Свобода слова
Павел Григорьевич ШЕРЕМЕТ
Тележурналист, документалист, писатель
Павел Шеремет:
Тема нашей встречи – свобода слова во всех ее проявлениях. Эту тему можно обсуждать под разными углами. Вся моя профессиональная деятельность связана с журналистикой. Я долгие годы был сотрудником Первого канала. Был шефом бюро в Белоруссии. В 1999-2000 годах вел аналитическую программу «Время». Руководил корсетью, то есть, всеми корреспондентами, операторами и сотрудниками Первого канала, которые работают за пределами Москвы. Потом руководил отделом спецпроектов, снимал документальные фильмы и так далее. С лета я являюсь сотрудником издательского дома «Коммерсантъ», зам. Главного редактора журнала «Огонек». Поэтому для меня тема свободы слова является профессиональной, и могу ее с вами обсуждать с журналистской точки зрения. Тем не менее, по образованию я экономист. Моя специализация – международные финансы. Я закончил факультет международных экономических отношений Белорусского университета. И первый в Белоруссии написал работу о том, как прятать деньги от государства. Я специализируюсь на оффшорном бизнесе. Но в банке я проработал совсем немного. Мне было страшно скучно, и я ушел в журналистику в сознательном возрасте. И, в общем-то, не жалею. И могу с вами обсуждать свободу слова с экономической точки зрения. Наконец, свобода слова – это тема развития государства. Это тема государственного строительства, перспектив государства, в котором больше или меньше свобода слова, есть она или ее вообще нет. Это серьезная дискуссионная тема. Для некоторых стран она абсолютно не актуальна. Например, для Америки. Даже при том, что нет идеальной модели, нет идеальной ситуации со свободой слова. Всегда и в Америке можно найти какие-то примеры, как корпорации давят на медиа, как какие-то политики пытаются использовать медиа и так далее, и тому подобное. Потому что мир не совершенен. Тем не менее, для таких государств, как Америка, для некоторых государств Европы, абсолютно точно для скандинавских стран, тема свободы слова не является дискуссионной. Там никто не ставит это под сомнение. Это для всех является очевидным. Могут говорить о том, насколько мы приблизились или отдалились от идеальной модели. Могут обсуждать какие-то нюансы. Или могут обсуждать какие-то конкретные истории в тот или иной исторический момент. Но как идеологемма, как картина мира, проблема свободы слова в этих странах не стоит. Когда я встречаюсь с журналистами или провожу профессиональные семинары, профессиональные мастер-классы, если они состоят из нескольких лекций, то я всегда начинаю разговор именно с проблемы миссии журналиста. Я начинаю разговор с проблемы, почему вы пришли в профессию. В чем состоит суть нашей профессии. Для чего мы этим всем занимаемся. Я считаю тему миссии профессии фундаментальной. Я считаю ее самой главной. Почему? Если у вас неправильная мотивация, ошибочная мотивация, по которой вы выбрали ту или иную профессию, то очень быстро вы столкнетесь с внутренним конфликтом, с внутренним дискомфортом, и вас ждет разочарование от профессии. Это касается не только журналистики, но и экономистов, и врачей, и учителей. Очень важно, выбирая профессию, точно понимать, по каким мотивам вы это делаете. Если вы этого не понимаете, вы не сможете пройти весь свой карьерный путь успешно. Рано или поздно вы столкнетесь с трудностями и противодействием внешней среды, и вас эта ситуация может надломить. Обсуждая проблему миссии журналиста с коллегами, я всегда выделял несколько пластов или аспектов. Один из этих аспектов политический. А также общественный, общественный, информационный аспект в журналистике. Когда мы говорим о политическом аспекте, что я имею в виду. Я абсолютно убежден, что сильным, полноценным государство может быть тогда, когда у него есть сильные общественные институты. Институты гражданского общества. В какой-то короткий момент даже диктаторские государства могут быть сильнее государств демократических. Это естественно. Это не противоречит ситуации. Потому что диктатура – это максимальная мобилизация населения, максимальное закручивание гаек. И в какой-то короткий промежуток исторического развития вы можете быть сильнее государства с демократическими институтами, расслабленного, не мобилизованного. И таких примеров очень много. Но если мы говорим о нескольких поколениях, и даже в рамках одного поколения это приводит к тому, что все равно диктатура в конкуренции с демократией проигрывает. Это можно обсуждать на десятках примеров. Например, Северная и Южная Корея. Один народ, две системы. Северная – коммунистическая, Южная – капиталистическая. Я был и там, и там, делал фильмы о войне на Корейском полуострове. Сравнивая два этих государства, вы видите, благодаря каким условиям Южная Корея стала космическим государством во всех смыслах этого слова. Это просто космос. Трехуровневые дороги, супер инновационная промышленность, аэродромы, аэропорты на островах, которые насыпают в океане и так далее, и тому подобное. И Северная Корея – государство подземелья. Однако, никто не знает, что в 1950-1960- х года Северная Корея по уровню экономического развития была сильнее Южной Кореи. Юг был крестьянский, торговый региона. А Север был промышленный регион. И даже в первые годы после войны огромное количество южных корейцев переезжало с юга на север, не зная, в какую ловушку они потом попадут. Можно говорить о том, что, понятно, американцы помогали Южной Корее, поэтому они так хорошо развиты. Но Советский Союз и Китай не меньше помогали Северной Корее. Поэтому аспект внешней помощи лучше убрать. Просто Северная Корея – это коммунистическое государство с государственной экономикой, с государственной идеологией, с отсутствием альтернативных институтов, с отсутствием альтернативных путей развития и так далее. Южная Корея – это государство капиталистическое. И там, и там, существовали диктатуры, что самое смешное. На Севере – коммунистическая диктатура семьи Кимов. На Юге была диктатура генералов. Вы этого не помните, вы молодые. Но я студент советской эпохи, мы все были очень вовлечены в эту историю. Мы знали довольно подробно про генерала Родеу, Чондухвана. Такие были диктаторы южнокорейские. И постепенно Южная Корея догоняла по экономическому развитию Северную. И в какой-то момент корейская элита поняла, что страна уперлась в тупик. Дальше, если не изменить общественное отношение, если не изменить политическую модель, — все, ресурс развития исчерпан. И буквально в течение нескольких лет в Южной Корее посадили всех этих генералов в тюрьму. В прямом смысле этого слова. Заклеймили тех, на кого еще недавно молились. Создали несколько партий. Сделали многопартийную политическую систему. Там появилась оппозиция. Создали шлюзы для прессы. И сделали государство по демократическим основаниям. И буквально за 15 лет Южная Корея сделала мощнейший рывок в своем развитии. Она вошла в верхушку 10 самых богатых, самых развитых государств мира. А Северная Корея так и осталась на уровне и даже упала еще ниже. Сейчас там какой-то ужас, голод. Мы были в Северной Корее 10 дней, и все время нас мучила проблема, где же поесть. Мы поели вкусно только один раз – в гостях у российского посла. Сейчас у нас идет очередная кампанейщина, связанная с борьбой с коррупцией. Уже Медведев объявил, что мы будем бороться с коррупцией. В том варианте, в котором сейчас это существует, ничего не получится. Эта кампанейщина закончится тем, что посадят нескольких самых зарвавшихся чиновников и массу мелких «стрелочников». Гаишников, глав районных администраций. Это все не работает, если вы не подходите системно к проблеме. Я абсолютно убежден, что нет никакой национальной специфики развития. Белые люди, в принципе, такие же негодяи, как и черные. Или, наоборот, черные такие же милые, как и белые. Мы вчера с друзьями это обсуждали и после многочасовой дискуссии пришли к тому, что нет никакой национальной специфики. Национальная тема все равно заведет вас в тупик. Если вы будете обсуждать, кто лучше – русские или американцы, русские или таджики, таджики или белорусы, белорусы или украинцы, украинцы или поляки, — все равно вы придете к тому, что в каждой нации есть и подонки, и хорошие люди. Человек по природе своей абсолютно не меняется с годами, с веками. Человек ведет себя так или иначе, в зависимости от обстоятельств. Нужно менять обстоятельства, и в этих обстоятельствах человек будет себя по-разному проявлять. В мирное время человек ведет себя иначе, чем в военное время. В ситуации диктатуры или свободы люди ведут себя по-разному. Я приведу массу примеров. Я уходил с Первого канала со скандалом. Арестовали Гарри Каспарова. Я его тогда не знал. И я долго думал, что мне делать. Эта ситуация меня расстроила, возмутила, и я написал статью в газету «Ведомости». Когда я ее писал, то понимал, что если она выйдет, то мне выбьют мозг на канале, вырвут сердце. Я понимал, чем это мне грозит. У меня была внутренняя борьба: писать или не писать, посылать или не посылать. Это серьезный шаг внутренний. Ты понимаешь, что, вроде бы, ты не можешь поступить по-другому, но последствия этого будут неприятные. И совесть подсказывает, что надо, а ум останавливает и говорит не делать этого. Я всегда говорил, что свободного человека от несвободного отличает то, что свободный или смелый человек способен все-таки совершить поступок. Он способен перейти эту грань. Потому что один раз не сделав, вы второй раз уже точно никогда этого не сделаете. Я, например, враг белорусского президента один из основных. И каждый раз, как мне туда ехать, это всегда проблема. Я три раза уже сидел в тюрьме, там постоянно бывают какие-то провокации и так далее. Но я все равно езжу туда. Даже когда мне страшно, я себе говорю: если ты сегодня не переборешь этот страх, то больше никогда не будешь ездить в Белоруссию. В следующий раз будет еще страшнее это сделать, а на третий раз страх полностью тобой завладеет. И я написал статью. Долго мучился, но все-таки послал ее в «Ведомости». И они мне не перезвонили. Я подумал: слава Богу, значит, не подошло, не понравилось. Тогда моя совесть чиста. Я, как бы, все сделал, что должен был сделать. Ну, не получилось. Все хорошо. Оказалось, что они меня просто не нашли, поэтому в понедельник статья не вышла, а вышла во вторник. До вечера все было тихо. Я думаю: ну, пронесло, никто «Ведомости» не читает. И хорошо. Оказалось, что все это прочитали только к вечеру или на следующий день. И устроили просто профсоюзное собрание на канале: персональное дело Шеремета П. Там говорили всякую чушь. Что я подставляю канал. Что я подставляю Константина Эрнста. Что я подставляю своих сослуживцев. Мне говорили: «Ты-то понятно, у тебя все будет хорошо. А у этих людей семьи. Их всех уволят с канала. Ты-то устроишься, ты-то не пропадешь», — почему-то говорили они. Почему я устроюсь? Почему я не пропаду, а они пропадут? Какая разница, где им работать? Эти люди – безымянные солдаты советской армии. Ну, пойдут на НТВ операторы, редакторы. А я-то как устроюсь, если меня выгоняют за то, что я «наехал» на Путина? А я написал жесткую статью «Лукашезация России». Что как бы Путин идет по пути Лукашенко. И если российская оппозиция не извлечен уроки и не объединится, то постепенно произойдет все, как в Белоруссии. Всех сожрут и все. И вот велись разговоры на этом собрании. Я сказал: «Не надо находить оправдания своей трусости. Все же понятно. Вам страшно, мне не страшно. Я все открыто с вами обсудил. Что вы от меня хотите?». Они говорят: «Покаянного письма». Я говорю: никакого покаянного письма не будет. Тогда заявление об увольнении. Я говорю: никакого заявления об увольнении не будет. Либо вы меня увольняете по статье, которую придумайте сами, и будет скандал. Либо через какое-то время я уйду сам, согласно нашему договору. К чему я это говорю? Я говорю к тому, что на этом профсоюзном собрании меня клеймили люди, мои товарищи, которые несколько лет назад были ярыми демократами. Они как-то изменились за эти годы? Нет. То, что из них выплеснулось, оно было в них всегда. Причем, то доброе, что в них было, оно осталось. И с некоторыми из этих людей я до сих пор поддерживаю хорошие, добрые отношения. Просто изменились обстоятельства. И если темную сторону раньше они скрывали, и она не так проявлялась, потому что была благоприятная для них ситуация. Была свобода слова в журналистике, политическая свобода была при Ельцине. Не сравнимая. Вы тогда были детьми и не помните, но это не сравнимые ситуации. Тогда они могли себя как-то проявлять со светлой стороны. Но изменились обстоятельства, и их негативные личные черты оказались сильнее. Они стали более трусливыми, более циничными и так далее. Вот пример того, что люди не меняются. Меняются обстоятельства. И в разных ситуациях это по-разному проявляется. Есть пословица: от любви до ненависти один шаг. Два человека, которые час назад любили друг друга, говорили друг другу приятные слова. Через час они ненавидят друг друга и проклинают друг друга. Когда они были настоящими? Тогда, когда они пели дифирамбы, были нежными, заботливыми, ласковыми? Или сейчас, когда напоминают разъяренных зверей? Они были и тогда, и сейчас теми, кто они есть. В каждом из нас, в разных, конечно, пропорциях, темного светлого намешано. Я не говорю о крайностях – о маньяках, убийцах или святых людях. Я говорю о тренде, о тенденции, об основе. У этой реки есть берега, но мы с вами обсуждаем основное направление. Поэтому, чтобы победить эту коррупцию, которая есть во всех странах мира, нужно создать систему. Надо, чтобы каждый чиновник знал, что если он совершит какой-то поступок и его на этом поймают, то кроме того, что его посадят в тюрьму, об этом напишут все газеты. А чтобы была такая ситуация, чтобы в каждом газете можно было написать о любом чиновнике, в парламенте должны быть люди, которые будут каждый день «гавкать» на эту власть. Это называется оппозиция. И гавкать не формально, как Жириновский, а чтобы эта игра была максимально открытой. И тогда люди, у которых сегодня власть, они будут бояться переходить какую-то грань. Они будут знать, что завтра они будут этими цепными собаками, когда станут оппозицией, потеряв власть. И тогда эта система будет работать. И тогда у нас не будет этих «оборотней в погонах», беспредела. А из-за того, что у нас такой светлый президент или такой же светлый председатель правительства Путин. Из-за того, что они сами решили побороть коррупцию, ничего не изменится. И потом, где гарантия, что человек, на которого мы сегодня молимся, завтра сам не сойдет с ума? Где гарантия, что его светлые идеи, с которыми он к нам пришел, со временем не трансформируются? Где гарантия, что он не заведет нас в тупик, как Иван Сусанин? Но Иван Сусанин злонамеренно это сделал, он завел врагов. А эти могут завести нас даже не злонамеренно, а исходя из того, что в какой-то момент их интеллектуальный уровень перестанет соответствовать масштабу задач. Отсюда появляется и вторая функция – общественная функция медиа, общественное значение свободы слова. Те же медиа – это модераторы общественных отношений. Это цепные псы общества. Не может каждая бабка подойти к Медведеву или даже во время телевизионного моста задать Путину свои вопросы. Пришло полтора миллиона вопросов Путину. Он ответил на 50, наверное. Мы являемся глазами, ушами, зубами общества. Мы цепные псы. Мы должны задавать этим людям вопросы. Губернаторам, президентам, председателям правительства. Я учу журналистов, как надо брать интервью. Я всегда говорю: представьте, что это не вы пришли на пресс-конференцию, а это у вашей мамы есть возможность поговорить с президентом. Представьте себе, что бы спросил ваш сосед, если бы у него была возможность прийти на пресс-конференцию. Поставьте себя на место среднестатистического россиянина, жителя Воронежа, Москвы, в зависимости от того, где вы работаете и находитесь. И тогда вы не будете задавать идиотских, формальных, никому ненужных вопросов. А вы будете задавать вопросы по теме, которые всех волнуют. И тогда вы будете актуальным. А раз вы будете актуальным, вы будете популярным или известным. Потому что все будут знать: этот товарищ пишет о тех проблемах, которые всех нас интересуют. Информация бывает либо приятной, в смысле развлекательной, либо полезной, в смысле нужной для принятия тех или иных решений. В чем разница? Информация о том, что ураган «Катрина» снес западное побережье Соединенных Штатов, для большинства россиян будет приятной. Потому что вы к этому подготовлены. Я задам такой вопрос. Информация о том, что ураган «Катрина» снес западное побережье США для жителей Воронежа, дети которых учатся в Америке, будет какой? Полезной. Итак, информация в первом варианте будет приятной, в смысле развлекательной. Потому что нам, действительно, по барабану. Мы никогда не были в Америке. Не потому, что мы все анти-американисты, а просто потому, что, скорее всего, никогда там не будем. Мы толком даже не представляем, где это западное побережье. Нью-Йорк это западное или восточное побережье? Смотря, как посмотреть. Поэтому нам все равно. Ну, любопытно. Классные волны несутся. Фильм «Послезавтра». Но если наши дети, родственники в этот момент учатся в университете в Новом Орлеане, и этот Новый Орлеан разрушен, то для нас информация об этом будет максимально важной и полезной. Она не будет страшной или не страшной. Наоборот, она может быть приятной. Мы узнали о том, что город снесен, но университетский городок стихия не тронула. И все студенты живы. Она приятная. Я здесь оценки убираю. Она для нас полезная, потому что мы хотим узнать, что с университетским городком. Нашли ли там людей. А если нашли, то живы или не живы. А из тех кто живы или не живы, кто белый или черный. А если это все белые, то это русские или немцы. Вот и все. Очень просто. И из этого рождается третья составляющая для медиа – информационная миссия. Каждый из нас принимает решение о том, как он проживет этот день, год, жизнь, какую выберет профессию, какой выберет город для местожительства. В том числе исходя из того, что об этом напишут журналисты. Я не говорю про «Метео-ТВ». Хотя, это тоже важно. Вот сейчас люди начитаются статей о том, что России кранты. Что Россия разваливается. Что скоро будет третья чеченская война. Что нефть заканчивается и закончится благоденствие. И какая-то часть людей примет для себя решение, что надо рвать когти отсюда. Не важно, куда, как это было в советские времена. Был такой анекдот. Несколько человек разговаривают, походит еще один и говорит: «Я не знаю, о чем вы говорите, но ехать надо». То есть, надо ехать отсюда, потому что ничего хорошего в этой стране не будет. Что эти «двое из ларца» доведут страну до ручки. И это очевидно. Начитавшись Каспаров.ру, Грани.ру, «Новой газеты», мы пакуем чемоданы и валим отсюда. Включив Первый канал, наслушавшись про трудовые подвиги, пусть внешне неказистых, но гигантов духа. Пусть они кажутся нам невысокими, но они монстры. Они видят дальше, чем великаны современности. Мы говорим: конечно, все нормально, распаковываем чемоданы. В советские времена, начинавшись статей про БАМ, про романтику трудовых подвигов, десятки тысяч людей сорвались со своих мест и поперлись на край света. И потом были брошены после распада этой страны. У них не осталось даже денег, чтобы вернуться обратно. Кто несет за это ответственность? Путин или Пушкин? Мы несем за это ответственность, как люди, которые призывали других к тому или иному поступку. Но даже если мы не призывали, но наша неправильная оценка ситуации привела к тому, что обычные трактористы, врачи, учителя сделали для себя неправильные выводы. Это очень хорошо было видно на примере кризиса, который начался год назад. Всем было понятно, что начался кризис, что рубль начал валиться. Но, включив телевизор, вы слышали, что никакого кризиса нет. «Храните деньги в сберегательной банке» и так далее. И даже когда доллар стал стоить 35-36 рублей, все равно продолжали талдычить, что все хорошо. В результате, Дерипаска потерял несколько миллиардов. Но даже если бы он потерял 10 миллиардов, все равно парочка у него осталась, ему бы хватило. А большинство людей потеряли все, что у них было. Они потеряли свои несчастные копейки из-за кризиса. Многие люди, наслушавшись сладких песен, купили себе немножко ВТБ, немножко АвтоВАЗа, немножко этих бумажек. Они вложили все деньги, а потом это все рухнуло. Слава Богу, рубль сейчас отыграл назад. Сейчас 29-30. Но была тотальная реклама, Путин нам говорил: «Купите ВТБ». Он демонстративно купил себе «Ниву». Но он действует как политик. Он показывает, что поддерживает отечественного производителя. Он совершил рекламную акцию и купил себе «Ниву», на которой никогда не ездит. Но нечестные журналисты пишут взахлеб о том, что президент купил себе «Ниву», поэтому она хорошая. И люди, насмотревшись и наслушавшись этого, покупают эту ломачину. А на самом деле, мы должны были написать про то, что президент купил себе «Ниву», и разобрать это со всех сторон. Показать, в чем была суть этого действия, что такое по сути «Нива», надо ли нам повторять пример президента. Если надо, то почему. А если не надо, то тоже почему. Так же как с акциями. Накупили люди себе акции, поверив, и, в результате, потеряли все. Многие люди потеряли все свои сбережения. Вот о чем я говорю, когда с вами это обсуждаю. Свобода слова для меня не является политической категорией в чистом виде. Я не революционер, я партизан. Так получается, что я все время нахожусь в конфликте с той или иной властью. Но я это делаю не потому, что таковы мои политические убеждения. Я не политик, не член какой-либо партии, если не говорить о комсомольской молодости. И, может быть, никогда и не буду. Хотя, не исключаю этого. «Никогда не говори никогда» — моя любимая пословица. Я никого не призываю на баррикады. И когда я все это обсуждаю со своими коллегами-журналистами, я всегда говорю, что мои призывы, мои разговоры про свободную прессу, что в России она должна быть не просто свободной. Потому что страна такая большая, что сигнал от Москвы до самых до окраин доходит искаженный. Когда в Москве солнце встает, во Владивостоке оно уже садится. И единственный вариант понять, что происходит в стране – это агрессивные, активные медиа. Потому что только так мы можем понять реальную картинку и предпринять какие-то шаги. Я никогда никого не зову на баррикады. Я всегда говорю, что журналисты – не правозащитники, не политики. Это нужно точно понимать. Если для вас важна защита слабых, униженных и оскорбленных, то журналистика – не ваша профессия. Может быть, тогда вам лучше стать правозащитником. Правозащитники всегда защищают слабых и обиженных. Но журналисты всегда за правду. И часто так бывает, что не всегда слабые правы. Часто бывает, что ситуация неоднозначна. Но для правозащитника борьба с властью является главной задачей, а для нас не является задачей борьба с властью. Борьба – не наш глагол. Точно так же мы не политики, и если вы чувствуете тягу к политической деятельности, это тоже не ваша профессия. Поэтому я воевал с Лукашенко не по политическим соображениям. Я вообще с ним до определенного момента не воевал. Я просто делал свою работу, я рассказывал о жизни во всех ее проявлениях. Сейчас я с ним спорю, но не воюю. Хотя, я сделал сайт «Белорусский партизан». В Белоруссии это один из основных информационных ресурсов, который я сделал в качестве помощи своим белорусским коллегам, потому что в какой-то момент Лукашенко закрыл все независимые газеты. У нас был план создать газету в Москве, поскольку границы нет, и доставлять ее поездами, самолетами в Белоруссию. Но для начала мы сделали сайт, чтобы набрать обороты, и он так и остался, потому что проект с газетой не получился. В 10-миллионной Белоруссии на этот сайт заходит в месяц 100-150 тысяч уникальных пользователей. Это для меня такой чемодан без ручки – нести тяжело, а бросить жалко. Общественная нагрузка. Этот сайт уже можно рассматривать как элемент какой-то борьбы с режимом. Хотя, я не редактор, а просто курирую этот проект. И я стараюсь, чтобы он был объективистский. Чтобы никто нас не мог обвинить в том, что это инструмент политической борьбы одной партии против другой. Все-таки профессиональное во мне сильнее. Поэтому не надо относиться к свободе слова как к чему-то революционному. Для меня это обычное, естественное состояние. Я понимаю, что в каких-то определенных условиях нам можно и пожертвовать свободой слова. Например, в условиях военных действий. Я понимаю, что есть некоторые ограничения. Хотя, любое ограничение, на мой взгляд, вредно. Но есть цивилизованные способы, а есть нецивилизованные способы. Что сделали американцы в Ираке, если говорить об идеальной модели. Они понимали, что ограничить в лоб свободу слова нельзя. Во-первых, это противоречит американской конституции. Там за этим очень строго следят. Во-вторых, в современном мире этого сделать невозможно. Они придумали такой способ, за что американские журналисты сейчас каются, признают, что это была ошибка. Американское правительство разработало систему освещения войны в Ираке. Все журналисты были распределены по военным подразделениям. В каждом подразделении были те или иные журналисты. Одни были с танкистами, другие с морпехами, третьи в госпитале и так далее. Была предусмотрена ротация. Через какое-то время вы могли поменять подразделение. Вы включены в состав этого подразделения, вы живете по законам этого подразделения, вы спите вместе с этими солдатами, едите с ними. И по сути, вы как бы продвигаетесь вместе с ними, но только не участвуете в боевых действиях, у вас нет автомата. Это было подано под красивым соусом. Это была наживка, которую все проглотили: вот, пожалуйста, жизнь подразделения во всей правде, никто вас не ограничивает, вы живете с этими солдатами. Вы видите, сколько человек уходит на операцию, сколько возвращается, что они едят, какая обстановка. Но что может быть ближе к реальности, чем ваша жизнь в этом подразделении? В чем оказался подвох? Подвох оказался в том, что после нескольких недель, месяцев нахождения внутри этого подразделения, вы подсознательно начинаете себя идентифицировать с этим подразделением. Вы становитесь тоже солдатами. И вы уже живете жизнью этих солдат. И смотрите на мир глазами солдат. Вы не способны оторвать себя от этой обстановки. И вы подсознательно начинаете им симпатизировать. Вы подсознательно начинаете сглаживать углы. Это приводит к тому, что картинка, которую вы ретранслируете обычным гражданам, она становится искаженной. Она становится лакированной в той или иной степени. Это уже зависит от вашего профессионального уровня, от вашего эмоционального уровня. Потому что есть люди холодные, не способные включиться эмоционально в ситуацию. Есть люди эмоционально очень открытые, которые максимально внедряются в эту ситуацию. Несколько лет понадобилось американским журналистам, чтобы отрефлексировать эту ситуацию и признать, что это была их ошибка. Они стали инструментом пропаганды. Они стали инструментом мощной кампании по оправданию иракского вторжения. Теперь это вошло в анналы, во все учебники. Только спустя 5-8 лет люди в Америке заговорили о том, не была ли ошибкой иракская кампания. Мы погрязли в арабском мире. Мы миллиарды выкинули на ветер. Погибли тысячи наших солдат, не говоря о мирных арабах. Разница между нами и американцами заключается в том, что они обсуждают эту ситуацию, свои ошибки, а мы нет. Мы действуем строго, согласно анекдоту. Спорят русский и американец, есть ли свобода в их странах. Американец говорит: «У нас есть свобода слова. Я могу выйти к Белому и дому и сказать: «Джордж Буш – дурак». Русский говорит: «Какая проблема? Я тоже могу выйти на Красную площадь и сказать, что Джордж Буш – дурак». Понимаете, какая разница? А мы это не обсуждаем. И это не политический аспект, это намного больше. Потому что каждый из вас может оказаться в опасной, критической ситуации. Мы не говорим о чеченской войне. Сейчас в Чечне мир. Но воевать-то придется вам. Меня уже в армию не призовут. И неизвестно, сколько людей, сидящих в этом зале, которые пойдут на войну, вернется домой. А за что вы умрете? Вы задумались над этим вопросом? Ради чего ваши молодые жизни будут сожжены в этой топке? Ваших близких, вашего брата, ваших детей. И кто позволил этим негодяям ставить эксперименты на вашей жизни? Их дети не поедут воевать, а ваши поедут. Настолько прагматичный, настолько понятный выход из темы свободны слова. Вот он, вот соль этой проблемы. Я всегда говорю, что мне нет дела ни до белых, ни до красных. Потому что белые приходят – грабят, красные приходят – грабят. Я за тех, кто поддерживает систему общественных отношений, при которой я буду в меньшей степени идиотом. При советской власти все были идиотами, потому что никто не знал правды. Все жили мифами. Как и сейчас. Вот я иногда попадаю в какие-то компании, и все начинают взахлеб хвалить Путина или Медведева. Я человека всегда останавливаю: «Я даже не хочу этого слушать, потому что ты сейчас говоришь то, что я тебе написал и в мозг твой вложил. Журналисты на первом канале «сварили» и тебе впихнули, а ты даже не понял этого. У тебя в голове мусор. Тебе это скормили как истину, а ты мне обратно это ретранслируешь». Есть прекрасный исторический пример. Его сейчас все чаще вспоминают, когда обсуждают 8 тучных нефтяных лет Путина. Очень хорошо, что случился этот кризис год назад, как бы цинично это ни звучало. Это кризис немножко сбил спесь с нашей элиты. С нашей безответственной, необразованной, хамской, в основе своей коммунистической, шариковской – по Булгакову, элиты. Были никто, звали никак, сперли пол страны и ездят на «Ламбардгине», как сказал Путин. А мы знаем, как это богатство было создано. Каждый себе кусок тайги вырезал, и уже ездит на «Мерседесе». Квартира в Москве, дача в Черногории, а кто побольше кусок тайги продал – на Кот де Зур. Что вы такого создали в своей жизни, что ведет себя как хозяева жизни? Кем вы были еще 8 лет назад? Вы президентом стали, вас никто не знал. Подполковник стал президентом страны. И в какой-то момент: «Россия встала с колен. Мы крутые. Мы весь мир учим». Чему вы учите? В некоторых городах у нас до сих пор тротуаров нет. Ваша страна погибает, разваливается на куски, потому что вы ее довели. Нет: «Весь мир под нами». И тут – кризис. Нефть упала до 40. паника началась. Вся спесь куда-то делась. Опять упали на колени. Сейчас уже 80, но там дефицит бюджета, сям дефицит бюджета. А какое отношение вы имеете к 140 долларам? Это вы сделали? Это сделали американцы и китайцы, потому что у них экономический рост, потому что у них фабрики и заводы, и им надо нефти больше и больше. А у вас вообще ничего, кроме скважин. Этой истории находят исторические параллели. Был такой царь, Николай Первый, родной брат Александра Первого. Если помните, это душитель декабристов. Его годы правления напоминают 2000-е годы. Считалось, что Россия встала с колен, мы были победителями в войне 1812 года. Молодые декабристы, увидев, как живет Европа, сравнили с жизнью России, и потребовали модернизации. Их революционный порыв был, на самом деле, желанием что-то изменить в стране. Но их разогнали, повесили, и с модернизацией было покончено. И был установлен режим примерно такой же, как у нас последние 8 лет. За этим привлекательным фасадом – стабильная Россия – скрывалась разваленная Россия. Царствование Николая Первого закончилось Крымской войной. Россия противостояла в войне вместе с Англией и Францией Турции за Крымский полуостров. И Россия с треском проиграла эту войну. Это было унижение. Когда началась война, оказалось, что Россия – это фасад, потемкинская деревня. А за фасадом – разрушенная, старая, не модернизированная страна с разрушенной армией. Это была национальная катастрофа. Но начиналась война неудачно и для англичан, и для французов. Первые месяцы войны в Крыму были тотальным поражением английской армии. Но, в отличие от России, английские газеты пестрели разоблачительными материалами. Описывался каждый провальный бой, каждый идиот – английский офицер, описывались все проблемы с продовольствием, с вооружением. Все это привело к тому, что в обществе началось серьезное обсуждение, что представляет из себя Англия. В английском парламенте началось серьезное обсуждение этой кампании. Через год на основе этого обсуждения они определили основные проблемы, исправили их. И разгромили Россию. Вот такой прагматичный «выхлоп» от понятия «свобода слова». Это вопрос не о любви к родине. Это вопрос не о патриотизме. Если вы критикуете родину, то вы не патриот, а если вы хвалите родину, то вы патриот, — это чушь. На самом деле, вы хвалите не родину, а президента, который к родине имеет опосредованное отношение. Потому что президент – это государство, а родина – это страна. Родина – это все мы, то общество, это люди, которые, договорившись между собой, выбирают управдома. Поэтому получается, что мы хвалим управдома, но при этом в нашем подъезде грязища. Это то, что я вам хотел сказать. А теперь давайте обсудим.
Вопрос: Киров.
За что вас посадили в тюрьму?
Павел Шеремет:
Тогда было такое время, когда по телевизору говорили почти всю правду. Я благодарен Ельцину за то, что меня вытащили из тюрьмы. Если бы сейчас это произошло, я не уверен, боролись ли российские власти за российского гражданина так же. Я вышел из тюрьмы именно потому, что оказался там ни за что. В тот момент Лукашенко уничтожал российских журналистов. Первым сожрали корреспондента НТВ, его выслали из Белоруссии, потому что у него было израильское гражданство. Его выслали из страны по чисто формальному признаку. Меня невозможно было выслать из Белоруссии, потому что у нас союзное государство. Сейчас-то уже так делают, но тогда все это было внове. Мы сделали репортаж о контрабанде на границе. Это использовали как повод и обвинили нас в нарушении государственной границы, причем, после того, как репортаж вышел в эфир. Многие думают, что нас арестовали на границе, но это неправда. На границе нас не арестовывали. Причем, мы направляли все документы, письма, и пограничники, таможенники знали, где мы и что мы. Там произошла просто целая серия накладок. Потом я написал книжку «Случайный президент». Это книга о Лукашенко, в которой я описываю всю эту историю, публикую свои тюремные дневники. Они нас арестовали, обвинив в многократном нарушении границы по сговору группой лиц. Группа лиц – это съемочная группа. Я спросил: «А почему многократно?». Они говорят: «Вы же ушли в Литву. Если бы вы сдались литовским пограничникам, это было бы однократно. А вы зашли и вышли. Это многократно». Нас арестовали троих – меня, водителя и оператора. В Белоруссию тут же прислали группу из четырех человек с ОРТ, и их тут же арестовали за бродяжничество. Они просидели 10 суток в изоляторе в городе Лидо по обвинению в бродяжничестве. Тут же из Воронежа прислали одного корреспондента, и его продержали под домашним арестом 3 суток. То есть, в какой-то момент 8 сотрудников ОРТ находились под арестом в Белоруссии. Вот такая история. Сначала Лукашенко обвинил меня в том, что я шпион какой-то разведки. Но не сказал, какой. Через месяц он сказал публично, что я входил в литовскую террористическую группу. Почему в литовскую, непонятно. Поэтому, типа, шел на границу, чтобы заложить там бомбу. Еще через месяц он сказал, что я в принципе не хочу выходить из тюрьмы, что я так создаю себе пиар. Поэтому он меня выпихивает из тюрьмы, а я не выхожу, что мне еду из ресторана приносят, что у меня диваны. В общем, чушь. И большинство людей так и думали: да, действительно, это же пиар. Шеремет теперь популярный, про него каждый день говорят по телевизору. Так выпустили бы из тюрьмы, и не стали бы говорить по телевизору. Мне часто говорят: «Лукашенко вас сделал знаменитым». Я говорю, все очень просто. Вот идет президент, а вот камень. Вы возьмите камень и бросьте в президента. И вы тоже станете знаменитым. Но как-то я не вижу желающих так поступить. Потом был похищен и убит оператор Дмитрий Завадский. Я сделал два фильма на эту тему. Был суд над предполагаемыми похитителями. Но мы считаем, что это стрелочники. Все понятно. И вдруг 2-3 месяца назад Лукашенко давал интервью Проханову и выдал новую версию этого похищения. Он сказал, что мы, якобы, снимали какой-то спецотряд, обещали им сделать хороший сюжет, рассказали, что они чеченские боевики. И вот мужчины обиделись на нас и решили нам отомстить. Диму убили, а Шеремет сбежал, он провокатор. Это полная чушь. Но простые люди не следят за этим, потому что все это произошло 8 лет назад. И им кажется, что президент не может врать. Но если президент – негодяй, он, в основном, только и делает, что врет. Потому что главная задача политиков – удержаться у власти любой ценой. Вот и все.
Вопрос: Киров.
Существует ли свобода слова в России или это мертвый демократический лозунг?
Павел Шеремет:
Думаю, что сейчас мы можем говорить о сильно редуцированной, усеченной свободе слова. Где границы, чем определяется это для журналистов? Границы заключены в масштабе влияния того или иного медиа. До определенного уровня вас не трогают. Поэтому есть газеты, которые позволяют себе многое. Есть пара радиостанций, которые что-то делают. Есть масса сайтов, которые пишут правду о том, что происходит в стране. После того, как вы достигаете какого-то уровня по тиражу, по количеству читателей, по влиянию на общественное настроение, то чем больше ваше влияние, тем больше вас берут под контроль. Поэтому в электронных медиа, на телевидении вообще нет никакой свободы слова. Если мы говорим об аналитической журналистике, об информационной журналистике. Я не беру развлекательную журналистику или спорт, еще у нас есть прекрасная авто-журналистика в России. Но понятно, что там над душой никто не стоит у людей. А если говорить о серьезной политической и общественной информации, то все телевидение под контролем. Без исключения. И ресурс mail.ru в Интернете и прочие порталы, они все под контролем. Из газет «Комсомольская правда» под контролем, а «Новая газета» не под контролем. Но у «Комсомольской правды» миллионный тираж, а у «Новой газеты» тираж маленький. Можно говорить о региональном аспекте. Есть регионы, где чуть посвободнее журналистам работать, а есть регионы, где вообще невозможно людям работать.
Вопрос: Чебоксары.
Телевидение под контролем, интернет-порталы под контролем. Какие источники информации вы считаете наиболее объективными?
Павел Шеремет:
Как это ни печально, я не смотрю телевизор. Смотрю только кино, сериалы. В основном, я черпаю информацию из Интернета. Если говорить о радио, я слушаю «Эхо Москвы» и «Русскую службу новостей». И смотрю Интернет. Но я не показатель, потому что я все время в информационном потоке по своей работе. Я читаю «Ленту.ру», «Ньюзком», «Газету.ру» и специализированные сайты. Я бы хотел сказать, что смотрю CNN, но мне тяжеловато смотреть по-английски. Поэтому я живу в Интернете. Я завел блог 2-3 недели назад, называется «Павел Шеремет». Пытаюсь экспериментировать с блогами, смотрю как это работает. Как будет дальше – посмотрим.
Вопрос: Пермь.
Мы говорим о свободе слова в Америке, в странах Европы и в России. В России очень долгое время была командно-административная система, когда се контролировалось. Как вы считаете, может быть, у нас появится свобода слова тогда, когда мы выживем из себя раба? Как это ни грустно признать, когда мы переживем поколение, которое жило при командно-административной системе?
Павел Шеремет:
Когда все умрут, тогда будет счастье. Конечно, каждое следующее поколение может быть свободнее предыдущего. Вот эти советские «прививки» все меньше и меньше действуют. Но проблема заключается в том, что сегодняшняя система порождает новые ограничения и новых советских людей. В той же Белоруссии, когда уйдет Лукашенко, останутся лукашисты. К сожалению, это вечный бой, покой нам только снится. Нельзя дождаться, чтобы умерли наши отцы и деды, а мы тогда будет лучше, чем они. Такого не бывает. Сейчас формируются такие общественные отношения, которые создают у нас определенный взгляд. Есть свои конформисты, есть свои предатели, есть свои трусы. Они свою трусость, предательство, конформизм и жажду денег маскируют под определенную идеологию. Если в советские времена мы все были одурманены красивой идеей построения коммунизма, вечной идеей земного рая, то сейчас очень циничное время. У нас нет такой красивой идеи. Все говорят: «Великая Россия». Это говорят и нацисты, и демократы, и люди без определенных политических взглядов, и чиновники, и коммунисты, и либералы. Но какая это «Великая Россия»? В чем ее величие? Не в смысле лозунгов, а в смысле модели. Этого никто не понимает. Поэтому идеализировать ситуацию не надо. Рабы порождают рабов. Главное, это уровень нашей элиты. Нельзя говорить, что народ такой, поэтому страна такая. Нет, элита такая. Народ, что дышло, куда повернул, туда оно и вышло. Главное, это уровень элиты. А у нас 80 лет была негативная селекция. Вырезали 50 миллионов не самого плохого населения. Остались люди с определенными характеристиками, и они порождают таких же рабов. Может быть, постепенно изменится элита, и тогда изменится общественный фон. Ельцин смог преодолеть в себе коммуниста. И что касается свободы слова, то он не позволял себе того, что себе позволяет Путин. Поэтому нам было легче. Поэтому были другие общественные отношения. Поэтому люди были немножко другие. Потом эти же люди, как только изменился общественный фон, стали другими.
Ирина Карацуба:
Вы сказали, что слушаете «Эхо Москвы» и «Русскую службу новостей». Я понимаю, что «Эхо Москвы». А почему «Русская служба новостей»?
Павел Шеремет:
Я слушаю «Русскую службу новостей» сейчас, потому что они пытаются сделать жесткий информационный канал. При всем моем скептическом отношении к Доренко, местами бывает весело послушать. в принципе, я слушаю радио только в машине. От «Эха Москвы» иногда устаешь, поэтому переключаю на эту станцию. Не «Маяк» же слушать. Я, в основном, слушаю программу Доренко по утрам, а вечером слушаю музыку.
Вопрос: Пермь.
Мне хотелось бы услышать ваш комментарий по поводу ситуации, которая сейчас складывается вокруг журналиста Александра Подрабинека. Его сейчас пикитируют «нашисты». Все началось с «Антисоветской» столовой.
Павел Шеремет:
Конечно, меня эта ситуация возмущает. Я хорошо знаю Подрабинека. Он в меньшей степени журналист, в большей степени он правозащитник. К нему так и надо относиться, как к пишущему правозащитнику. Он еще в советские времена много натерпелся и так далее. Эта ситуация меня раздражает, не устраивает. Еще меня раздражает реакция демократического сообщества, потому что они говорят: «Статья его плохая, но и «нашисты» не правы». В этой ситуации вообще не надо обсуждать статью Подрабинека. Человек высказал свою точку зрения и имеет на это право. Ничего оскорбительного там не было. Может быть, там были резкости или провокационные моменты, в хорошем смысле слова. Когда началась эта история, я специально не читал статью Подрабинека, чтобы не было искушения говорить, что эта статья мне не нравится, но и «нашисты» не правы. Там же нет ничего антизаконного. В законе есть четкое определение разжигания межнациональной розни. Если бы он писал, что надо резать чеченцев, или надо резать русских, или надо резать таджиков, тогда человек нарушил закон. А рассуждения про советскую власть – это его личное мнение. Считаю, что реакция должна была быть еще жестче, потому что дашь палец – откусят руку. Пропустишь один «наезд» на себя, потом тебя сожрут с потрохами. Каленым железом надо выжигать все попытки определять, кто прав, кто не прав, «наши», «не наши». Вообще, что такой «Наш»? Может быть, ты все-таки не наш, если благодаря твоим действиям страна развалится? Причем, кто смел, тот и съел. Они назвали себя красиво – «Наши». Значит, остальные не наши? Кто за это будет отвечать? Поэтому я категорически против этих ситуаций. Причем, все это очень просто и понятно, все в истории многократно мы проходили. В классике все это описано: сначала били евреев, я думал, что меня не коснется, потому что я не еврей. Потом били коммунистов, я не заступался, потому что я не коммунист. Потом били этих, потом били тех. А когда пришли за мной, уже некому было за меня заступиться. Вы родились и думаете, что все знаете, а ваши отцы – идиоты. А вы проживаете, на самом деле, то, что мы уже давно прожили. Вы для себя открываете то, что давно было открыто, записано и переписано. Мы все время ходим по кругу. Поэтому «нашисты», китайские хуанвенбины, советские комосмольцы, фашистские гитлерюргены, это все было, когда пытаются поделить на «наших» и «не наших». Я категорически против этих позиций. Потому что дискуссии нет. Давайте соберемся, подискутируем на открытых площадках, в парламенте, еще где-то. Но дискуссии нет. Кто нас защитит от их ошибок? Зачем они пристали к этому Подрабинеку? Теперь можно им сказать спасибо, потому что благодаря им все знают фамилию Подрабинек. Ветеранов Советского Союза обижает название шашлычной «Антисоветская», а рядом ресторан под названием «Монархия», но их это не обижает. Основная задача журналистов показать то, что скрыто.
Вопрос: Самара.
«Русская служба новостей» это та, которая пользуется станцией Русской медиа-группы?
Павел Шеремет:
Да.
Вопрос:
Насколько я знаю, Русская медиа-группа владеет практически всеми популярными станциями. Если вы считаете, что «Русская служба новостей» делает более-менее живые новости, то какие перспективы в этом смысле?
Павел Шеремет:
Я не говорю, что «Русская служба новостей» для меня идеал. Я только сказал, какие радиостанции я слушаю. Разговорных радиостанций много, с десяток. Просто к ним пришел Доренко, им захотелось поднять рейтинг радиостанции. Раньше там была чистая пропаганда. Но это не «Русское радио». Русская медиа-группа имеет много радиостанций. «Русское радио», где только музыка, «Маяк», где музыка с разговорами попосовыми. Есть радиостанция «Русская служба новостей», где не попосовый разговор, а информационный, они дают только новости. Для того, чтобы повысить свой рейтинг, они вынуждены быть более актуальными, чем были раньше. Более смелыми, чем были раньше. Поэтому я их иногда слушаю. Что касается РЕН-ТВ, то я, честно говоря, никогда не смотрел. Я не могу это обсуждать как пример или не пример хорошего телеканала. Фрагменты, которые иногда мне попадаются, говорят о том, что это подцензурное телевидение. И то, что там была одна программа Марианны Максимовской, показывает, что такие программы держат для того, чтобы потом показать демонстрационно, что у нас есть что-то. Точно так же с «Эхом Москвы». Его не убивают, потому что на общую картину в стране оно не влияет, а для отчета перед международными организациями можно показать. Если «Эхо Москвы» будет влиять на общую ситуацию в стране, то оно тут же попадет под пресс.
Вопрос: Пермь.
Вы привели в пример Николая Первого. У меня это ассоциируется с концепцией графа Уварова: православие, самодержавие, народность. Сейчас она трансформировалась в православие, самодержавие, доходность. К чему могут привести подобные заигрывания с собственной историей?
Павел Шеремет:
Заигрывания ни к чему хорошему привести не могут. Идет поиск смыслов. Мы все пытаемся понять, что такое «Великая Россия». Идет поиск какой-то идеологии, на которой можно строить дальше и общество, и государство. К этим искусственным моментам я отношусь очень плохо. Я считаю, что выдумать что-то совершенно новое в этом мире уже невозможно. До нас тоже жили люди не глупые, и много чего выдумали. Я больше склонен к тому, что есть концепция демократического общества, реализованная в половине государств этого мира. Там все четко, понятно, давно прописано. Если нам удастся создать просто демократическое общество, где существуют давно изученные общественные и политические институты, традиции, правила, то все будет нормально. А православие, народность, доходность – это просто упаковка. У нас часть упаковку воспринимают как суть. Что такое народность? До сих пор есть масса разных интерпретаций. Это власть народа? Это любовь к народу? Непонятно. Православие. Давайте, все будем религиозными. Но это какие-то фантики. Я к этому так отношусь. Есть фундаментальные вещи: избирать и быть избранным, наличие оппозиционных сил в парламенте, перевыборность чиновников, свобода слова и так далее. А будем мы свободными православными или будем свободными атеистами, — это уже второй вопрос. Главное, чтобы мы были свободными.
Вопрос: Казань.
Я заметила такую тенденцию. И по телевидению, и на нашем семинаре, всюду в России ругают наше прошлое и превозносят демократию. Мы просто упиваемся своей свободой. Но как можно строить будущее и настоящее, если мы отрицаем прошлое? То есть, фундамент, основу свою.
Павел Шеремет:
Есть такая проблема. Это связано с тем, что мы форму выдаем за содержание. Кстати, сейчас советское прошлое уже так сильно не критикуют. Но мы страна с непредсказуемым прошлым. Я абсолютно уверен, что если бы мы жили в Советском Союзе, то я и дворником не смог бы устроиться после того, что со мной произошло, после того, как ушел с Центрального телевидения. Поэтому я не хочу возвращения в Советский Союз категорически. Для меня важна не форма той жизни. Мы все были молодые, была стабильность, перешедшая в стагнацию. Были институты, в которых работали женщины за сто рублей. На самом деле, это были формы трудовых лагерей. Как нам платили, так мы и работали. А сейчас эти женщины вынуждены торговать на рынке. Это все только надстройка, наносное. Я точно знаю, что я не хочу Советского Союза, потому что тогда не было никаких свобод. Нельзя было выехать за границу, если ты не партийный босс. Нельзя было в газете прочитать правду, потому что там была чистая пропаганда во всех ее проявлениях. Я против этого. Но точно так же нельзя идеализировать царские времена. Когда я рассказывал про Николая Первого, я не рисовал вам идиллическую картину. Вопрос не в критике прошлого. Вопрос в том, что мы никогда не знаем, куда нам идти дальше. Мы ищем какие-то костыли, на которые можно опереться, не в будущем, не в настоящем, а в прошлом. Вы говорите про критику советского времени. А Путин построил свою политику на критике 1990-х годов. Уже 20 лет как нет Советского Союза, а мы все говорим: мы так плохо живем, потому что развалилась великая страна. Вот вы родились 20 лет назад. Через 2 года на вашем месте будут сидеть те, которые родились уже после распада Советского Союза. Какое влияние оказывает на вашу жизнь Советский Союз? Как это связано? И когда мы перестанем вспоминать Советский Союз? Когда наши текущие проблемы мы перестанем объяснять распадом Советского Союза? Вот так я могу ответить на ваш сложный вопрос. Во-первых, Советский союз кто-то расхваливает, кто-то критикует. Во-вторых, как связана наша нынешняя ситуация с Советским Союзом? Более того, если вы будете внимательно читать газеты, то увидите, что сейчас Советский Союз опять хвалят. И Сталин – наш главный герой. И что вы так волнуетесь за Советский Союз? Пусть его хвалят, пусть его топчут. Вы про свою жизнь думайте, про сегодняшний день и про завтрашний. Спасибо. Надеюсь, что у вас все будет хорошо. Если вас интересует журналистика, в этом году вышел мой учебник для телевизионных репортеров «Телевидение между иллюзией и правдой жизни». В этом же году вышла моя книга о войне в Южной Осетии «Саакашвили. Грузия. Погибшие мечты». Всего вам доброго!