Предпоследняя линия обороны
Переживая кризис, сложная система выходит на развилку (бифуркацию) – обрести ей новый уровень сложности или упроститься. В 1987 году модель брежневского типа пришла к краху. Ее можно было «упростить», вернув элементы военного коммунизма (как предлагали сторонники Нины Андреевой). Но ее решили «усложнить» — к ней стали прививать кооперативы, госмонополии и хозрасчет. Как и предсказывали вожди левой оппозиции в двадцатые годы, при сохранении гражданского мира, то есть без массовых репрессий, НЭП привел к реставрации капитализма, стремительно пройдя промежуточную фазу под условным названием «советы без коммунистов».
Ельцин и Гайдар вдребезги разбили советскую экономическую модель. Была создана «простая» система дикого капитализма и монетарной борьбы с гиперинфляцией, не требующая постоянного тонкого регулирования. Принципы ее примитивны: «как потопаешь, так и полопаешь…»; «и неудачник плачет, кляня свою судьбу». Далее мы пережили другие примеры упрощения и безжалостного уничтожения негодных моделей.
Мне непонятна наивная радость представителей оппозиции по поводу краха путинизма. Модель сия суть «золотой застой», то есть обмен отказа от гражданских свобод и политических прав на благосостояние трудящихся, проистекающее из Трубы. «Идет бычок, качается, вздыхает на ходу. Но вот доска кончается – сейчас я упаду».
У меня нет злорадства по отношению к обреченному «офисному планктону» и так и не сформировавшемуся новому русскому среднему классу. В конце концов, представление о личном достоинстве и гражданских правах массово формируется именно у таких слоев. Только эта среда, осознав, что силовой олигархией ей исторически предуготована роль барашков, может превратиться в опору гражданского давления на власть.
Мне также непонятна радость людей действительно левых убеждений по поводу антилиберальных мер, предпринятых Западом – сперва Евросоюзом, а затем и США, в условиях биржевого краха. Я имею в виду фактическую национализацию системообразующих структур банковско-инвестиционного сектора. Ничего социалистического в этих мерах нет (даже говоря о социализме в ругательном смысле). А есть подчинение политическо-бюрократической элите единственного независимого от нее сектора – финансового капитала. Промышленный капитал от политиков зависел давно – ему нужно госзаказы (прежде всего военные), налоговые льготы и субсидии, лоббирование. Отсюда непрерывная череда коррупционных скандалов, когда и в Англии, и в Германии, и во Франции, не говоря уже об Италии, вскрывается обмен господрядов на финансирование выборов и партий. Только спекулятивный глобализированный капитал, подобно библейскому Духу, веял, где хочет. Больше не будет.
Незыблемая со времен античной древности всеобъединяющая ненависть к ростовщику воскресла в филиппиках, которые левые демократы и правые консерваторы в эти дни обрушивают на «заправил Уолл-стрита». И после подчинения последнего Белому дому, лондонского Сити – Даунинг-стрит, западноевропейских банковских гигантов — Елисейскому дворцу, Брюсселю и прочим бюрократическим конгломератам как раз и сложится «мировое правительство» — единый политико-бюрократическо-финансово-военный центр, защищенный от независимого внутрисистемного воздействия. Произойдет такое же диалектическое снятие внутрисистемного плюрализма, какое произошло у нас осенью 2003 года – после ареста Ходорковского. Финансовые потоки отныне будут, как на транспаранте, подобно водам Кубани-реки, течь «куда велят большевики».
Крах путинизма вовсе не открывает автоматически дорогу ни демократии, ни социальной справедливости. У нас нет ни сильного гражданского общества, ни въевшихся в плоть и кровь представлений о личном достоинстве и личных правах. У нас, как оказалось, нет даже полицейских кадров, готовых защищать незыблемость частной собственности. Поэтому рыночного полицейского государства (бархатный пиночетизм) у нас не вышло. У нас вышло милицейское государство, немедленно принявшееся сажать «богатеньких Буратино» и отбирать у них собственность для себя.
К лету 2008 года стала очевидна тупиковость инерционного развития экономики, «заточенной» только под рост цен на углеводороды. Подковерная борьба правящих кланов приобрела характер открытого противостояния с применением такого неконвенционального оружия, как басманное правосудие». Было ясно, что всемогущая власть не может решить такую сравнительно несложную управленческую проблему, как проведение Зимней Олимпиады 2014 в Сочи (представляете, как США всем миром девять лет бьются над организацией Олимпиады в Солт-Лейк-сити?). Забрезжила угроза «оттепели» — нового подчинения бизнесу бюрократии и оттеснения от кормила возомнивших о себе силовиков. И тогда путинизм, как и царизм 104 года назад, организованно отошел на следующий рубеж обороны. Была проведена маленькая победоносная война (на Закавказском фронте) и начата мощная антизападная пропагандистская кампания. На этом рубеже путинизм мог отбиваться годами. И тут рухнула биржа, точнее, ушла в пике. За спиной, казалось бы, надежно окопавшихся войск начался развал тыла.
Когда на Западе падает олигархия или свергают диктатуру – приходит демократия. Но восточнее Рейна кризис олигархии дает шанс тоталитаризму. Для того чтобы распад абсолютистских, а затем и олигархических моделей не приводил к торжеству «романтических» движений протофашистского толка (как правило, в форме «народно»-монархических или генеральских режимов), либеральные (республиканские) и леводемократические слои десятилетиями прикладывали, огромные усилия, воспитывая уважение к правам, свободам и других базовым ценностям.
В иных условиях следующий уровень упрощения — фашизм. К этому термину я готов применить практически любое толкование. Включая марксистско-ленинско-сталинское — насчет диктатуры наиболее реакционных кругов капитала.
Фашизм прежде всего – орудие для ликвидации уже существующего гражданского общества, демократических институтов. Такую ликвидацию невозможно осуществить без своеобразного «восстания масс». С этой точки зрения до сих пор реальной угрозы фашизма в нашей стране не существовало. Даже в худшие периоды революционно-контреволюционного двадцатилетия (1989 — 2008) у нас случались только различные версии бонапартизма. Авторитарная власть меняла реформаторскую легитимацию на охранительную, патриотическую — на западническую и наоборот.
Однако сейчас, когда невозможность нового подкупа «белых воротничков» (наших радостно блеющих от футбольных побед барашков) становится очевидной, у режима может возникнуть желание напугать подданных до смерти. Крупный бизнес, разумеется, и без того сильно напуган «басманным правосудием», чтобы не финансировать оппозицию и забыть о «майданных» вариантах. Но он еще не отучился интриговать и пытаться подкупать бюрократию. Надо чтобы даже мысль о подобном стала столь же непредставима, как призыв к отставке правительства в нынешней Госдуме. Что касается широких масс, достаточно выработать условный рефлекс – любая попытка протеста, любая попытка объединения, даже для совместной жалобы на градоначальника, жестоко карается.
Крах социалистических режимов в Восточной Европе и события 1989 — 1993 годов в нашем Отечестве показали, как опасен тлеющий огонь под пеплом, латентное ворчание и бурчание. В считанные дни и недели дотоле покорный народ вспыхивает мощным движением – с готовыми вождями, четкой программой, мобилизующими лозунгами. Поэтому населению будут прививать слепую преданность власти, а примитивный набор догм (немного антиамериканизма, немного шовинизма, немного культа государства, много эгоизма, и много-много веры в доброго царя) заменят на сильную, иррациональную идеологию.
Программа в духе Муссолини («всё – во имя государства, ничего – помимо государства»), в России уже никого не затрагивает. Остается только зоологический национализм. Это действительно сильный ход, но он неминуемо приведет к распаду страны. С исторической точки зрения, в течение последних полутораста лет Россия все время сокращала границы «поля идентичности». При Николае I Российская империя внезапно выступила как заступник восточного христианства против гнета Османской империи, как восстановитель Византии (это закончилось Крымской войной). При Александре II и Николае II Российская империя выступала как защитник славянства от Османской империи и германской экспансии (это завершилось Берлинским конгрессом и Брестским миром). То были попытки сделать Россию центром особой цивилизации. СССР был представителем мирового коммунизма — самая грандиозная со времен Халифата попытка создания глобальной идеократической общности. С мая 1945 года к этому прибавились еще два аспекта – спасение славян от (западно)германского реваншизма и защита всех советских людей от «поджигателей войны». Вторая Весна народов* (май 1988 – май 1990) конструкцию разломала. Правители России отошли на следующий рубеж идентичности, который им казался абсолютно нерушимым. В июне 1990-го демократические власти России, полностью поддержанные в этом вопросе коммунистами антигорбачевского толка, провозгласили страну национальным государством. В декабре 1991 года, при утверждении Верховным советом РСФСР (той же странной демо-коммунистической коалицией) Беловежских соглашений, выбор был закреплен. Многонациональный характер возникшей федерации требовал надэтнической идентичности. Если такая идентичность не возникает на основе отпора внешнего врага (а у новой России все были друзья), то нужна мощная внутренняя идея. Совместная борьба народов за развитие демократии? Это подрывало позиции номенклатурной элиты, в том числе элиты этнократической, объявившей себя реформаторской и сделавшей всё, чтобы загнать народ «на кухни». Объединяющее всех право, местный вариант «американской мечты»? Но тогда не было шансов у путинизма. В итоге власти выбрали страх.
Но страх не идентичность. И когда затрещало по швам, на вооружение был взят тезис о русофобии. Дескать, вся мировая история – заговор, кругом враги… Но это только для русских. Остальные народы империи/федерации уже и официально вычеркиваются из «круга консенсуса». Почаще рассказывайте ингушам о польской оккупации Москвы. У вас есть шанс увидеть на очередном взорванном блокпосте не только надпись «Аллах акбар», но и приписку «Еше Полска не сгинела».
Если режим начнет падать, он будет валиться в сторону фашизма. В борьбе с такой жуткой перспективой у оппозиции скоро появится множество негласных, но статусных союзников. Примерно как у первых христиан была поддержка среди влиятельных фигур в синедрионе.
Сейчас главное не упустить растерянных людей, недовольных властью, однако очень податливых на призывы к самоизоляции страны, к агрессии против соседей. На призывы к отмене гарантий собственности, к перехвату бюрократией контроля даже над мелкой торговлей.
Пока еще в нашем обществе есть согласие, что стране нужно право, что наша самая большая беда – произвол и бесправие. Эта глубокая убежденность незримо объединяет десятки миллионов российских граждан, как сто лет назад объединяла мечта о социализме, а сорок лет назад – надежда на демократические преобразования. Однако вся система путинизма – политика, идеология, пропаганда, социальная практика работают на то, чтобы люди никогда не объединились вокруг этой простой идеи: защитим наши права, вернем себе право.
Сам по себе кризис нынешнего режима будет толкать людей к агрессивному популизму, сделает их жертвой демагогов. Наиболее оголтелая часть правящей верхушки спровоцирует обострение – в частности, чтобы руками демагогов убрать своих конкурентов. К этому надо быть готовым демократической оппозиции. Неустанно разъясняя смертельную угрозу шовинизма, оппозиция обязана раскрывать массам конкретный набор мер, которые она реализует, если сможет победить. Так было в Восточной Европе и в странах Балтии. И нам стоит у них поучиться.
*Первая Весна народов – события в Западной Европе 1848 года, когда на континенте прокатилась волна массовых демократических, национальных и социалистических революционных выступлений.