Интервью 24. «Остается надеяться только на милость Божию…»
Я не водитель, но знаком со многими автомобилистами, часто езжу в машинах. Сижу я обычно на заднем сидении, оттуда как раз очень хорошо все видно. Ведь милиционер, остановивший машину, обычно не подходит к передней дверце, а ждет, пока водитель подойдет к нему. Делается это, видимо, как раз для того, чтобы не было свидетелей, но с заднего сидения все видно и слышно. Процедура переговоров очень простая, повторяется с ритуальной частотой и заканчивается, как правило, тем, что водитель отдает без всякой квитанции примерно половину изначально требуемой суммы и убирается восвояси. Причем в половине случаев гаишники сами провоцируют нарушения. Например, очень распространен такой маневр. Машина, которая, как потом выясняется, принадлежит ГАИ (она обычно заляпана грязью, так что опознавательные надписи издали не разобрать), идет впереди тебя по шоссе с предельно допустимой скоростью, а когда тебе надоедает за ней тащиться и ты начинаешь ее обгонять — дает сигнал остановиться или передает по рации сигнал на ближайший пост, где тебя и штрафуют. И таких способов масса. ГАИ (теперь их называют вовсе непроизносимо — ГИБДД) мне кажется наиболее коррумпированной структурой.
А так в повседневной жизни достаточно часто приходится сталкиваться с разнообразными теневыми формами отношений. Причем это уже воспринимается людьми как нечто само собой разумеющееся. Вот последний поразивший меня случай. Я пошел на рынок за овощами. Вижу, продавщица меня пытается обвесить, причем делает это довольно нагло и топорно, то есть просто придерживает одну чашку весов рукой. Я ей делаю замечание: нехорошо, мол. А она мне в ответ: «Ну, ты ж поп, постыдился бы! Рясу надел, а туда же!». Я так и не понял, чего я должен стыдиться, но ее реакция меня настолько поразила, что я даже забыл, за чем пришел.
В вузах, как я понимаю, основная коррупция вертится вокруг вступительных экзаменов. Самый запомнившийся мне случай здесь, наверное, такой. Дочь моих хороших знакомых поступала в московский институт. Вместе с ней поступала девушка, которая была удалена с экзамена за явное списывание. Через некоторое время эти две девочки встречаются, и выясняется, что обе поступили. Одна спрашивает другую: «Как ты сдала? Тебя же удалили с экзамена!». На что вторая отвечает: «Ты знаешь, меня привели в комнату, там лежали ответы, и я все списала». Впрочем, мне знакомые преподаватели рассказывали и о том, что в некоторых вузах уже освоили прием вообще без экзаменов. То есть ты платишь деньги, а уж оформить ведомости и прочие документы — это проблема тех, кому ты эти деньги дал. Один мой знакомый, обучающийся в одном из вузов экономике, рассказывал другую историю. У них официально ввели платные пересдачи, если не ошибаюсь, это стоит теперь 100 долларов. В результате на экзаменах преподаватели стали откровенно валить студентов. Могут, например, задать вопрос, который не просто не рассматривался на занятиях, но и вообще не относится к данной дисциплине.
Или возьмем ситуацию в медицине. Мне доводилось наблюдать, как делается анализ на белок для реанимационного отделения, где любой анализ исключительно важен. Медсестра взбалтывает две пробирки, смотрит на свет и говорит: «Ладно, у этого две единицы, у этого три единицы. Все равно они мне ничего не заплотют». У многих врачей, в общем-то, такое же отношение. Естественно, что если больные или их родственники на всех стадиях обследования оплачивают дополнительно труд врачей и медсестер, то дело идет совсем по-другому.
Я вижу, что сейчас для любых услуг наиболее частая форма оплаты — это оплата наличными мимо кассы. В последнее время я так и телефон устанавливал, и обувь ремонтировал. Тебе все делают, ты даешь деньги, и все.
Ну и когда я увидел в официальном прейскуранте «Ритуал-сервиса» отдельной строкой услугу «снятие гроба со стеллажа и погрузка его в автокатафалк», за которую предусматривалась отдельная оплата, мне все с этой сферой услуг стало понятно. При таких прейскурантах можно обойтись и без коррупции. Но оказалось, что и без прямого вымогательства там не обходится.
Есть такая специфическая форма коррупции в ритуальных бюро, с которой мне пришлось столкнуться, когда я служил в храме, при котором раньше было кладбище. Если священник находит на территории храма кости и хочет их захоронить по-христиански, он, естественно, идет в ритуальное бюро за небольшим гробиком. Там ему объясняют, что гроб продается только по предъявлении справки о смерти. Никакие письма настоятеля их не убеждают, им нужны доказательства, что кости мертвые. Я говорю: «Я могу вам их привезти». Они отвечают: «Это излишне, вы нам справку предоставьте». «А если, — спрашиваю, — он в XVII веке помер?». «Это ваши трудности», — говорят. И при этом всем видом показывают, что не хватает одного маленького аргумента, при наличии которого дело можно уладить очень быстро. В итоге после вмешательства епархии и их ритуального начальства конфликт удалось разрешить и без этого аргумента. Потом мне пришлось убедиться, что и в более стандартных случаях воровства в этой сфере не меньше. Официальной справки о смерти, конечно, достаточно, но особую убедительность она обретает, если к ней приложено несколько крупных купюр. В противном случае гробов может не оказаться в «Ритуал-сервисе» целый месяц. То же и со всеми остальными необходимыми покойнику вещами, как то тапочки, венки и т. д.
К сожалению, даже церковь сегодня вовлечена в теневой бизнес. Ведь она сейчас находится в очень тяжелом экономическом положении. Это происходит вследствие открытия новых приходов, часто нерентабельных. Ведь как строится церковная экономика? Приход платит процентов пятнадцать своего дохода епархии, епархия примерно столько же платит Патриархии. Если приход беден, он не только освобождается от уплаты епархиальных взносов, но и сам нуждается в дотациях сверху. А ведь у нас есть приходы, где доход составляет 100 рублей в месяц, то есть 1200 рублей за год. На этих приходах в принципе отсутствуют прихожане. Настоятели таких приходов едут в Москву и живут там за счет треб, освящая машины, офисы. На приходе их просто не видят. И их можно понять — надо кормить себя и свою семью. Или есть еще у нас такая категория духовенства, которую архиерей содержит за счет своих доходов, перечисляя им ежемесячно какие-то суммы. Так как официальная зарплата у архиерея очень невелика, то деньги эти берутся из тех пожертвований, которые регулярно направляются лично нашему архиепископу настоятелями крупных монастырей или богатыми представителями духовенства.
Ни для кого не секрет, что на каждом приходе существует двойная бухгалтерия. Епархиальный взнос платится с суммы, внесенной в официальный отчет. Чтобы платить меньше денег, настоятель храма занижает сумму доходов прихода. По моим впечатлениям, в документах часто указывают только процентов двадцать от реальной прибыли. Я присутствовал на одном приходском собрании, где в присутствии благочинного1 бухгалтер с радостным видом зачитывала годовой отчет своего прихода. «На зарплату священнику, — говорит она, — за год было израсходовано 300 рублей (около 10 долларов — Ред.)». При этом было известно, что у священника неработающая супруга, двое детей-школьников, а сам он живет в пригороде и каждый день ездит в город к месту службы. Благочинный приехал с какого-то празднества, всю дорогу просидел, не поднимая головы, спорить ему совсем не хотелось, и он сказал: «Я вам это подпишу, но если придет налоговая — они вам не поверят». Люди поняли, что зарвались, годовой отчет тут же переписали, в нем уже были теперь совершенно другие цифры, но это никого не смущало. Бухгалтера этого, кстати, в итоге уволили, но уволили только после смены благочинного. Когда новый благочинный пообещал приехать и проверить все финансовые документы храма, бухгалтер срочно заболела, проболела три месяца и в результате уволилась.
Есть и более сложные комбинации. В Церкви идет борьба за посты, за влияние, и здесь, конечно, денежные потоки играют большую роль. Скажем, известно, что у нас большинство храмов епархиальному управлению ничего не платят. Но если священник назначен настоятелем богатого прихода и если он хочет там остаться, то он должен регулярно деньги в епархию переводить. То же самое благочинные. Почему благочинными назначают обычно настоятелей самых богатых храмов? Потому что если ты благочинный, то ты будешь деньги в епархию платить и еще что-то сверх положенного туда переводить. А если нет, то можешь потерять и благочиние, и свой храм богатый. Или вот еще один момент. Все знают, что у нас в епархии идет борьба за то, кто будет следующим епископом. Я уж не говорю, что при живом архиерее это как-то нехорошо выглядит, не об этом речь. Борются секретарь епархии и настоятель нашего самого крупного мужского монастыря. Каждый промах одного другой тут же использует. Отцу настоятелю легче, у него монастырская казна под рукой. Вот, скажем, когда у нас православная школа чуть не закрылась из-за огромных долгов и епархия не могла оплатить энергию и прочие расходы, этот настоятель монастыря взялся погасить все долги. И долги он действительно погасил, только отец секретарь, который до этого школу курировал, потерял туда всякий доступ. Школа в итоге перешла в ведение одного из городских храмов, который известен своими теплыми отношениями с этим монастырем. То есть деньги как бы обмениваются на влияние.
Деньги платить священнику должен приход, но при этом приход должен быть рентабелен. Для этого надо не открывать лишних храмов. В некоторых епархиях перед тем, как открыть храм, архиерей посылает туда комиссию, которая должна установить перспективность прихода. Эта комиссия должна проверить степень разрушенности храма (если от него остался один фундамент, какой смысл его восстанавливать?), оценить потенциальное число прихожан, узнать, имеется ли там жилье для священника, есть ли возможность его детям обучаться в школе, если он женат, и т. д. И только после доклада этой комиссии архиерей посылает на приход священника. Причем для женатых священников выбирают более богатые приходы, для монахов — более бедные. Смотрят на количество детей у этого священника, на его возраст, склонности, хозяйственные способности. Если приход нерентабелен, не надо открывать там храм, его можно просто приписать к другому храму, который сможет потянуть этот приход. Есть, в конце концов, дореволюционная традиция приписных храмов, когда за крупным приходом числилось до десяти мелких. Во Франции, например, у католиков сегодня в каких-то областях есть только один священник на десять храмов, и он служит во всех по очереди. Если кто-то умер, кого-то надо причастить, его вызывают по телефону. Естественно, десять храмов его прокормить могут. Надо такую же систему вводить и у нас. Система, существующая сегодня, вынуждает священника идти на канонические нарушения и искать вторую работу. Священнослужители работают преподавателями, врачами, подрабатывают в ритуальных бюро. Эту систему надо менять.
Государство должно пойти навстречу Церкви в том, что касается налоговых льгот для священников. Сегодня священник из своей зарплаты должен выплачивать взносы во всевозможные фонды: Пенсионный, медицинского страхования и т. д. Насчет Пенсионного фонда существует даже специальный указ Патриарха: поскольку епархии не в состоянии платить священникам пенсию из своих средств, священник должен отчислять взносы в Пенсионный фонд. Все это приводит к ведению на приходе двойной бухгалтерии и получению священником основной части зарплаты мимо ведомости. Никто не хочет отдавать большую часть своих денег разным фондам. Кроме того, государство должно помочь Церкви решить ряд спорных вопросов с музеями. В запасниках музеев находится множество священнических облачений, предметов церковной утвари, не имеющих не только исторической, но и материальной ценности. Надо помочь Церкви получить это. Необходимо также передать Церкви бывшие церковные здания. Вот у нас в пригороде областного центра храм был взорван, но осталось три бывших священнических дома. Ни один из них Церкви не передан, так как сейчас в законе речь идет только о культовых сооружениях. Дома причта местные власти нам предлагают выкупать и назначают за это несусветную цену.
Исходя из вышесказанного, вы можете понять, почему я прекрасно понимаю людей, которые уклоняются от налогов. Ведь если с зарплаты удерживать большую ее часть, то какой тогда смысл в зарплате? Если государство берет у человека все, а потом приходит и говорит: «Вы знаете, нам не хватило, добавьте», — как можно относиться к такому государству?
Сам я работал коммерческим директором фирмы, торговавшей церковным товаром и состоявшей из трех человек: генерального директора, коммерческого и бухгалтера, по совместительству завскладом. Но ни рэкетиры, ни налоговики чрезмерного интереса к церковной торговле не проявляют, никаких проблем в этом смысле у нас не было. Когда выяснилось, что два бедных продавца, торгующие с выездных лотков, не в силах прокормить трех начальников, фирма тихо закрылась.
Мое отношение к коррупции таково: она была, есть и будет. В наших условиях борьба с ней бесполезна, потому что если с коррупцией начинают бороться те же, кто в ней участвует, то эффект обычно нулевой. Мне кажется, что важный источник разворовывания денег — это средства, выделяемые именно на борьбу с коррупцией. Так что в нынешних условиях борьба с коррупцией нужна прежде всего тем, кто борется. Таким структурам, как ФСБ, коррупция просто необходима. Если вдруг не станет коррупции, чем же они будут заниматься? Поэтому летят для виду нижние головы, верхние никогда не полетят. Если они полетят — у нас не будет страны.
Ни суд, ни силовые структуры сегодня не способны защитить человека. Остается надеяться только на милость Божию.
Повсеместно, например, говорят о коррумпированности тех или иных руководителей, их причастности к теневому бизнесу. Я же думаю, что до тех пор, пока это не доказано судом, — это его личное дело. Откуда я знаю об этих отношениях? Я свечку не держал, а ведь существует презумпция невиновности. Я знаю, что у нас во время выборов мэра одного из кандидатов обвиняли в неуплате налогов в Пенсионный фонд, причем обвиняли те же люди, которые этот фонд и разворовали. Так что в таких вопросах я доверяю только суду.
О мерах борьбы с коррупцией могу точно сказать одно: повышать зарплату чиновникам бесполезно — аппетит приходит во время еды. Пока человек имеет маленькую зарплату, он думает о том, как бы ему выжить; когда он начинает получать большую зарплату, он думает, как ее увеличить. Мне известно всего два примера успешной борьбы с коррупцией. Оба имели место в Киевской епархии и связаны с именем епархиального духовника, схиархимандрита Зосимы. Однажды в машине он ехал для исповеди в один из монастырей. Машина была с тонированными стеклами, ее остановили, гаишник привычно взял взятку. Заднее стекло медленно опускается, старец подзывает к себе молодого милиционера, указывает на свою скуфейку, расшитую крестами и черепами, и говорит: «Я к тебе не приду. А вот ты ко мне (указывает на один из черепов) — придешь». Взятка, насколько известно, была возвращена. В другой раз в аналогичной ситуации старец вышел из машины, взял горстку земельки возле ноги милиционера, аккуратно упаковал ее в свой носовой платок, а на вопрос удивленного милиционера: «Батюшка, что это Вы делаете?» ответил: «А я как раз на кладбище еду. Вот, касатик, отпою тебя заочно с этой земелькой». Гаишник ошарашенно отпустил машину, но потом по номерам нашел ее и не только вернул взятку, но и пожертвовал большую сумму на храм, лишь бы батюшка вернул земельку. Но кроме таких исключений других примеров успешной борьбы с коррупцией у нас нет и быть не может. Если кто-то всерьез этим займется, его просто уберут.
1 Благочинный — священник, осуществляющий руководство клириками нескольких храмов. — Прим. ред.(назад)