Игорь Клямкин (вице-президент Фонда «Либеральная миссия»): «Август 1991 года – это попытка одряхлевшего коммунистического якобинства остановить уже состоявшийся поворот к термидору»
1. Августовские события 1991 года сегодня многие характеризуют как революцию. Для этого есть основания: результатом августовских событий стали отстранение от власти КПСС (т. е. трансформация политической системы) и передел, точнее – раздел государственной собственности (т. е. трансформация экономической системы). Вместе с тем, ход августовских и послеавгустовских событий существенно отличается от маршрута революций, которые принято называть буржуазными. Во-первых, падение коммунистического режима произошло в результате выступления сторонников этого режима, объединившихся в ГКЧП. Во-вторых, все то, что происходило потом, не вписывается в трехфазную схему классических революций: умеренные реформаторские преобразования – радикальная фаза (в форме диктатуры) – утверждение нового, послереволюционного порядка. Радикальной фазы, если понимать под ней ту или иную разновидность якобинства, в посткоммунистической России не было вообще.
Поэтому мне представляется более правильным рассматривать события десятилетней давности в более широком историческом контексте, а именно – как заключительный акт драмы, начавшейся в феврале 1917 года. Правление большевиков – это леворадикальная фаза, растянувшаяся на 70 с лишним лет, это – якобинство, взявшее на себя задачу индустриальной модернизации в рамках коммунистического проекта. Но после того, как ресурсы этого проекта были исчерпаны, начался (при Горбачеве) период термидора (сначала – в форме самотермидоризации коммунистического режима). Ведь термидор – это не диктатура, а реакция на левую диктатуру, отталкивание от нее, ее преодоление. Выступление ГКЧП – не что иное, как попытка одряхлевшего и утратившего все признаки пассионарности коммунистического якобинства удержаться у власти, оттеснив от нее термидорианца Горбачева и его конкурента – еще более решительного термидорианца Ельцина. Однако это, как говорили когда-то, были якобинцы без народа, поэтому их попытка становить поворот к термидору сторонников в стране не нашла. Вполне вписываются в логику термидорианства и последующие события, включая осуществленную при Гайдаре либерализацию экономики.
Режим термидора, будучи по своей природе неустойчивым, тяготеет обычно к перерастанию в бонапартизм. С осени 1993 года эту тенденцию можно наблюдать и в России. С приходом к власти Путина она получила новые импульсы для развития, однако, пока это всего лишь более или менее отчетливая тенденция. Впрочем, режим Путина – особая тема, не имеющая прямого отношения к вопросам анкеты.
2. Среди последствий августовских событий важнейшими видятся мне два. Во-первых, начало реальной трансформации государственной экономики в рыночную. Во-вторых, закрепление принципиально новой для России форму легитимации власти (в том числе и власти первого лица) посредством выборов.
Однако по мере осуществления преобразований за прошедшие годы выявились и колоссальные трудности их осуществления в России. Истекший период можно оценивать с точки зрения ошибок, просчетов и даже злого умысла отдельных людей, находившихся у власти; многие именно так его до сих пор и оценивают. Мне же представляется более плодотворным подведение итогов десятилетия, исходя из того, что речь идет пусть и о недавней, но все же уже истории, в ходе которой рельефно выявились, по меньшей мере, две фундаментальных проблемы, для России по сей день неподъемные.
Первая проблема – отделение власти от собственности, бизнеса от бюрократии, без чего механизмы рыночной экономики не могут обнаружить все свои преимущества и заработать на полную мощность. Как показал наш опыт, одно лишь конституционное закрепление права частной собственности мало что решает, ибо рычаги реального распоряжения правами собственника остаются в руках бюрократии.
Вторая проблема – формирование государственности, основанной на принципиально новой для России юридическо-правовой основе, т. е. не на привычном для страны доминировании политики над правом, а на непривычном для нее доминировании права над политикой. Между тем, без этого не может быть ни динамично развивающейся рыночной экономики, ни устойчивой современной государственности, способной осуществлять инициативную политику.
Сегодня мы наблюдаем попытки подступиться к этим проблемам, но их (попытки) вряд ли можно считать последовательными. С одной стороны, инициировано принятие законов о дебюрократизации бизнеса, новых принципах налогообложения, для бизнеса выгодных, и судебной реформе. С другой же стороны, налицо желание властей заморозить нынешнее зависимое положение бизнеса от политической власти и бюрократии, не допустив укрепления его субъектности. Что касается судебной реформы, то остается открытым главный вопрос – продвинет ли она нас к тому, чтобы не только рядовые граждане, но и бюрократия оказались под контролем закона, или власть и примыкающие к ней группы сохранят свое привилегированное положения вне зоны юридической ответственности.
3. Распад СССР, последовавший за августовскими событиями, принципиально изменил мировую конфигурацию сил и интересов. Биполярный мир и конкуренция двух систем стали достоянием истории. Можно рассматривать это как стратегическую победу западной цивилизации, доказавшей несостоятельности притязаний на цивилизационную альтернативу ей. Однако любая победа (как и поражение) – это всегда не только итог, но и новое начало с плохо просматриваемыми перспективами.
Победа Запада материализовалась во включении в его цивилизационную орбиту стран Восточной и Центральной Европы, входивших ранее в советский блок. Что касается пространства бывшего СССР (за исключением разве что стран Балтии), то оно остается цивилизационно бесхозным и потенциально нестабильным. Это относится и к России, для которой поражение от Запада не стало началом интеграции в западный мир: к этому ни она сама, ни Запад оказались не готовы.
Но дело не только в постсоветском пространстве и проблемах, которые на нем проявились. Дело в обнаруживающейся неопределенности принципов нового миропорядка, даже контуры которого еще не очерчены. События в Косово 1999 года и натовские бомбардировки Югославии наглядно продемонстрировали хрупкость и ненадежность всей прежней системы международного права в новых условиях, но они же выявили и отсутствие альтернативных принципов, приемлемых если не для всех, то хотя бы для основных субъектов современных международных отношений.
Под влиянием событий августа 1991 года не только Россия, но и мир во многом стал другим, чем десять лет назад. Но содержание этого другого успело выявиться пока только в самых общих чертах.