Российские выборы: электоральный процесс при авторитарном режиме
Лев Дмитриевич Гудков
Директор «Левада Центра»
Лев Гудков:
Я Гудков Лев Дмитриевич, директор «Левада центра», независимого социологического центра, самого старого, потому что наш коллектив образовался в 1988-м году по инициативе Горбачёва, когда тот начал проводить свои реформы, и ему была нужна обратная связь.
Сегодня социология, именно в контексте выборов, находится под жёстким огнём критики. Если раньше, в советское время, социологию называли продажной девкой империализма, то сегодня критика обращена со стороны либералов – прямо противоположного лагеря. И социологов упрекают со страшной силой, начиная от Милова, который призывал в газете «Ведомости» не верить социологам, и кончая тем, что я встретил в приложении к «Коммерсанту» такого гламурного повара Зимина, который ведёт свои передачи на телевидении. Он один из своих рецептов начал с того, что хуже социологии нет ничего, что это не просто ложь, а что-то абсолютно бесцеремонное. Наблюдается резкое падение доверия к социологии. Толкование такое: «Ладно, кремлёвские службы, например, Фонд общественного мнения, но как «Левада центр» мог позволить себе опубликовать такие данные, мы не знаем». Кризис доверия к социологам очень сильный. В чём причина?
Прежде всего, в том, что мы достаточно точно предсказали результаты выборов, которые совпали с официальными данными ЦИК. Народ спрашивает, как это возможно, когда есть такие масштабные свидетельства фальсификации. Лига избирателей представляет свои данные с избирательных участков, которые говорят о том, что если Путин и победил, то с гораздо меньшим результатом. Дмитрий Орешкин, один из наших обозревателей, специалистов по политической географии, избирательной географии, так же, как и Александр Кинев, говорит, что фальсификация составила до 20%. А наши данные показывают почти абсолютно точное совпадение с данными ЦИК. Скандал. Объяснить этого публика не может, поэтому первое, что приходит в голову – социологи продались Кремлю. Примерно такое же объяснение, как то, что заявил Путин, что на митинги протеста по поводу выборов вышли люди, купленные госдепом. Симметричность толкования забавна и требует объяснения.
Мы разберём эти случаи, но для начала я хотел бы просто рассказать вам о наших исследованиях. О проблеме выбора, о партийной системе, о проблеме политического режима в России в контексте наших исследований. Данные, которые я буду приводить, это результаты наших регулярных опросов общественного мнения, социологических опросов. Здесь указано распределение по России в целом. Объём выборки 1600 человек, стандартная выборка, отражающая все группы населения старше 18-ти лет.
Социология – это меньше всего анкетирование. Социология – это способ видеть проблемы, способ видеть общественную реальность, социальную реальность, способ её понимания. Это, прежде всего, точка зрения. Социолог – это не тот, кто бегает с анкетой. Это, прежде всего, интерпретация. Интерпретации, понимания общества, общественных процессов, социальных процессов не хватает нашей наиболее продвинутой части общества. Вещь не случайная, потому что известно, что социология, сама по себе, как наука, появляется вместе с обществом, с определённым устройством. Если под обществом понимать не население, а структуры общественной организации, формы общества. Общество, в самом кратком определении, можно интерпретировать как типы солидарности, как типы социальных связей, основанных на солидарности или интересах, без вертикали доминирования, без системы господства. Всё, что возникает там, где люди солидарны, там, где вступают в отношения без господства и подчинения, всё это и составляет современное общество, общество как тип связи. Социология возникла из духа этого общества, поэтому социальная рефлексия над происходящим отражает и степень развитости общества, и сложность общества и происходящих в нём процессов. Именно это и составляет один из трудных диагнозов нашего интеллектуального состояния – очень примитивное понимание процессов, происходящих в нашем обществе.
Теперь к выборам. Можно ли назвать нынешние выборы или не только нынешние выборы честными и справедливыми? Большинство наших опрошенных говорят, что выборы проходят не честно, с использованием грязных технологий. Это повторяется, начиная с 1995-го года, когда впервые на выборах Президента Ельцина были использованы политические технологии. Именно тогда впервые возникли политические технологии манипулирования, управления, агитации. Тогда часть социологов подключились и стали работать на это. С этого времени в общественном мнении утвердилось представление, что выборы не честные. Это представление в каждую избирательную кампанию немножко меняется в зависимости от того, как далеко до времени выборов. Примерно за полгода большинство опрошенных считают, что выборы будут не честными. И чем ближе к дате выборов, тем больше большинство людей, уговаривая себя пойти голосовать, считают, что выборы соответствуют тому, как люди думают. После выборов картина возвращается, и большинство считает, что выборы были не честными.
Социологи научились предсказывать выборы, и довольно точно. Наши данные очень точно показывали готовность избирателя проголосовать за ту или иную партию или за того или иного кандидата. А это означает довольно интересную проблему. Чем отличаются наши выборы от выборов в условиях западной демократии? Прежде всего, тем, что на Западе выборы свободные, конкурентные, они проходят под контролем независимых СМИ и защищены судебными процедурами, под тщательным контролем политиков, просматривающих с лупой биографический материал. У нас выборы – это нечто другое. В условиях авторитарного режима это, прежде всего, государственный ритуал, выражение солидарности с теми, у кого есть власть, по крайней мере, для большей части населения. Как это называл крупный социолог Макс Вебер, аккламация. Аккламация означает шумное одобрение решений князя воинами его дружины. Это древнегерманский термин. У нас что-то такое было среди казаков, когда они криками «любо» поддерживали те или иные решения гетманов. Для огромного большинства людей выборы превращаются в демонстрацию лояльности власти. Это не выбор конкретных фигур, а именно принудительное голосование за тех, у кого есть власть.
Мы сталкиваемся с разными типами избирательного поведения, которые надо учитывать. В одном случае избиратель похож на покупателя в супермаркете, где он выбирает политика, как выбирают товар, рационально взвешивая его достоинства, его программу, его этические характеристики, и решает: за этого голосовать, или за другого, или вообще не голосовать. Так же, как в супермаркете выбирают товар того или иного качества, или вообще отказываются от покупки. В нашем случае голосование – это поведение в армии, или в больнице, или в колхозе (англо-американский социолог Гофман назвал это закрытыми сообществами), там, где человек лишён собственной воли и не имеет выбора, без выбора. Это очень важная характеристика поведения. В одном случае мы имеем дело с выбором, в другом случае – нет. Споры вокруг фальсификации выборов сводятся к учёту или не учёту разных мотиваций избирателя.
Давайте посмотрим на наши данные. Начну я с индекса социальных настроений. Это сложный показатель, построенный по 12-ти вопросам, которые мы задаём каждый месяц. Он включает оценки положения дел в стране в области экономики, политики, ожидания на будущее, оценку положения семьи, оценку роста доходов, и отношение к власти. Что интересно? Мы ведём этот тренд с 1994-го года. Равенство негативных и позитивных оценок достигается на уровне 70-75%. Это означает, что мы вначале видим сильнейший спад, провал 90-х годов, который связан со спадом в экономике, в реформах социальных институтов, ростом негативных оценок положения в семье, падением производства, доходов, резким недовольством, разочарованием в реформаторах. Затем, с приходом Путина, авторитарного лидера, который сказал, как надо, резкий рост надежд, оптимизма. И произошёл перенос на него всех надежд и ожиданий того, что он выведет страну из кризиса и свяжет прошлое и настоящее, в каком-то смысле восстановит то, что было до начала реформ. Далее некоторый период, связанный то с подъёмом ожиданий, то с падением. Эти спады вызваны такими провалами как начало затягивания Чеченской войны и наступление разочарования, далее «Норд-Ост», который приводит к ухудшению социальных показателей, затем монетизация, попытка реформы пенсионной системы, и, наконец, мы имеем с начала 2005-го года до августа 2008-го года устойчивый рост всех социальных настроений в стране. В это время начали расти реальные доходы населения, заработала рыночная экономика, прошли структурные реформы. С другой стороны, высокие цены на нефть позволили власти перераспределять эти доходы, что население почувствовало. Доходы населения росли быстрее, чем производительность труда в стране. Все эти позитивные изменения в положении населения оказались приписанными Путину, хотя они меньше всего обязаны ему. Рост доходов распределялся неравномерно: примерно 45% приходилось на долю высших слоёв, по численности это 3-5%, но и низшие слои, 20%, тоже получили 3% от этого роста доходов. Население несколько успокоилось в том смысле, что такого спада, какой был перед этим, больше не будет. Пик социальных настроений приходится на август 2008-го года. Это время начала войны с Грузией, пик националистического подъёма, и кризис ещё не начался. Затем начинается обвал. Правительство пытается найти выход из этого, заваливая проблемные зоны деньгами, повышая пенсии, пособия, раздавая популистские обещания. Но население реагирует на это кисло, и падение доверия к власти продолжается. Это отражается на рейтинге и Путина, и Медведева. Индекс одобрения Путина построен как разница между позитивными и негативными оценками. Наибольший спад в январе 2005-го года, когда пенсионеры вышли на улицы и стали перекрывать дороги, затем довольно устойчивый рост до августа 2008-го года, а затем непрерывный спад доверия, нарастающее недовольство и сомнение, что правительство способно найти выход из кризиса.
Если разобрать этот показатель, то мы видим, что сильнее всего падает доверие к власти. Оценки положения дел в стране, ожидание будущего – позитивные, без особой тревоги. Быстрее всего падает доверие к власти, или мы это можем назвать кризисом легитимности, кризисом способности власти справиться с нарастающими проблемами. Это очень важно, потому что именно уверенность в том, что при Путине руководство страны обеспечивает постоянный рост и стабильность, являлась опорой всей политической системы. Люди скептически оценивали демократический характер этого режима, понимая, что речь идёт о репрессивном режиме, ограничивающем свободу деятельности политических партий, свободу СМИ, но мирились с этим, пока не наступил кризис. Кризис затягивался, и это поставило людей перед вопросом, что будет дальше. Падение доверия сопровождается ростом сильнейшего недовольства и страха перед будущим. Недовольство разное в разных группах населения. Можно схематически указать на два типа социального недовольства. Одно из них – недовольство бедной застойной периферии, в которой живут две трети населения. Это село и малые города. Именно это население, не имеющие возможности найти выход из собственного бедствующего состояния, больше всего надеется на центральную власть, на помощь оттуда, что она найдёт возможность помочь справиться с этим. Это деградирующие, распадающиеся социальные системы, поэтому надо вернуться к бесплатной советской системе медицинского обеспечения, бесплатному образованию. Другой тип недовольства – это недовольство крупных городов. Оно принципиально другое и связано не с экономическими требованиями, не с ожиданием помощи от власти, а с требованием институциональных реформ. Население крупных городов отличается тем, что здесь рыночная структура сложилась гораздо раньше и оказалась более развитой. Здесь и доходы выше, и люди больше заняты в негосударственном секторе, меньше зависят от власти и достигли за эти 10-15 лет высокого уровня благосостояния. Особенно это заметно в Москве и городах-миллионерах. Эти люди не просто достигли положения, успеха, признания, но и начали уважать себя за это. Это совершенно другое состояние общества, где люди этим положением обязаны, главным образом, себе. Это другой тип сознания, который возник в последние годы, и, в отличие от всего другого населения, государственно-зависимого, эти люди относятся к себе с очень большим уважением и требуют уважения от других. Они ориентированы на западные модели, в отличие от периферии, и их чрезвычайно пугала перспектива сохранения путинского авторитарного режима.
Первой реакцией на затягивание кризиса стал рост эмигрантских настроений. В прошлом году мы провели исследования среднего класса, и оказалось, что летом прошлого года мы имели дело с пиком эмигрантских настроений. 22% опрошенных россиян хотели бы уехать из страны. А среди среднего класса это было 50%. Первой реакцией на ощущение нового застоя, нового тупика, консервации положения дел в стране стало желание уехать, так называемое «чемоданное» настроение. Когда люди поняли, что Европа не резиновая, и уехать нельзя, и там кризис, то постепенно эти настроения неопределённости, страха, неуверенности перед будущим и общего раздражения стали превращаться в протестные настроения. И это отразилось на электоральном поведении. Если в августе прошлого года в Москве и других крупных городах большая часть не хотела идти на выборы, то после того как Путин и Медведев объявили о своей рокировке, и это вызвало сильнейшее возмущение среди среднего класса, 27% россиян почувствовали себя лично оскорблёнными таким демонстративным пренебрежением к их мнению. Ситуация быстро начала меняться на протяжении октября и ноября. Коллективное обсуждение в Интернете привело к тому, что люди приняли решение голосовать за любую партию, кроме «Единой России». То есть, нарастало протестное настроение.
Очень любопытно, что нынешняя электоральная кампания, речь идёт о думских или президентских выборах, не дала характерного подъёма оптимизма, ожидания лучшей жизни, повышения настроения. Если мы посмотрим на слабый пик 1996-го года, затем 2000-ый год, 2004-й год и, наконец, 2007-й год, то вот это и есть работа системы пропаганды, которая быстро набирает обороты, уверяя людей, что действующая власть обеспечит решение социальных проблем, подъём жизненного уровня. Пики повторяются каждые 4 года. В этот электоральный цикл ничего такого не произошло, несмотря на все усилия пропаганды, на все обещания, а они временами были фантастическими. Подъёма мобилизационной волны в этот раз не было, потому что нарастало недоверие к действующей власти и неверие в её способности. Хотя интерес к тем и другим выборам оставался довольно высоким, но ниже, чем был обычно. В 2004-м и в2008-м годах он был выше на 7-8%. Это и есть отражение слабой реакции и роста протестных настроений. И намерение принять участие в выборах Президента, в сравнении с предыдущими показателями 2004-го и 2008-го годов, тоже заметно ниже. Система пропаганды, агитации достигла максимума и больше уже не растёт.
Это очень любопытная и новая вещь, потому что впервые в России начал формироваться слой протестных настроений, который не имеет экономической основы, а направлен на институциональные реформы. Почему эти люди выступают за институциональные реформы и, главным образом, фиксируются на двух вещах: честных выборах и изменениях судебной системы? Казалось бы, совершенно разные вещи. С одной стороны, понятно, что через выборы меняется состав парламента и состав высшего руководства страны. Но проблема в том, что наш парламент не европейский, он не обладает теми функциями, которыми обладает законодательное собрание в условиях разделения властей. Номинально это так, парламент принимает законы, но если посмотреть внимательно, то 70% законопроектов, которые вносятся в Госдуму, вносится правительством, а парламент лишь штампует их. В чём функции парламента? Это обсуждение стратегии национального развития, то есть дискуссии возле тех или иных политических целей, которые выдвигают руководители страны, критика и обсуждение их. Второе – это принятие законов, то есть одобрение финансовых обеспечений принятых целей через утверждение бюджета, то есть выделение денег на реализацию этих целей. И третья, самая важная функция – контрольная. Это когда парламент в системе разделения властей осуществляет контроль над выполнением бюджета. Наш парламент не выполняет ни того, ни другого, ни третьего. Он находится полностью под контролем исполнительной власти и лишён самостоятельности. Отношение людей к этому чрезвычайно скептическое. Можно сказать, что есть циничное представление о том, что депутаты преследуют только свои собственные цели, их не интересуют проблемы граждан, и это лишь борьба за кормушку.
Поэтому смысл голосования у людей чрезвычайно размыт. Главное, что у нас не возникает в общественном сознании понимания, что партии должны представлять интересы различных групп населения. Такая вещь не случайна, потому что сама партийная система, которая у нас сложилась после распада СССР, принципиально отличается от партийной системы западных стран. Там партии выросли снизу, представляя интересы различных слоёв населения, у нас партийная система выросла из распада номенклатуры как особого механизма организации власти. Первые партии, которые у нас сложились, это отдельные фракции номенклатуры, борющиеся между собой за власть. Это партии «Демократический выбор России», «Наш дом – Россия», представляющие власть, и партии-дублёры, претендующие на власть: либо дублёры старой номенклатуры, как КПРФ, либо дублёры демократов, как «Яблоко». Была национал–популистская партия Жириновского, это особая статья. Иначе говоря, партийная система выросла как машина для мобилизации электоральной поддержки. Не для представления интересов населения, а как средство мобилизации поддержки. Сами выборы при этом превращались в ритуал лояльности власти, поддержки власти. И на выборах не обсуждалась ни одна из партийных программ, люди не очень этим интересовались и не очень следили. Поэтому для огромной части населения, 45-55%, выборы превратились в чистый церемониал, абсолютно бессмысленный.
Когда мы спрашиваем, зачем вы идёте на выборы, то люди отвечают, что это их гражданский долг. В чём он выражается? Люди не в состоянии объяснить. Второе распространённое объяснение, что таков порядок, такова привычка. Только очень небольшая часть людей вполне рационально указывают на то, почему они голосуют за ту или иную партию. Это различие двух типов избирательной мотивации принципиально важно для понимания сути дела. Учёт этих мотиваций позволяет довольно точно предсказывать распределение голосов на выборах.
Вы видите, насколько устойчивы эти рутинные распределения. Они близки к рейтингам тех или иных лиц. За Путина были готовы проголосовать столько, сколько одобряли его деятельность, то есть 41-45% населения. А если это пересчитать к числу тех, кто собирался прийти на выборы, а это всегда около 60%, то мы получаем 63-64%. Перед самыми выборами Путин получил немного больше, потом волна усиленной пропаганды, нагнетания, давления на избирателей, принуждения привела к некоторому повышению количества возможных голосов, но потом упало. Последний опрос 1-го марта показал снижение готовности голосовать за Путина до 61-62%. Иначе говоря, страна разделилась на неравные части. Около 35% резко настроены против нынешней власти, политической системы и требует институциональных реформ, это противники Путина. 45% тех, кто поддерживает Путина и политическую систему, голосуя за то, чтобы всё осталось как есть, без изменений, не желая поддерживать реформы сторонников протестного движения. Понятно, что 35% – это население крупных городов, наиболее обеспеченных, информированных, наиболее успешных, а 45% – это население депрессивной периферии. Когда на выборах обнаружилось, что, вопреки ожиданиям, «Единая Россия» получила гораздо больше, люди вышли на улицу, прежде всего, в Москве.
Мы проводили опросы среди демонстрантов и получили довольно интересный портрет. Кто эти люди, которые вышли на демонстрацию на Болотной площади, на проспект Сахарова? Это, прежде всего, люди с высшим образованием, их около 70%, плюс 13% студентов. Это представители слоя успешных менеджеров и специалистов, 70% из них управляющие, 10% рабочих, около 10% безработных и 10% владельцев предприятий. То, что 70% высокообразованные люди, не удивительно, потому что Москва – самый образованный город в России, более 51% работающего населения имеют дипломы о высшем образовании. Это люди с другим кругозором и другим пониманием реальности.
Взорвали ситуацию разговоры о приписках, фальсификации. Это одна из интересных проблем. Под фальсификацией мы понимаем две вещи. Это прямые вбросы бюллетеней и фальсификация переписывания протоколов. Мы не могли это проверить по всей стране, но в Москве и некоторых других городах мы проводили электоральный мониторинг. И там можно было детально посмотреть, как люди собирались голосовать, как они проголосовали, и сравнить это с официальными результатами. Надо сказать, фальсификации были на всех выборах: и в 90-х годах, и в 2000-х годах. Но до прихода Путина, до установления режима суверенной демократии фальсификации носили крайне разнородный характер. Там, где были сильны коммунисты в регионе, фальсификации шли в пользу коммунистов. Где были сильны демократы, там приписки шли в пользу демократов. Иначе говоря, голоса носили разновекторный характер. И, в целом, они были небольшие, примерно такие же, как и сейчас. По стране это 5-6%. Разноплановый характер позволял гасить эффект от этих приписок. Начиная с 2000-го года, когда установился более жёсткий административный контроль, когда начало меняться законодательство от выборов, все эти приписки стали носить одноплановый характер. А это другой эффект. Почему при таком высоком уровне популярности Путина производится фальсификация? Зачем это нужно, когда преимущество Путина и так велико? Это интересная вещь, требующая своего объяснения. Эффект фальсификации, то есть прямых вбросов бюллетеней, переписывания протоколов, стал заметен с отменой выборности губернаторов, когда работа губернаторов стала оцениваться по тому, какой показатель на выборах будет у «Единой России». Губернаторы перестали зависеть от воли населения, а стали зависеть только от оценки Кремля. Обеспечение лояльности власти стало критерием оценки деятельности губернатора, поэтому, независимо от того, хочет ли высшее руководство этих приписок, или нет, машина по использованию административного ресурса в условиях несвободы СМИ и отсутствия независимого суда обеспечивает вот этот эффект.
Очень важен с политологической точки зрения элемент принуждения. Без принуждения, без постоянного давления на избирателя вся эта система рассыплется немедленно. Поэтому, некоторая избыточность, демонстративность применения силы оказывается крайне важной для понимания самой политической системы. Это то, что Карл Шмидт, немецкий политолог, назвал признаком суверенности власти, её права решать и выходить за рамки закона. Поэтому размер фальсификации, по нашим оценкам, один и тот же. Там, где мы могли измерить его, масштабы примерно одни и те же. Где они нужны? Они нужны там, где существует свобода выбора, потому что какой смысл имеет фальсификация голосов в зоне полного управления? Нет никакого резона говорить о фальсификациях в Чечне или на Кавказе, где полностью управляемый электорат, где для людей сам смысл выбора не значим, где установки даны начальством, и люди послушно голосуют. По социальным характеристикам это, прежде всего, государственно-зависимые избиратели: работники государственных учреждений, государственных предприятий, бюджетники, пенсионеры, студенты, там, где шантаж и принуждение к выборам наиболее сильны. Людям говорят, что если вы не проголосуете таким-то образом, то у вас не будет пенсий, не будет хватать денег на решение социальных проблем. Тут выбора нет.
Второй момент, чрезвычайно важный для понимания процедуры выборов, это степень информированности населения. 93% всех телевизионных каналов нашей страны находятся под контролем федеральной или региональной власти. С периодической печатью немного лучше, но она не пользуется такой популярностью, и аудитория её гораздо меньше. Для понимания степени свободы выбора важна не столько идеологическая направленность того или иного канала, сколько их набор. Если в Москве, в среднем, 17-18 информационных каналов, то на периферии их примерно 2-3. Это государственное телевидение и местная печать. Важно понять, что само многообразие информационных источников создаёт конкурентное поле и требует от человека взвешивания той или иной информации, оценки качества, сопоставления. Оно создаёт очень важную характеристику многообразия, без которой демократия не существует.
И третий момент, который привёл к росту протестных настроений – это развитие Интернета. Им пользуется 35-37% населения России, преимущественно в крупных городах. В целом как сеть Интернет не спускается в города с численностью населения ниже 250-ти тысяч. Это не значит, что там вообще нет ни одного пользователя, но как сеть это явление там крайне редкое. В Москве, в Петербурге большинство населения пользуется Интернетом. В Москве 66% населения приобщено к Интернету, а 27-30% сидит в Интернете ежедневно. И один этот фактор разрушает монополию государственного телевидения, разрушает характер управляемости информационными потоками. Поэтому эффект от зафиксированных нарушений, быстро попадающих в Интернет, был взрывообразный. В 2009-м году мы замеряли расхождение между нашими и официальными данными по голосованию за «Единую Россию». Они составили 12%. Это и есть объём фальсификаций, было вброшено 450 тысяч бюллетеней. В 2011-м году расхождение составило 14% или 650 тысяч голосов. И это стало документированным основанием для формирования протестного движения, формирования лиги избирателей. Но если посмотреть, сколько это в масштабах страны, то эти московские 14% составляют менее 1% всех избирателей. И получается, что ощущение огромных фальсификаций поддерживается только среди протестного движения. Это интересная вещь, потому что сам по себе документированный факт фальсификации становится моральным оправданием и для выхода на улицу, и для участия в протестных движениях. Митинги приобрели антипутинское направление. А с другой стороны – слабость партийной системы. То, что митинги ограничиваются только движением за честные выборы, говорит о слабом представлении людей, как могло бы быть иначе выражено политическое требование. Это главная проблема, проблема незрелости протестного движения, неспособности перевести его в партийные формы, в политическое движение. Иначе говоря, с одной стороны, появилась важная составляющая, которой не было, это моральное основание для выражения протеста, это сила, это новое сознание людей, приобретших собственное достоинство. С другой стороны – это причина политического инфантилизма и быстрого спада протестного движения в ближайшем будущем.
Я хотел бы остановиться на особенности поведения, почему так голосуют. Очень высока степень предопределённости результатов голосования. Несмотря на реальные результаты, 78-80% населения во время электоральной компании были убеждены, что Путин будет Президентом уже в первом туре. Социологи знают, что мнение о том, кто будет победителем, оказывает сильнейшее влияние на избирательное поведение. Возникает эффект «спирали молчания», описанный одним из немецких социологов, когда болото присоединяется к предполагаемому мнению большинства, люди, не имеющие собственной позиции, начинают присоединяться к победителю. С другой стороны, те, кто настроены против, именно ввиду предрешённости исхода выборов, не приходят на выборы. В нашей ситуации именно это и оказало существенное влияние. Значительная часть оппозиционно настроенных избирателей не пришли на выборы, поскольку для них ситуация была ясной. А это означает, что прокремлёвский электорат, пропутинский электорат оказался более мобилизованным, чем протестное движение. Это любопытная вещь, которая требует своего объяснения.
И сейчас соотношение 35% против 45% сохраняется. Первые не удовлетворены результатами выборов, другие 45% удовлетворены, это те люди, которые и поддерживали Путина. Также распадаются и голоса тех, кто поддерживает митинги протеста и кто против. Причём, можно говорить о тенденции падения интенсивности протеста. В декабре эта цифра была 44%, в феврале, накануне выборов, только 38%. Без появления надёжных организационных форм интенсивность протеста будет падать. Протестные настроения будут спадать, будут нарастать настроения разочарования, депрессии. Готовность принять участие в митингах протеста против нарушений совершенно очевидна, это 13-15% наиболее активного городского населения. Большая часть пребывает в пассивном состоянии и не собирается выходить на улицу.
Очень важным изменением стала организация властью контр-митингов. Понятно, что они людей туда свозили, что это организованные люди, во многих случаях оплачиваемые. Митинги в поддержку Путина на Поклонной горе по количеству митингующих указывают на ресурсы власти обеспечить себе лояльность через выражение массовой поддержки и, в этом смысле, погасить эффект от протестного движения. Распределение представления о честности и нечестности выборов очень устойчиво, оно будет потом меняться, но пока оно держится именно таким образом. Мы видим как бы две России: авторитарную, составляющую от 40% до 45%, требующую сильного лидера, сильной руки как гарантии стабильности в стране, и около 30% населения выступают с резко антиавторитарными требованиями. Когда говорят о полной победе Путина, и что за него выступает большая часть страны, то забывают о том, что характер мобилизации, использование административного ресурса совсем не означают позитивной оценки деятельности лидера. Один из социологов писал, что в тоталитарных режимах пассивность населения равнозначна одобрению такого режима. И мы видим примерно такую же картину. Если брать по последнему замеру, это январь нынешнего года, только 23% выражают сильные позитивные чувства по отношению к Путину, негативные чувства выражают 28%, а основа отношения к Путину – это безразличие, апатия, отчуждение. И это является основой ритуального отношения к власти. Именно на этом, на апатии, аполитичности, беспомощности, неспособности ни на что влиять держится нынешняя политическая система. Люди ждут заботы, отеческой политики от власти и отказываются при этом от участия. Никаких иллюзий по поводу того, на чём держится власть, нет. При этом они довольно критично относятся к власти, полагая, что наша политическая верхушка озабочена только распределением доходов и прибыли и держится интересами сохранения власти, а вовсе не заботой о гражданах. На графике отображено падение кривой представления о людях власти, делящих пирог. Резкое падение произошло с выборами Медведева, с появлением надежд, что власть может перемениться, она перейдёт к Медведеву, который будет проводить более либеральный и модернизационный курс. Но как только выяснилось, что сам по себе Медведев человек слабый, эти представления восстановились. Никаких особенных иллюзий в отношении Путина нет, потому что преобладает представление о том, что его режим держится на силовых структурах, спецслужбах, армии, МВД, а с другой стороны на олигархах и бюрократии. Интересы именно этих групп и выражает Путин, именно на них он и опирается. Вот такая картина нашего политического поля, возникающая в связи с электоральными процессами.
Теперь ваши вопросы.
Реплика:
Во многих структурах заставляют голосовать, но вопрос в том, что идёт агитация не только просто голосовать на выборах, идёт агитация, за кого конкретно голосовать на выборах. Как вы считаете, как с этим нужно бороться? Это непосредственно исходит от начальства, с ним не поспоришь, потому что последует либо сокращение, либо задержка премиальных.
Лев Гудков:
Как бороться? Вы хотите, чтобы я вам рецепт написал?
Реплика:
Может быть, был какой-то опыт в регионах? Я уверена, что не только у нас такая проблема.
Лев Гудков:
Это везде, есть масса документов такого рода о принуждении. Я сам видел приказ по одному крупному сибирскому университету со следующим текстом: «Обеспечить на выборах Президента Путина взятие открепительных талонов и так далее. В противном случае студенты будут отрабатывать летнюю практику в двойном размере». Правильно? Вы знаете, о каком университете идёт речь. Идёт давление, идёт принуждение. Вы сами найдёте возможности избежать этого. Самое главное, я хотел, чтобы вы поняли эту ситуацию, а как только она будет понята и осмыслена, так и найдутся средства для этого. Не перекладывайте на других решение собственных практических вопросов. Мне, кажется, это очень важно.
Реплика:
У меня ещё такой вопрос. У нас из бюллетеня была убрана строка «против всех». Реален ли возврат такой строки в нынешние бюллетени, может быть, со следующими выборами? Я сама участвовала в соцопросах, ответы людей по результатам выборов разнились. Люди отвечали, что им гораздо проще испортить бюллетень, чем голосовать за нежелательного кандидата.
Лев Гудков:
Вы знаете, что порча бюллетеня ни к чему не приводит, она только даёт прибавку победителю в распределении голосов. За восстановление графы «против всех» высказывается большая часть населения, примерно столько же людей за возвращение выборности губернаторов. Эту идею поддерживают 66% населения. Власти понимают опасность этого, поэтому будут сопротивляться всеми силами, потому что легитимность выборов сейчас очень сильно ослабла. Я думаю, за этим последуют более жёсткие меры, попытки не просто расколоть протестное движение, но и нейтрализовать организаторов, каким-то образом возбудить против них уголовные дела. Это не подавит недовольство, а скорее поднимет раздражение, только не сразу.
Михаил, Петрозаводск:
Здравствуйте, меня зовут Михаил, я студент Петрозаводского государственного университета. У меня два вопроса. Лев Дмитриевич, как вы относитесь к выявлению фальсификации с помощью статистических методов, например, метода Шпилькина? Как раз согласно этому методу на парламентских выборах «Единая Россия» набрала не 49,3%, а около 34%. Это первый вопрос. Второй вопрос. Согласно гипотезе Элизабет Нойман, те, кто чувствуют себя в меньшинстве, молчат. Но мы видели, что оппозиция, то есть те, кто были формально в меньшинстве, выходили на митинги в Москве десятками тысяч человек. Столько же выходило на митинги и в ряде других российских городов, тогда как митинги за Путина являлись во многом мобилизованными административными методами. Но, вместе с тем, на выборах 4-го марта сработал эффект «сдвига последней минуты». Вот, как это объяснить, что оппозиция не молчала, молчало путинское большинство, но эффект «сдвига последней минуты» сработал?
Лев Гудков:
На митинги в Москве выходило, если говорить обо всех митингах, по нашим расчётам, исходя из наших способов опроса, потому что мы опрашивали по определённому алгоритму, отбирая каждого 30-го, первый раз около 80-ти тысяч, потом 100-110 тысяч, и в третий раз тоже было около 80-90-та тысяч. Прикиньте, сколько это от населения Москвы. Это менее 1%. Это очень важная часть, наиболее активная часть, но это всего лишь 1% населения. Готовность выйти на митинги протеста проявляют 13-15% населения. Но они никогда не выйдут. Если бы вышли, хотя бы 13% в Москве, это было бы больше полутора миллионов человек. Этого нет. Это самая главная вещь. В чём слабость этого протестного движения, и почему такой упор делается на теме фальсификации? С моей точки зрения, разве люди не знали об этом режиме, не знали о коррупции? Наши опросы показывают, что все знали, что коррупция наверху распространена максимально, что рыба гниёт с головы, что выборы нечестные. Но это не являлось поводом для выступлений. В 2009-м году фальсификации, по нашим расчётам, были примерно такими же, 12%. Это не вызвало никакого эффекта. Переход от морали к политическому действию – это очень серьёзные и сложные проблемы. Сам факт фальсификации становится внутренним оправданием и разрешением на выражение собственной социальной позиции. Это не очень сильная сторона нашей оппозиции. Нашему обществу придётся пройти огромное расстояние от морального возмущения, от разрешения себе выразить свои чувства и позицию до общественной или политической активности. Это расстояние очень большое. Преодолеть страх, собственную пассивность, апатию – это очень трудно.
Второе. Конечно, акции протеста проходили в 140 городах, но это в сумме доли процентов. Власть, которая мобилизовала принуждением или подкупом, действовала гораздо более эффективно, более успешно. И в очень большой степени добилась деморализации протестного движения и показала, что она просто может вывести такое же количество. Как это обеспечено, это другое дело.
Реплика:
Как вы относитесь к методам выявления фальсификации Шпилькина?
Лев Гудков:
Есть огромное количество такого рода статистических анализов, помимо Шпилькина. Есть более объективные и более взвешенные, есть работы и зарубежных исследователей, в частности, Колмана, который показывает, что вот эти отклонения от гауссовского распределения требуют социологического объяснения. Шпилькин что говорит, какую логическую операцию проводит? Голосование за «Единую Россию» отличается от голосования за оппозиционные партии. С увеличением явки увеличивается голосование за «Единую Россию». Вы видели эти графики. При этом идёт отождествление этих отклонений с объёмом фальсификации. Иначе говоря, в основе посылки лежит модель рационального избирательного поведения. Не конформистского поведения, которое я описывал, характерного для периферии, а такого же рационального, взвешенного поведения, как у покупателя в супермаркете. Мне кажется, это ложная посылка. Если вводить сюда социологические основания для типологии, то объём аномалий резко уменьшится. Во-первых, наши проверки гипотезы Шпилькина показывали, что, действительно, с ростом явки вырастает голосование за «Единую Россию». Это не аномалия, а тип конформистского поведения. Обман есть, подлоги есть, но они требуют гораздо более глубокого детального типологического анализа. Нельзя всё сваливать в одну кучу. По нашим оценкам и оценкам Шения, надо говорить о нескольких миллионах сфальсифицированных голосов. Это примерно 3,5-4 миллиона, но не 13 миллионов, как утверждает он. Что такое 13 миллионов голосов, вы представляете, если всего в голосовании участвовало около 58-ми миллионов человек? Это невозможно. «Карусель» может обеспечить в крупных городах некоторую компенсацию потери голосов партией власти. Но вы не сможете обеспечить с помощью «карусели», прямого вброса, фальсификацию даже в размере 10%. Там, где мы могли проверить, факт фальсификации подтверждён, но он не носит таких масштабов, как описывает Шпилькин либо Орешкин. Дмитрий Борисович Орешкин породил очень важную вещь. Он попытался расставить всех наблюдателей на участке максимально полно, но он не добился одного, чего хотел при презентативности этих отобранных участков. Он, в основном, захватывал крупные города. А там размер фальсификаций больше, чем в провинции. Но если пересчитать масштабы, то они опять укладываются в эти 4-6% приписок, которые были всегда. Есть и другие способы. Это пятипроцентные пики, которые свидетельствуют о явном округлении протоколов, о явных фальсификациях. Но попытки посчитать площадь этих пиков дают очень небольшую величину, около 0,5% всех голосов. Фальсификации есть, они задокументированы, но их размеры очень преувеличены общественным мнением, оппозицией, по причинам, лежащим в психологической и этической плоскости, а не в самих фактах. Без повода этой фальсификации люди бы сами для себя не имели основания выйти на улицу.
Реплика:
Шпилькин, руководствуясь своей методикой, имел недостатки в самой методике?
Лев Гудков:
Недостатки самой методики, посылки неверные. Для того чтобы проводить, надо вводить гораздо более сложные типологии избирательного поведения, основания для поведения.
Реплика:
Я из Владикавказа. Я бы хотела прокомментировать немного, а потом задать вопрос. Я не в оппозиции, я за Владимира Владимировича, но также могу сказать, что нарушения, зафиксированные в пределах 4%, реально намного больше. В тех же провинциях. Я из Осетии, у нас сажают людей в маршрутку, дают бюллетени в руки и говорят, кто бросает 10 бюллетеней, а кто 20. Они не зафиксированы. Поэтому, на мой взгляд, фиксация нарушений просто для галочки, для меня разговоры об этих фиксациях бессмысленны. Они все коррупционны, все куплены, никому не выгодно делать сейчас перевыборы. Вопрос в том, зачем это всё делать? Просто для галочки? А если делать, то делать основательно, не так, что частично куплено, а частично нет?
Лев Гудков:
Это интересная посылка. Зачем? Во-первых, я не считаю, что это делается для галочки. Нравственное поведение отличается тем, что оно имеет основание в самом себе. Люди хотят честных выборов, никто не заставляет их следить за этим. Когда на участки выходят 70 тысяч наблюдателей, по собственной воле, это другой мотив для поведения, для контроля на выборах, чем пропутинское.
Реплика:
Так получается, что всё у нас пропутинское? Все, кто за Путина, они все о плохом, все остальные о хорошем. Все остальные люди с совестью?
Лев Гудков:
Это конформистское поведение, и надо понимать, чем грозит такая политическая система, какие проблемы она порождает. Это не моя тема. Я бы мог развернуть и показать, чем это грозит. Во-первых, если говорить о специфике авторитарного режима, то через какое-то время она ведёт к стагнации в обществе, подавлению экономического развития. Простой пример. Авторитарный режим контролирует суд, а это значит, что нет гарантии собственности. Не один предприниматель не будет вкладывать свои деньги в долгосрочные проекты без гарантии собственности. Это значит, что будет развиваться только спекулятивный бизнес. Это значит, что малый бизнес, не крупный, который связан с властью и находится под покровительством власти, а, прежде всего, малый и средний бизнес, который работает на реальные потребности населения, находится в подавленном состоянии. Девять десятых дел, возбуждённых по экономическим преступлениям, не заканчиваются приговором суда. Это значит, что суд работает как инструмент нечестной конкуренции. Это только один аспект. Авторитарный режим не может не контролировать суд, это одно из оснований. Численность малых и средних предприятий за 12 лет выросла почти вдвое, с 850 тысяч до 1 миллиона 630 тысяч. Кажется, что это много. Но, по расчётам экономистов, восстановительный тренд указывал на то, что число предприятий малого и среднего бизнеса к середине 2000-х годов должен составлять 4-5 миллионов, и занято там должно быть 35% рабочего населения. Именно этот бизнес не развился, подавленный вот этим прессингом. Бизнес, который работал на реальный сектор, не на нефтяную трубу, а на инновационную экономику, на то, что спрашивало само население. Политическая система оказывает депрессивное прессинговое давление на экономику. А это ведёт к бедности населения, застойной бедности населения. Производительность труда отстаёт от уровня зарплаты и от уровня доходов населения. С одной стороны, это, кажется, совсем неплохо, раз деньги появились. С другой стороны, последствия – рост инфляции, которая съедает эти деньги и бьёт по самым малоимущим. Настолько сложные механизмы здесь.
Второе. Авторитарный режим приводит не просто к прессингу, но и к снижению эффективности управления государством. Почему? Селекция, негативная селекция людей во власть. Если в структуре управления люди отбираются по принципу лояльности, а не по компетентности, то через какое-то время вы получите концентрацию некомпетентных, сомнительных с этической точки зрения людей, и, большая часть общества в этом уверена, они будут заняты только делёжкой «пирога». Власть приобретает черты коррумпированной мафии. И этот режим не сможет долго существовать, рано или поздно он обречён на социальный взрыв.
Реплика:
Если так проследить, то в истории России любая власть долго не держится. У нас вся власть получается не та. Она временно та, а потом всё не то.
Лев Гудков:
Это и есть явление, которое я называю явлением абортивной модернизации. Импульсы для развития всё время возникают, потому что жизнь становится более сложной, но, как только достигается определённый уровень развития, начинают действовать механизмы срыва. Из этого состояния Россия не может выскочить. Мы наблюдали эти систематические срывы в 1905-м году, в 1917-м году, в конце 20-х годов, в хрущёвские времена, когда была попытка реформ, в 1991-м году и сейчас. Нас ждёт очень серьёзный кризис, и очень скоро. Во-первых, кризис 1998-го года не прошёл, и он вызвал сильнейшее ослабление доверия к власти, кризис легитимности власти. Но это ещё «цветочки», пока ситуация держится за счёт повышения цен на нефть и возможности правительства затыкать дыры. По всем прогнозам, через 2-3 года эта ситуация резко изменится, и я не уверен, что руководство страны будет способно отвечать на эту изменившуюся ситуацию. Целый ряд проблем накапливается, прежде всего, связанные с демографией, приходом более пожилого поколения, ростом дефицита пенсионного фонда, с ростом тарифов, изношенностью основных фондов. Если деньги не вкладываются в инфраструктуру, в социальный капитал, в развитие, а тратятся на чёрт знает что, то рано или поздно вы получите кризис. 60% нашего оборудования имеет срок эксплуатации более 25-ти лет, что по всем меркам близко к катастрофе. Поэтому, конечно, Шойгу будет говорить о том, что у нас техногенная опасность возрастает с каждым годом. Я не убедил вас. Ещё вопросы.
Антон, Петрозаводск:
Меня зовут Антон, я студент Петрозаводского университета. Лев Дмитриевич, скажите, по вашим прогнозам и прогнозам «Левада центра», в каком же электоральном мероприятии произойдёт циркуляция элит, и будут президентские выборы через 6 или 12 лет, будут ли парламентские через 5 лет, будут ли региональные выборы через губернаторство? И второе. Вы заговорили о кризисе. Не можете ли поподробнее рассказать, чего нам ждать вообще?
Лев Гудков:
Для начала скажу, что мы не делаем прогнозов, мы немного другим занимаемся, но каждый из нас, так или иначе, должен выстраивать перспективу, чтобы понять, куда всё движется. Насчёт элиты. Вы видели наши исследования 2005-2007-го года об элите, на сайте «Вышки» оно висит, посмотрите. Это исследование вызвало довольно сильное сопротивление. Евгений Григорьевич, когда получил первые данные, он был заказчиком, сказал, что не ту элиту опросили. Спор шёл о том, есть ли у нашей элиты модернизационный потенциал, может ли элита стать агентом модернизации. Исходя из наших исследований, ответ был отрицательный, поэтому он так отреагировал. Это прогноз, а не диагноз. Будет ухудшаться качество элиты, будет негативный отбор. Дело не в циркуляции, циркуляция элиты сегодня приостановилась. Вертикальная мобильность почти прекратилась, как во всех авторитарных режимах. У нас было несколько периодов, когда резко возрастала интенсивность вертикальной мобильности, в период перестройки, в ельцинское правление. При смене власти пришли люди из спецслужб, которые заморозили эти циклы. И за 10 лет, конечно, это всё закостенело и приостановилось, поэтому циркуляция элиты сейчас невозможна без раскола, без кризиса элиты. Сам кризис не даёт гарантии какого-то изменения, он даёт зону неопределённости, зону возможности. И в такой момент как люди будут готовы, зависит от очень многих причин. Среди прочего, очень важный фактор, каким будет давление снизу, со стороны средних слоёв, насколько мощными будут требования изменений и поддержка институциональных реформ. У нас основной конфликт возникает в разрыве центра (под этим я подразумеваю крупные города, где сложились институциональные условия для изменения) и периферии, застойной, бедной и депрессивной, ностальгирующей по советским временам. Численность периферии гораздо больше, чем более активной части, и она в электоральных процессах гасит наиболее развитое меньшинство до тех пор, пока система обладает некоторыми ресурсами. Если говорить о перспективах, я думаю, что через 2-3 года, если изменится внешнеэкономическая, мировая ситуация, мы будем иметь резонанс нескольких негативных тенденций, связанных с экономикой, с нарастанием дефицита бюджета, рост социального напряжения, вызванного инфляцией. Нефтяные деньги – это неэффективные деньги, это не результат самого производства, поэтому это деньги, которые очень быстро обесцениваются, вызывая очень сильное напряжение. Достаточно сказать, что, если по официальным данным у нас инфляция 6,5%, то население оценивает её как 55% в год, исходя из своих собственных критериев, набора потребительских товаров. А это совершенно другое восприятие происходящего. Социальное напряжение будет нарастать. Решение этого – либо повышение налогов, либо повышение пенсионного возраста. И то, и другое вызовет большое напряжение. Да ещё рост тарифов, который отложен на сегодня. Всё это медленно ведёт к тому, что накапливается социальное напряжение. И нынешний цикл Путина будет характеризоваться тем, что Путин будет слабым авторитарным лидером. Эта ситуация никого не устраивает, ни бизнес, ни бюрократию, ни элиту, которая не уверена в том, что Путин в состоянии быть арбитром между разными группами влияния, ни средний класс, который требует институциональных реформ. Нас ждёт сложное и довольно трудное время. Период относительного благосостояния и спокойствия, который шёл с 2003-го по 2007-й год, закончился и не повторится. Ресурсов терпения населения хватит года на 2-3. Никогда кризис не возникает мгновенно и не развивается быстро, но надо просто видеть причины, которые ведут к росту напряжения. Рано или поздно это сработает. И я не уверен, что власти в состоянии оценить это.
Семён, Пермь:
Семён, Высшая школа экономики, Пермь. Вопрос, может быть, не по теме, но интересно услышать ваше мнение. Протесты СМИ, которые выливаются в Интернет. Не дали ли они обратного эффекта, когда электорат Путина увидел, что вождя обижают, и, если в обычных условиях он мог просидеть дома, тут он решил сходить поддержать, проголосовать за Путина? Не дало ли протестное СМИ обратного эффекта, поддержав Путина?
Лев Гудков:
Не дало, потому что это не пересекающиеся информационные поля, электорат Путина в очень небольшой степени включён в сети. У нас даже есть специальные исследования по Интернету и по голосованию. Избиратели Путина в меньшей степени, чем оппозиция, включены в Интернет, в социальные сети, поэтому то, что происходило там, до них не доходит. Для них главное окно в мир – это телевидение. А телевидение подаёт их в очень негативном свете.
Оксана Чернышёва:
Лев Дмитриевич, интересно ваше мнение. Интернет-сфера организовала протестное движение и сформировала оппозицию. Как вы считаете, в России, стране, близкой по политическому режиму Китаю и Ирану, будут ли впоследствии использованы технические фильтры, с помощью которых будет контролироваться Интернет? И, ваше мнение, всё-таки Интернет играет позитивную роль, так как он представляет собой дискуссионную площадку, где люди высказывают общественное мнение, или это негативная сторона, которой присущи дезинформация населения, разжигание конфликтов и вражды?
Лев Гудков:
Я не согласен, что российский авторитаризм родственен иранскому или китайскому. Это сильно уведёт нас в сторону. Само по себе понятие авторитарных режимов слишком эластично, оно включает в себя и африканские режимы, и режим Де Голля. Если подходить с точки зрения политологии, надо более строго определять основания для типологической квалификации. Теперь об Интернете. Я не думаю, что Интернет сам стал источником протестных движений. Это не элитарное образование, это коммуникативная система. Он сам по себе ничего не мог придумать и создать. Он лишь тиражирует, это средство связи. Он лишь обеспечил распространение тех идей, тех настроений, которые существовали в определённых группах в обществе. Он может только интенсифицировать коммуникацию по поводу проблем, которые поднимают некоторые группы, но сам не задаёт их. Я довольно скептически относился к нему, к его возможности влиять на ситуацию именно потому, что воспринимал его как гигантские разговоры на кухне, не порождающим новых идей, а распространяющим их. Но не совсем был прав, потому что сама по себе доступность коммуникаций, их интенсивность является фактором ускорения социальных процессов. Само по себе техническое средство не меняет идеологический состав в обществе. Появление телевизора не внесло новых идей, оно изменило структуру коммуникации. Я достаточно скептически отношусь к Интернету, потому что, в отличие от средств массовой коммуникации, там нет механизмов селекции и нет механизмов образования авторитетных мнений. СМИ структурируют социальные взаимодействия тем, что коммуникатор всегда оказывается в авторитетной позиции, а слушатель и зритель всегда в зависимой. Сама система коммуникаций создаёт массовое состояние. В этом смысле Интернет – это взаимодействие между равнопорядковыми субъектами. Там нет ни механизма селекции, ни механизмов отбора мнений, ни механизмов экспертизы.
Реплика:
Всё же хотелось бы отметить, что ВЦИОМ опубликовал исследования в 2010-м или 2011-м году, хотя «Левада центр» более приближен к правде, где единственным источником информации, доверие к которому растёт, был Интернет. Нельзя списывать его и относится к нему скептически.
Лев Гудков:
Для того чтобы Интернет начал играть более важную роль, нужно соединение элитных групп, не в смысле господства, а в смысле продуцирования идеи новых образцов. Журналисты сами по себе не в состоянии выдвинуть идеи, они их могут отбирать, тиражировать и доставлять. Есть два понимания элиты: элита как позиционная, то есть обладающая ресурсами власти, закрепившееся у нас, и второе, чисто социологическое представление об элите как грубых носителях наивысших достижений в своей области, и в этом смысле выступающей как обязательная. Мы имеем дело с множеством элит, элиты закрепляют наивысшие достижения в своей области. Это могут быть и учёные, и писатели, и футболисты. Совокупность элит представляет собой общество наивысших достижений. Если такой механизм есть, то подключение к нему Интернета резко ускоряет. Но особенность нашей элиты, социальной, культурной, в том, что доминирует стратегия приспособления через упрощение, стратегия пассивной адаптации. Не выдвижение новых идей более сложных образцов, а ориентация на упрощение. Это может быть чисто адаптивное поведение, когда заимствуются западные идеи и приспосабливаются к нам, или просто некоторая склонность к упрощению. Эта тактика характерна для всех авторитарных режимов и в очень большой степени вытекает из советского прошлого, особенно из советского человека. Это умение уживаться с репрессивной властью через снижение своих запросов, через снижение своих представлений. Поэтому элиты у нас ориентированы не на повышение сложности и многообразия, а на упрощение.
Алина, Казань:
Здравствуйте, меня зовут Алина, город Казань. Вот, вы говорите об авторитарном режиме, но наши выборы считаются демократическими, честными. ЦИК фиксирует не такое большое количество нарушений, все нарушения, зафиксированные на телефоны и видео, считаются грязными инсинуациями оппозиционеров. Как мировое сообщество относится к такому состоянию дел? Многие страны отказываются признавать такие выборы демократическими. Есть ли у вас данные по тому, как иностранные наблюдатели относятся к нашим выборам? И второй вопрос. Можно ли считать Интернет свободным пространством, если он всё более становится государственным? Например, когда я загружаю обозреватель, у меня на главной странице выходит Гарик Мартиросян за Путина, Павел Воля за Путина. Хочешь узнать, почему, заходи. У меня в «контакте» постоянно выходит ролик «Россия без Путина», в котором всё рушится, страны нет. Не является ли это прогосударственной направленностью?
Лев Гудков:
Интернет очень разнообразен, в какой-то мере отражает и пропутинские настроения, хотя и в меньшей степени, чуть смещён в сторону оппозиционных настроений, причём там довольно пёстрая картина: националисты, нацисты, либералы, демократы. Всё это довольно причудливо и не проработано. Слабость российской публичности в том, что нет рефлексии происходящего. Всё это вбрасывается, но не прорабатывается. Интернет разнообразный, какой хотите. Что касается реакции Запада, то она очень различается в зависимости от того, о ком идёт речь: об общественности, парламентах, или исполнительных властях. Европейский парламент начал целый цикл дискуссий на тему: соответствуют ли российские выборы нормам демократии? Фракция «зелёных», объединённый альянс демократов, посвятила этому целую сессию. С другой стороны, Меркель, Саркози и Обама признали выборы честными и признали Путина. Общественное мнение и власти следуют разными траекториями. Оценка иностранных наблюдателей сводится к тому, что выборы нельзя признать честными, конкурентными и справедливыми. Дело не в подсчёте голосов. Нарушены исходные условия для проведения выборов: нет равенства участников. Первое, что они отметили, что в эфирном времени Путин занимал 82%, на долю всех остальных 18%. Это только эфирные показатели, не говоря об электоральном законодательстве, которое отсекает оппозиционные партии и кандидатов на ранних стадиях. Точно так же и общественное мнение не признаёт работу ЦИК как справедливую и объективную, полагая, что преимущество предоставляется Путину или «Единой России». В этом смысле это не объективные выборы. Очень большую часть населения это не смущает, потому что оно не знает других моделей. Оно думает, что это так было и будет всегда. А как иначе может быть? В этом проблема.