Может ли человек что-то изменить в современной России?
Ирина Евгеньевна Ясина
Вице-президент
Фонда «Либеральная Миссия»
Ирина Ясина:
Меня
зовут Ирина Ясина, я вице-президент Фонда «Либеральная Миссия». Помимо многих
других моих занятий, я являюсь идейным вдохновителем и руководителем этого
семинара. Он проходит давно. Мы уже с вами не первый год тут заседаем.
На
самом деле у меня не столько лекция, потому что я не имею такого симпатичного
представления, как Георгий Сатаров или Никита Соколов, который перед вами вчера
выступал. Я хочу рассказать о своих ощущениях от того, что происходит вокруг, и
о тех людях, с которыми мне доводится встречаться. И у меня такая счастливая
судьба, что встречаюсь я с ними довольно часто. Это люди, которые что-то
делают, которым совершенно не подходит всеобщее выражение «от меня ничего не
зависит, я ничего не смогу изменить, без меня решат и, вообще, я — последняя
буква в алфавите». «Я – последняя буква в алфавите» – нам говорили, но вы
помоложе, вы возраста моей дочки или еще меньше, а ей 23 года, она 89 года
рождения. Мне всегда говорили, начиная с детского сада: «Не высовывайся! Твое
мнение никого не интересует. Я – последняя буква в алфавите». Я ужасно
обижалась, потому что фамилия моя всю жизнь была Ясина, я действительно всегда
была по алфавиту последней, в любом списке. После меня если и попадался, то был
какой-нибудь Яшин или Ящиков, но не часто. И сейчас у меня ощущение, что власть
в стране живет по своему сценарию. Ее разносят какие-то мне непонятные веяния:
то она борется с американским усыновлением наших детишек, то она еще что-то
такое несусветное придумывает, то вчера в Москве был очередной «путинг», когда
за деньги собирали людей пройтись маршем. И чудная группа теток, которым были
обещаны деньги, и их не заплатили, если вы читали в новостях, этого
организатора, который деньги не выплатил, схватила и привела в УВД Тверское с
обвинениями в мошенничестве, сказали что он обещал им деньги, по 500 рублей, за
то, что они пройдут от Пушкинской площади до Кропоткинской или наоборот, но не
заплатил, и хотели чтобы на него завели уголовное дело о мошенничестве. Такая
чудесная история. И власть все это предпринимает, творит, во всем этом живет. А
люди живут совершенно по-другому, как-то от нее сильно оторвано. И таких людей
много, и мне кажется, слава богу, что их становится больше.
С
января месяца я стала вести на радио Финам-FM в пятницу вечером программу, которую я назвала «Жажда жизни». Это как
раз программа, куда я приглашаю людей, которые решили делать то, что не
является трендом. Трендом считается, что все циничны, работают только за
деньги, и что у всех свои интересы. И делать что-то для другого человека или
для людей – этим только городские сумасшедшие занимаются. То есть Старуха
Шапокляк с лозунгом, что хорошими делами прославиться нельзя – это кумир нашего
общества. И власти это очень нравится. Они все говорят, что люди, которые
выходили на митинги и шествия прошлой зимы в Москве – они все проплачены Госдепом,
США и Хилари Клинтон лично раздавала каждому печеньки, поэтому они туда пришли.
То есть заранее исключается любое веление души, любое собственное мнение. Любой
человек заранее определен как продажный, корыстный, циничный и абсолютно ни на
что не способный.
Мне
Даша сказала, что вы вчера посмотрели фильм о докторе Лизе, и он вам
понравился. От себя я могу только сказать, что Лиза Глинка – женщина абсолютно
обеспеченная в жизни, то есть то, что она имеет, любому человеку показалось бы
пределом мечтаний, многим бы. Она американская гражданка, ее муж – американец,
за которого она вышла замуж по любви 25 лет назад. Он – русского происхождения.
Очень интересная история: его отец был военнопленным во время Второй мировой
войны, то есть советским солдатом, попавшим в плен, и он освободился из
концлагеря на территории Бельгии. Что было везением, потому что к тому времени
каким-то образом в концлагерях уже было понятно, что на восток не надо
возвращаться, что дома особо никто не ждет. То есть даже если ждут жена и дети,
то к ним не пустят, а отправят дальше, в Сибирь, где придется досиживать
непонятно сколько, и непонятно, выживешь ли. Концлагерь в Бельгии – это не
самое страшное, как выяснилось. И вот отец будущего мужа Лизы Глинки сбежал в
противоположном направлении, как и многие другие советские солдаты, которые
освободились из концлагерей и узнали, что в России ждет снова Сибирь. Каким-то
образом там работало «сарафанное радио» или что-то. Исключений было мало, в
основном они попадали в ГУЛАГ уже. Каким-то образом папа мужа Лизы добрался до
Америки. А еще в Бельгии в концлагере он познакомился со своей будущей женой.
Она была полькой, тоже находилась в концлагере, и они там познакомились.
Глеб,
муж Лизы, пишет замечательные стихи и подарил мне свою книжку. Там есть одно
прекрасное стихотворение, из которого я хочу вам одну фразу привести:
«Географические карты играют с нами в дурака». Это каким-то образом было для
меня символом того, что в 20 веке так людей перемешивало и заставляло менять
места жительства. Но возвращаемся к Лизе: врач-онколог по специальности, двое
замечательных сыновей, довольно обеспеченная жизнь. И все прекрасно. В России у
нее оставалась мама. И когда старенькая мама после инсульта попала в госпиталь
Бурденко, Лиза приехала за ней ухаживать. Мама пробыла в коме довольно долго – несколько
лет. Эта обеспеченная по жизни американка русского происхождения Лиза Глинка,
вместо того чтобы сидеть и смотреть телевизор, заниматься привычными и
спокойными делами, стала опекать наших бездомных. Почему ее вдруг поволокло?
Дальше вы все видели, что происходит. И, конечно, ни о каком возвращении в
Америку Лиза Глинка уже не думает, она здесь важный человек, она много чего
делает такого, что воодушевляет других. Так вот именно таких людей я у себя
собираю на программу. Но Лиза Глинка раскрученный персонаж, про нее фильмы снимают,
про нее всем известно, и эта деятельность уже довольно давно происходит. Я ищу
и нахожу таких людей просто в огромном количестве. Сначала, когда я эту
программу придумывала, мне казалось, что два, три, четыре, пять, а потом –
тишина, потом я никого не найду. Потому что известно же что мы все циничные,
корыстолюбивые и ни на что не способные и неинтересные. А количество людей,
которые годятся мне в качестве героев программы, не уменьшается, а, наоборот,
новые-новые десятки, и перспектива просто замечательная. Мне кажется, что если
радиостанция Финам-FM, на которой я все
это делаю, 99 и 6 (в Интернете все трансляции естественно есть, и я их
выкладываю у себя в facebook и Живом Журнале),
если они меня потерпят год, например, то у меня сложится такой неплохой
иконостас, такая доска почета современной России. Для меня доска почета. Это
люди, которые начали что-то делать и делают каждый день.
Вот,
например, у меня был такой замечательный персонаж – Наташа Кудрявцева. Наташа
Кудрявцева, по-моему, 36 лет, хорошенькая, блондинка, кудрявенькая, на вид
абсолютно красотка. Она работала в офисе каком-то, была менеджером, и потом на
Болотной площади она познакомилась с Олей Романовой и девочками из объединения
«Русь сидящая», которая в основном состоит из жен заключенных по бизнесу ребят,
которых посадили по разным поводам. Я думаю, что следующий лектор Леонид
Никитинский про это вам больше и лучше расскажет про право и «законность» в
кавычках, которые действуют в современной России. Наташа Кудрявцева, познакомившись
и походив на собрания жен заключенных, увидела кино про маленькую девочку Юлю,
которая родилась в тюрьме, потому что ее родила мама, осужденная на 10 лет за
убийство. Не пугайтесь, эти женщины, которых осуждают за убийство, они не
всегда такие коварные. То есть из них, конечно, 90% коварных и кошмарных, но
конкретно мама вот этой девочки Юли была немного другим персонажем. Они вполне
себе затюканная и необразованная тетка, молоденькая, из какого-то села под
Рязанью. Ну как, село под Рязанью, можно представить, что там они не только чай
пьют. И вот она сильно беременная, со своим мужем и каким-то соседом сидит. Муж
с соседом выпивают, выпивают много, ругаются, дерутся, муж пинает соседа и тот
падает и расшибает себе голову об острый угол. Убийство, причем в пьяной драке,
все как полагается. Муж говорит этой беременной женщине: «Слушай, дорогая, ты
беременная. Давай, ты возьмешь убийство на себя, потому что тебя все равно не
посадят». Она берет это убийство на себя, говорит, что толкнула этого пьяного
соседа. Ее, конечно, сажают, причем на 10 лет. От этого мужа не остается и
следа. Женщина рожает в тюрьме в Мордовии, рожает прикованная наручниками к
тому месту, где она рожает. Значит, что происходит дальше? Ребенок рождается в
тюрьме, значит ребенок тоже заключенный, ребенок тоже в тюрьме. Таких детей
довольно много. И в этих женских зонах в Мордовии это не новая история.
Но
тут про все это в кино видит Наташа Кудрявцева, которая решает, что она поедет
в зону в Мордовию и возьмет под опеку эту девочку Юлю, родившуюся в тюрьме, для
того, чтобы ребенок просто не жил в тюрьме. А если ребенок какое-то там время
живет в тюрьме, его потом передают в детский дом, а дальше со всеми
остановками, все себе представляете. Не мне, я думаю, вам рассказывать, что
наши детские дома, это не самое благоприятное место для воспитания детей. И это
хорошенькая москвичка, которая работает в офисе менеджером, садится в машину,
едет в Мордовию, договаривается с мамой-заключенной о том, что мама отдает ей
под опеку тогда полуторогодовалую дочь. Ну а мама – сельская жительница, ей
просто страшно, туго и все прочее. Таким образом, Наташа берет под опеку
девочку Юлю. Я видела эту Юлю в пятницу. Это ангел – хорошенькая, распахнутые
глазенки. Ребенок, который в первый раз выйдя из тюрьмы в двухлетнем возрасте,
когда Наташа на машине везла ее из Мордовии в Москву, первый раз в жизни
увидела кошку, корову и собаку. То есть вообще ребенок… Мультфильмов там не
показывают, книжек там не дают, на улицу там не выпускают, потому что ребенок
гуляет в тюремном дворе. А тут Наташа снова возила Юлю к маме в тюрьму на
свидание, потому что она не хочет быть матерью, она хочет быть именно опекуном,
пока мама в тюрьме, и надеется, что когда мать выйдет из тюрьмы, у нее будет
дочь, а дочери будет мать. Что дальше будет – посмотрим. Но, тем не менее, эта
молоденькая девочка оказалась способна на совершенно нетривиальный поступок.
Более того, сейчас у нее уже две таких девочки, у которых мамы в тюрьме, она их
воспитывает, она им дает любовь, тепло и заботу. А для того чтобы иметь
свободный график, чтобы мочь отдавать время этим девочкам, она уволилась из
своего офиса и теперь занимается тем, что развозит желающим купить шоколадные
фигурки, всякие замечательные коты, розочки, влюбленные парочки, ангелочки. То
есть фактически она коммивояжёр шоколадных фигур. Такая вот история.
Другая
история, немножко другого рода, но тоже о том, что люди совершают нетривиальные
поступки, не циничные, не направленные исключительно на собственное благо и
собственное обогащение. Парень, лет 42, кстати сказать, воспитанник школы КГБ,
что для меня, например, всегда являлось «ой, я не буду, не хочу», как-то я им
не доверяю. Что-то там делал-делал-делал, он юрист, работал очень долго в
компании «Северсталь». Большая компания, как вы знаете, и был даже одним из
акционеров, но потом почему-то ему все надоело, он свою долю продал и,
естественно, оказался человеком богатым, стал думать, во что бы ему вложить
деньги. Он пришел к тому, что не хочет заниматься таким бизнесом, как раньше, а
хочет делать что-то социально полезное. И он построил под Москвой, в Щелково,
совершенно потрясающий реабилитационный центр для людей, пострадавших в
автокатастрофах, для людей, получивших инсульт, такой центр, про который я
читала где-то… Поскольку я сама инвалид-колясочник, то я довольно много сама
проехала таких центров, и читала про то, что делается в Израиле, Германии и
Америке, что вроде там ставят на ноги и вообще какие-то чудеса происходят. Я
поехала посмотреть его реабилитационный центр и увидела то, про что я читала и
думала, что в России такого сделать нельзя, а вот человек сделал. На мой
вопрос: «Дима, а приносит ли это прибыль?». Он сказал, что нет, пока он только
бесконечно вкладывает в это деньги и мечтает о том, чтобы они выходили на ноль,
то есть, чтобы они были как минимум самоокупаемыми. О большем он и не мечтает. Я
ему говорю: «Ну а как же, у тебя ведь деньги кончатся!». Он говорит, что
надеется, что они будут хотя бы кормить сами себя. Но то, как у него горят
глаза, как он совершенно потрясающе вкладывается и вкладывается в то, что там
делается, как он по единицам собирает врачей. Это потрясающая совершенно
история! Кстати сказать, главный врач сам по себе достоин того, чтобы о нем
рассказывать в такой программе, как у меня. Мужчина из Харькова, уехал в
Америку в 90-м году. Поэтому как он говорит по-русски – это можно обалдеть.
Когда одновременно в русском языке украинский и американский акцент – это очень
смешно. Он там работал 20 лет где-то в Милуоки, в реабилитационной клинике.
Причем работал хорошо. Но поскольку Дима, владелец центра, разместил в
интернете объявление о том, что он ищет сотрудников, врач написал, что знает
русский язык, что у него 20 лет опыта работы в реабилитационной клинике в
Милуоки и что он готов приехать. И приехал. Тоже, надо сказать, нетривиальное
такое поведение, потому что он знает, что Москва – это не Соединенные Штаты.
У
меня был парень, который закончил Высшую школу экономики, юридический
факультет, работал в крутой юридической компании, а потом ушел и стал больничным
клоуном. Он стал тем человеком, который организовал таких же молодых и горячих,
он full-time, а они part-time, после работы или
по выходным, и они ходят в детские больницы, где лежат подолгу тяжелобольные
детишки с сердечными операциями, с онкологией, и веселят их, надевают на себя
красные носы, показывают всякие сценки. Детишки, они же и в онкологической
клинике детишки, ребенок же не понимает, что у него терминальная стадия рака,
что он скоро умрет. Ему все равно хочется рисовать, веселиться, петь песенки и
так далее. Такой вот Костя из Высшей школы экономики, который стал больничным
клоуном.
Общаясь
с этими людьми – хотя я вообще оптимист по жизни – я понимаю, что Россия
идет совершенно в противоположном направлении: власть и люди. Потому что очередь
из тех, кого я хочу позвать, растет, и это мне страшно нравится. Более того,
молодых людей намного больше, чем тех, кому, как мне, 50 или старше, потому что
как раз те, кто постарше, они более циничны. Я вспоминаю себя в вашем возрасте,
это был еще Советский Союз, мне бы кто сказал, что в детском доме или доме
престарелых нужна помощь, я бы не поверила. Зачем? У нас же есть великое,
могучее, сильное государство, которое, конечно, мучает диссидентов и плохо
занимается сельским хозяйством, и поэтому дефицит и в магазинах купить нечего,
но уж, по крайней мере, такие вещи оно умеет делать. Поэтому ни в детских
домах, ни в домах престарелых никакая волонтерская помощь или какая-то другая
не нужна. В этом я была абсолютно уверенна. И потом, в 90-е годы я прочитала
книжку Рубена Гальего «Белое на черном», которую я очень советую вам прочитать.
Описывает историю своей жизни парнишка, родившийся в 68-м году у матери испанки
и отца перуанца, но в Советском Союзе. Там длинная история, почему матери
сказали, что он умер, а он родился с очень тяжелым ДЦП – детским церебральным
параличом. Его отправили расти в детский дом для инвалидов, точнее он
путешествовал по многим детским домам для инвалидов. И все это он описал. Он
вообще должен был умереть, он не должен был выжить, но он выжил. Выжил, сейчас
живет в Америке, похоронил маму, которая умерла два года назад от рака. Но они
нашли друг друга. Это тоже в интернете почитайте, история совершенно
невероятная. Казалось бы, что в наши дни такого быть не может, но тем не менее.
И книга Рубена Гальего – это довольно тяжелое чтение, потому что он описывает
бытие этих детишек-инвалидов в детском доме в 70е годы в Советском Союзе, когда
я была абсолютно уверенна, что у нас все хорошо. И про это надо знать. С тех
пор ничего не изменилось, и помощь по-прежнему нужна. Просто тогда об этом
никто не говорил и никто не знал, а теперь мы знаем. Тяжелая книга, но ее надо
прочесть, тем более тогда, когда ты понимаешь, что из детского дома для этих
детишек есть один единственный путь – это дом престарелых, потому что они не
имеют возможности оттуда выйти. И у меня, кстати говоря, в очереди огромное
количество рассказов о добрых делах волонтеров, которые помогают этим детям из
детских домов трудоустроиться и найти себя в жизни.
У
меня неделю назад была Маша Хадеева, 30-ти лет, очаровательная девушка, которая
когда-то работала в «Ситибанке» и была очень даже успешна. Поскольку заведение
американское, штаб-квартира американская, у них есть традиция заниматься
благотворительностью, и свой русский офис они к этому тоже как-то привлекали. И
она в первый раз пришла в детский дом вместе с волонтерами из «Ситибанка».
Сейчас прошло уже много лет, она ходит в школу приемных родителей и собирается
взять ребенка из детского дома, но самое главное, что она создала организацию,
которая называется «РОСТ». РОСТ – это развитие, образование, социализация и
трудоустройство. Она устраивает онлайн уроки для детдомовцев. Ищет хороших
учителей, готовых работать, (Интернет уже есть и в детских домах тоже), готовых
работать с таким контингентом и таким образом. В Москве и Санкт-Петербурге
такие учителя есть. Я думаю, что в крупных городах много где есть, а в детском
доме, расположенном где-то посреди Ивановской области, учителя химии, или
физики, или биологии отродясь не было. Там хорошо, если будет учитель русского.
Вы сами понимаете. И Маша этим делом занимается. У нее один из выпускников
детского дома уже поступил в ВУЗ. То есть парень, который слушал эти уроки,
причем поступил именно на ту специальность, по который вел интернет-уроки
учитель из Москвы.
Еще
был человек, про которого я не успела рассказать, он был проездом в Москве. Я
его знала раньше, летом ездила в Кострому выступать, и приехал парень из города
Шарья Костромской области. «Новая газета» потом написала про них, а я сейчас
вам расскажу. Город Шарья Костромской области – это то, что по-английски
называется «inthemiddleofnowhere», то есть «среди
ничего». Это 300 км
от Костромы, 300 км
от Кирова и 300 км
от Нижнего Новгорода. То есть леса, болота, это даже не Иван Сусанин, это
сильно хуже. Город на 38 тысяч жителей. И на мое выступление в Костроме оттуда
приезжает парень, Олег Волкичев, и говорит, что они у себя в Шарье страшно
хотят сделать местное самоуправление, потому что им очень надоела местная власть,
мэрия, «Единая Россия», все, потому что никто ничего не делает, и все что-то
воруют. Что я, москвичка, могу ему посоветовать про местное самоуправление? Я
попыталась найти ему каких-то людей, но ничего конкретного не вышло. И тут я
читаю в «Новой газете» про то, что в городе Шарье Костромской области
окончательно развалился мост через маленькую речку, приток реки Ветлуги. Речка
всего ничего, 5 метров
шириной, но тем не менее мост, для того чтобы проехать через нее, нужен. Мост
разваливался последние лет десять, никто не обращал на него внимания, и вот он,
наконец, окончательно развалился. Проехать можно в объезд, но это 4 часа по
бездорожью. Понятно, что зимой и летом это вполне себе досягаемая вещь, но
преодолеть это дело в распутицу весной или осенью, сами понимаете, не просто.
Тогда местные мужики-предприниматели – а вы понимаете, какие предприниматели в
городе Шарье на 38 тысяч жителей, то есть сильно не богатые люди, крутого
бизнеса там нет – скинулись, кто по сколько мог и решили этот мост реконструировать.
Перед этим они, конечно, как водится у русских людей, возопили к властям, чтобы
те чинили. Власти сказали, что денег нет, а ремонт моста обойдется, внимание, в
13 миллионов рублей, а это очень дорого для местного бюджета, поэтому
необходимо ждать. У мужиков почему-то получилось, что стоимость ремонта это
полмиллиона рублей, то есть ровно в 26 раз меньше, и за три недели общими
усилиями и усилиями своих фирм построили мост. Об этом узнало костромское
телевидение, потом узнала «Новая газета», потом узнал «Первый канал», и они
прославились на всю страну. Сейчас они обалдели от собственного успеха, все
сорок человек, поняли, что они что-то такое сделали, что вроде бы нормально, но
для нашей страны, мягко выражаясь, не принято, и стали думать, что делать дальше.
Наверное, Олег сидел и сказал: «Мы реконструируем кусок леса, который у нас
называется городским парком и находится посреди города, сделаем там детские
аттракционы, игровые площадки». То есть они поняли, что они что-то могут делать
не просто вместе, а совершенно не обращаясь к городским властям. Надо сказать,
что власть, когда мост был построен, каждому из них прислала прокурорскую
проверку, потому что власть не могла это просто так пережить. И рассказывать
про эти истории вам я могу довольно долго, но мне бы хотелось перейти в режим
интерактива и узнать у вас, как вы оцениваете свои возможности, и, может быть,
возможности ваших друзей. И можете задать мне какие-то вопросы, я могу
рассказать и по поводу московских митингов и чего-то еще. Давайте обсудим эти
темы, темы возможности использовать собственные силы, возможности делать что-то
наперекор устоявшемуся мнению, что «никто ничего не может, без меня решат» и
так далее.
Сергей, г. Москва:
Я в
прошлом году закончил Высшую школу экономики, факультет
прикладной политологии. У меня была одногруппница Елена Габер,
может вы что-то слышали о ней.
Ирина Ясина:
Елена
Габер? Слышала.
Сергей, г. Москва:
Ситуация
такая. Когда в Москве начались все эти митинги, протесты, мы внутри нашей
группы решили принять в этом хоть какое-то участие. Мы организовали пикет на
Чистых прудах. Он был достаточно маленький, человек двадцать. Мы сделали
различные плакаты, все как надо. После этого, Елена посчитала, что ничего
такого глобального не происходит, и в России ситуация все-таки плачевная. И в
августе прошлого года она уехала в Израиль на год. Там ее все устраивает, она
счастлива в своей жизни и не хочет возвращаться в Россию, в бардак, хлам и все,
что вообще здесь происходит, то есть, естественно, открылись эгоистические
ценности и желания. Как ей быть в такой ситуации?
Ирина Ясина:
Я
поняла, Сергей. Это действительно очень тяжелый вопрос, который и я себе
задавала, когда заканчивался Советский Союз. Наверное, надо уезжать, потому
что, я вас уверяю, что в конце 80-х тут было намного более тошно, чем сейчас,
совсем беспросветно, и казалось, что этот Черненко в середине 80-х будет вечно.
Каждый решает для себя этот вопрос. То есть хорошо, Лене Габер было куда ехать,
у нее были какие-то там возможности, судя по фамилии, ее Израиль принял как
родную. У меня не было никогда таких возможностей, легкого передвижения, то
есть всегда нужно было что-то устраивать. Но я думала об этом, в какой-то
момент я даже оказалась в Америке, это было в 90-91-х годах. Я работала там, муж
у меня учился в университете, а я работала в университетской ксерокопировальной
мастерской. Мы вполне могли получить вид на жительство и остаться там, потому
что у меня были хорошие отношения с работодателем. Но должно же было так
случиться, чтобы в августе 91 года я была в отпуске в Москве. То, что здесь
происходило в августе 91 года, этот флаг 26 метров, который несли
через город, баррикады около Белого дома и эти митинги, все это так захватило.
Я приехала потом в Америку на месяц, взмолилась, чтобы мой шеф отпустил меня в
Москву, потому что у меня был контракт. Он меня отпустил, потому что американцы
очень любят такие порывы, когда хочется на Родину, помогать своей Родине и так
далее. То есть я это все хорошо понимаю и проходила, но тогда приняла решение
вернуться. О чем не жалею, хотя жизнь сложилась сильно не просто.
Понимаете,
все не уедут. Более того, даже если представить, что из здесь присутствующих
половина уедет, из этой половины единицы достигнут успеха. Потому что чтобы
быть успешным там, нужно обладать хорошей профессией, нужной там, то есть не
журналистом быть и не политологом, а биохимиком или, например, программистом. Потом,
например, для меня всегда было очень важно то, что здесь остаются родители, то,
что здесь остаются друзья, бабушкина могила, дедушкина могила. Я романтичный
человек. Для себя я определила, что я это бросить не могу, мне очень важно быть
тут. Был еще один момент. Я говорю по-русски. Я говорю еще по-английски и
по-польски, но русский язык – мой родной. Он для меня очень важен. Есть люди,
которые хорошо воспринимают музыку, хорошо воспринимают живопись. Для них эти
невербальные культуры столь же важны, сколь и литература и прочее. А я
воспринимаю литературу, стихи и прозу, они для меня как искусство намного более
важны, потому что я человек не музыкальный и не очень художественно одаренный.
И говорить по-русски, писать по-русски, излагать свои мысли по-русски для меня
важнее, чем по-другому. Я не могу читать по-английски. То есть я читаю, я
понимаю, но я не наслаждаюсь. То же самое и с польским языком, хотя он у меня
совсем свободный. Я для себя все это перемалывала много раз, и много было
случаев. Сейчас, когда я слышу, как моя дочь говорит, что надо все бросить и
уехать, я говорю: «Варь, что бросить? Ты действительно понимаешь? Разложи себе
по полочкам, что ты бросаешь. Если можешь – поезжай. Если не можешь – другой
вопрос».
Поэтому
то, что сделала Лена Габер – это выбор Лены Габер. Может ли она вернуться?
Может. Потому что мир, все-таки, стал намного свободней, чем был в середине 80-х.
Тогда, в середине 80-х, люди уезжали в Америку, и мы знали, что больше никогда
их не увидим. Потому что тут железный занавес, через него не перескочишь и так
далее. Кто мешает? Посмотрим. Я бы не уехала. Моя личная точка зрения: где
родился, там и пригодился. Давайте попытаемся сделать хорошо здесь. Но не знаю,
Сережа, личный выбор, рецептов нет. Я могу рассказать о себе, как я думала,
когда передо мной такой выбор стоял.
Валентина Киселева, г. Йошкар-Ола:
Бывают
ли у Вас гости из регионов? Как Вы относитесь к личному пиару через социальные
проекты, потому что это часто случается?
Ирина Ясина:
Гости
из регионов – я была бы счастлива, если бы они были. Я не оплачиваю проезд, но
если кто-то в Москве, то я с удовольствием запишу этого человека. Ко мне должен
приехать Лев Шлосберг из Пскова. Это
совершенно замечательный человек. Он депутат Законодательного собрания
Псковской области. Ну, понимаете, Максим Кузьмин…все это там кипит-кипит. Но он
единственный голосовал против запрета на иностранное усыновление, потому что
почему-то Законодательное Собрание Псковской области обязали тоже проголосовать
за, и он там такую замечательную страстную речь сказал о том, что думает по
этому поводу. Если кто приедет, только рады будем.
Теперь
– пиар через социальные проекты. Сложный вопрос. С одной стороны принято, что
если человек занимается какими-то добрыми делами, то не надо о них
рассказывать, потому что, вроде как, доброе дело оно само за себя все скажет. С
другой стороны, я думаю, что у нас никто не рассказывает, и поэтому
складывается ощущение, что никто ничего не делает. Потому что страна большая,
все тонет как-то там и не известно. У меня, допустим, спрашивают люди, кто
звонит в передачу: «Вы ругаете современную элиту, а в 90-е годы все
гусинские-березовские и прочие ходорковские, они разве что-то делали?! Они же
тоже ничего не делали!». Я говорю, что про Гусинского и Березовского не знаю
ничего, вообще ничего, а про Ходорковского знаю все, потому что работала в его
фонде «Открытая Россия», и, собственно, даже была одним из директоров. И уж что делал Ходорковский,
какие миллионы в это вкладывал, знаю очень и очень неплохо и могу об этом
рассказывать. У нас всегда был выбор в фонде Ходорковского, рассказывать о том,
что мы делаем, или добавить денег в те программы, которыми мы занимались, мы
все решали этот вопрос в пользу тех программ, которыми мы занимались. Потому
что журналисты, слыша слова «фонд Ходорковского», ни о чем не хотели писать
бесплатно. То есть говорим: «детский дом», а они «не, не волнует, у Ходорковского денег много, так что платите».
То есть либо ты в детский дом дополнительно даешь денег, либо ты платишь за
публикацию. И мы решили для себя, что никогда не будем платить за публикации.
Соответственно, пока Михаила Борисовича не посадили и тем самым сделали ему
большой пиар, информации было не очень много.
Я
думаю, что рассказывать надо. Слово «пиариться»
– плохое. Оно с подтекстом, с негативной коннотацией. «Ах, он пиарится!». Я
считаю, что да, Лиза Глинка – невероятно распиаренный человек. Но то, каким
образом, через что она достигла известности – заслуживает только аплодисментов
и больше ничего. Понимаете? Я бы про всех рассказывала. Я, собственно, очень
этого хочу, потому что ощущение, что кругом пустота, и никто ничего не делает,
оно очень сильно играет на руку тем, кто действительно ничего не делает, а только
сладко спит и хорошо кушает. Из числа нашей правящей элиты, а она и в Кремле, и
где угодно, в каждом вашем городе своя… И я в свое время, еще при президенте
Медведеве входила в Совет по правам человека и гражданскому обществу, и
какие-то были надежды, что он что-то будет делать, что он отдельно от Путина,
что у него какая-то независимая точка зрения. Я помню, когда у нас была с ним
первая встреча, еще в 2009 году, в апреле, я надеялась на что-то, наверное. Я
от него сидела совсем близко, там огромный круглый стол, тридцать с лишним
человек народа, и все сидят по алфавиту. Соответственно, по правую руку от него
сидит человек на букву «а», а я, как Ясина, сижу рядом с ним, через одну только
Эллу Памфилову. То есть глаза в глаза. Ну и я как-то воодушевилась и глаза в
глаза стала ему говорить страстную речь о том, что «элита» – это термин
животноводческий и, как говорил один мой приятель, «выборный в качестве
самоназвания группой лиц, укравшей крупную сумму денег». Если же мы
соглашаемся, что в стране есть некая верхушка, назовем ее элитой, то
обязанность этой верхушки не только управлять, как они это называют сами, но и
давать некие позитивные примеры, то есть пытаться поднять людей, немножко выдернуть
их из этого циничного и корыстолюбивого состояния. Например, почему дочки
государя императора в госпиталях работали? А что делают дочки Путина? Кто
знает? Вообще, где они, кто они? Чем они занимаются? Почему жена Медведева
ходит и устраивает нам очередной религиозный праздник, но что-то как-то никто
не видел ее ни в доме престарелых, ни в кошачьем приюте, нигде. Все мимо, все
не получается. Я говорила Медведеву: «Дмитрий Анатольевич, понимаете, вот ваша
жена, ваш сын, ваши министры, их жены, их дети – вы все должны, потому что вы
облечены некой властью. Вы имеете доступ к средствам массовой информации. Ваш
пример в нашей патерналистской стране, где пример государя императора ли,
президента ли, губернатора ли – он более существенен, чем действия другого,
обыкновенного человека. Вы должны все это делать». Он кивал головой, и мне даже
казалось, что он что-то понял. Но ничего не произошло, поэтому я думаю, что зря
сотрясала воздух. Я ему, в частности, говорила и о том, что проблемы инвалидов
в России решаемы, причем их можно решить довольно быстро. У меня есть знакомая
в Америке, ее зовут Джудит Хьюланд. Она довольно пожилая женщина, ей 65 лет.
Она на инвалидном кресле с двух лет. В два года у нее был полиомиелит.
Соответственно, понимаете, она где-то в середине 50-х годов должна была пойти в
школу. В городе Вашингтоне, в столице Соединенных Штатов, на тот момент не было
ни одной школы, куда могла бы пойти девочка на инвалидной коляске. Мама Джудит
оказалась такой довольно решительной и неспокойной женщиной, она организовала
каких-то своих знакомых, соседей, друзей, мам, других детей с инвалидностью, и
они устраивали различные марши и протесты и так далее, тормошили своих
депутатов, конгрессменов и, в итоге, они добились того, что в Америке стали
перестраиваться школы. Стало возможным, чтобы дети учились вместе. Надо
сказать, что сейчас там вообще нет проблем, мы знаем, что Америка – это самая
приспособленная для инвалидов страна в мире. Потом Джудит сама уже, будучи
взрослым человеком, устраивала какие-то акции протеста, потому что ее не брали
на работу в школу, она хотела быть учителем. И она стала первой в Америке
учительницей на инвалидном кресле, что сейчас уже тоже не является никакой
проблемой. Пожалуйста, если обладаешь соответствующей квалификацией, образованием,
то никого не волнует, передвигаешься ты на колесах или двух ногах. К чему я все
это говорила Медведеву? К тому, что за одну человеческую жизнь – и не надо
мифов, что в Америке всегда все было, ничего ни в 50-х, ни в 60-х годах там для
инвалидов не было, и Джудит еще жива и весела, хороша собой в свои 65 лет – из
абсолютной пустыни стала полностью приспособленная страна.
Поэтому
к чему я это все Медведеву говорила – надо напрячься и сделать. Он опять же
кивал головой. Но должна сказать, что кое-что происходит. Не знаю, как в ваших
городах, но в Москве происходит и очень неплохо. Я в пятницу была в библиотеке
на Кутузовском проспекте, дом 24, которая меня просто поразила в самом лучшем
смысле этого слова. Сделано все не только для колясочников, но и для
слабовидящих, для слепых, то есть компьютеры с Брайлем, книжки, которые можно
запихнуть под специальные лупы и там увеличительные стекла огромных размеров.
Все просто великолепно. Слов нет! Обыкновенная районная библиотека. В Москве до
конца года таких должно быть оборудовано пять. То есть что-то происходит.
Поэтому, возвращаясь к Вашему вопросу, пиарить надо. Мы должны знать, что точно
такие же люди, как мы, что-то делают, а значит, и мы тоже можем.
Ольга Волкова, г. Волжский:
Сегодня
Вы неоднократно в своей речи упоминали о законе, который принимается у нас в
России, о запрете усыновления
американцами наших детей. Мне бы хотелось узнать Ваше мнение по данному
вопросу: Вы считаете это правомерным действием или это ответ на закон
Магнитского, на зло Америке? Спасибо.
Ирина Ясина:
Спасибо.
«Назло маме отморожу уши», конечно. Акт Магнитского – это, конечно, обидная для
наших властей вещь, потому что признать, что замучили человека в тюрьме, для
наших очень непривычно. Но то, что в качестве ответной меры принято вот такое
людоедское, кощунственное, я считаю, действие – это преступление. Потому что, я
уже говорила, почитайте книжку Рубена Гальего, и вы поймете, как живут
дети-инвалиды в детских домах. Ад при жизни – это ничего не сказать. При этом
они не имеют оттуда выхода: они никогда не получат профессию, они никогда не
будут жить в другом месте, они перекочуют из детского дома в дом престарелых
либо в психоневрологический интернат, что еще хуже. Среди тех детишек, кого
усыновляют американцы, здоровых детей нет. К сожалению, это так. А найти
усыновителей для больных детишек тут, в России, очень сложно.
У
меня сейчас происходит следующая история, тоже о неравнодушии, кстати. Мне
месяца два назад в живом журнале написал некий Кирилл. Написал о том, что он
водит свою дочку в детский сад в Химках, а я живу в Химках как раз, и туда
некая женщина, возможно мама, где-то месяц водила мальчика, а потом перестала
водить. И этот неравнодушный человек Кирилл спросил воспитателей, что
случилось. А воспитательница сказала, что эта дама взяла мальчика из приюта, а
у него оказалась очень тяжелая болезнь, которая не была зафиксирована в
документах, когда она его брала из приюта, и она его вернула. То есть она
сделала анализы, получила заключения врачей, что болезнь действительно
страшная. Она поняла, что не справится, и вернула ребенка обратно в приют.
Этого ребенка зовут Алеша, ему 4 года. Кирилл мне пишет, что действительно
страшная болезнь, мышечная дистрофия Дюшена. Это неизлечимое прогрессирующее
заболевание, связанное с усиливающимся параличом, и заканчивается оно смертью
человека от невозможности дышать. Его нигде в мире не умеют лечить.
Заканчивается оно в 20, в 15, в 25 лет. Но всегда есть вопрос: ребенок умирает
в каких условиях? В детском доме, в приюте или окруженный любящими людьми? И
этот неравнодушный человек Кирилл пишет мне: «Алеше нужна семья. Алеше нужно
найти семью». И потом он мне позвонил и говорит: «Я обращался в церковь, в
Русскую Православную, которая обещала найти, но никого не нашла». Ну, он,
конечно, нашел кому написать. Он написал этому дяденьке Смирнову, который
окормляет правоохранительные органы, который совсем мракобес кошмарный. Так что
хорошо, что тот не ответил. И я стала искать людей. Надо сказать, что когда я
написала про Алешу и опубликовала письмо Кирилла в ЖЖ и в Facebook, то количество перепостов там было за сотню в течение трех часов. И
самое удивительное в том, что люди нашлись. Нашлись двое, парень и девушка,
которые вчера поженились специально для того, чтобы забрать Алешу, так как на
семью оформить это дело намного проще. Такие Оля Павлова и Петя Свешников,
которые, прекрасно понимали, на что они идут, потому что Оля медсестра в первом
московском хосписе, они забрали мальчика. Но это исключительный, редкий случай.
Он совпал по времени, но не является никаким ответом на действия Думы и так
далее. Так получилось. Нашлись такие абсолютно святые Петя и Оля, которые
возьмут Алешу, и он будет жить в семье. А Алеша – сын украинки, которая здесь
работает в Москве. Отца никогда не было в его жизни. Мать без гражданства,
поэтому его не передавали из приюта в детский дом, и поэтому его не было ни в
каких базах данных.
Я
считаю, что то, что затеяла наша власть, это преступление против этих детишек.
Мне очень хотелось, чтобы госпожа Лахова и иже с ней, кто это все придумывает,
чтобы они взяли этих детей к себе, воспитали их, точнее наняли им нормальных
воспитателей. Потому что если они будут воспитывать сами, то неизвестно что
вырастет. А то, что американцы берут детишек с синдромом Дауна, с тяжелыми
пороками сердца… И мы все знаем, что об этом говорить, девочку, паралимпийскую
чемпионку по плаванью, которая из какого-то иркутского детского дома, с очень
тяжелой дисплазией позвоночника, то есть у нее нет ног. Она – паралимпийская
чемпионка, умница и красавица. О чем
говорить? Я думаю, что все нормальные люди понимают суть и степень жестокости
этого решения. Вот это «забьем Мике баки» – не знаю на кого рассчитано. Потому
что можно не любить Америку. На здоровье. Но дети тут причем? То, что нужно
создать хорошие условия для жизни сирот-инвалидов здесь, никто не спорит –
создавайте. Но пока у вас нет этих условий. Дайте детишкам жить, дайте им шанс
на будущее. Во-первых, кто мешал Путину создавать эти условия? Он уже
тринадцать лет тут царствует. Тринадцать лет ничего не делал, а тут возбудился
и решил, что быстро все сделает. Вперед, но только не ценой жизни кого-то. Моя
точка зрения.
Но я
надеюсь, что власти, во-первых, немножко отъедут, потому что они любят принять
жесткое решение, а потом принимать так называемые подзаконные акты, которые
делают из этого жесткого решения исключения. То есть можно будет каким-то
образом что-то делать. И плюс, я думаю, что будет все-таки вложено какое-то
количество средств в детские дома. Но тут вопрос не только в деньгах и не
столько в деньгах, потому что на сегодняшний день в детских домах достаточно
финансирования. Если непосредственные руководители не воруют, то там вполне
пристойно. И помощь благотворительная идет, и уже нет проблем с памперсами, нет
проблем с какой-то одеждой и мобильными телефонами. Вопрос в другом. Вопрос в
том, что ребенок, попадая в этот огромный и очень жестокий механизм, теряет
человеческие привязанности. Он не может так расти, он вырастает другим
человеком: очень жестоким, как правило, потребительски настроенным, то есть «я
детдомовец, мне все должны». Это потребительское отношение ко всему. И эту
ситуацию в принципе надо менять, а любовь за деньги не купишь. То есть сколько
ты ни финансируешь детский дом, если он на 400 человек и там работают люди,
которые все делают механистически, то не вырастет там ничего хорошего. Это
во-первых. Во-вторых, любой такой, особенно интернат, в котором содержатся
нездоровые детишки – это абсолютно закрытая система. Туда не входит никто.
Понимаете? Я когда начала в этом разбираться, у меня просто стали волосы на
голове шевелиться от ужаса. Потому что
директор интерната одновременно является опекуном тех детей, которые там
содержатся, и директором. То есть он и заказчик услуг и исполнитель. Сами понимаете,
конфликт интересов абсолютно неизбежен. Очень многие из детишек, которые в
состоянии что-то делать, физически крепки, они лишаются дееспособности
специально для того, чтобы фактически быть работниками, рабами без права выхода
оттуда. У меня были случаи, когда мои журналисты в клубе региональной
журналистики – это еще один проект, который финансировал Ходорковский – просто
спасали таких детей, точнее уже юношей и девушек, которые пытались получить,
восстановить дееспособность. Дети из таких домов должны бы учиться вместе с
обыкновенными детьми, в обыкновенных районных школах, лечиться в обыкновенных
поликлиниках, тогда, как минимум, возможен какой-то контроль за тем, что
происходит внутри. А пока в этом интернате дети и живут, и лечатся, и учатся, и
вообще никуда не выходят. Это территория за конторой в принципе нет никакого
контроля. Это тяжелая история, но с этим тоже можно что-то делать.
Ольга Волкова, г. Волжский:
Я
еще немного добавлю. Когда волонтеры приезжают в детский дом, дети обязательно
что-то требуют, то есть это либо канцелярские товары, либо еще что-то. «Ты мне
что-то привез?». Если ребята не привозят, то работа не идет, дети начинают себя
плохо везти. Как ломать такую систему?
Ирина Ясина:
Потому
что они потребители. Я не психолог. Нужно как-нибудь позвать, Даш, замечательную
женщину – Людмилу Петрановскую. Вы, кстати, почитайте в Интернете, есть ссылки
не нее, ее статьи. Она психолог, как раз занимающийся проблемами детей в
детских домах и помощи семьям, которые усыновляют детей. Глубочайшая проблема,
но победить это… Она пишет, знаете, о чем? В чем разница между приютскими
детьми и детдомовцами. Приютские – это те, которых только что изъяли из семьи,
неблагополучной, они еще даже плохую маму, пьющую, ее любят. Они, как и любые
дети, привязываются к тем, с кем они живут. И детдомовцы, которые через год,
два, три абсолютно лишены всяких привязанностей к людям. Она приводит
совершенно невероятные факты. Посмотрите исследования. И там есть предложения о
выходах, но конечно это всегда очень системные вещи. Кстати сказать, у меня на
последнем эфире была интересная женщина, Валентина Александровна Бородина.
Лёнь, ты, наверное, помнишь Павла Павловича Бородина, который был Управляющим
делами президента Ельцина, он реконструировал Большой кремлевский дворец и иже
с ним? Там были дикие скандалы с фирмой «Мобитекс», бюджетом, коррупцией и так
далее. Его даже, по-моему, посадили в тюрьму в Швейцарии или что-то такое. В
общем, его жена Валентина Александровна 25 лет занимается созданием семейных
детских домов. И надо сказать, что это женщина просто изумительная. Говорливая,
хлопотливая, живая, которая его на что-то сподвигала, изымая деньги из него и
его каких-то там дружков. Она делала просто потрясающие вещи. И сейчас – по одному
в Москве и в Подмосковье – функционируют два детских дома. Как они устроены?
Это квартиры, в которых живут профессиональные мамы – это воспитатель, это ее
работа, ей за это платят. Дети разновозрастные, семь-восемь человек. То есть у
них есть привязанности. Они – люди. При этом они умеют сходить в магазин,
купить картошку, сделать себе чай, пожарить себе яичницу, убрать в квартире.
Потому что обыкновенные детдомовцы ничего этого не умеют. Это еще одна
отдельная задача – адаптировать их к будущей жизни. Почитайте Петрановскую, у
нее очень интересные предложения по этому поводу.
Ольга Волкова, г. Волжский:
А каково
Ваше личное мнение об этом – профессиональные мамы, но у них нет
профессиональных пап? Это ведь тоже очень важно.
Ирина Ясина:
В
корень глядишь! Есть проблема. Но найти профессиональную семью – это совсем сложно.
Ольга Волкова г. Волжский:
Просто этим
женщинам запрещается выходить замуж.
Ирина Ясина:
Я
про это не знаю, не могу ничего сказать. Я Вас слушаю.
Шайххусрав Аюбов, г. Ярославль:
Хотел
узнать Ваше мнение. Тема нашего семинара – «Может ли человек что-то изменить в
современной России?», и мы услышали разные истории. Могут ли единичные люди,
которые живут в обществе, изменить что-то?
Ирина Ясина:
Я
поняла. Смотри, я бы очень хотела изменить очень многое. Я бы хотела, чтобы
президент у нас был другой, и желательно не президент, а парламентская
республика и премьер-министр только, и не было вождя во главе. Но я понимаю,
что сделать с этим я ничего не могу. Вот Ходорковский сидит в тюрьме, и я очень
хотела бы, чтобы он оттуда вышел, но сделать с этим я ничего не могу, пока
Путин сидит.
Шайххусрав Аюбов, г. Ярославль:
Он
же выйдет в 2014-м.
Ирина Ясина:
Давай
доживем. Потому что я слабо верю, что пока Путин в Кремле, Ходорковский будет
на свободе, но если вдруг так случится, я только поаплодирую. То есть
глобальные вопросы я вроде бы не могу решить. Но я могу решить что-то мелкое.
Знаешь, есть такое понятие «теория малых дел»? Очень многие мои друзья-либералы
меня за это дело клеймят и всяко ругают, что «не надо, только улучшаем имидж власти,
занимаясь этими мелкими, добрыми делами». Я не согласна, потому что только так
можно куда-то двигаться. Иначе просто сидишь и живешь по принципу «Полюбить —
так королеву; проиграть — так миллион». Не мой принцип. Эти мужики в Шарье уже
изменили ситуацию в городе, и не только потому, что построили мост, а потому
что изменили ощущения людей, что только власть что-то может сделать. Не только
власть. Мы, собравшись вместе, можем что-то сделать. Пока что это касается
помощи кому-то, обустройства чего-то, но не политики. Пока что.
У
меня 22-го числа в гостях будет Коля Левшиц, который является, так скажем,
членом движения наблюдателей на выборах. Очень активный. Вы скажете: «Ну и что?
В Москве были выборы, подтасовали, все проголосовали вроде как за Путина, хотя
наблюдатели были на каждом участке. Скандала было много, но результат тот же:
сидит Чуров и сидит избирательная комиссия, и суды не принимают ничего, и даже
если принимают, то решения всех судов в пользу власти». Да, это так. Но это так
сейчас. Никто не сказал, что это будет так на следующих выборах. Наша задача –
готовиться, усиливаться и пытаться что-то менять. Что делает Коля Левшиц? Он
организует наблюдателей на всех местных выборах, маленьких выборах. В городе Касимов
Рязанской области, в городе Ковров Владимирской области, где избирают мэра и
избирают местный городской Совет, проще, потому что все всех знают, потому что
количество избирателей можно не просто пересчитать, иногда их можно пересчитать
по пальцам двух рук и двух ног. И выборы проходят в школе, где ты учился и где
ты знаешь всех. Подтасовать сложнее. Но нужно приучить людей не просто замечать
подтасовки, а не смиряться с тем, что они происходят. Постепенно происходит это
движение, очень не быстро. Но я думаю, что уже на следующих выборах это будет
заметно. Понимаешь, вы – молодые люди. И молодым, и тем, кто постарше, хочется
результат сразу. А сразу не будет. Кстати сказать, наша власть тоже отпихивала
нас от наших свобод довольно долго. То есть не сразу у него получилась такая
замечательная авторитарная малина, в которой он, понимаешь, кум королю. Нет.
Постепенно. А мы терпели. Теперь мы должны его отпихивать, ну, условно его, от
того, что он приобрел за эти годы. Я не уверена, что это займет меньше, чем
процесс, который шел в неприятную для нас сторону. Лет пять-десять это займет,
но – а куда мы спешим? Конечно, хочется быстро, но быстро не получится, но
делать надо, потому что только так.
Никита Смирнов, г. Москва:
Во-первых,
у меня вопрос к прошлому Вашему комментарию: а какой, вы думаете, был бы
честный результат Путина в Москве? Я наблюдал за выборами, многие мои знакомые
наблюдали. Было ощущение, что люди верят в этого человека. Не в партию «Единая
Россия», а именно в Путина. Во-вторых, верите ли Вы в то, что в элите, в
частности в правительстве, в помощниках Президента есть люди, которые тоже
хотят изменить ситуацию, и если «да», то примерно какая доля? Спасибо.
Ирина Ясина:
Вы правильно
говорите, что выборы президента и парламентские выборы – это разные вещи,
потому что «Единая Россия» в Москве – это процентов 20 максимум. Максимум. А то
и меньше. По президентским выборам: у меня на участке – а это Хамовники –
Путину было 29%. И, по-моему, 33% у Прохорова. То есть совершенно не первое
место. Это было честно. То есть да, треть голосует за Путина. Я согласна. Но не
64%. Вопрос в этих подсчетах – он все равно бы победил. По стране
гарантированно бы победил. Я хочу честных цифр! Согласны? Более того, я тебе
скажу, что из тех, кто вместе с ним баллотировался, если мы допустим, что все
было честно на этапе выдвижения, предположим, что вот эти вышли все в финал. Я
не уверена, что я бы хотела, чтобы Прохоров был нашим президентом. И я точно бы
не хотела, чтобы Зюганов или Миронов были нашим президентом, и уж точно не хотела
бы Жириновского в качестве президента. То есть, куда ни плюнь, остается Путин.
Благо был Прохоров, и я проголосовала за него. Но в общем-то, из того, что
предлагается, наверное, это меньшее из всех зол. Я, кстати, понимаю, как
экономист по специальности когда-то, что партия «Единая Россия», которая сидит
в Думе, по сравнению со всей этой левой шоблой – меньшее из зол. Потому что это
такие популисты, у нас бы такое с экономикой началось, если бы допустили до
власти Миронова или Зюганова, что мама не горюй! Но это «Единую Россию» не оправдывает.
И
напомни, пожалуйста, второй вопрос.
Никита Смирнов, г. Москва:
Доля
людей в правительстве, в элите, которые…
Ирина Ясина:
Да,
там есть пристойные люди. Их не много. В
Думе их набралось восемь человек, которые нашли в себе смелость проголосовать
против этого антидетского закона. В Совете Федерации ни одного не нашлось. В
Правительстве, если ты обратишь внимание, были Лавров, как ни странно, Ливанов,
новый министр образования, но он правда приличный человек, Голодец Ольга
Юрьевна нашли в себе силы выступить против. Моя юношеская подруга Эльвира
Набиуллина является советником, она бывший министр экономики. Мы с ней учились
в одной группе, дружили и дружим до сих пор. У нее, правда, сейчас нет на
дружбу времени, естественно, но она хороший и честный человек. Дворкович не
дурак и не подонок. Но когда мы измеряем людей во власти в терминах «не дурак и
не подонок» – это уже плохо, потому что это значит, что другие – дураки и
подонки. Конечно, есть такая точка зрения: «за не имением гербовой пишем на
простой», но как-то хотелось бы, чтобы было полегче с человеческим материалом.
Негативный отбор. Туда попадают, в основном те, кто кланяются и задницу лижут.
Кстати, министерство финансов, вообще весь экономический блок, более-менее
пристойны. Так называемые либералы в правительстве.
Опять
же, люди… Это, ребята, очень сложный вопрос. Я иногда сама для себя не могу
решить: сотрудничать с ними? «Я не буду с ними сотрудничать, потому что они
такие подонки!» У меня на эту тему было очень много разговоров с Егором
Тимуровичем Гайдаром. Мне довелось в последние годы его жизни быть его
помощником, это с 2006 по 2009, до времени его кончины. Я время от времени
устраивала: «Вот, Вы, Егор Тимурович! Зачем Вы помогаете этим гадам?! Мне они
так не нравятся! Я не хочу!». Он мне говорил: «Ирочка, я уже один раз видел
крах собственной страны. Мне больше не хочется, поэтому давай помогать стране,
а не им, то есть делать разницу. Потому что, помогая им, ты идешь против себя.
Но ты не хочешь чего-то плохого стране». Это такая точка зрения, не
каспаровская. Да? Если в терминах нашей политической тусовки обсуждать, там
есть Каспаров, Ларионов, Пионтковский, которые все до основания «зачем?». А
есть такие более сдержанные люди. Я к ним отношусь. Я считаю, что подонкам надо
говорить, когда они подонки, не пожимать им руки. Вообще, надо стараться
восстановить институт репутации. Не бояться сказать сволочи, что он сволочь. Я
всего один раз в жизни видела, как публично не подают руку. Это был, к
сожалению, ныне покойный адвокат Юрий Маркович Шмидт, который публично не подал
руки одному из членов Конституционного суда. Не знаю кому, я не юрист. Это
сцена была абсолютно как из кино. Этот мужчина протянул ему руку, а Юрий
Маркович, такой маленький и худенький, он уже тогда болел и был совсем
ссохшийся, он демонстративно убрал руку за спину. И как в кино: этот не знает,
что со своей протянутой рукой делать, то ли ее убрать, то ли еще подождать. Все
всё поняли. Там вокруг стояло много народу. Я думаю, что этот судья чувствовал
себя очень неуютно. Вроде бы ерунда, вроде бы ничего не значит, вроде бы все
пошли дальше, и все потекло своим чередом, но мне кажется, что каждое такое
действие, оно что-то меняет. И если оно становится массовым…
У
меня был довольно сложный момент, после голосования по детям, когда вся Дума в
едином порыве… Меня позвал Андрей Макаров к себе на программу на Первый канал в
«Свободу и справедливость». И тема была важная – это был подоходный налог,
потому что тогда, в конце декабря, решили, что надо плоскую шкалу ликвидировать,
сделать прогрессивный подоходный налог. Такие желания регулярно появляются, и
надо было выступить против этого. Но с другой стороны, идти к Макарову,
который, скотина, голосовал за этот закон, мне так не хочется. А он потом
начнет ручку целовать, говорить «Ирочка, Ирочка!», и там еще будут другие
депутаты, и они тоже мерзкие. Но с другими-то проще. Там сидит какой-нибудь
нехороший человек из ЛДПР, у которого пряжка от ремня Hermes ценой в две тысячи евро в полживота, ему можно сказать – «скотина ты».
Он мне никто и звать его никак, а Макарова я знаю много лет, и мужик он не
плохой. И я пошла. Но я ему сказала: «Андрей, давай только в рамках программы,
потому что я не могу отойти от того, что ты за это голосовал». Он мне говорит:
«Ты не представляешь, там ходили по фракциям, обещали, что деньгами зальют все
эти детские дома!». Но любовь за деньги не покупается. Единственное, чем я себя
извинила, это тем, что я сказала ему свое отношение лично в глаза. Но вообще-то
можно было и демонстративно не ходить. Но можно было сказать ему, что я не иду –
потому что. Мне кажется, может, я и наивная, может я идеалистка, но мне
кажется, что если мы не будем молчать, не будем терпеть и давать им жить в
уверенности, что они правы – это есть элемент общественного порицания.
Несовременно, да, но надо. Потому что у нас нет другого способа защитить себя.
Как защитить свою репутацию? Как защитить себя как человека, как личность,
когда ни тебе парламента, ни тебе прессы, ни тебе правоохранительных органов,
которые вообще хочется назвать «правонарушительными» органами. Что? Как? Я –
честный человек.
У
меня был замечательный случай: я редко пользуюсь такси, поскольку мне тяжело с
коляской, у меня свой водитель, но тут он не приехал, застрял где-то в пробке.
А мне надо было на работу очень срочно. Я позвонила у себя в Химках в такси,
говорю: «Девочки, пришлите мне такси, только чтобы водитель был посильнее,
чтобы он мог меня поднять и посадить в такси». Дальше была феерическая история.
Мне прислали мужика из ОМОНа, который сутки через трое гоняет белоленточников,
а в остальное время подрабатывает таксистом. Хорошо. Мы с ним едем,
разговариваем. Это было где-то в мае или апреле прошлого года, то есть еще до 6
мая, но уже все громкие митинге в Москве прошли. Мы с ним разговариваем. Он
напустился на белоленточников. Я его спрашиваю: «А где ты с ними общался?». –
«Как где? В автозаке, когда запихивал». Ну ладно. Меня похвалил, сказал, что я
такая молодец, инвалид, но работаешь. А я ехала на встречу с
детишками-инвалидами, выступала перед ними в каком-то колледже, и он хвалил
меня. Собственно, с этого все и началось. Говорит: «Ты такая молодец, не то, что
эти охламоны-бездельники». – «Я вообще-то тоже охламон-бездельник». У меня даже
на сумке белая ленточка привязана. Он очень удивился, но как-то так с интересом
на меня посмотрел, потом говорит: «Но все же воруют!» – «Миша, кто все?» –
«Все. Испокон веков так было и так всегда будет!» – «Слушай, вот давай, мы с
тобой в машине сидим, нас двое. Сто процентов. Ты воруешь?» – «Нет, мне нечего».
– «И я не ворую. Значит из нас сто процентов не воруют. Более того, если ты
спросишь у массы людей, воруют ли они, они тебе скажут честно «нет», поэтому не
надо этих огульных заявлений». Миша мне потом сказал: «Ну ладно, я тебя уважаю.
Но ты с ними, с этими белоленточниками, поаккуратней». Забавная была история.
Объяснять
надо людям, говорить с ними надо, потому что этот Миша, он мне честно сказал,
что у них там политпросвет поставлен в части. То есть им объясняют, что это
сволочи, что это за деньги Госдепа, они все Россию не любят и так далее. Я ему
говорю потом, мы с ним долго по пробкам ехали: «Миш, я Россию очень люблю, я не
собираюсь никуда отсюда уезжать. Просто есть разные типы любви. Одни любят и
кричат «Да! Вперед!» и «Не смей ничего плохого сказать!», а другие «Тут
недостаток, тут недостаток. Давайте исправим!». Это еще чаадаевские дела. Был такой Петр Чаадаев в начале 19 века,
которого, надо сказать, признали сумасшедшим, который говорил, что нельзя любить
Родину с заклеенным ртом и завязанными глазами. То есть клеймит, обличать,
можно по-другому называть. Видеть недостатки и хотеть их исправить – это не
значить не любить. Для меня как раз орать о любви – хочется, как мой приятель
Витя Шендерович говорит, сразу попросить вывернуть кармашки этих записных
патриотов, которые кричат «Мы любим Родину!». Это как с этими детишками. «Мы не
отдадим наш генофонд, они наших детей на органы туда отправляют». Доказать это
никто не может. Это сотрясение воздуха, обман масс и абсолютное словоблудие.
Посмотрите, была неделю назад замечательная программа Жени Альбац на радио «Эхо
Москвы», куда они позвали Валентину Петренко из Совета Федерации, которая
является представителем какого-то комитета по социальной политике. Уморительная женщина, я ее видела один раз на
заседании, у нее на голове такая прическа размером, наверное, с кирпичный
завод, длинная юбка в пол и туфли на каблуках. То есть такая гранд-дама. Она
такой бред говорила, только крики, вопли и ничего, никаких доказательств. И
этот, так называемый, «Астахов – гей». Когда Павел Астахов сказал, что ребенка
убили, а потом выяснилось, что ребенок погиб в результате несчастного случая.
Уровень цинизма, который там царит, этими историями показывается как
запредельный. Единственное, что мы можем противопоставить – это собственное,
личное мнение.
Нам
уже, к сожалению, пора заканчивать. Время быстро прошло. Давайте еще на
какую-нибудь одну тему поговорим.
Анатолий Евтушенко, г. Волгоград:
Я
столкнулся с такой ситуацией, живя в общежитии на третьем курсе. Я был на
третьем курсе, а со мной поселились первокурсники, которые были выпускниками из
детских домов. Очень культурные ребята, но у них был такой минус – у них не
было цели. Они жили непонятно для чего. Мне было их жалко, так как они
порядочные люди, и я их будил по утрам, заставлял делать уроки и отправлял на
занятия. А преподаватели понимали, что ребята способные, но не пытались никак
помочь им, только говорили, что отчислят. А ребята в свою очередь считали, что
их все равно отчислят, так зачем им делать усилие. Хотелось бы услышать Ваш
комментарий по этому поводу.
Ирина Ясина:
Что
тут комментировать? Ты молодец, что им помогал, но собственно комментировать
нечего, ситуация понятная. У них действительно нет цели.
Анатолий Евтушенко, г. Волгоград:
Но
как-то должны были помогать.
Ирина Ясина:
Они
настроены именно потребительски к жизни, то есть «вы нам все принесите, мы этим
воспользуемся и будем ждать дальше». До тех пор, пока будет такая система
воспитания, я боюсь, никак не исправим этой ситуации. Брать конкретного
человека, с ним разговаривать и вести его за руку. Другого я пока не знаю, пока
такое массово происходит.
Юлия Зырина, г. Нижний Новгород:
Мы
много сейчас говорили о детях, а мне бы хотелось узнать по поводу взрослых.
Хочу узнать Ваше мнение, имеет ли смысл помогать бездомным, которые сами
выбрали такой путь и не стремятся сами что-то поменять. Как можно
реабилитировать таких людей? Существуют ли какие-то движения?
Ирина Ясина:
Во-первых,
отличить того, кто сам выбрал этот путь, от того, кто попал в такую ситуацию и
не может из нее выйти, мне кажется, довольно сложно. Да, я знаю, что есть люди,
которые так живут. Лиза Глинка мне говорила, что им все равно необходимо
помогать, потому что они болеют, потому что их бьют, в основном милиционеры.
Должны быть какие-то социальные службы, не государственные, я думаю. Трудно мне
сказать на эту тему. Я понимаю, что помогать нужно, как с больными людьми. На
детей деньги собрать проще. На взрослых больных собрать деньги очень сложно. Но
мне очень нравится выражение: «То, что человека нельзя вылечить, не значит, что
ему нельзя помочь». Наверное, с бездомными точно так же. Если даже нельзя
организовать им, даже если они просто не хотят, такую совершенно полноценную
обычную жизнь, какой мы живем, это не значит, что нельзя облегчить им как-то их
существование. Тем более, что среди них, особенно в Москве, тут я опираюсь на
Лизины рассказы, большая часть людей, которые попали в эти жернова и у которых
просто нет денег для того, чтобы доехать до места жительства. Приезжают в
Москву на заработки, их обманывают, бросают, и они оказываются в просто
безвыходной ситуации. К тому же, понимаешь, когда тебе две недели негде было
помыться, и ты уже выглядишь как черте кто, и пахнет от тебя ужасно, тебя уже
ни на какую работу не берут. Это колесо закручивается, ты просто не можешь из
него выбраться. Для этого нужны волонтерские движения, которые будут им
помогать.
Реплика:
Как
вы объясняете тот факт, что 70% усыновленных американцами детей – это русские
дети? Почему они усыновляют только русских детей?
Ирина Ясина:
Но
они других тоже очень много усыновляют.
Реплика:
Но по
факту, я сам посмотрел, 70% – русские дети.
Ирина Ясина:
По-моему,
Китай на первом месте как раз. Давай не будем спорить о процентах, много
русских детей усыновляют американцы. Во-первых, потому что у нас их много.
Такого количества детей в детских домах…
Реплика:
В
Америке их же тоже много.
Ирина Ясина:
Я
разговаривала на эту тему с Рубеном Гальего, который живет в Америке. Я
специально позвонила ему и спросила: «А почему американцы не усыновляют своих?».
Он сказал, что та база данных – и за это я ручаюсь, – которая существует в
Америке – это либо совсем тяжелые ментальные инвалиды, то есть сумасшедшие,
совсем тяжелые, не реабилитируемые, не включаемые ни во что, либо это взрослые
дети с выраженным асоциальным поведением, которые успели за свою
пятнадцатилетнюю жизнь поменять пятнадцать приемных семей. И от них
отказываются, потому что, ну, такое бывает. Потому что этот ребенок не способен
жить в семье и так далее. Но, как правило, они прошли не то что одни руки, а
много-много-много рук. Поэтому только те две категории не усыновляются в
Америке. Все остальные… Во-первых, у них не столько отказываются. Понимаешь,
процент детей в детских домах у нас и на Украине чудовищный. При этом мы должны
понимать, что ни в Татарстане, ни в Башкортостане, ни в мусульманских
республиках Северного Кавказа такого нет. Можно сколько угодно говорить о том,
что мусульмане плохие, но в этом случае они лучше нас. А в городе Шарья, я
спросила этого своего приятеля Олега: «У вас есть детский дом?» – «Есть». 38
тысяч жителей, маленький город. Все всех знают. Есть детский дом. Понимаешь? В
мусульманских странах, республиках соседи возьмут, если нет родственников, не
выгонят ребенка из дома в детский дом. У нас выгоняют. Вот поэтому, в
частности, американцы усыновляют много русских. Столько сирот, сколько у нас –
нет больше нигде.
Есть
еще одна причина. Белое население Америки, как правило, хочет иметь белого
ребенка. Это нормально. Хотя сейчас я вам расскажу. Я была в Лос-Анджелесе по
ходорковским делам. Меня там познакомили с семьей, которая усыновила
мальчика-вьетнамца. Семья очень симпатичная: две лесбиянки, дамы-бизнесвумен, симпатичные.
Лесбиянки, открытые, там этого никто не стесняется. У американцев к вьетнамцам
особый пиетет, потому что они их бомбили, они их жгли, и перед ними они теперь,
в частности, извиняются. Кстати говоря, усыновленных вьетнамских детей в
Америке тоже очень много. Парнишка, которого они взяли, причем из какой-то
голодающей деревни, стал каким-то невероятным гением по математике, лучшим
учеником очень хорошей школы. И собственно, где меня с ними познакомили – это
было чествование в честь этого ребенка, потому что его взяли в Стэнфорд, один
из лучших американских университетов. Потому что он такой гениальный. Вопрос:
что было бы с этим мальчиком, если бы его не усыновили две лесбиянки из
Америки? Как бы он там голодал и умирал в своей вьетнамской деревне? И что с
ним стало теперь как со студентом Стэнфорда – это отдельный вопрос. Усыновляют
и черненьких, и желтеньких и всяких. Но есть люди попроще, которые усыновляют
беленьких, таких же, как и они сами. Хотя в Америке, надо сказать, совсем нет
того, как в Советском Союзе было, когда ребеночка усыновляли, то всеми силами
старались, чтобы он был таким же.
Чтобы
закончить, расскажу историю жизни моей семьи. У меня еврейские корни по отцу и
русские по маме. Дядя и тетя моего отца были военными врачами. Во время Великой
Отечественной войны, в Сталинградскую битву, которую они провели там, где-то на
развалинах они нашли семимесячного мальчика около убитой мамы. Они его взяли
себе. Они мои, соответственно, двоюродные дедушка и бабушка. Маленькие,
сухонькие еврейские врачи. А этот мальчик вырос в такую двухметровую дурину, белобрысую,
голубоглазую, хотя его звали Генрих, и дали ему врачебное образование. И то,
как они страдали, потому что Генрих на них не похож – это была просто кара всей
семьи. Они сами были бездетны, и тетя Лиза, и дядя Сема, им очень хотелось,
чтобы все думали, что этот мальчик их родной. И то, что он был абсолютно не
похож на них никак, было страшной трагедией.
На
Западе другая концепция усыновления: мы не для себя берем ребенка, чтобы он был
похож на нас, а для него, чтобы он был немного счастливее, чем бы он был в той
среде, из которой мы его забрали. Тогда нет такой проблемы, чтобы был похож,
тогда можно усыновлять и беленького, и черненького, и желтенько, и, если
хочешь, красненького. Любого. Эта концепция более цивилизованная, более добрая.
Хотя что сравнивать, все равно этот Генрих, даже если там были какие-то
проблемы во взаимоотношениях с приемными родителями, не погиб в Сталинграде, а
вырос, выучился, у него две дочки, у этих дочек у каждой по двое детей и так
далее, и тому подобное. Что тут говорить? Спасли человека – и слава Богу! А то
что они не были счастливы, у них этот груз был всегда, это проблема времени и
такого в лоб-понимания усыновления. Оно шире, оно не должно быть таким в лоб.
Спасибо всем.
Источник: