Консенсус и «прана»
На мой взгляд, обсуждению кризиса либеральной демократии неплохо бы предпослать разъяснение самого этого термина, значение которого только выглядит очевидным и всем известным, иначе мы рискуем увязнуть в псевдопроблемах, порождаемых привычными, но чисто идеологическими клише и потому заведомо не имеющих решения, тем более такого, которое может повлечь за собой какие-то «оргвыводы», как говаривали в прежние времена. Прежде всего, я бы констатировал, что само это выражение — оксюморон: демократия не может быть либеральной, суверенной, национальной, христианской или еще какой-нибудь, предполагающей дополнение к базовому принципу, как физика не может быть арийской, математика — вавилонской, а логика — женской, такого сорта эпитеты всегда попытка ограничить демократию (или, соответственно, научную дисциплину) какими-либо чисто идеологическими рамками. На самом деле, очевидно, либеральная демократия — контаминация двух, вообще говоря, разных и далеко не всегда совместимых политических принципов, которые, разумеется, во всей полноте не могут быть реализованы нигде, никогда и ни при каких условиях, оба они имеют регулятивный, а не конститутивных характер, т.е. определяют идеал, к которому надо стремиться, а не параметры какого-то реального политического режима.
Чисто простоты ради, чтобы не завязнуть в истории понятий, позволю себе определить либерализм как установку, предполагающую нестеснение индивида в его/ее личных затеях и привычках. С этой точки зрения Св. Августин и Рабле с их девизом «делай, что хочешь» были, конечно, отъявленными либералами, потому что возможность делать, что хочется, не спрашивая на то разрешения, и есть свобода. Так понимаемый либерализм, конечно, утопия (или, как уже сказано, регулятивный принцип): реально возможность делать, что хочется, всегда ограничена (у Рабле — территорией Телемской обители, у Св. Августина — императивом любви к ближнему), однако добровольное и ясно выраженное согласие индивида на ограничение его/ее свободы какими-то условиями остается важнейшим принципом либерализма как политической доктрины. В свою очередь, кризис либерализма означает, что между правителями и «народом» больше нет согласия касательно границ свободы, более того — согласия нет и у самого «народа», что именно делать можно, а чего нельзя, отсюда всяческие неразрешимые конфликты и в перспективе постепенное сползание общества к bellum omnium contra omnes, которая проблематизирует какие угодно границы.
Что же до демократии, то классик политической социологии Роберт Даль определяет ее как порядок осуществления власти, воплощающий три принципа: суверенитет большинства, гарантии прав меньшинств и, главное, разрешение так называемой «дилеммы Мэдисона», т.е. согласование первых двух принципов. Под народной демократией подразумевают акцент на первом из этих принципов, а под либеральной — на втором. В действительности же и дьявол, и Бог прячутся в третьем — как именно достигается или поддерживается согласие между суверенитетом большинства и правами меньшинств, которое всегда существует только здесь и сейчас, общего правила нет и быть не может. Так понимаемая демократия, а это ее стандартное определение из учебника, очевидно, не только не предполагает либерализма, но даже сплошь и рядом его исключает, вынуждая индивида подчиниться либо суверенитету большинства, либо конвенциям и компромиссам, позволяющим гарантировать права меньшинств. Кризис демократии наступает, если и когда подчинение становится необязательным, социологи называют такое состояние общества аномией.
На практике, следовательно, кризис либеральной демократии означает, что баланс между суверенитетом большинства и правами меньшинств нарушен, более того — восстановить его посредством обычных negotiations, соглашений и компромиссов между сторонами конфликта не удается. Конвенции, на которых осуществляется демократия, должны быть скорректированы посредством классического полицейского насилия, либо принуждающего большинство к терпимости, либо ограничивающего права меньшинств. И то, и то — страшный «головняк», не говоря о риске. В этом, собственно, и проблема: большинство и меньшинства вовсе не номинальные и чисто статистические категории, это вполне реальные сообщества со своими лидерами, которые, собственно, и вступают в переговоры или заключают соглашения и компромиссы. Там, где таких реальных сообществ со своими лидерами нет, лишь так называемые «мультитюды», нет и никакой перспективы для демократии вообще, не стоит расходовать прану.
Так понимаемая либеральная демократия, очевидно, контекстуально специфична, т.е. предполагает консенсус, достигнутый в каком-то конкретном обществе на вполне определенных условиях, вследствие чего, с одной стороны, исключена в пост-революционных контекстах, когда все без исключения хотят свободы, а с другой — в достаточной степени уязвима, ее способны обрушить любые процессы, способствующие быстрым и существенным переменам в социальной структуре (например, массовая иммиграция, взрыв рождаемости или технологическая революция). Однако более всего баланс интересов между большинством населения и меньшинствами разрушает глобализация, т.е. включение данного конкретного общества в более широкие системы международных политических или экономических связей, когда суверенитет nation—stateили монарха по крайней мере отчасти делегируется каким-то транснациональным структурам власти.
Проблема состоит в том, что глобализация на практике означает далеко не только уничтожение барьеров, препятствующих циркуляции людей, идей или ресурсов, т.е. расширение социального пространства за границы nation-state, но и расширение самой этой границы как особого локуса, а соответственно — формирование разнообразных маргинальных субкультур, которые сами по себе достаточно мощный фактор трансформации социальной структуры, сложившейся в данном конкретном обществе. Более того, на практике глобализация непременно оборачивается конфликтом между двумя альтернативными изводами политических институтов, государством и орденом, т.е. легальными, криминальными или «теневыми» транснациональными корпорациями, этот конфликт тоже подрывает эпистемические и социальные основания демократии как политического режима.
Понятно, например, что пресловутая евробюрократия не просто чиновничество, но как раз такой орден, отважился бы даже сказать «тайное общество», у которого есть собственные корпоративные интересы, отнюдь не совпадающие с интересами любого из nation-state, входящих в Евросоюз, собственные ресурсы влияния, вполне сопоставимые с ресурсами, которыми располагают эти государства, и даже собственная идеология, которая позволяет евробюрократии претендовать на политическое лидерство в регионе. Теперешний кризис Евросоюза развертывается прежде всего как конфликт между национальными правительствами и этим орденом. Такого сорта конфликты (между государством и транстерриториальным орденом) сами по себе признак долговременного и широкомасштабного системного кризиса, во всяком случае, именно такие конфликты сформировали контекст, в котором происходило становление европейских абсолютных монархий и национальных государств, формирование двух систем или постсоветский транзит. Обычно этот конфликт выигрывает государство, однако ценой достаточно существенных перемен в собственном устройстве.
Как народная, так и либеральная демократии, разумеется, симулякры, т.е. гибридные политические режимы, которые в равной мере предполагают классическое полицейское насилие, только либеральная демократия обращает это насилие на большинство, пытающееся осуществить свой суверенитет, а народная, наоборот, на меньшинства, требующие прав. Проблема в том, что на периферии современной глобальной системы демократия, как, впрочем, и пресловутый «научный метод», как и многое другое — откровение свыше о сияющем граде на холме, которое исключает скучную обывательскую установку на переговоры, соглашения, компромиссы и прочее такое. Вот почему кризис либеральной демократии, чем бы он ни был вызван, непременно и достаточно быстро (по историческим меркам, разумеется), оборачивается кризисом демократии как таковой, разнообразными локальными сдвигами к авторитарным режимам, опирающимся на суверенитет большинства. Собственно, термином «популизм» обозначают специфическую риторику, характерную для такого рода политических режимов, понятно, что они с одинаковой вероятностью могут быть как правыми, так и левыми или даже гибридными, в зависимости от мнения народного и запроса.