Региональный разум по ту сторону «добра» и «зла»

Представим себе, что у вас заболел мочевой пузырь. Или ладно, представим себе что-нибудь более возвышенное, например, что у вас депрессия. Вы идете к врачу и пытаетесь рассказать ему о своих напастях, а заодно, чтобы дать картину более полной, о своем житье-бытье. Но врач не особо слушает вас. У него много пациентов. После нескольких первых фраз ему все ясно, он быстро прописывает вам некий таинственный антидепрессант, объясняет, как его принимать, и желает быстрейшего выздоровления. Вы выходите от него смущенный, но все же окрыленный: так или иначе чудодейственное средство найдено!

Но все не так просто. Вы начинаете принимать препарат и быстро убеждаетесь, что он вам ни черта не помогает: вы становитесь от него ужасно усталым, но все равно не можете спать, днем у вас едет крыша и вас тошнит. Вы снова идете к врачу, но он и слышать ничего не хочет, он настаивает, что вы должны принимать прописанное им зелье и задавать поменьше вопросов. Он даже уделяет вам пару лишних минут и объясняет, почему именно вы должны эту штуку принимать, то есть в смысле какие содержащиеся в ней вещества позитивно влияют на вашу больную психику. Но вам этого не легче. У вас возникает сомнение, что может быть вам вообще не нужен антидепрессант, а нужно что-то другое: может быть сменить режим, может быть найти цель в жизни, а может быть с позволения сказать (системный феминизм — ой, боюсь, боюсь!) баба. Но говорить об этом врачу бессмысленно, он просто вас не поймет, потому что мыслит другими категориями. Вы идете к другому врачу, но там процедура повторяется. Врач почти не слушает вас, после первых слов говорит, что ему все ясно, и прописывает другой антидепрессант. От него вы немного начинаете спать, но крыша едет все равно и, самое главное, действительно начинает болеть мочевой пузырь.

Что есть общего между либеральной демократией, регионализмом и анархизмом

Так или иначе именно подобная ситуация пришла мне на ум, когда я познакомился с материалами дискуссии Даниила Коцюбинского (ДК) с Эдуардом Надточием (ЭН) по поводу идеи регионализма на сайте Фонда «Либеральная миссия». Может быть отчасти потому, что в дискуссии этой то и дело мелькают медицинские термины типа «невроз», «эйфория» или «истерия». Я не собираюсь подробно вдаваться в аргументы участников, тем более, что некоторые противоречия в теории регионализма ДК (http://www.liberal.ru/articles/7346, http://www.liberal.ru/articles/7347, http://www.liberal.ru/articles/7364, http://www.liberal.ru/articles/7401), уже подробно рассмотрены ЭН (http://www.liberal.ru/articles/7404), а противоречия самого ЭН, в которые он при этом впадает, подробно разобраны Диной Тороевой (http://www.liberal.ru/articles/7405). (Тем более, что ЭН, судя по всему, еще не закончил изложение своих аргументов.) Замечу только, что на противоречиях так или иначе можно поймать любого автора, имеющего дело хоть со сколько-нибудь живой темой, и было бы скорее подозрительно, если бы таких противоречий не было. Куда более важным кажется мне общий подход обоих авторов.

Оба они оперируют такими терминами, как «либеральная демократия», «суверенитет», «самоопределение», «регион» и т. д., используя их как метафизические понятия. В самом по себе в этом нет ничего странного и ничего предосудительного: всякая наука до определенной степени оперирует метафизическими терминами, которые собственно и составляют основу ее профессионального языка, и в той же медицине существуют понятия «депрессия», «шизофрения» или «простатит», которые до поры до времени имеют именно метафизическую природу. Однако подчеркну: до определенной степени и до поры до времени. Ибо излишняя склонность к метафизике из орудия превращается в тормоз, как только перед врачом оказывается конкретный пациент. А в более общем плане, когда система языка реализуется в конкретном акте речи.

Интересно, что если бы ЭН не пытался бы поймать ДК на противоречиях и силлогизмах в своем метафизически-полемическом задоре, а спокойно попробовал разобраться в его идеях, он вероятно смог бы действительно указать на слабые и сильные стороны регионального подхода. Однако этого не произошло, и в результате перед нами нечто вроде диалога из фильма Сиднея Поллока «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» (1969), участники которого обращаются к самим себе и не слышат друг друга. Причем высказывания обоих, вопреки правилу исключенного третьего, верны и неверны одновременно. Попробуем разобраться почему.

По сути, ЭН совершенно прав, когда утверждает, что «отцы ДК — даже не Руссо с его принципом общей воли, а Штирнер и Бакунин». Непонятно только, почему этот факт он ставит своему оппоненту в упрек. В «Революционном катехизисе» Бакунина (избавьте меня от очередного указания не путать этот программный документ мирового анархизма с «Катехизисом революционера» нехорошего Нечаева) мы дословно читаем (http://ak-protest.narod.ru/revolytkatexiz.htm):

«Основой политической организации страны долж­на быть безусловно автономная община, всегда представ­ляемая большинством голосов всех совершеннолетних жи­телей, мужчин и женщин на равных правах. Никакая власть не имеет права вмешиваться в ее внутреннюю жизнь, ее действия и ее управление».

При этом, однако, «чтобы войти в про­винциальную федерацию и стать интегральной частью провинции, она должна безусловно согласовать свой собственный строй с главнейшими основаниями строя провинции и получить на него санкцию парламента этой провинции. Она должна также подчиняться пригово­рам провинциального суда и предписываемым провин­циальным правительством мероприятиям по отноше­нию к ней, раз таковые санкционированы голосовани­ем провинциального парламента. В противном случае она была бы исключена из гарантии, солидарности и об­щения и стала бы вне закона провинции».

Что же касается «нации», то она «не может быть ничем иным, как федера­цией автономных провинций. Национальный парламент, состоящий или из одной палаты, представителей всех провинций, или из двух палат, представителей провин­ций и представителей всего национального населения безотносительно к провинциям, этот национальный пар­ламент, который не будет вмешиваться в управление и во внутреннюю политическую жизнь провинций, уста­новит основные принципы национальной конституции, ко­торые должны быть обязательными для всех провинций, желающих принять участие в национальном соглаше­нии».

Но и это еще не все:

«Интернациональная федерация будет обнимать все нации, которые объединились на ранее изложенных и имеющих быть изложенными ниже основаниях».

Нетрудно заметить, что идея Бакунина, согласно которой именно (и пока что весьма абстрактно понимая) «община» становится основой нового демократического миропорядка, перекликается с идеей ДК о роле «региона»:

«Регион — это первичный международный «атом», расщепление которого в большинстве случаев и невозможно, и ненужно» (http://region.expert/new_language/)

Нетрудно, впрочем, заметить и то, что для Бакунина община именно основа нового политического устройства, которая при определенных условиях может стать компонентом более крупной политической структуры вплоть до интернациональной федерации в масштабах всего мира, тогда как для ДК все начинается с региона и на регионе и заканчивается. Нетрудно также заметить, что многие положения «Революционного катехизиса» легли в основу политической организации Европейского Союза — структуры, к которой ДК относится с явным подозрением как к порождению «либеральной демократии».

В том, что между Бакуниным и ДК есть определенные несовпадения, нет ничего удивительного: в конце концов, первый писал «Революционный катехизис» в XIX веке, когда культурология и этнология были только в зачатке, и потому рассматривает общину в чисто политическом плане, а второй пишет программные текста регионализма в веке XXI и потому ставит во главу угла не столько политический, сколько культурно-исторический аспект (http://region.expert/new_language/). Однако главное различие между двумя авторами состоит не в этом, а в том, что Бакунин рассматривает общину как элемент возможного на определенных условиях объединения, а ДК как инструмент безоговорочного размежевания. Не будем пока нервничать и ничего оспаривать. Заметим лишь, что именно здесь мы, собственно, и подходим к вопросу о методе.

Еще раз обращу внимание не то, что Бакунин предполагает возможное объединение общин, провинций и наций только на определенных условиях. А и из условий этих первым становится у него индивидуальная свобода. И вот это отнюдь не метафизическое, а вполне эмпирически постижимое, то есть конкретное и ощутимое понятие. «Да ну?» — скажите вы. — «Что может быть абстрактнее и метафизичнее этой самой “свободы”?» Тогда обратимся к тексту:

«Свобода есть абсолютное право всех взрослых муж­чин и женщин не искать чьего-либо разрешения на свои деяния, кроме решения своей собственной совести и своего собственного разума, определяться в своих дей­ствиях только своей собственной волей и, следователь­но, быть ответственными лишь ближайшим образом пе­ред ними, затем перед обществом, к которому они при­надлежат, но лишь постольку, поскольку они дают свое свободное согласие принадлежать к таковому» (http://ak-protest.narod.ru/revolytkatexiz.htm).

Разумеется, некая доля метафизики есть и здесь, но доля эта, если всмотреться, очень невелика. Возьмите любую конкретную ситуацию — от выражения протеста против введения чрезвычайного положения и до банального конфликта с соседями по лестничной площадке — и вы быстро убедитесь, что слова Бакунина легко и вполне конкретно к ней применимы. Более того, Бакунин поясняет: «Неправда, что свобода одного гражданина огра­ничивается свободой всех остальных. Человек действи­тельно свободен лишь в той мере, в какой его свободно признанная свободной совестью всех остальных и как в зеркале в нем отражающаяся и излучающаяся из него свобода находит в свободе других подтверждение и рас­ширение в бесконечность. Человек действительно сво­боден только среди равным образом свободных людей, и так как он свободен лишь в своем качестве человека, то рабство хотя бы одного-единственного человека на земле является как нарушение самого принципа чело­вечности, отрицанием свободы всех». Не правда ли, более или менее понятно? А если понятно, то понятен и конечный (в этом месте, то есть в начале «Революционного катехизиса») вывод: «Существует только один-единственный догмат, один-единственный закон, одна-единственная мораль­ная основа для людей — свобода. Уважать свободу ближ­него есть обязанность; любить его, служить ему есть доб­родетель».

Свобода — это не власть большинства, а права меньшинства

Почему об этом так подробно? Да потому что в «Революционном катехизисе» предложен ясный, универсальный и эмпирически постижимый критерий ценности политического устройства. То есть тот критерий, которого явно не хватает метафизическим построениям, положенным в основу теории регионализма. Нетрудно, впрочем, заметить еще одно обстоятельство: при всем анархизме критерий этот вполне соответствует основному критерию системы ценностей, лежащим в основе той традиции и той системы, которую участники дискуссии определяют как «либеральная демократия».

К либеральной демократии основоположник теории регионализма относится более, чем скептически. Характерно при этом, что себя он идентифицирует как либерала, но готов наступить на горло собственной песне, дабы освободить место для нового политического курса:

«Мне безумно трудно делать… умозаключения, “преодолевающие парадигму либерализма”, потому что сам я… — вполне дистиллированный… либерал. Но я такой — лишь потому, что родился и вырос в Петербурге… И я отдаю себе отчет в том, что если с этим “петербургским” цивилизационным проектом начать ломиться в двери других культур — …то случится просто деформация этих культур, в них будут внесены раскол и хаос, но при этом не получится в итоге “нового Петербурга” ни в Кабуле, ни в Катманду». (http://www.liberal.ru/articles/7401).

Что ж, это тоже вполне закономерно. Кто только за последние сто с лишним лет не пытался расправиться с «либеральной демократией»! Правда, до сих пор это еще никому не удалось, и на то есть веские причины. Одна из них — в том, что практически все оппоненты либеральной демократии понимают ее именно в метафизическом смысле, а попросту говоря подставляют на ее место то, что хотят подставить и видят в ней то, что хотят увидеть. Причем как правило это «то» выглядит неким вариантом рая на земле, который естественно нельзя построить.

В данном случае нас интересует регионализм и потому обратимся к тексту ДК:

«Принесение “священных коров” “Декларации прав человека” в жертву идейно-парадигмальному обновлению оказывается при ближайшем рассмотрении тем более естественным и не катастрофичным, что все эти священные коровы, если приглядеться к ним как следует, были изначально мертворождены и ни на секунду не «ожили» вплоть до сегодняшнего дня» (http://www.liberal.ru/articles/7401).

В жертву, простите, чему? Но к позитиву мы еще вернемся. Пока остановимся на негативе.

Почему собственно эти «коровы» или как там их еще «мертворождены» и «ни на секунду не ожили»? Нельзя сказать, что автор не пытается подкрепить этот тезис аргументами и фактами, но, разумеется, приводит их весьма некорректно. Что опять-таки неудивительно: факты всегда приводятся некорректно, когда ими пытаются подкрепить какое-то метафизическое построение. Рассмотрим некоторые из тех, что приводит ДК.

В качестве доказательства несостоятельности идеи либеральной демократии он, среди прочего, называет сохранение смертной казни в некоторых штатах США, запрет на отрицание холокоста в Германии, невмешательство западных стран в кризис в Руанде в 1994 году и наоборот их вмешательство в кризис в Косово в 1999 году, а также войну коалиции западных стран во главе с США против Ирака в 2003 году. Отсюда следует глобальный вывод: «<…> даже в самых либеральных странах в конечном счете человек — всего лишь “посторонний” из одноименной книги Альбера Камю, бессильный защитить себя от “левиафана общего блага” по имени “государство”, в основе которого всегда лежит та или иная развивающаяся во времени культурно-политическая традиция и которое на протяжении своей истории придумывает все новые формулы “легитимации убийств и запретов”».

Прежде, чем перейти к каждому из этих фактов конкретно, замечу, чем является «либеральная демократия», на мой взгляд, на самом деле или, если угодно, что она представляет собой, если все же отбросить ее метафизическое толкование как рая на земле. Первый и единственный реальный (то есть, по сути, первый и последний) принцип, который лежит в основе демократии, этот тот, который уже был приведен выше в цитате из «Революционного катехизиса»: принцип свободы. Принцип этот применительно к конкретному общественному устройству формулируется в двух словах: права меньшинства. Что в свою очередь реализуется в единственном (!) подлинном праве, которое демократия предоставляет человеку: праве легально бороться за свои права. Ни больше, но и не меньше.

Еще раз подчеркиваю: не «власть большинства», которое (кстати и согласно столь любимому ЭН закону исключенного третьего) без меньшинства не существует, не какие-то гарантированные конституцией то бишь преподнесенные на блюдечке с голубой каемочкой «права» на то или другое (которые, как справедливо отмечает ДК, варьируются от общества к обществу) и уж меньше всего пресловутое «право на жизнь», которое вообще выглядит очень сомнительным и труднореализуемым хотя бы в свете того факта, что по данным науки мы все равно все умрем, а права меньшинства и возможность законным способом бороться за них и есть демократия. Ни больше и не меньше.

Поясню, что речь идет именно о правах, а не о привилегиях меньшинства и что понятие меньшинства не нуждается при этом ни в каких метафизических коннотациях: меньшинством может быть один человек, но им может быть — при определенных обстоятельствах — и более 50 процентов членов общества. Количественный фактор не играет здесь никакой роли. Принципиальным является право индивидуума, который так или иначе всегда в меньшинстве, то есть индивидуальная свобода. Принципиальным является также возможность эту свободу отстаивать и реализовывать. Именно поэтому демократия — в отличие от монархии, олигархии или диктатуры — есть постоянно меняющаяся и постоянно развивающаяся система, которая может меняться и развиваться, не меняя своей сути. И я думаю, что в истории хотя бы последних 50-60 лет достаточно примеров, которые ясно подтверждают этот тезис. Причем примеров слишком известных для того, чтобы их сейчас приводить.

В этой связи сохранение смертной казни в некоторых штатах США есть не что иное как пережиток. Пережиток в исторической перспективе, который просто говорит о том, что проблема еще не решена. И неслучайно именно вопрос о смертной казни в некоторых штатах США и стал одним из пунктов преткновения в полемике ЭН и ДК: трудно проигнорировать тот факт, что почти половина американских штатов уже либо запретила смертную казнь, либо (как, например, штат Нью-Йорк) наложила на нее мораторий.

Запрет на отрицание холокоста, который действительно существует в Германии и Австрии, есть не что иное как исключительная мера, направленная как раз на защиту прав меньшинства с учетом конкретных обстоятельств истории этих стран. Мера, которая говорит вовсе не о слабости или кризисе демократии, а как раз о ее силе. Хотя в принципе при демократии свобода слова не должна подвергаться никаким ограничениям, ограничение тех или иных прав именно как исключение в конкретных случаях может быть оправданно и необходимо, однако при условии, что границы такого ограничения строго оговорены. Кстати, куда более сомнительным выглядит наличие в ряде демократических стран конкретных законов, согласно которым запрещено говорить то или иное непотребство и которые действительно вступают в противоречие с демократическими принципами этих стран. Но. во-первых, применение этих законов на практике как раз именно поэтому выглядит весьма проблематичным, а во-вторых, само их наличие тоже говорит о пережитках и о недостаточном внимании к ним.

Невмешательство западных стран в кризис в Руанде было обусловлено конкретными геополитическими обстоятельствами того времени, но нельзя сказать, будто мировое сообщество не извлекло из этого кризиса урок. Во многом на основании опыта Руанды западные страны и предотвратили геноцид в Косово и на Восточном Тиморе, а геноцид в Руанде остался — можно надеяться — последним полномасштабным геноцидом если не в истории человечества, то в обозримом будущем.

Вторжение коалиции западных стран в Ирак можно оценивать по-разному. Разумеется, в значительной степени оно было продиктовано чисто прагматическими интересами «реальной политики» (ожидать, что конкретные политики и правительства западных или каких бы то ни было стран в один прекрасный день полностью от нее откажутся, было бы по меньшей мере наивно). Заметим однако, что, во-первых речь, шла об опасном и агрессивном тоталитарном режиме (не стоит забывать о вторжении Саддама Хусейна в Кувейт или о его попытках создать ядерное оружие — в противном случае осуждение войны 2003 года оборачивается чистой демагогией) и что, во-вторых, вторжение в Ирак вызвало массированную критику в демократических странах и фактически привело к расколу западного сообщества, что имело, среди прочего, ряд негативных последствий, среди которых кстати и осторожная реакция западных стран на ситуацию в Бирме, где геноцид, впрочем, был остановлен иными — без внешнего вторжения — средствами. И в любом случае войну против Ирака уж никак нельзя оценивать как пример кризиса «либеральной демократии» в целом.

Иными словами, «либеральная демократия» вовсе не так «плоха», стоит только посмотреть на нее не с метафизической (то есть в данном случае априорно негативной), а с эмпирической точки зрения, то есть конкретно, с учетом всех реальных деталей и обстоятельств. Однако именно этого уважаемые оппоненты делать как раз и не хотят. Вместо этого одному метафизическому понятию — «либеральная демократия» — по сути противопоставляется другое — «регион». Один из главных тезисов ДК звучит так:

« происходящее сегодня в Европе (а в действительности — по всему миру) есть не что иное, как процесс непрерывной политической эмансипации регионаций — новых потенциальных субъектов суверенитета, которые в обозримом будущем, вполне возможно, придут на смену нынешним «нациям-монстрам» в их традиционном понимании » (https://region.expert/regionations/).

При этом ДК подчеркивает, что «глобальный сепаратизм — это главный сюжет ХХI века» и что «национальные государства, царившие на протяжении всего XX столетия, — начинают превращаться в геополитический анахронизм». С этим в принципе даже хочется согласиться, тем более что проблема поставлена безусловно не только остро, но и верно. Вот только… Короче обратимся к фактам.

То, что воля большинства имеет решающее значение, ДК при всем своем недоверии к либеральной демократии признает. Посмотрим, как же развивается главный сюжет ХХI века с учетом этого фактора на примере референдумов об отделении того или иного региона за последние примерно 25 лет.

1993. Референдум о независимости Пуэрто-Рико от США 14 ноября. За независимость проголосовало 4,5 процента, за то, чтобы стать штатом США 46,6 процента и за статус ассоциированного с США государства 48, 9 процента.

1993. Референдум о независимости от США Виргинских островов 11 октября. За независимость проголосовало 4,6 процента. За сохранение островов как территории США 81,6 процента.

1994. Референдум о независимости острова Бонэйр от Нидерландов 21 октября. За независимость проголосовало 0,22 процента. За сохранение статус кво в составе Нидерландов 89,6 процента.

1994. Референдум о независимости острова Сент-Мартин от Нидерландов. За независимость — 6,9 процента, за статус в составе Нидерландов — 59,6 процента, за большую автономию в составе Нидерландов — 33,1 процента.

1995. Референдум о независимости Бермудских островов от Великобритании 16 августа. За независимость 25,8 процента, против — 74,12 процента.

1995. Референдум о независимости Квебека от Канады 30 октября. За независимость 49,42 процента (!), против — 50,58 процента (!!)

2014. Референдум о независимости Шотландии от Великобритании 18 сентября. За независимость 44,7 процента, против — 55,3 процента.

2018. Референдум о независимости Новой Каледонии от Франции. За независимость 43,6 процента, против — 56,4 процента.

Может хватит? Тем более, что на все эти конкретные факты можно возразить словами ДК о том, что регионы просто еще на нашли своего языка и что в общем вся рота просто пока идет не в ногу. Что ж, в динамике, однако, сюжет развивается еще более интересно:

2012. Новый референдум о статусе Пуэрто-Рико. На этот раз за то, чтобы стать штатом США голосует уже 61,2 процента.

2017. Новый референдум о статусе Пуэрто Рико. За статус штата США теперь уже 97,1 процента (!!!).

2000. Новый референдум о статусе острова Сент-Мартин. Теперь за большую интеграцию в Нидерланды голосуют 69,98 процента.

2004. Новый референдум о статусе острова Бонэйр. За большую интеграцию в Нидерланды 59,45 процента.

Вот теперь, наверное, действительно хватит. Или объясним все эти достаточно красноречивые цифры тем, что народы просто не понимают своего счастья? Может, не стоит?

Что ж, тут впору бы сделать вывод, что утверждение ДК о параде региональных суверенитетов есть не более чем еще один метафизический афоризм, под который можно подвести все что угодно, кроме реальности. Однако не будем с этим спешить. Ведь, разумеется, можно возразить, что помимо приведенных выше примеров за указанный период было немало других и с совсем другим исходом: Курдистан, Южный Судан и т. д. Можно также возразить, что примеры, которые я привожу, подобраны односторонне и тенденциозно. Что ж, в каком-то смысле, да. И вот с этого места как раз поподробнее.

Можно легко заметить, что все примеры, которые я привожу, объединяет один общий признак: речь идет об отделении от страны, которая является классической страной либеральной демократии. И несмотря ни на какую культурно-историческую память или перспективы «идейно-парадигмального обновления» люди не хотят с благами этой демократии расставаться. Причем именно потому, что ощущают себя в составе этой демократии меньшинством, права которого только в условиях этой демократии и будут наилучшим образом защищены.

Единственный сколько-нибудь значимый пример, который выбивается из этой неизменно повторяющейся ситуации — Каталония. Но не будем и здесь спешить. Если, не вдаваясь в излишние исторические спекуляции, попытаться разобраться с ее случаем, то можно заметить, что, во-первых, Каталония традиционно всегда была наиболее либеральной частью Испании и каталонский сепаратизм позиционирует себя именно в русле либертарианской традиции, а во-вторых, над Испанией, при всех успехах, демократического развития, все еще тяготеет груз франкистского прошлого.

Так что, выстроим новую метафизическую парадигму, согласно которой регионализм — это чисто искусственный конструкт, безуспешно противопоставляемый либеральной идее? Ничего подобного! Потому что действительно есть немало примеров, которые подтверждают как основные положения регионализма в целом, так и конкретные идеи ДК в частности. И ходить за ними далеко не надо: Биафра, Сингапур, Гонконг… А если взглянуть на дело в более широкой перспективе, то и Санкт Петербург.

Либеральная демократия — идейная основа регионализма

Вопрос не в том, верна или не верна идея регионализма в ее анатомическом аспекте, а в конкретных обстоятельствах, при которых встает вопрос о «самоопределении» того или иного региона. Вопрос не в анатомии, вопрос в физиологии. Так же как проблема не в том, что человек не может спать или у него болит мочевой пузырь, а в том, почему это конкретно происходит.

Регионализм может стать конструктивной и плодотворной идеей, если он откажется от претензии на метафизическую универсальность. Ибо метафизика в конечном счете не ведет ни к чему, кроме вечной, пресловутой и абсолютно тупиковой оппозиции «добра» и «зла», которая, по сути, чужда как человеческому сознанию, так и всем мировым культурам, кроме тех, что основаны на ценностях ортодоксального христианства.

Вопрос не в том, надо или не надо отделяться тому или иному региону. Вопрос в том, кто и зачем отделяется. И если отвечать на него на основании не метафизических, а эмпирических категорий (то есть на основании того, что происходит в каждом конкретном месте в каждый конкретный исторический момент), то нетрудно сделать единственно релевантный обобщающий вывод:

Идея либеральной демократии не только не противостоит региональной идее (что признает и ДК), а является основным и необходимым условием ее реализации.

Совершенно очевидно, что если принять это условие, то право региона на одностороннюю сецессию, которое ДК предлагает ввести в международное право, действительно может стать средством решения многих запутанных и порой даже внешне неразрешимых «сепаратистских» проблем. И вовсе не антидепрессантом, который прописывают всем без разбора, а просто возможностью стряхнуть с себя неотвязчивый недуг и начать новую жизнь.

А пока что участники дискуссии смогли создать цепь высказываний, которые верны и неверны одновременно не потому, что они нарушили законы формальной логики, а потому, что нарушили иные законы. А именно законы речевого поведения, то есть реализации языка через конкретный акт речи, известные как максимы Грайса (https://en.wikipedia.org/wiki/Cooperative_principle):

Говори не больше, чем нужно.

Говори не меньше, чем нужно.

И не говори того, в чем сомневаешься или не имеешь доказательств.

Весь XIX век философская и научная мысль искала магическую формулу, тот самый божественный антидепрессант, с помощью которого можно раз и навсегда решить все проблемы. Нельзя сказать, что на этом пути не были достигнуты определенные успехи. Вот только наряду с ними людей почему-то то и дело тошнило, у них ехала крыша, а порой болел мочевой пузырь.

И потому весь ХХ век, от ясного психоанализа и до невнятного деконструктивизма, философская мысль искала способ без этого замечательного антидепрессанта вообще обойтись. Надеюсь, можно не продолжать.

Поделиться ссылкой: