Заветы постороннего
В начале февраля в Москве вновь находились миссии международных финансовых организаций — МВФ и Всемирного Банка (МБРР). Представители МВФ занимались своим обычным делом: обсуждали с правительственными чиновниками ход и перспективы экономических реформ в контексте решения проблемы внешней задолженности. Гораздо интересней задача, с которой приехали эксперты МБРР. Они должны проанализировать итоги десятилетней деятельности банка в России.
Да, еще один юбилей в новейшей истории нашей страны. Десять лет назад был опубликован первый доклад международных организаций о состоянии и перспективах экономического развития СССР. Документ был подготовлен специалистами МВФ, Всемирного Банка, только что созданного Европейского Банка реконструкции и развития и Организации по экономическому сотрудничеству и развитию (ОЭСР). Отечественные острословы назвали тогда его «докладом банды 4-х». Три солидных тома содержали первый несоветологический анализ — то есть подготовленный в нормальных экономических терминах вне пресловутой «советской специфики», фактически предполагавшей неприменимость стандартных экономических подходов к «обществу советского типа». Доклад был примечателен и тем, что сформировал новую традицию исследования постсоветской (хотя формально еще советской) экономики и наметил основные принципы ее реформирования. И это несмотря на то, что речь шла о путях преодоления кризиса, охватившего еще советскую экономику, поскольку о радикальном разрыве с советской социально-экономической системой — хотя до конца СССР оставалось менее года — тогда никто не думал.
Сейчас, по прошествии десятилетия, анализ читается с мистическим ужасом. Неужели это о нас? Неужели это возможно? Бюджетный дефицит, превышающий 10% ВВП (и грозящий вот-вот превысить 20%). Огромные субсидии предприятиям при сжимающейся налоговой базе. Быстро ухудшающийся торговый баланс. Разрушенный потребительский рынок. И над всем этим тщательное изложение программы советского правительства, провозглашающей курс на постепенные, «безболезненные» реформы — стабилизация экономики и начало приватизации, после этого либерализация цен, затем формирование рынка труда и жилья и наконец введение внутренней конвертируемости рубля. На все это отводилось полтора-два года. Повторяю, этот вариант рассматривался как постепенный и безболезненный! С высоты прожитых лет трудно увидеть в нем качественные отличия от последующего радикализма. Отличия, однако, есть, но связаны они скорее с отсутствием опыта проведения посткоммунистических реформ, а не с какими-то программными установками. Жизнь показала, что стабилизация, либерализация цен и внутренняя конвертируемость рубля не могут быть разорваны во времени.
Интересен еще один вывод. Условия пресловутого «вашингтонского консенсуса» (либерализация, стабилизация, приватизация), якобы навязанные нам «заокеанским дядюшкой», фактически лежали в основе программы действий, сформированной внутри советского руководства еще до активного подключения зарубежных экспертов.
«Доклад 4-х» предполагает сохранение единого СССР и единого экономического пространства, поскольку «весь мир стремится к интеграции», причем особенно выделяется важность единства денежной, налоговой и таможенной систем. Разумеется, аргументы эти рациональны и политически корректны (зарубежные эксперты и не могли писать иначе). Однако они в значительной мере были и дезориентирующими, поскольку процессы дезинтеграции явно набирали силу, причем за ними стояли как политические, так и чисто экономические факторы. Забавно выглядит рассуждение зарубежных экспертов о балансе специфически российских отрицательных и положительных факторов осуществления реформ. К первым относится отсутствие традиций частной собственности и рыночной экономики. Ко вторым — богатые природные ресурсы и относительно низкая внешняя задолженность. Как показала жизнь, ресурсы оказались скорее негативным фактором — они открывали простор для популистских экспериментов. Долговая же нагрузка неуклонно росла, особенно в долях ВВП (с учетом произошедшего падения объемов производства).
Да, все были наивны: и мы сами, и зарубежные эксперты. Оценки примерно совпадали, хотя делались совершенно разными командами, с разным образованием и практическим опытом. Однако слишком необычной была исходная задача, которую доселе никому и никогда не приходилось решать. Главное, что не удалось тогда четко сформулировать — реальное отличие российской трансформации от логики других социалистических стран. Специфика наша состояла не в обилии природных ресурсов, национальных традициях или внешних долгах, а в уже произошедшем расколе общества, в котором разные социально-политические группы придерживались диаметрально противоположных взглядов на базовые ценности и цели дальнейшего изменения советской системы. Отсутствие консенсуса, о котором столь часто упоминал Горбачев, было действительно фундаментальной проблемой и препятствием на пути любого политического действия. Хотя и осознание этого факта вряд ли бы много прибавило к эффективности будущего курса: консенсус не приходит от осознания проблемы, и стране все равно предстояло пройти через «эпоху бури и натиска».