Я и моя страна: Помнить нашу советскую родину
Источник
этот совсем недалеко — там, где
остались тимуровцы, походы, коллективизм,
взаимопомощь, студенческая дружба,
чувство родины, добродушные и щедрые
соседи, сбор макулатуры и металлолома,
блестящие физики и тонкие лирики.
Конечно,
это я уже где-то слышал. И даже во многом
согласен. Я, например, полностью
поддерживаю идею добродушных соседей.
Я бы хотел, чтобы соседи хотя бы не
смотрели на меня как на нарушителя
границы. И охранники, и просто люди на
улицах. И чтобы это было не в коттеджном
поселке за высоким забором, а в обычном
доме или на обычной работе.
И
почему вообще он помнит тимуровцев и
добродушных соседей? А куда делись,
соседи, писавшие кляузы на ближнего,
чтобы получить его жилплощадь? И пионеры,
изводившие любого, кто был на них не
похож, например сына«кулака» или дочь
священника? И — ничего не могу с собой
поделать — что нам делать с теми, кто
перебил всех этих«кулаков» и священников?
Как быть с физиками и лириками, не
вернувшимися из тюрем? И со
стоеросовыми«выдвиженцами», занявшими
их место?
Странно,
что из того времени помнится человечность.
Это, конечно, свойство памяти —
прихотливая избирательность. А также
то простое обстоятельство, что среди
нас больше тех, кто помнит 80-е, чем тех,
кто помнит 50-е и 30-е. Впрочем, в любом
возрасте призма памяти играет с нами
шутку, заставляя с нежностью вспоминать
то, что«при жизни» никакой нежности не
вызывало. Издалека большим и великим
представляется то, что при ближайшем
рассмотрении было обманом. А добродушия
в хорошем советском кино было, пожалуй,
больше, чем в жизни.
Наш
мозг никогда не хранит картину прошлого
как полноценный«файл», со всеми деталями.
Об этом можно почитать, например, у
гарвардского психологаДэниела
Шектера(Daniel
Schacter), специалиста по человеческой
памяти(The Seven Sins of Memory). Воспоминание —
это процесс восстановления прошлого,
который мы ведем во многом бессознательно.
Ухватившись за какую-то деталь, мы
достраиваем картинку, часто меняя и
дополняя ее тем, что нам хочется видеть.
Сейчас мы знаем и понимаем то, что,
возможно, не знали в советское время,
и, в зависимости от убеждений, строим
наше представление о прошлом.
Это
свойство индивидуальной памяти —
естественное и понятное. Но картину
прошлого целой страны несут в себе
миллионы людей. Может ли память быть
общей ¬- вот важный вопрос. Или так: может
ли эта память когда-нибудь стать общей,
не такой конфликтной, как сейчас?
Можно
ли, например, с гордостью вспоминать о
достижениях советских инженеров, не
втаскивая в картинку усатого«менеджера»?
Или помнить и спасение челюскинцев, и
происходившее почти одновременно«неспасение»
миллионов безымянных голодающих
крестьян? Героями были не только летчики,
спасавшие людей в Арктике, но и те, кто
в то же самое время бежал из лагеря. И
те, кто прятал их у себя дома, рискуя
свободой. Настоящие герои те, кто отсидел
свой срок и вернулся к нормальной жизни,
но — несмотря на полную реабилитацию —
никогда не был признан героем.
Российскому
обществу остро необходимо восстановление(или
даже создание заново) памяти об общем
советском прошлом. Готового ответа на
вопрос, как это делать, нет. Но и ничего
невозможного в этой задаче тоже нет. На
сегодняшний день, даже несмотря на то,
что часть архивов до сих пор не
рассекречены, историкам-профессионалам
картина советского прошлого в целом
известна. На большинство спорных
вопросов — даже на вопрос об
эффективности«эффективного менеджера» —
есть вполне точные и доказательные
ответы. Но на полках книжных магазинов
обычному покупателю трудно отличить
качественные исследования от книжного
шлака.
Помочь
гражданам отличать настоящее от подделок
могут СМИ, приглашая настоящих историков
и выводя на чистую воду самозванцев.
Такую работу до недавнего времени вела
прекращенная, к сожалению, передача«Именем
Сталина» на радио«Эхо Москвы». Работа
эта, конечно, не окончена. Продолжать
ее нужно не для лучшего знания о прошлом
как таковом, а для того, чтобы лучше было
жить в настоящем.
Если
бы выжившие узники лагерей были героями,
а не забытыми стариками, то не было бы
равнодушия к сегодняшним узникам. Не
было бы такой терпимости к использованию
тюрем для решения деловых проблем. И
терпимости к насилию было бы меньше. И
отношение к вечно живым советским
институтам — милиции и спецслужбам —
было бы более трезвое, без дрожи в
коленях. Если бы подозрительность к
незнакомцам осознавалась как пережиток
общества, запуганного сталинскими
историями о врагах, то больше было бы
добродушных соседей.
То,
что кажется сейчас гуманностью того
времени, означает, видимо, что быть
человеком вопреки советской системе
было в принципе возможно. Мы ведь
дополняем картину прошлого нашим
сегодняшним настроением и осознанием
себя. А значит, сейчас время все-таки
более человечное. Хотя и есть еще куда
расти.
Источник: Ведомости