень много страшного про этот платформенный сдвиг, это не только возможности, это, главным образом, некоторый указатель на исторической дороге, опасный поворот. Что за этим поворотом!? То, что всегда: возможности, невзгоды, богатство, нищета, ничего экстраординарного в истории не поменяется. Но пройти этот опасный поворот надо аккуратненько: можно вылететь с дороги, например. Попытался резюмировать. Если у вас возникли или остались какие-нибудь вопросы, буду рад на них отвечать.
Реплика из зала:
Саш, во-первых, тебе огромное спасибо, потому что слушать тебя – это правда, отдельное удовольствие. Я хочу спросить: Россия отказывается от чтения в пользу чего?
Александр Гаврилов:
В пользу другого. Я, главным образом, для того, чтобы попробовать изложить свою, возможно, слишком длинную и извилистую мысль покороче, не стал останавливаться на том, что следующая платформа очень много нагрузки снимает со слов и передает чему-то другому. Почти все формы письменного обучения и обучения от обучающей литературы передаются к обучающему видео. Библиотека будущего – это в большой мере Youtube. Соответственно, там, где речь идет о воспроизводстве знания, скорее всего, происходит замещение букв движущимися картинками. На мой взгляд, это, с одной стороны, вполне объяснимо, а с другой – трагическая ситуация, потому что движущиеся картинки отнимают у человека очень важную часть его работы: самому воображать, как это происходит. Я по профессии и многолетней деятельности учитель литературы, поэтому для меня по-прежнему остается важным говорить каждому встречному ребенку: «Нет, недостаточно посмотреть экранизацию «Войны и Мира», нет, у Толстого все было совсем не так, нет, Наташа Ростова не такая».
Реплика из зала:
Я говорила всем, что убью того, кто принесет в дом фильм «Три мушкетера», потому что вообразить Д’Артаньяна мой ребёнок должен сначала сам.
Александр Гаврилов:
Абсолютно. Там где движущиеся картинки замещают буквы, возникает трагическое существо: человек с ампутированным воображением. Это жутковато. Мне кажется, что было бы здорово продержаться как можно дольше без этого.
Кроме того, чтение именно поэтому сегодня уходит из досугового оборота. Смотрите, чтение в России развивалось следующим образом. Сначала была некая необходимая грамотность, не очень высокая, мы говорим о 19-м веке. Потом возникает необходимость индустриализации. Любая индустриализация связана с книжным чтением. Советский Союз яростно пропагандирует грамотность, грамотность как таковую. Если книг читать не будешь – скоро грамоте забудешь. А почему нужно не забыть грамоте? Что дает человеку это самое знание грамоте? Дает возможность индустриальной работы, дает возможность зарабатывать приличные деньги путем индустриального труда. Это не только русская история. Знаменитое высказывание президента социалистической Шри-Ланки, была у них такая дочь главного революционера, которая сначала вместе с ним боролась против засилья английского языка. Они боролись, чтобы все в государстве происходило на двух основных государственных языках: ланкийском и тамильском. А потом вдруг они же стали насаждать английский язык, и когда на большой ЮНЕСКОвской конференции у нее спросили, почему вдруг в Шри-Ланке придается так много внимания изучению английского, она отвечала фразой, ставшей крылатой: «Трактора говорят по-английски». Если они хотят использовать какой-то элемент в индустриализации, даже в сельском хозяйстве, они должны владеть языком, который, так или иначе, является сервисным языком. Вот это развитие в России было очень энергично, годами очень сильно подпитывалось советской пропагандистской машиной. Конечно, как и все, что попадало в жернова советской пропагандистской машины, и чтение тоже обессмысливалось. Потому что, с одной стороны, им нужно было воспитать человека, который умеет читать инструкцию к стиральной машине, а с другой стороны, им нужно было удержать этого человека от чтения чего-нибудь посерьезнее. Поэтому колеса все крутились и крутились, производя все меньше и меньше чего-нибудь полезного. С этим в большой мере связан очень резкий отказ от чтения, когда люди уходили от чтения в деятельность. Понятно, почему, и все равно жаль, что так. Конечно, чтение дает абсолютно другие возможности. Мы видим, что сейчас люди, много трудящиеся и много чего соображающие в своей области, и читают довольно много. Какой-нибудь знаменитый читатель Чубайс или знаменитый читатель и книжный собиратель Фридман, или, что уж совсем какая-то контрадикция, владелец очень завидной библиотеки Константин Львович Эрнст. Человек, который более всех других сделал, чтобы россияне уж точно ничего не читали и ничего не смыслили, сам не только мыслит и читает, но и собирает библиотеку с антикварными изданиями и со всякими такими штуками. Простите, я, как обычно, ушел в завитки фиоритуры, отвечая на вопрос, ради чего россияне отказываются от чтения. Они отказываются от чтения ради иных форм досуга, иных форм самообразования. Ну, телика, да. Юноша завладел микрофоном.
Дмитрий Ефимов, Чебоксары:
Я бы хотел узнать вашу позицию. Почему вы считаете, что век современных технологий, когда книги переходят в цифровой формат, все-таки, губит чтение. Выражая свою позицию, хотел бы сказать, что это как раз таки облегчает. Зачастую сейчас проблема состоит в том, что большинство книг, которые нам необходимы по учебе либо в общеобразовательном смысле, просто жутко дорого стоят. То есть, в библиотеках их нет, потому что государство не обеспечивает, а в книжных магазинах купить всю литературу нереально, проще скачать и прочитать.
Александр Гаврилов:
Я полностью разделяю ваш священный трепет перед благородным пиратством. Пираты всегда были очень симпатичные ребята, и у них все всегда было дешевле. Я не думаю, что перевод книги в электронную форму сам по себе, так или иначе, уменьшает количество чтения, нет. Более того, мы видим уже сейчас, что люди, приобретающие себе электронные читалки, читают книг больше, чем прежде. Правда, мне кажется, что сейчас это не совсем чистый эксперимент, потому что люди, которые приобретают себе электронные читалки, это те люди, которые читали и прежде. Понятна, да, логика? Потому что если ты предпочитал сидеть перед теликом, тебе не нужно это приспособление. Эти люди действительно увеличивают количество чтения, потому что им теперь стало удобнее получать книжки. Я и сам скачиваю книжки, должен признаться, потому что очень трудно купить, и покупаю книги и на Озоне, и на Литресе. Вы абсолютно правы. Электронное чтение облегчает, тому, у кого сформирован навык чтения, доступ к книге. Но странным образом сам этот навык чтения хуже формируется в новом мире. И мне кажется, что не перевод на электронную форму убивает чтение, а просто одновременно происходит изменение парадигмы гуманитарного знания, мы начинаем узнавать о мире не в первую очередь по буквам. И одновременно с этим происходит переход на электронный носитель. Понятно изложил? Это два независящих друг от друга процесса, но они совпали, и в досужем взоре они кажутся связанными.
Валентина Киселева, Йошкар-Ола:
Как вы относитесь к современной литературе? И есть ли среди авторов какие-то действительно стоящие люди, которые, так сказать, войдут в века? Допустим, заходя в магазин книжной литературы, стоишь и смотришь на полки. Вот полка классики и вот несколько полок современности. Сколько останется из этих нескольких полок книжек, которые займут одну полку?
Александр Гаврилов:
Валентина, вы задаете прекрасный вопрос. Прекрасный главным образом тем, что ответ на него невозможен. Никто из современников не мог бы и помыслить, например, что Лермонтов войдет в священный канон русской литературы, а Батюшков и Баратынский не войдут. Что Тургенев будет известен по своему второстепенному роману «Отцы и дети», а, скажем, Петр Боборыкин не будет. Дело в том, что Боборыкин был самым известным писателем своего времени, который писал романы с безумной скоростью, публиковал их по диккенсовской модели с продолжением. Про него современники говорили, что он свои романы не пишет, а боборыкает. Это было необыкновенно популярное чтение, и он, в общем, приличный писатель. Где? Конечно, классика задается образовательным стандартом. Поэтому сейчас, когда люди бьются за образовательный стандарт и кричат: «Не смейте трогать курс литературы!», – то они с одной стороны правы, а с другой не правы. С какой стороны они правы? Именно образовательный стандарт задает некоторый общий национальный тезаурус, сокровищницу гуманитарного знания. В конце концов, сегодня русский это тот, кто знает, кто такой Базаров.
Реплика из зала:
Саш, можно встряну? Это не так. Я ничего не знаю про дворянское гнездо. То есть, я знаю, конечно, что это Лиза и Лаврецкий, но, в принципе, сюжетом не владею. Сидящая рядом Настя, заливаясь горькими слезами, говорит мне: «Там все плохо кончится!» Я говорю: «Да? Как интересно! Насть, а вы в школе читали?» Она мне: «Да, в школе мы из Тургенева читали «Дворянское гнездо». Настя моложе меня где-то на двадцать лет. А мы не читали «Дворянское гнездо», мы читали «Отцы и дети», потому что в них был найден тезаурус стилистического реализма. Поэтому я знаю, кто такой Базаров, а Настя нет. Хотя мы точно один народ.
Александр Гаврилов:
Я как раз об этом хотел сказать. В чем правота – понятно, в том, что формируется общая сокровищница. Неправота именно в этом: курс школьной литературы, который прошли, более или менее, все присутствующие в этом зале, был написан людьми очень талантливыми и совсем бессовестными. Потому что всю литературу 19-го века они надели на единый штырь социалистического реализма, и кто хулил царское правительство, лил слезоньки над нелегким крестьянским трудом, тот, значит, хороший писатель, а кто не хулил, не лил, тот, значит, плохой писатель. Читать его не обязательно. Так мы лишились Лескова, вероятно, лучшего писателя 19-го века, так мы в большой мере получили искаженное представление о Тургеневе. Слава Богу, что в конце 60-х годов протащили силком «Бежин Луг» в программу. Хоть можно представить, что это был писатель, который умел писать по-русски, а не только одного лишнего человека замещал другим лишним человеком. К сожалению, мы остро, до зарезу нуждаемся в новом школьном курсе литературы, и пока нет ни малейших представлений, каким бы он мог быть. Я преподавал в школе как раз в те самые, столь любимые нашим премьер-министром «лихие 90-е», тогда и в школьном образовании был довольной лихой период, тогда казалось, что все, что угодно, можно взять и своротить. Было создано некоторое заметное количество разных программ для курса русской литературы, ни одна из этих программ не оказалась достаточно убедительной. Но это только половина ответа на ваш вопрос. Я помню, что на самом деле я должен ответить, что я думаю про современную русскую литературу. Я думаю, что современная русская литература в неожиданно хорошей форме, потому что в ней есть Люся Улицкая, у которой прямо каждую книжку нужно читать. Людмила Улицкая. Не корчите мордочки, а пойдите и почитайте. Потому что в ней есть Захар Прилепин, особое внимание обратить на книгу рассказов «Грех» и книгу рассказов «Ботинки, полные горячей водки». Потому что в ней есть восходящая звезда Андрей Рубанов, особенное внимание обратить на роман «Хлорофилия». Потому что в ней есть молодые писатели, такие как Денис Гуцко или Роман Сенчин, удивительный, жесткий, становящийся лучше роман от романа и в будущем, видимо, совсем прекрасным и мрачным писателем. И при этом мы еще продолжаем существовать в длинном шлейфе влияния великой русской литературы 70-х годов, в которой были вместе Белов и Битов, Распутин и Сорокин, каждого из которых я как читатель очень люблю. Валентин Распутин, Василий Белов, Андрей Битов, Владимир Сорокин, Юрий Трифонов, разумеется, Юрий Нагибин. Ну, мне кажется, что Нагибин тогда читался лучше, чем сейчас, а Битов сегодня читается так же, как тогда, один в один, копейка в копейку. Дневники, да, это отдельная песенка. Есть три дневника, которые оказываются поразительным документом. Это дневники Михаила Пришвина, совсем странного писателя, совсем не то про кладовую солнца, что мы про него узнаем из курса школьной литературы. Это дневники Корнея Чуковского, невероятные, человек изумительно острого ума, необыкновенно ярких эмоций и чудовищной, на грани приличия, язвительности. Такой ядовитый ум, который он всю жизнь пытался сдерживать в узде, но в дневниках мог позволить себе выражаться гораздо более откровенно. В результате первое неподцензурное издание дневников смогло выйти только в 90-е годы, потому что до того каким-нибудь властям он казался возмутительным. Ну, и дневники Нагибина, которые просто нравственный приговор советскому писателю и советской системе. В общем, мне кажется, что русская литература какое-то время существовала плохонько, а сейчас я вижу новых писателей, которые в ней появляются, или новые книги хорошо известных писателей. Откуда не возьмись, из города Еревана появляется девушка Мариам Петросян с книгой «Дом, в котором», которая затягивает каждого, кто имеет достаточно храбрости, чтобы к ней приблизиться, затягивает в свой мир и держит там. Поскольку я хожу и всем рекомендую, то дальше друзья очень разного возраста, очень разных представлений о жизни начинают мне названивать. Говорят: «Послушай, я прочитал уже половину, и что, кончится? Мне осталось 80 страниц». Да, она огромная, но люди с ужасом понимают, что она сейчас кончится. И потом перечитывают ее снова и снова. Из этого следует, что какая-то машинка, которая производит русских писателей, продолжает еще где-то работать, в недрах судьбы. Если не случится чего-нибудь удивительного, на что всегда можно рассчитывать в нашем обществе, то за русскую литературу я спокоен. А вот кто из ныне работающих писателей станет классиком, и будет читаться через 100 лет, мы даже понятия не имеем.
Реплика из зала:
Я думаю, Людмила Улицкая.
Александр Гаврилов:
Ну да, может быть, может быть. Особенно после «Даниэль Штайн, переводчик».
Реплика из зала:
Если не читали, то почитайте обязательно.
Александр Гаврилов:
Это очень полезная книжка.
Реплика из зала:
К тому же еще и интересная.
Александр Гаврилов:
Да.
Илья Рогожин, Нижний Новгород:
Вы говорили, что когда государство переживает какой-то кризис, люди стараются читать детективы и аналогичные книги. У меня мама, в принципе, спокойный человек, работает в пенсионном фонде, раньше очень часто читала детективы. Я не понимал, почему. Она, вроде бы, ничем таким не увлекается, ни стрельбой, ни убийствами, ничего и близко такого не было.
Александр Гаврилов:
Работает в пенсионном фонде и убийствами не увлекается, так.
Илья Рогожин, Нижний Новгород:
И я не мог понять, зачем она их читает. И как раз время было конец 90-х, и я все не мог понять, за это вам отдельное спасибо. А вопрос мой такой. Вы говорите о переходе на электронные книги. В вашей статистике, когда говорите о прессе, есть качественная пресса, массовая и так далее. Есть ли такая тенденция, что люди, у которых есть эти дивайсы по чтению книг, читают какую-то ерунду?
Александр Гаврилов:
Большое спасибо за вопрос. Это точное попадание в некий болевой нерв эпохи. Есть один герой газетных публикаций, Александр Леонидович Мамут, довольно крупный кремлевский банкир, который на предпоследних выборах держал казну. Будучи по происхождению мальчиком из хорошей семьи, интересуется книжками и всячески пытается к ним пристроиться в своем бизнесе. Сейчас покупает самую значительную британскую книжную сеть “WaterStones”, потому что её нынешние владельцы, группа HNV, её продает, не очень зная, что с ней делать. А Мамут думает, что знает, что с ней делать. Поскольку мы про книжки время от времени с ним разговариваем, мы сели читать статистику. Дело в том, что сейчас по всему миру катится такая волна, буря, сметающая книжную торговлю. Люди начинают критически меньше читать, и не только в России, несмотря на значительные усилия, предпринимаемые общественными организациями и государством. Поразительно, что с этим связано качественное улучшение книжного ассортимента. Люди, которые читали совсем бездумную развлекательную литературу, делать это перестали, потому что есть вот эти самые мобильные терминалы, о которых я говорил, которые позволяют обеспечить доступ к книге и любой другой информации. Они постепенно начинают давать доступ к движущимся картинкам. И уже сегодня в московском метро мы видим людей, у них наушники вставлены в нетбук, и они садятся досматривать сериал, боевичок, мелодрамку. То есть, ровно то, что они делали при помощи дешевых книг: почесать себе эту железу ярких и бессмысленных эмоций. Во всем мире происходит одно и то же. Если ещё совсем недавно книжные торговцы делали самую большую ставку на читателей бессмысленной литературы – Оксана Робски, Дарья Донцова – то сегодня эта литература стремительно начинает продаваться все хуже и хуже. Не потому что люди уходят с ней на электронные носители, а потому что люди уходят от неё к сериалам. У меня как-то была программа на радио «Культура», и я в одну из программ пригласил руководителя одного из крупнейших российский издательств. Спрашиваю: «Как ситуация с чтением?» Он говорит: «Трагическая ситуация с чтением!» Я говорю: «А как вы думаете, почему?» Он говорит: «Потому что нашего читателя уничтожили!» Я, в ужасе, думаю: «Боже мой, а где же я был?» Я говорю: «А что же вы, Юрий Владимирович, имеете в виду?» «А как вы думаете, кто был клиентом нового книгоиздания 90-х годов, когда частные издательства только заводились в России? Кто обеспечивал нас, по сути, массовыми инвестициями? Кто был клиентом, который позволил нам развернуться? Это были охранники и продавщицы. А теперь продавщицам велели продавать, а охранникам запретили читать на рабочем месте». Он говорил это совершенно серьезно. Более того, потом он привел мне настоящее социологическое исследование, показывающее, что они действительно получили резкое падение чтения именно в этой социальной нише. Так или иначе, у дурацкой литературы, литературы бездумья, исчезает база. Я очень хорошо помню, как застал за чтением Дарьи Донцовой одну очень интеллектуальную и в целом глубокую даму, министерского чиновника, а до того переводчика, романы Зюскинда до сих пор идут в её переводе. Говорю: «Господи, Боже мой, что это такое вы делаете? Как вы это себе пихаете в голову?» Она говорит: «Знаешь, целый день тут долбишься, долбишься, решаешь, обсуждаешь, договариваешься, голова гудит! А потом садишься на заднее сиденье, пока до дома по пробкам, читаешь Донцову, голова пустая, хоть крестиком вышивай, хоть борщ вари!» Эта надобность стремительного оболванивания теперь решается другими способами, не книжками. Этот читатель закончился, эта литература закончилась. Не могу сказать, что я был по этому поводу счастлив, но теперь мировые списки бестселлеров мне читать с каждой неделей все приятнее. Они все больше имеют какое-то отношение к моему чтению, а не к чтению продавщиц и охранников.
Ольга Казанская, Астрахань:
Во-первых, я хочу сказать, что не все так плохо. Я так думаю, потому что смотрю на себя, на своих друзей. Я работаю учителем в школе, я смотрю на ребят. У меня есть два 11-х класса и один 10-й, я маленьких не беру, потому что с ними, естественно, говорить не о чем, я беру старшеньких. Они читают! Проблема с библиотеками – это серьезно, но, например, я им говорю, из того, что мне нравится: «Идите, прочитайте «Портрет Дориана Грея». Они мне говорят: «Хорошо, мы пойдем в библиотеку». У нас там библиотека имени Крупской, очень красивая, большая библиотека. Есть такая книжка. Я им говорю: «Давайте, прочитайте «Коллекционер». Они идут, берут. Хорошо. Например, я им говорю прочитать «Империю ангелов» Вербера, недавно я читала. Все, там нет этой книжки. Взять младшеньких, допустим, 6-й класс, они говорят: «Мы посмотрели «Сумерки», ну, у них возраст такой. Я им говорю: «Книжку прочитайте! Я на английском читала, но вам ещё рано». Они идут – нет. «Гарри Поттера» хотят прочитать – нет. Проблема в том, что книжек новых нет! А вопрос мой такой: как обстоят дела в Европе? Мне интересно узнать, какая там статистика, что там читают, как там вообще ситуация? Спасибо.
Александр Гаврилов:
Спасибо вам большое за прекрасный рассказ о жизни астраханских школьников. Так примерно везде устроено. Мне ужасно неловко это произносить, но я действительно думаю, что благородные пираты, оцифровавшие уже, конечно, и Вербера, и уж подавно «Гарри Поттера», и уж, конечно, «Сумерки» много раз, могут спасти ситуацию. Тут ведь как устроено? Все ужасно жалуются, что россияне не покупают электронных книг, а хотя бы минимальный анализ предложения показывает, что главная проблема в том, что их никто не продает. Они бы, может, и рады, но вариантов нет. Поэтому, Ольга Александровна, скачивайте. Скачивайте и раздавайте детям, или давайте им ссылки на какие-нибудь преступные пиратские ресурсы. Какая-нибудь библиотека «Ололо», извините за выражение. Что касается Европы. Ну, во-первых, не Европы одной, но и всего человечества. По-прежнему самой читающей страной в рамках белого мира является Америка. Наше представление о том, что они там совсем ничего не читают, некоторым образом является последствием советской пропаганды, а нисколько не отражением серьезного положения вещей. Поэтому, если вы хотите смотреть, что будет популярно в следующем сезоне, рекомендую ориентироваться на список бестселлеров NewYorkTimes, потому что они к нам переходят уже почти все. К сожалению, массовое чтение и в Европе, и в Америке, в общем, устроено очень похоже на наше массовое чтение. Единственное, чем приятнее американские бестселлеры, это тем, что там, конечно, на первых строчках должны быть идиотические мелодрамы и бессмысленные конспирологические боевики. «Код да Винчи». Они лет пять читали этот «Код да Винчи», а также то, чего не рассказали в «Коде да Винчи», то, что ещё расскажут в «Коде да Винчи», то, что вы прочитали, но не смогли понять в «Коде да Винчи». В журнале “New Yorker” была прекрасная карикатура – счастливый покупатель входит в лавочку, огромное пространство, уходящее далеко за границы обозримого, и продавец ему говорит: «Здесь магазин, в котором торгуют только книжками, так или иначе имеющими отношения к «Коду да Винчи» Всего 8631 титул». Кроме того, есть по-настоящему серьезные книги, которые тоже становятся предметом массового чтения. Главным образом, это связано не с тем, что они такие умные, а с тем, что в чтение вовлечено много народу. Читающие интеллектуалы – это тоже заметная прослойка. В России пока не так. Мы видим, к сожалению, что люди, получающие высшее образование, довольно быстро уходят и из интеллектуальной работы, и из интеллектуального чтения, удовлетворяясь мозгомойками разного вида. Но у меня есть некоторые косвенные приметы, позволяющие мне думать, что интеллектуальное сообщество будет в гораздо большей мере консолидироваться вокруг книг, как это было в 70-е годы, когда свой от не своего отличался тем, прочитал ли он такую-то книжку. Иногда эти книжки были проходными. Например, одним из главных предметов восхищения была книга М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита». Я недавно взялся её перечитывать, и оказалось, что книжка как книжка. Книжка, по-моему, третьесортная. Я недавно перечитал книжку «Альтист Данилов» – для тех, кто помнит те времена… А ведь тоже, вспомните, как за ней гонялись. Но, тем не менее, этот механизм выделения каких-то книг как некоторого инструмента консолидации мыслящего сообщества, возвращается. Пока он работает с большими сбоями, и очень редко в России, а в Америке и Европе он работает постоянно. Есть новинки сезона, которые нельзя не прочитать, если ты не какой-то контркультурщик или панк. Да даже если ты и панк, ты должен прочитать, но обхаять. Это очень важный механизм культуры, который у нас пока работает плоховато. Если говорить о каких-то именах, то я бы обратил ваше внимание на Джонатана Сафрана Фоера, его книжка «Полная иллюминация» была переведена на русский язык, изумительный, невероятный роман. Книжка написана юношей в 25 лет, нельзя поверить, что он на самом деле такой. Я бы обратил ваше внимание на книжку Джонатана Франза «Поправки». Это блистательная книга, она у нас выходила некоторое время назад. Сейчас, поскольку готовится к переводу и изданию его вторая книга, «Свобода», «Поправки» снова появились на рынке и в электронных библиотеках. Список может быть довольно большим, но, чтобы вас не перегружать, обратите внимание на юношу по имени Чайна Мьевиль. Это удивительный писатель, который работает в жанре массовой фантастики и при этом является вполне содержательным мыслителем с трагической личной судьбой. Его родители познакомились на троцкистском митинге в Лондоне. Он такой огромный нататуированный бычара левых взглядов, который при этом пишет блистательную, изумительную интеллектуальную фантастику, собрал все фантастические премии, какие только существуют в этом цеху. Обратите внимание на человека по имени Нил Гейман, например, книжка «Американские боги», «Задверье». Это британский писатель, ныне живущий в Америке. Мьевиль и Гейман – это примеры того, что литература в массовых жанрах может быть по-настоящему интеллектуальной и глубокой, может соединять интеллектуалов и широкую аудиторию вокруг одного и того же объекта. Соответственно, каждый будет видеть в нем что-то свое. В СССР был такой феномен братьев Стругацких, которых читали абсолютно все, но все думали про них что-то разное. Мьевиль и Гейман – это явление такого порядка. Я думаю, что вам для разговора со старшенькими детишками они оба могут очень пригодиться.
Александр Кожевников, Пермь:
Хотел бы вопрос задать, простите, если слова немного неправильно подбираю, относительно популяризации культуры в чем-то. В городе сейчас идет обсуждение того, какую модель привнес Марат Гельман, например, относительно музея современного искусства. Безусловно, оценивают с разных сторон. По-моему, это плюс, потому что об этом стали говорить. Как это можно оценить с точки зрения того, что сейчас идет банкротство «Лас-Книгаса» в Пермском крае, в связи с чем стоимость книг снизилась на 50%. Поэтому случился какой-то грандиозный подъем чтения, все мои знакомые стали читать раза в два-три больше. Хотя бы в краткосрочном периоде это огромный подъем, интеллектуальный скачок, который гипотетически может дать гораздо больше, чем то, во что инвестирует правительство сегодня.
Александр Гаврилов:
Правильно ли я понял ваш вопрос: стоит ли раздавать книжки бесплатно, чтобы люди стали умнее? Вопрос интересный. Все советское книгоиздание и книгораспространение было ровно таким экспериментом, потому что советское правительство датировало и книгоиздание, и типографию, и производство бумаги, и книгораспространение. Все это работало в убыток, лишь бы только граждане читали. Выяснилось, что в стране такого размера, как наша, долго датировать процесс свободного книгочтения невозможно. Поэтому любые модели, связанные с привлечением больших государственных инвестиций, меня очень пугают. Я знаю, чем кончится – сначала они будут датировать только то, что покажется им государственно-правильным, а потом они обанкротят государство, сказав: «Ну, мы же на книжки все потратили!» Это мы уже видели, и мне не понравилось. Что касается пермской культурной ситуации, то она представляется мне чрезвычайно интересной. Вы абсолютно правильно поставили диагноз. Неважно, про что люди разговаривают. Важно, что они разговаривают о культуре. Культура проблематизируется, выносится в центр общественного обсуждения. Уже за одно это Марату можно сказать большое спасибо, потому что если бы не его активность, этого бы не произошло никогда. Чрезвычайно дорогой моему сердцу Алеша Иванов, замечательный писатель, к сожалению, не вполне ещё получивший народной любви вдосталь, до того, как Марат появился в Перми, был мало кому известным закамским чудиком. А сегодня он серьезный писатель, оппонент негодных культурных захватчиков, воплощение всех консервативных здравых сил. Почему так изменился статус Алексея Иванова? Потому что противостояние, в которое он вошел, оказалось на совершенно другом уровне. То он бился с коммунальными службами, а теперь он дискутирует с Маратом Гельманом. Что касается дешевых книжек. Понимаете, тут ситуация парадоксальная, ведь на самом деле книжки не просто дешевые, они лежат бесплатно. Рунет набит бесплатными книжками. Вычитанные чуть получше, вычитанные чуть похуже. Мне кажется, мы уже очень скоро увидим странную ситуацию, когда лучшим чтением будет обеспечен не тот, у кого есть доступ к большему количеству бесплатных текстов, а тот, у кого лучше настроен фильтр, отбирающий из этого моря бесплатных текстов более качественные. Мы уже входим в другую модель, в которой дефицит интеллектуальных ресурсов побежден. Нет больше дефицита чтения, как нет больше дефицита зрелища. Не обязательно ходить в кинотеатр, чтобы увидеть прекрасное кино. Как долго ныли советские киноманы, что необходимо в каждом городе иметь кинотеатр повторного фильма, в котором будут показывать классику кинематографа на большем экране! В конце концов, у каждого дома его компьютер, пиратские торренты, весь объем сокровищницы мирового кинематографа, смотри – обсмотрись! И здесь возникает совсем другая проблема. Времени жизни у меня примерно столько же, сколько и было. Каждый вечер я должен совершить выбор, понять, что я сегодня читаю, что я сегодня смотрю, что я сегодня слушаю. Это совсем другая тема, к которой мы только подбираемся, притом, что большая часть потребителей культуры в неё уже погружены. Каждый из вас уже сегодня делает выбор, что ему скачать с торрентов. Для того чтобы его сделать, нужно иметь справочный аппарат, понимать, каким образом отличается одно от другого. В результате оказывается, что давление производителей нового фильма настолько сильно, что человек оказывается перед этой сокровищницей, смотрит на неё, расплывается в широкой улыбке, захлопывает её и идет в кино смотреть «Пиратов Карибского моря», потому что там Джонни Депп хорошенький. То же самое происходит и с литературой. Захар Прилепин, очень хорошо. «Трагедия! Умерла русская литература!» У вас ещё, граждане, Достоевский не читан! Гомера перелистайте! Мы уже сейчас имеем гораздо больше культурного ресурса, чем можем переварить. Не потому что у нас есть дефицит доступа к ресурсу, а потому, что у нас нет инструмента процеживания, потому что у нас фильтр плохо настроен. Но это предмет особого разговора, как-нибудь, на интеллектуальном клубе «Я думаю» мы над этим подумаем. Спасибо большое!