Женщины-мигранты и дети мигрантов в России
Дмитрий Вячеславович Полетаев
Директор центра
миграционных исследований, ведущий научный сотрудник лаборатории Анализа и
прогнозирования миграции Института народно-хозяйственного прогнозирования РАН
Дмитрий Полетаев:
Здесь
у вас новый состав или присутствуют те люди, которым я читал лекцию в прошлом
году? Я решил вам рассказать о текущем состоянии трудовой миграции, я буду
говорить о женщинах – трудовых
мигрантах. Немного введу вас в курс дела.
Наш центр, который ведёт исследования более 15
лет, постоянно мониторит ситуацию. Экспертная оценка, которой придерживаются
наши коллеги – это четыре-пять миллионов человек трудовых мигрантов
единовременно. Цифры зависят от сезона, летом их больше, чем зимой, некоторые из
них приезжают ранней весной. Если мы говорим об официальной трудовой миграции,
то это 1 миллион 150 тысяч человек, имеющих разрешение на работу. В 2012 году
патент на осуществление трудовой деятельности на физических лиц получили 1
миллион 80 тысяч иностранных граждан. Это чаще всего люди, которые работают не на
физических лиц, а те люди, которые хотят как-то легализоваться, и поэтому
получают патенты. По этому поводу мои коллеги, которые работают в правозащитных
организациях, говорили, что людей принуждают покупать патенты. Искусственно
ограничено количество разрешений на работу, которое может быть получено, это
принуждает их покупать патенты. Существует такая установка, что патенты надо
продвигать. По оценкам экспертов, 20-30% из тех, кто получает патенты, работают
на физических лиц. Остальные таким образом легализуются. Если мы смотрим на
график по 2011-2012 году без учёта патентов, столбики не такие высокие. Красные
– это из других стран, а синие – из стран СНГ. С патентами столбики выше.
Хорошим выходом бы было просто ликвидировать разрешение на работу, чтобы
человек покупал патент за тысячу рублей в месяц, не привязывался к тому, что он
работает на физическое лицо, а просто получал доступ к работе. За то время,
которое существует в России внешняя трудовая миграция, с середины 90-х, сначала
шли потоки беженцев, потом пошли потоки трудовых мигрантов, произошли некие
изменения. За эти 10-15 лет мы утратили поток из крупных городов, сейчас
приезжают выходцы из небольших городов и сёл. Падает уровень образованности.
Большая часть мигрантов сейчас беднее, чем в прошлые годы. Существует такой
миф, что едут самые бедные. Это неправда, для того, чтобы выехать, нужно купить
билеты, нужно какое-то время жить, пока не устроишься. Когда совсем бедный человек
выезжает, это маргинальный случай. Выезжают люди со средствами, которым дают
под залог, просто так человеку не дадут. Сейчас мигранты беднее, чем в прошлые
годы, увеличивается культурная дистанция между теми, кто прибывает, потому что
те молодые люди, которые родились во время распада Союза, активно выезжающая
часть населения, плохо знают русский язык, некоторые совсем не знают. Удельный
вес мигрантов из Центральной Азии также увеличился. Если к нам раньше ехали с
Украины, Молдовы, то теперь из-за нерациональной миграционной политики, многие
из них переориентировались на другие страны, где они могут ходить годами и у
них не спросят документов, если только они не попадут под расследование
какого-то преступления и окажутся таким образом в поле зрения полицейских. Условия
по заработкам у нас не лучше, чем там, поэтому сейчас, например, Центральная
Украина переориентировалась на Европу. Раньше они ехали к нам, Западная Украина
традиционно ехала туда, Восточная Украина ехала к нам. Поток из Центральной
Азии увеличился.
Почему нужны мигранты? У нас такой стереотип,
что мы обойдёмся собственной рабочей силой. В этом году был сделан один из
докладов по внутренней миграции, там были
такие выводы, что у нас в стране существует около 2-х миллионов
внутренних мигрантов и миллион из них перетягивает на себя Москва и Московская
область. Идёт тренд с Дальнего Востока в Центральную Россию,
центростремительный тренд, центральная Россия стягивает на себя всех мигрантов.
Таким образом, оголяются все регионы, если мы в Москве можем обеспечить
поставленные задачи внутренними мигрантами, то что будет с остальными
регионами, неясно. Вот прогноз до 2025 года, естественная убыль населения
России, как вы видите, всё время возрастает. Людей рождается меньше, чем
умирает, численность всё время падает. Здесь показана убыль населения в рабочем
возрасте. За 2009-2025 год это будет 14 миллионов человек. Из-за этого была
поставлена задача – принимать каждый год около 300 тысяч мигрантов, которые
должны становиться гражданами России. В тех условиях, в которых мы сегодня
существуем, это сложно осуществимая задача. Тем более, что мы не единственные,
кому мигранты нужны. Мы конкурируем с Западной Европой, нам это делать тяжело,
потому что у нас разные условия для жизни.
Перепись
2010 года, возрастная пирамида. Внизу малые возраста, вы видите, что вот это
вниз суживающаяся пирамида со временем перетечёт в трудоспособные возраста, те
люди, которые уже сейчас рождены, не смогут родить многочисленного поколения,
даже если они будут рождать по три ребёнка, что весьма тяжело стимулировать.
Существует третий демографический переход, когда женщина рождает не пять-девять
детей, а одного-двоих детей, которым хочет дать образование. Рождает его не в
20 лет, а в 25 лет, всё это обуславливает то, что со временем трудоспособное
население у нас будет меньше, чем сейчас.
Теперь
основная тема – женщины-мигранты в России. Я буду говорить по материалам трёх
исследований, каждая из частей – это одно исследование. Почему существует
феминизация миграции, почему этот процесс пошёл? У нас в сервисной экономике до
двух третей рабочих мест обуславливает спрос на труд женщин-мигрантов, которые
часто работают в каких-то сервисах. Можно говорить о том, что женщины-мигранты
работники невидимые. Они неадекватно представлены статистикой трудовой
миграции, которая у нас разрабатывается. Потому что она разрабатывается по тем,
кто имеет патенты и разрешение на работу. В большинстве выборочных исследований
нашего центра и наших коллег, упор на гендерность был недостаточный. Я говорю обо
всех странах, не только о нашей. Типичная ниша занятости – это торговля,
общественный сервис, домашние услуги. Этот сегмент растёт с увеличением числа
денег в больших городах, люди нанимают себе нянь, уход за престарелыми,
больными, индустрия развлечений и секс-услуги. Это типичные мигрантские ниши.
Торговля, общественный сервис и домашние услуги, индустрия развлечения – это
ниша занятости для мигрантов.
То
исследование, про которое я буду говорить, это официальная оценка на 2009-2010
год. По данным ФМС – это 14% женщин, такой же расклад по трудовым мигрантам до
2011-2012 года сохранялся. Они давали 14%, исследователи давали около 30%
женщин, которые работают в трудовой миграции. По графику 2011 года мы видим в
середине –13,5% – доля женщин по всем мигрантам по разным странам, соотношение
мужчин и женщин. Мужчины синим цветом, женщины красным обозначены.
Исследование
наше было проведено в четырёх регионах, размер выборки 1169 респондентов, мы
проводили опрос самих женщин-мигрантов. Около 80% опрошенных женщин – это не
просто те, кто приехали со своими мужьями, это те, кто имеет собственный доход
и участвует в обеспечении семьи, около трети из них – это единственный кормилец
в семье. Она отсылает деньги на родину. У этих женщин очень ограничен круг
общения. Вы видите столбики с мигрантами, около половины из них не общается с
местным населением, они углублены в работу. Люди, с которыми они общаются, такие
же, как они, мигранты из своей страны, с которыми они в свободное время
пересекаются. Исследования наши по киргизской, молдавской диаспорам показывают,
что мигранты не выходят за круг в 10-15 человек, им этого общения достаточно.
Это яркая характеристика того, как плохо интегрируются мигранты в нашу среду,
они не заводят знакомств с местными жителями. Это не абсолютная тенденция, но
тенденция. В силу того, что они боятся куда-то выйти, боятся полиции, которая
будет проверять документы. Это замыкание не очень страшно, потому что люди,
которые приезжают из стран СНГ, люди с общей культурной традицией, которая
постепенно уходит в прошлое. Чем дальше это будет уходить в прошлое, тем
опаснее будет то, что они будут общаться только друг с другом. Анклавизация ни
к чему хорошему не приводит.
Как
же едут женщины? Это две модели. Это самостоятельный приезд на заработки без
мужа. Около половины женщин так едет. В эту группу входят только 18% замужних респонденток,
это ситуация, когда жена работает в одной стране, муж в другой стране, или
остается дома с детьми. Или они работают посменно: или жена уезжает на
заработки, муж с детьми остаётся, или наоборот. Это новая тенденция, если
учесть, что много женщин приезжает из Центральной Азии. Есть модель, что она
едет за мужем. Сначала приезжает муж с родственниками, потом она подтягивается
к нему. Может, муж решает остаться надолго и принимает российское гражданство.
Муж понимает, что в своей стране он не сможет столько зарабатывать и привыкает
к своим заработкам и оседает в России. Они не уезжают по пять-семь лет, и
находятся на пути к оседанию. В эту группу вошли 82% замужних респонденток. Они
едут за мужем.
С
детьми приезжают 4% мигрантов мужчин и 14% мигрантов женщин. Если у женщины
есть ребёнок, то около трети женщин берут ребёнка с собой. 84% женщин, которые
с собой берут детей, берут и мужа.
Исследование
проводилось в 2010 году, тогда ещё был социальный налог, который официально
платили работающие мигранты. Сейчас этот налог не платится, именно поэтому
тогда 11% женщин, 32% детей имели доступ к бесплатной медицине. Сейчас она для
них всех платная. Исследование по женщинам показало, что существует группа
детей, которые не посещают школу, у их родителей нет регистрации больше, чем на
год. Родитель приходит со своим ребёнком устраивать его в школу, директор
обязан проверить есть ли у него регистрация больше чем на год. Если регистрация
на меньший срок, то такого ребёнка могут не взять. Существует негласная
установка для директоров школ проверять это. В то же время существует закон, по
которому все дети, находящиеся на территории России, должны учиться. Это
двойственное положение приводит к тому, что некоторые директора
перестраховываются, не берут детей в школу. Поэтому, они не получают
образования. Есть часть семей, которая вызывает детей с родины, они родили
здесь одного, вызывают старшего, и он сидит с маленькими детьми, так как их
невозможно устроить в детский сад. Такие женщины-мигранты невидимы для
институтов социальной поддержки, если они без оформления работают.
Существует
проблема брошенных детей. По данным 2010 года, было около 200 детей, которые
были отказниками: ситуация, когда женщина не может вернуться с ребёнком в свою
страну, там её не примут. На юге Киргизстана это особенно тяжело. Если это
более традиционное общество, женщина без мужа была в миграции и привезла с
собой ребёнка, этот человек изгой, его не примут в общество, поэтому такие
женщины оставляют своих детей. Этот миф, что сюда они приезжают рожать, просто
глупость. Потому что самолёт, который доставит их сюда, стоит столько, что за
эти деньги они могут родить и у себя. Это, как правило, дети, которые рождаются
здесь, случайно или осознано. Часть этих женщин оставляют детей. Причиной
являются материальные трудности, но также и невозможность вернуться из миграции
с ребёнком.
Исследование
по детям-мигрантам было проведено по московским школам, его на всю Россию
распространять нельзя. Но такие тенденции, которые в России появляются позже,
чем в Москве, можно распространить на школы регионов, где существуют мигранты.
Со временем эта тенденция будет обретать всё более уверенный характер. В этих
исследованиях были проведены глубинные интервью с завучами, эти исследования
являлись частью исследований по тем женщинам, но это вылилось в отдельное
исследование. Это интервью с теми, кто участвовал в семинаре для завучей, на
котором они обмениваются опытом, в том числе по разрешению конфликтов в школах,
где много детей мигрантов. Очень неохотно шли на контакт, потому что учителя –
люди бесправные. Их заставляют делать выборы, подделывать результаты, часть из
них может не соглашаться. Они очень всего боятся. Эта проблема была очень
нежелательной для бесед, иногда мы договаривались на интервью, я ехал, и мне
говорили, что всё хорошо, нет никаких проблем, хотя они очень серьёзные.
С
1991 года у нас приезжали дети беженцев, потом это были дети из Грузии,
Армении, Азербайджана, потом дети мигрантов из Центральной Азии. Сейчас
приходят в школу не только те, кого привезли с собой, но и те, кто был здесь
рождён. Мигранты, которые не имеют разрешения на временное проживание,
гражданства, живут в нашей стране и рождают детей. При приёме в школу у
родителей требуется свидетельство о рождении, медицинская карта и копия
паспорта и медицинской карты одного из родителей, регистрация. Это такой
диссонанс, и зачастую директора из-за того, что финансирование идёт по
количеству детей в школе, закрывают глаза на то, что у родителей нет
регистрации. Сами завучи говорили, что если этот ребёнок попадёт в какую-то
ситуацию сложную, драку или преступление, и при расследовании ребёнок попадает
в поле этого преступления, у директора возникает вопрос, где искать родителя
ребёнка. Если регистрация была фальшивая, то его невозможно найти по адресу,
часть из них перестраховывается. В то время, когда мы делали исследование, 10%
детей не попадало в школу, в прошлом году это уже 30%, так как были внесены
изменения в законодательство, ситуация ужесточилась. Существует такая база
данных, которая называется «Всеобуч». Туда включены все дети, если они переезжают
из одного региона в другой, то ребёнок попадает в школу. По детям мигрантов
такой базы нет. Когда мигранты переезжают из одного района Москвы в другой, то
их ребёнок может не пойти в школу. Он нигде на учёте не состоит, родители не
склонны его отдавать. Он может помогать на рынке работать, сидеть с младшими
детьми. Эти дети выпадают из поля надзора. Это плохо тем, что эти семьи оседают
в России, и становятся со временем гражданами. Слой детей, которые не имеют
образования, не интегрированы – для них прямой путь в теневую экономику. Это
группа риска для тех, кто будет больше совершать правонарушений, будет втянут в
преступные дела. Экономически невыгодно их не учить, потом больше будет
потрачено денег.
Какие
проблемы возникают у учителей с такими детьми? Если они учились в своей стране,
то качество знаний там падает больше, чем в наших школах. Проблема
несоответствия знаний и плохого знания русского языка, затрудняет их обучение в
тех классах, где им необходимо учиться по возрасту. Эти дети должны иметь медицинскую
страховку, она стоит 10-15 тысяч, в семьях, где двое детей, этого сделать не в
состоянии. Эти дети могут заразиться от родителей, например, туберкулёзом, идут
в школу, где могут заразить других детей. Кроме того, у них отрезаны
перспективы, для них не существует высшего бесплатного образования, это не
мотивирует их к учёбе. Дети, которые приезжают из среднеазиатских республик,
утрачивают свою идентичность традиционного общества. Это уважение к старшим, они
утрачивают устои и не приобретают новых, которые существуют в российском
обществе. Может, это не так видно для них, но они существуют. Эти дети
получаются слоем на цивилизации, нет специальных программ по их адаптации. У
этих мальчиков существует гендерное превосходство, которое они переносят на
российских девочек, не только детей своей национальности. Это вызывает
серьёзные конфликты в школе. Часть учителей настроена ксенофобски, потому что
они часть нашего общества, смотрят телевизор, читают газеты, кто-то из них
националистически настроен. Существует устойчивый миф о детской преступности
среди мигрантов, что они как бы предрасположены к преступности, хотя это всё
ерунда и зависит от социальной адаптации самой семьи, это зависит не от
национальности. Существует вопрос, сколько детей мигрантов должно быть в
классе, чтобы интеграция шла успешно. Учителя говорили, что если 50%, то это
решаемо, если больше, то это начинает уходить из-под контроля. На самом деле
школ, где есть такие 50%, не так много. После школы такие дети не общаются с
местными, они общаются в своём кругу, это усиливает их изолированность. Когда
дети друг друга обзывают по национальности, как правило, это исходит от семьи,
если в семье такие разговоры ведутся. Дети начальных классов не знают про
национальность, им про это могут рассказать только взрослые. Все завучи
говорили, что важна работа с родителями. Если такие разговоры начинаются в
классе, на этой почве возникает конфликт, самым эффективным бывает общее
собрание с родителями. Нужно работать с родителями, а не с детьми. Не существует
специальных программ для учителей. Те семинары, на которых они обмениваются
опытом, их личная инициатива, специальных курсов повышения квалификации при
работе с иноязычными детьми не существует. Это серьёзная проблема. Плохая
адаптация родителей является прямой связью, хотя не всегда устойчивой, с
уровнем адаптации детей. Ксенофобия тоже транслируется детьми в школе и, как
правило, это дети мигрантов из бедных семей, если мы говорим про страны
Центральной Азии. Мы сейчас слышим, что возрождение школьной формы – это благо.
Президент об этом говорил, что надо возвращать школьную форму. На самом деле,
это правильно, потому что, когда дети очень разно одеты, у детей мигрантов
возникает некая агрессивная реакция. Есть довольно интересное социологическое
наблюдение, что часть родителей не хотят отдавать детей в школу, где детей мигрантов
много, хотя сами они не русской национальности. Это происходит потому, что они
хотят, чтобы их дети быстрее адаптировались. Когда в классе есть, с кем дружить
из своей национальности, ребёнок может замкнуться, а так он поневоле будет
общаться на русском языке с местными детьми. У родителей из стран Закавказья
существует такая стратегия, что их ребёнок должен учиться лучше всех, потому
что ему будет сложнее после школы, они в детей очень много вкладывают, они
считают это шагом к успешной карьере, в отличие от родителей детей из
Центральной Азии. Приём
детей в школу, функция, которая должна осуществляться ФМС, должна быть снята с
директоров, они не должны этим заниматься, хотя занимаются. Программу «Всеобуч»
стоит распространять и на детей мигрантов, чтобы эти дети учились, потому что
это будущие российские граждане, редко кто из них возвращается на свою родину.
Учителя тестируют детей на знание русского языка, на общий уровень знаний. Был
случай, о котором рассказывала завуч. В одном классе учились три брата, хотя
разных возрастов. Это решение было совместное с родителями, чтобы на выходе из
школы они имели хороший уровень знаний, они учились на два года младше, но зато
они будут иметь качественное
образование. Медобслуживание экономически выгоднее производить бесплатно, чтобы
потом не лечить российских детей, ни детей мигрантов тоже. Те дети, которые
отучились в школе, социально адаптированы. Существует такая установка, что
семейная миграция идёт не наравне с миграцией единичной, таким семьям лучше сразу
давать гражданство. Они три-четыре года отучились, это перспективный работник,
молодой, адаптированный, родители его привязаны к этой стране. Таким семьям
надо давать гражданство, тем более, что у нас поставлена задача в 300 тысяч на
каждый год, так что это самая перспективная категория. Никаких малых вещей,
кроме усиления воспитательной работы, мы не видим в рекомендациях. Кроме этого
нужна специальная работа с учителями, ксенофобию надо истреблять, а то это
окажет дурную услугу школам. Был один случай, который описан в интервью. На
месте взрыва домов на Каширском шоссе стоит памятник крест. Каждый год там
проводится митинг, мальчик мусульманин отказался возлагать цветы, потому что он
сказал, что это христианский символ, а он из мусульманской семьи. Возник
конфликт из-за одной учительницы, которая настаивала на этом, но она его не
заставила возложить. Потом было общее собрание, он пошёл сам и цветы положил.
Это показатель того, чтобы было специальное понимание, как надо с такими детьми
работать, нельзя принуждать. Была проведена работа с родителями, конфликт был
исчерпан. Существуют специальные организации, которые помогают адаптироваться
таким детям.
У
нас было другое исследование, по которому я опрашивал в органах опеки в
Подмосковье. Они говорили, что у них очень большой поток работы с детьми
мигрантов. Нужно подключать те структуры, которые у нас есть, стимулировать
тех, кто работает с детьми, чтобы они вели специальную работу по детям
мигрантов. Должно быть усиление внеклассной работы. Очень хороший результат
дают выезды, как в советское время, экскурсии с детьми, это сплачивает
коллектив. Или нужна совместная работа, например, проектирование веб-сайта
школы, общие мероприятия, неформатные, в которых дети мигрантов смогут показать
себя. Был у учителей интересный опыт этнических фестивалей, узбекскую культуру
представляли русские дети, а русскую – узбекские дети. Такой неформатный
подход, выработанный учителями, даёт неплохие результаты. Постоянная установка,
которая идёт через телевизор, что важны блага: новая машина, новый дом, не
сильно положительно влияет на то, что люди определяют семью как благо. Общие установки,
что в семье важно доброжелательное отношение между людьми, оно важнее товаров.
На школу и отношения между детьми это очень сильно влияет: когда материальные
ценности отходят на второй план, адаптивность увеличивается.
Я
буду говорить о свежем исследовании, оно нигде не опубликовано. Это трудовая
эксплуатация детей мигрантов в России. Я проводил это исследование в прошлом
году. Получилось довольно интересно. Мы поняли ещё в предыдущем исследовании,
что существует слой детей, которые не учатся, не работают. Иногда приезжают
сюда, чтобы работать в возрасте до 18 лет. Кто младше 18 лет, у нас считается
ребёнком. В торговле людьми эти вопросы всегда всплывали, особенно когда речь
шла о коммерческой сексуальной эксплуатации, особенно девочек. Мужская
проституция у нас закрытая тема. С одной стороны шоу-бизнес, с другой стороны
политические круги используют мальчиков. Это сложная и опасная тема. Мы
опрашивали самих трудовых мигрантов, чтобы понять, видели ли они на рабочих
местах своих детей. Мы опрашивали специалистов, которые работают с детьми, как
с российскими, так и с детьми мигрантов. Были взяты глубинные интервью с самими
детьми. Если дети выполняют опасную работу или подвергаются эксплуатации,
работают в рабских условиях, вовлекаются в противоправную деятельность или
вовлекаются в область коммерческого секса, они считаются вовлечёнными в
наихудшую форму детского труда. С 90-х годов тенденция такова, что детский труд
стал менее заметен, но условия труда стали более опасными, тяжёлыми, более системными.
Коррупционная составляющая, которая загоняет детей в невидимые ниши, сильно
ухудшила ситуацию. Примерно 40-60 тысяч детей мигрантов не посещают школу и
детский сад. Эти дети находятся в группе риска. Со временем эта цифра будет
увеличиваться. Пока у нас есть время, важно с этим работать. Дети, которые в
пригородах Франции жгли машины, были детьми мигрантов, те, которые имели
французское гражданство. У этих детей не было такой установки, какая была у их
родителей, когда они приезжали на заработки. У тех, кто приезжал, была вполне
реальная установка, они хотели вырваться из своей страны, хотели зарабатывать и
жить в стабильном обществе. У детей, рождённых во Франции, не было установок их
родителей, они не обрели французскую идентичность, но утратили ту, которая
была. Стремление к идеальной родине способствовало возникновению таких
группировок детей, из-за того, что работа велась с ними недостаточно, судя по
тому, что машины жглись, и существует проблема пригородов.
У
нас какое-то время есть, чтобы с этим работать и избежать этого. Каковы
категории детей мигрантов? Это дети, мигрирующие с родителями, родственниками,
дети, мигрирующие самостоятельно. Я хочу сказать об Узбекистане. Там существует
тенденция, чтобы детей выталкивать, там обучают 8 классов, чтобы не шли дальше
учиться в средней школе, а получали специальность. Некоторые из них уезжают на
заработки со своими родными. Они попадают в категорию детей, мигрирующих
самостоятельно. Некоторых детей искусственно выталкивают в трудовую миграцию,
когда они едут с родственниками, чтобы они работали, снимали нагрузку с семьи и
присылали деньги. Ребёнок зарабатывает деньги, их сразу родственник отсылает на
родину, до ребёнка они не доходят. Дети, брошенные родителями-мигрантами на
родине, вне нашего сегодняшнего рассказа, и дети, брошенные
родителями-мигрантами в месте, куда они переехали. Но также их родители могли
погибнуть. У ребёнка не было документов, когда его вывозили, поэтому дети
попадают в очень сложные ситуации, потому что не знают, куда обратиться. Это
негативная тенденция. Что у
нас было в СССР? В СССР была довольно сильной система социальной защиты, но
возникла она не сразу. И та ситуация, когда мы видим фильм «Республика ШКИД»,
когда дети живут в асфальтовых котлах, ситуация 20-х годов, к позднему СССР она
не относится. В СССР было попрошайничество, в которое цыгане вовлекали
маленьких детей, были субботники, выезды на овощные базы. Дети в Узбекистане
первый месяц не учились, они ездили собирать хлопок, в Крыму это были выезды на
виноград, клубнику. Это была одна из претензий Международной Организации Труда,
которая говорила, что в СССР применяется детский неоплачиваемый труд, как
правило. Но существовала тенденция, когда детей к труду приучали. Отчасти это
сформировало терпимость к детскому труду, что их надо приучать, а платить
необязательно. В
центре Москвы я наблюдал ситуацию в течение месяца, я ходил в одно и тоже место
по Никитскому бульвару. Женщина чередовались с цыганкой, у них была посменная
работа, они находились по очереди с двумя детьми на улице, милиция ничего
делать не хотела, говорила, что это бесполезно.
Каковы
причины трудовой миграции детей? Причины довольно обширные. Самое главное, это
отсутствие перспектив на родине, когда они уезжают вместе с родителями, это для
них новая жизнь, в которой возможна перспектива. Часть семей выстраивает
стратегию выталкивания ребёнка из семьи, может, один из родителей в миграции,
один из детей уезжает с ним в эту же страну и зарабатывает деньги. Кроме того,
есть перспектива получить лучшее образование, чем на родине. Ситуация с
образованием ещё более катастрофична, чем у нас. Образование, полученное там,
придётся подтверждать здесь. У них перспектива получить образование у нас –
есть у них миф, что они заработают денег и поступят в университет. Кроме того,
есть фактор, о котором говорили эксперты. К ребёнку, выезжающего в миграцию,
среди сверстников возникает уважительное отношение. У молодого человека
становится выше авторитет среди девушек, что он самостоятельно может
зарабатывать деньги, сильный мужчина. Но есть такая реальная выталкивающая
причина.
Кроме
того, существует национально-культурная традиция, которая ограничивает человека
в выборе своего будущего. Если это традиционное общество, коррумпированное, то
настрой такой, что здесь ничего не добьёшься. Надо куда-то выезжать, там
сможешь добиться. Бывает и банальное насилие над ребёнком в семье, когда выход
для него – это миграция куда-то. Существует и проблема опасности военных
конфликтов, как на юге Киргизстана. Семья это понимает, и ребёнок видит в
трудовой миграции способ избавиться от этого неопределённого будущего. Часть
детей не принимают в школу, поэтому они идут на работу, здесь не принуждают к
тому, что ты должен жениться. У нас было специальное исследование по влиянию
трудовой миграции на ранние принудительные браки. Там существует сообщество,
которое твое мнение особо не интересует, должен жениться, чтобы укрепить связи,
или богатая семья, родители договорились. Такой выезд в трудовую миграцию
сформировал устойчивый тренд, что здесь молодому человеку жить проще,
взаимоотношение между полами тоже проще, это является для детей 17 лет
выталкивающим фактором, судьба этого человека не будет зависеть от родных. Сам
себе этот человек может устраивать будущее, может жениться не по
принуждению.
По
опросу самих мигрантов, видна экономическая причина, нехватка денег в семье –
самая массовая. Кроме этого, дети сидят с более младшими детьми, поэтому обычно
девочки не ходят в школу, таковы традиции народов, к которым они принадлежат.
200 человек из Центральной Азии были опрошены, и только 1% сказал, что у них
традиция, чтобы дети работали.
Следующий
важный вопрос, их оценка того насколько это распространено: «да, это очень
распространено», «да, это распространено» – ответили 15%; «не очень
распространено, но встречается» – ответили 20%. То есть около 35% говорят, что
это распространённое явление, когда дети работают наравне со взрослыми.
Невозможна официальная работа детей трудовых мигрантов. Это всё теневая
экономика, криминальная. Попрошайничество, проституция, работа в подпольных
производствах, распространение наркотиков. Кто работодатели этих детей? Одна
четверть родственники, одна четверть знакомые, родители – около 17%, граждане
России – около четверти, чужие люди не граждане России – 5%, получается около
37% – тот класс работодателей, которому всё равно, что будет с ребёнком, и на
них нельзя повлиять, потому что они не родители и не родственники. Не все из
них получают за свою работу деньги, кто-то работает за жильё, чтобы не платить,
если они, например, живут вместе с отцом. Или они могут работать за еду.
Сложная ситуация, потому что изначально существует установка, что платить им не
надо, но эта ниша, в которой они работают, как правило, криминальная или
теневая экономика. Она для них такой и остаётся, они не получили образования
здесь, они не адаптированы и дальнейшая их работа в теневой экономике. Если в
начале 2000-х годов это была раздача рекламы, попрошайничество, мытьё машин, то
сейчас визуально количество детей на улицах снизилось. Но опасные формы труда и
тяжёлые формы труда увеличились в масштабах, а также выросла торговля детьми,
продажа их в рабство. То, что было характерно для трудовой миграции, с течением
времени переходит в своих худших формах на детей. Возможно, вы все помните о
том случае, когда в продуктовом магазине был выявлен случай рабства, когда
гражданка Казахстана держала киргизов, своих соотечественников. Такие дела, как
правило, не раскрываются. Милиция не хотела брать у них заявления, несмотря на
то, что «Гражданское содействие» ведёт это дело, в таких случаях обычно
депортируют, потому что когда нелегальные мигранты, нет регистрации, их
депортируют и дело рассыпается. Тут ситуация была другая, им нашли жильё, но
дело продвигается медленно, его пытались закрыть, потом опять открыли, хотя это
дело показательно и получило огласку. Десятки таких дел, которые ведут
сотрудники, ни к чему не приводят. Это печальная тенденция.
По
поводу криминальной занятости детей мигрантов. Об этом говорили эксперты и те
люди, которые с этими детьми работали. Если раньше, в 2000-х годах это было
мелкое воровство, то сейчас это грабежи, торговля и потребление наркотиков,
использование детей на опасном производстве, химически вредном, работа с
полимерами, пластиком, где есть опасные испарения и нет никакой защиты. Местные
дети, которые так же, как и дети мигрантов, вовлечены в теневую экономику,
работают на более лёгких видах труда, а дети мигрантов вовлечены в более
тяжёлые виды труда и традиционно в детской порнографии и проституции работают
дети мигрантов. Если это случится с местными детьми, если они попадут в поле зрения
правоохранительных органов, то будут большие проблемы, с детьми мигрантов
ситуация проще. Традиционно туда мало вовлекают детей из стран Центральной
Азии, из Молдовы и Украины девочки и мальчики вовлекаются в проституцию и
порнографию. Я готов ответить на ваши вопросы.
Никита Петров, г. Саратов:
Я
учусь на втором курсе на социолога, эта проблема мне близка, я сам писал
некоторые научные труды, выступал с ними на конференциях по миграции, хотелось
бы услышать ваше мнение по следующему вопросу. Не кажется ли вам утопичной наша
политика миграции? Вместо вымирающего коренного населения регионов мы завозим
мигрантов, тем самым меняя состав того или иного региона. Может, проще
развивать коренное население и не заменять его мигрантами?
елями, ксенофобию надо истреблять.ысяч й Азии,
Дмитрий Полетаев:
Традиционный
вопрос и традиционный ответ. Существуют программы по тому, чтобы увеличить
рождаемость в Германии, Японии, США, странах более богатых, чем мы, обладающих
серьёзными денежными ресурсами. Я уже говорил о демографическом переходе, когда
женщина не рождает много детей. Для того, чтобы местное население росло, нужно,
чтобы было больше чем два ребёнка. Стимулировать деньгами это не получается. Я
говорил о том, что, если будет установка, что дети это благо, а не товары,
новые машины и коттеджи. Когда дети будут главной ценностью, тогда ситуация
будет меняться. Я показывал вам графики, это ещё волна, вызванная Второй
мировой войной. Эта ситуация, которая сейчас у нас, была предсказана
демографами лет 25 тому назад. Тогда нужно было вкладываться в то, чтобы
местное население у нас рождало больше двух детей. До этого были какие-то
ограниченные меры, запрет на аборты, но эти меры приносят временный эффект, а в
дальнейшем негативный. Женщина начинает делать нелегальные аборты, репродуктивное
здоровье ухудшается. Мы боимся, что наш социум будет размыт, будет много
новоэтничных, мы забываем, что на этой территории, где сейчас Москва находится,
раньше жили вятичи с кривичами, потом пришли славяне, население размножилось,
потом в Москву приехали армяне, грузины, азербайджанцы, вьетнамцы. Любой
мегаполис – это город мигрантов. Москва была закрытым городом в течение
советского времени, каждые 10 лет население прирастало на миллион. Мы не можем
говорить, что существует устоявшееся, целиком закрытое сообщество, которое
может внутри себя развиваться. Царские семьи, которые женились и выходили замуж
только друг за друга, страдают болезнью крови, нужна свежая кровь. Если так
выражаться, нам тоже нужна свежая кровь в виде мигрантов. У нас сейчас нет
подъёма экономики, те трудовые ресурсы, которые мы сейчас имеем, и дефицит
квалифицированных рабочих, который мы имеем на заводах. Открыть новый завод –
это проблема в регионе, нет стольких квалифицированных рабочих, поневоле
обращаются к мигрантам. Я не говорю, что мы должны на это махнуть рукой,
работать с этим нужно обязательно. Нужно поднимать производительность труда,
чтобы нужно было меньше рабочей силы. Если смотреть на ситуацию прямо сейчас,
убрать трудовых мигрантов, некоторые отрасли просто рухнут. Строительство,
уборка, некоторые мигрантские ниши будет невозможно заполнить во всех регионах.
Мы можем стянуть ещё больше из регионов, которые обескровлены, в Москву и центральную
Россию. Что же будет происходить с нашими территориями там? Альтернативой
мигрантов из Центральной Азии на Дальнем Востоке являются китайцы. Этого тоже
не нужно бояться. Нужно выстраивать политику на случай, если начнутся
сепаратистские вещи, чем нас любят пугать – ещё до революции говорили, что это
жёлтая опасность. Надо выстраивать миграционную политику так, чтобы не давать
им гражданства, а давать вид на жительство. Если будут начинаться какие-то
серьёзные вещи, то можно просто будет изменить ситуацию тем, что их можно
выселить.
Мы
не единственные, кто конкурирует за мигрантов – украинцев и молдаван мы уже
прозевали. У нас была политика отбирать только квалифицированные кадры. А что
мы можем предложить? Мы можем предложить довольно коррумпированную систему, в
которой мы живём, в которой, чтобы родить ребёнка надо заплатить взятку, не
только мигранты должны платить, но и местные жители. Ситуация не уюта, в
которой мы существуем, не сильно привлекательна для мигрантов. Мигранты из
Центральной Азии переориентируются на мусульманские страны, где тоже нужны
мигранты. Если трезво подходить к тому, что мы сейчас имеем, в это мало вложить
большие деньги, которые никто и не собирается вкладывать. Нужно изменять
общественные установки, которые меняются не год и не два. Надо заботиться о
своём населении, у нас, по сравнению с США и странами Европы большая фора,
потому что мигранты, которые к нам едут, они с бывшей культурной идентичностью
одной страны, это наш плюс. Эти страны уважительно смотрят на Россию, если в
90-е годы политики старались на национализме сделать имя, они уже ушли. В странах
арабских и мусульманских их особо никто не ждёт, с Россией есть традиционные
связи, в том числе, родственные. Это огромный плюс для нас. Устраивать к ним
ксенофобскую политику очень не дальновидное дело.
Никита Петров, г. Саратов:
Вы
вначале ответа говорили, что не помогают деньги для развития рода. О каких
деньгах вы говорили? О материнском капитале, об этих 300 тысячах, на которые
ничего не купишь? В чём помощь государства? Второй вопрос, я имел ввиду
регионы, а не мегаполисы. Я не против, что в больших мегаполисах много
мигрантов, а вот маленькие регионы, например, Саратов, населением 800 тысяч
человек, постоянно везут мигрантов, это уже получается не Саратов. Вопросы по
провинции очень большие.
Дмитрий Полетаев:
Материнский
капитал сыграл свою роль, но деньги надо вкладывать не напрямую, когда дают
семье – это тоже не плохо, но когда в стране есть достаточное количество
детских садов, когда безопасно ребёнка выпустить на улицу, когда существует
ориентация на мам, которая воспитывает ребёнка одного, когда отец платит
алименты. Все эти вещи – это отлаживание социальной системы, и сюда нужно
вкладывать деньги. Человек должен быть уверен, что для того, чтобы учиться, ты
не должен давать взятки. Государство будет заботиться и сделает высокой зарплату
учителя, проконтролирует, чтобы не было коррупции и с тебя деньги не вымогали.
Это тоже вкладывание денег в то, чтобы было больше детей, для них существовали
социальные сервисы, кружки, которые не берут большие деньги, чтобы каждая семья
могла себе позволить, чтобы ребёнок развивался. Они не должны думать о том,
хватит ли им денег на других детей. Вот в это надо вкладывать деньги. Хотя
напрямую тоже важно давать, но это не даёт того эффекта. По поводу провинции я
могу сказать, что там ситуация, когда государство не заботится о своих
гражданах, не заботится о том, чтобы социально адаптировать мигрантов, это
очень неприятно. Но для них, как и для граждан России, должны быть выстроены
социальные сервисы. В Москве происходит борьба против строительства мечетей, но
не надо забывать о том, что если мечети не построены, это не значит, что они
перестанут молиться. Они будут молиться по квартирам, те, кто проповедует
радикальный ислам, будут с ними работать. Хуже будет только нам, это
сопротивление обывателя, который не понимает, чем это грозит. Когда у человека
есть морально-нравственные устои, это лучше, чем, когда их нет. То же самое
получается с мигрантами. Работодатель получает от этого прибыль, они не платят
налогов. Это проблема не мигрантов, что они не платят налоги, а то, что они
поставлены в такую ситуацию, где им проще не платить и поставить фальшивую
регистрацию. Мы должны вести речь о коррупции, о той среде, где она существует,
с этим бороться. Мы не можем сейчас говорить о том, что мигранты нам не нужны.
В концепции миграционной политики это тоже прописано. Но по раскладу,
фактически они нам нужны для того, чтобы мы их могли выжать, как лимон, все
издержки берёт на себя местное население. В этом случае претензии нужно
предъявлять не к мигрантам, а к местным властям. Я понимаю ваш посыл, что
страшно жить в ситуации, когда и своя преступность высокая, и тут приезжают
люди, слабо адаптированные к нашей культуре, они не считают эту страну родной.
А почему они должны её считать родной, когда к ним так относятся, каждый видит
в ней либо источник денег, либо потенциальную угрозу. Придётся жить всем
вместе, жить с теми, кто приезжает из регионов в Москву, и с чеченцами, и с
дагестанцами, хотя разные культурные традиции. Кого-то это пугает. Нельзя
остановить прогресс, нельзя оградиться. У нас была ситуация с железным
занавесом, мы с коллегами обсуждали Северную Корею, где люди счастливы, потому
что у них ничего нет, кроме того, что они имеют. Но эта ситуация временная.
Когда эта ситуация будет исчерпана и стена рухнет, мы окажемся ещё в более
худшей ситуации, чем могли бы, если бы всё это происходило постепенно. Я вижу
рецепты в том, чтобы предъявлять претензии к своим властям, быть граждански
более активными, защищать свои права и тех, кто приезжает к нам. Я разделяю вашу
озабоченность, но мы не можем расстреливать тех, кто к нам приезжает. Мы можем
не пускать, тогда это будет обострение конфликтов. Ситуация очень сложная, но я
не вижу перспективы в том, чтобы это ограничивать насильственными методами. От
этого лучше не будет.
Реплика:
Вы
в процессе ответа затронули тему, что мигранты приезжают, мы из них выжимаем
всё, что можем, и они нам не нужны. Как вы думаете, возможно ли Россию сделать
страной, в которую мигранты бы приезжали не для того, чтобы здесь быть самым низшим
классом, который используют, а людьми, которые приехали чего-то добиться и быть
наравне с теми, кто здесь живёт, как это в развитых цивилизованных странах
происходит?
Дмитрий Полетаев:
Это
не значит, что у них всё хорошо, а у нас всё так ужасно. Я довожу до предела
ваше мнение. Я был в США, у меня была стажировка в Гарварде по поводу торговли
людьми. Я был в Нью-Йорке, Вашингтоне, Бостоне, разговаривал там с главами НПО,
у нас у сообщества, которое занимается противодействием торговле людьми, есть
стереотип, что там НПО помогают, когда законы принимаются, их слушают. Я
выслушал две позиции, я был в Минтруда в США, где говорят, что с ними
советуются, их зовут. Когда я приходил в НПО, они говорили, что их зовут, но
каждую строчку мы с кровью принимаем. Там, как у нас, есть НПО, есть красивый
офис, но никакой деятельности. А те, кто работают, делают это в довольно
сложных условиях, мало зарабатывают, но они энтузиасты своего дела. Мы говорим,
что есть миграционная политика в странах, мигранты хорошо устраиваются, но
мигранты везде, приезжая в эти страны знают, что для них существует стеклянный
потолок. Они могут дорасти до определённого уровня, дискриминация будет не
явной, их не возьмут на должность, будет выбор между французом и арабом –
возьмут француза. Существует негласная дискриминация. У нас это отличие более
яркое. У нас есть успешные мигранты. Все главы наших государств, кто из них был
москвичом? Они все были внутренними мигранты. Сталин был грузин, Брежнев и
Хрущёв были с Украины, Горбачёв из Ставрополья – нет местных. Эти люди отлично
адаптировались. Они шли по партийной линии, не было ни одного москвича. Люди
приезжают и оказываются в ситуации, когда за ними ничего, они обязаны быть
лучшими. К нам едут высококвалифицированные менеджеры, потому что там
невозможно заработать такие деньги, как здесь. Я ехал в Польшу в одном вагоне с
архитектором. Он женился на полячке, не хотел жить в России, каждые три месяца
он на две недели уезжает в Польшу, а работает здесь. Там нет такой работы для
архитектора. А он квалифицированный архитектор, там нет работы. Они хорошо интегрируются в наши рабочие ниши. Речь идёт
о высококвалифицированных специалистах. Те, кто работает на среднем уровне, или
у кого низкий уровень квалификации, приезжают и попадают на низший уровень
социальной пирамиды. Так было всегда и будет, потом вырастают. Потом их будут
замещать другие мигранты. Почему эту ситуацию нам нельзя использовать? Вместо
того, чтобы говорить, что нам нужны рабочие места, на которых они работают, мы
можем эту ситуацию использовать для того, чтобы самим на более высокий уровень
этой пирамиды подниматься. Так было с моряками. В СССР легальной рабочей силой,
которая выезжала, были моряки. Интернациональные экипажи имели такой состав.
Капитаны – это англосаксы, офицерский состав – территория бывшего СССР или
россияне, филиппинцы, азиаты – это матросы. Эта пирамида – яркий показатель
того, что когда мигранты приезжают, они хотят чего-то добиться. Но у этого стеклянного потолка есть верх и низ.
Они в этом промежутке могут интегрироваться, добиваться каких-то вещей, но их
дети, если в этой стране останутся, смогут подняться на ступеньку выше.
Существует иерархичность, я не вижу в этом радикального выхода, с одной
стороны, с другой стороны, я не вижу ситуации, когда местный человек, у
которого есть социальные связи, несмотря на отсутствие коррупционных связей,
личные связи, которые он завёл в школе, университете, играли бы большую роль. У
мигранта социальных связей нет, у него нет информации, которая в наше время
очень дорого стоит. По сравнению с местными, они в худшей ситуации. У нас были
такие случаи, когда приезжаешь в регион, и тебе начинают жаловаться, что армяне
всё скупили, а что же местные, столько времени жили, не развивали бизнес и не
пытались. Существует порог использования коррупционных каналов для местных
жителей. Они считают это не нужным или не хотят. А у приезжих мигрантов нет
выхода, они обязаны пробиваться наверх, и используют любые ситуации, и это
коренное население настраивается против них. Люди, которые приезжают из
традиционных обществ, для них нормально дать взятку. Но это разговор о том, что
не выстроена система, в которой коррупционные связи минимальны. Существует
такая пирамида.
Реплика:
Последнее,
что хотелось сказать, получается, что эти люди, если им самим это не нужно,
готовы работать внизу пирамиды, возможно, им не стоит давать такой возможности,
если так уже существует долгое время, что если мигранты остаются внизу, они там
так и работают. Не нужно им содействовать и помогать, пытаться улучшить. Поднять
наверх, если это им не нужно.
Дмитрий Полетаев:
Как
не нужно, они все хотят, это не значит, что, если ты приехал оттуда, то
существует рамка, за неё ты не сможешь выйти. Я думаю, что должны быть равные условия,
для тех, кто приезжает и кто живёт здесь. Это стимулирует рост в обществе. Это
как в советское время, у инженера была зарплата 120 рублей и не больше. Стимула
к тому, чтобы расти, развиваться нет. Когда твоя зарплата зависит от твоей
работы, это важно. И когда у тебя есть конкуренция, это заставляет тебя
двигаться и не стоять на месте. Застой этот опасен, когда ты набрал
определённый вес, у тебя есть социальные связи, ты перестаёшь развиваться. Это
твоя деградация, и вместе с ней деградация твоего региона. Это довольно плохо,
мигранты, которые приезжают, амбициозны, у которых нет ничего за плечами, они
подстёгивают экономику. Это важно, но ставить им какие-то рамки, значит
ограничить их приток.
Реплика:
Вопрос
по последней инициативе введения обязательного экзамена по русскому языку для
мигрантов с 2015 года. Как вы это оцениваете, насколько позитивно такое нововведение,
если это не дополнительная коррупционная реформа, что помимо регистрации
мигрант будет вынужден покупать ещё и экзамен русского языка?
Дмитрий Полетаев:
Вы
совершенно правы, сейчас это так и будет происходить. Но в любом случае это
важно, потому что если человек сюда приезжает и не знает русского языка, то он
находится в группе риска для торговли людьми. Он может попасть в трудовое
рабство, не сможет прочитать сам контракт, в котором написано всё, что угодно.
Вы помните фильм «Брат». Когда человек поехал работать, по сути, мигрант, он
подписал контракт, не зная языка, и попал в кабальные условия. Это яркий пример
того, что происходит с человеком, который языка не знает. Чем лучше они будут
знать русский язык, тем больше они будут адаптированы, тем меньше к ним со
стороны коренных жителей неприязни. Когда не знаешь человека, он говорит на
другом языке, то думаешь, может, он меня обсуждает или мою жену. Они более
адаптированы, когда они знают русский язык, это открывает возможность им для
работы. Это снижает риск, что они будут вовлечены в какие-то рабские условия.
Для нас это лучше, они как бы воспринимают нашу культуру. Язык – это восприятие
культуры. Это важно делать, для того, чтобы это происходило, важно подготовить
систему, сейчас активно к этому подключается РПЦ, пусть это будет. Они
бесплатно учат мигрантов русскому языку, они получили грант президента на это.
Этим, наверное, должны вузы заниматься и школы. Если на это не дают денег,
пусть хотя бы церковь этим занимается. Этим надо заниматься. Важнее этим
заниматься в стране выезда, туда нужно посылать учителей русского языка и
литературы, там их есть большое количество, нужно их привлекать. Потому что
здесь у мигранта нет времени на это. Там должна быть возможность для этого.
Когда он думает, что приедет к нам, ему придётся покупать этот сертификат, а
там он может сам получить его, это будет дешевле, и русский язык будет знать.
Это важные вещи, но механизм страдает. А сейчас, кто сдаёт этот экзамен по
русскому языку, сертификаты отсылаются в четыре вуза, главный из которых РУДН.
Там выстроена хитрая система. На месте они диплом о высшем образовании выдают,
а сертификат мигранту на знание русского языка в количестве 850 слов они выдать
не могут, это должны проверить в РУДН. Это хитрая коррупционная схема
выстраивается. Как это получается, мне не ясно, но есть какие-то подозрения по
этому поводу, почему они не могут выдать? Инженеров, которые самолёты будут
строить, могут сертифицировать, а мигрантов не могут без РУДН. Такие вот вещи,
РПЦ когда подключат к изучению русского языка, тогда они смогут участвовать в
социальной интеграции, тогда они могут с родителями мигранта работать или с
самим мигрантом, священник или мулла будет работать и рассказывать, что здесь
есть свои традиции. Русскому языку не они должны учить. Но пусть, хотя бы так.
Русскому языку учить надо.
Ангелина Троць, г. Волгоград:
Меня
интересует вот такой вопрос. Влияют ли результаты вашей деятельности на работу
ФМС, попечительских советов, других органов, которые борются с фактами торговли
людьми, детской проституцией, не санкционированными условиями детского труда?
Дмитрий Полетаев:
С
торговлей людьми был вполне хороший результат, я считаю его одним из основных
результатов в своей работе. В 2004 году было проведено исследование по торговле
людьми от Международной Организации Труда, был ряд исследований до того,
работали горячие линии, которые вбрасывали в журналистов информацию, и был
принят закон, 127 статья Уголовного Кодекса, когда можно посадить работорговца.
Раньше у нас нельзя было посадить человека, который продал другого человека.
Считалось, что рабство осталось глубоко в древности, нельзя было посадить. Был
принят уголовный закон. Россия за это исследование попала в следующую группу
стран. Есть три группы стран: у которых есть законодательство и они борются, у
которых есть законодательство и они борются недостаточно, у которых нет
законодательства, и они не борются. Россия была в третьей группе. Это
ограничивает доступ к техническим кредитам, сложности во многих финансовых
организациях. В нашей стране был принят закон, по которому можно посадить
работорговца. Какие-то результаты есть, не сказать, что они значительны. По
этой статье не так много уголовных дел, которые доходят до суда. Мы постоянно
публикуем книги по всем нашим исследованиям, они есть на нашем сайте. Они
расходятся по журналистам, журналисты пишут, в Концепции миграционной политики,
первый раз в официальном документе была такая строка, что России без мигрантов
не обойтись. У меня был ряд исследований по учебной миграции, что это золотое
дно для России. Человек приезжает, деньги привозит, потом, даже если он
уезжает, становится для России агентом лояльности там. Про учебную миграцию у
нас тоже есть в Концепции миграционной политики. Подвижки есть, только
медленные, не так, как нам бы хотелось. Они идут, это объективная реальность, с
которой нужно работать. Для этого нужна информация. Информацию мы
предоставляем. Моя работа, как исследователя, не в том, чтобы изменить закон, я
не депутат. Мы с коллегами не делаем политику, но получается, что делаем. У нас
была девушка с юга и говорила, что её коллега в Краснодарском крае два дня уже
сидит в СИЗО, потому что он вступился за своих коллег из НПО, так как сейчас
всех проверяют в России, он заступился за коллег, к которым пришли из ФСБ. Он
написал, что это беспредел, поэтому сидит там. Он просто исследователь,
получается, что мы тоже делаем какую-то политику, раз сажают коллег. Важно, что
эта информация циркулирует, нашими данными пользуется Федеральная миграционная
служба. У них есть отдел по адаптации, который был образован года три назад, но
у них нет денег на исследования. Они пользуются нашими, когда им нужно. Это уже
хорошо. Пишут разные журналисты, некоторые перед тем, как писать, книгу
почитают, в Интернет залезут, дипломы и диссертации пишутся на основании
исследований. Там они узнают, что мигрантов можно адаптировать, они нам могут
деньги привезти, если это всё правильно подать, ситуация в стране будет меняться
в лучшую сторону. Позитивный эффект обязательно есть. Он не такой, каким мог бы
быть. Но если этого бы не было, было бы хуже.
Анна Капгер, г. Пермь:
Вы
говорили, что детский труд в СССР был не очень хорошим. Подростки выезжали в
колхозы, собирали продукты, новые для них, в СССР ничего не было, что-то они
брали домой. Вы считаете, что эта практика была плохой? Что вы думаете?
Дмитрий Полетаев:
Я
говорил, что такая практика существовала. То, что в СССР ничего не было, я не
согласен. Что-то было, просто ассортимент был ограничен. Люди с голоду не
умирали. Я говорил о том, что существовала практика не оплачиваемого детского
труда, массовое привлечение. Предъявляемые претензии со стороны Международной
Организации Труда были в том, что любой труд должен быть оплачен. Если он не
оплачивается, то он принудительный. Есть определённые критерии, что ребёнок
должен работать определённое время, в зависимости от возраста, если это не
соблюдается, то это нарушение международных норм. Неоплачиваемый детский труд –
это нарушение норм. Международная Организация Труда возникла из взаимодействия
профсоюзов, государства и рабочих. Профсоюзы в классическом понимании защищали
права рабочих, чтобы у них не было не оплачиваемого труда. Карл Маркс писал о
детском труде, что дёшево нанять ребёнка – этого быть не должно, поэтому
претензии были обоснованными. В позднем СССР
избегали субботников, получали справку о болезни, чтобы не ехать на
картошку. Ты отдаёшь часть своего труда, за который тебе не дают денег. Вас
вместо института отправляют куда-то работать, вы поступали в институт не для
того, чтобы ехать на картошку, претензия была именно в этом. Законодательство
было жёстким, это были официально легализованные государством случаи, но если
ребёнок попадал в ситуацию эксплуатации, то законодательство было жёстким. В
советском обществе, когда человек за долги мог продать себя или отдать ребёнка
в работу, были случаи. В традиционном обществе это было принято. Если это
получало огласку, то жёстко пресекалось. Сейчас всё хуже, но в советское время
претензии были к тому, что труд был неоплачиваемым. Это было несправедливо.
Анна Капгер, г. Пермь:
Он
был не оплачиваемым деньгами.
Дмитрий Полетаев:
Продукты
давали по усмотрению. Не было никакого контракта – могли дать, могли не дать,
сколько могли дать. Может вам родители рассказывали про поездку на картошку,
хлопок. Это довольно изнурительный труд весь день. Расчёт продуктами зависел от
нанимателя. Меня в пионерском лагере возили на разгрузку кур. У этого лагеря
было несколько подшефных предприятий, которые его снабжали продуктами. За это
детей заставляли рассаживать кур в клетки, нам не платили. Нас послали родители
отдыхать, а не разгружать. Принцип подхода критиковался, это, мне кажется,
справедливо. Ребёнка никто не спрашивал. &nbnbsp;psp;
Реплика:
Вы
не думаете, что в пионерских лагерях приучали детей к работе? Люди учились, что
надо
что-то делать.
Дмитрий Полетаев:
Важно
знать, что когда тебя учат, тебе должны платить деньги. Презрительное отношение
к низкооплачиваемому труду не свойственно тем людям, которые сами прошли через
этот труд. Приучение к труду тоже должно быть оплачено, может тебе дают не
полную зарплату пока, но труд должен быть оплачен.
Реплика:
Времена
тогда были не те, их отправляли в пионерские лагеря. У меня папа собрал больше
всех макулатуры, поехал в Артек и отдохнул бесплатно. У пионеров была хорошая
мобильность.
Дмитрий Полетаев:
Тогда
не было социализма, государство не было коммунистическим. Принцип отношений был
не в том, что ты должен получать блага, а работа могла не оплачиваться,
общество не было так устроено. Какие-то форматы официальные были, но на самом
деле, отношения внутри были не такими. Важна ситуация выбора, которой тогда не
было. Тогда был государственный капитализм с псевдосоциалистическим форматом,
тогда в условиях капитализма за труд надо платить. Если ты приучаешь ребёнка к
труду, то не бесплатно, а за какие-то блага. Кто-то платит, я считаю, что
принуждение к труду недопустимо.
Реплика:
Я
говорю о прошлом времени, тогда такие стандарты были. А сейчас родители
мигрантов сами принуждают своих детей к работе, их никто не принуждает.
Родители виноваты, а не государство.
Дмитрий Полетаев:
Надо
с этим работать. Это нарушение прав ребёнка, существует международная норма на
этот счёт.
Реплика:
Один
небольшой вопрос, тоже об образовании. Допустим, мигрантов сейчас тестируют, вы
говорили о возложении цветов. Я хотела сказать, что мигрантов надо воспитывать,
у них другие взгляды. Мальчик не захотел возлагать цветы к памятнику, объяснив,
что это христианский обычай. В христианстве такого нет, это уже светская этика.
Если он приехал сюда, пусть тогда приучается к общим стандартам поведения, а
молится пусть в своей церкви. Христиане ходят в церковь и ставят свечи. А это
уже светская этика.
Дмитрий Полетаев:
Это
нужно объяснять, а не применять насильственные методы. Если ты хочешь от
человека исполнения – например, в семье разные способы воспитания, одни бьют
ребёнка, а другие объясняют, почему это плохо. Когда ребёнок выходит из-под
родительского контроля, которого били, у него начинается девиантное поведение,
мера эффективная, когда тебя бьют, но с ограниченной эффективностью это
происходит. То же самое и здесь. Если его та учительница заставляла, то потом
произошёл разбор, и ему объяснили, что это не христианский символ, что это
светское государство. Крест не означает, что он меняет свою веру, когда кладёт
цветы. Речь идёт о том, что не существует тех программ, которые были бы
специально направлены на детей мигрантов. Чтобы им говорили, что они приехали в
страну, где существуют свои традиции, которые нужно уважать, что-то непринято. Они,
выезжая из небольшого села, где все друг друга знают, стесняются что-то делать
или боятся. Если он что-то скажет некрасивое девушке, то на следующий день к
нему придёт отец девушки с родственниками, у него будут большие неприятности.
Здесь он попадает в другую ситуацию. Огромный город, он не понимает, что если
он говорит, то делает себе хуже обязательно, к таким как он складывается
стереотип, что он не уважает традиции. Когда-нибудь это его ударит. Он не
понимает этого. Это нужно объяснять, нужен не только экзамен по русскому языку,
но какие-то основы общежития. Культура не должна быть у него русской, но должны
говорить об основах светской этики, которые должны быть объяснены.
Елена Чеснокова, г. Казань:
Вы
осветили один из аспектов проблем – это бытовой шовинизм, вы говорили, что у
учителей, которые приходят работать с детьми, это есть. Их называют обидно,
дразнят, огромное количество шуток по
телевидению и в интернете, если преступление совершает мигрант, эту тему
раздувают в СМИ, об этом все начинают говорить. Если мигрант разбил витрину, то
это не то же самое, что это бы сделал пьяный местный житель. Что делать с этим
бытовым шовинизмом, что здесь первично? Это должно быть изменение модели поведения
со стороны самих мигрантов или нужны программы в принимающем мигрантов обществе?
Дмитрий Полетаев:
Это
двусторонняя работа. Мигранту надо дать понять, что он приехал в другое
государство, где есть нормы поведения, которые он не должен нарушать. С другой
стороны, бытовой шовинизм не возникает ниоткуда, пресса пишет, проводят шоу. В
Европе, США есть анекдоты, шутки, но если политик позволит себе на эту тему
пошутить, у него будут серьёзные проблемы с законом. Это может привести к
конфликту, эскалация которого может привести к крови, к убийствам. Эти вещи
должны отрабатываться. В Финляндии есть кодекс журналиста, там он тоже не
закон. Но журналисты стараются его соблюдать. Там пишут о мигрантах не только,
когда прошёл рейд, я был на семинаре в Питере, приезжала оттуда журналист и
рассказывала, что в газете центральной есть целая страница – жизнь мигранта.
Какие-то культурные события, кухня, традиции одежды, этническая музыка. Там
больше об этом пишут, чем больше ты о человеке знаешь, тем менее он страшен.
Незнакомое всегда страшно. Важно им показать, что существует здесь, и нам
больше о них узнать. У нашего центра по этому поводу есть инициатива о создании
музея миграции в Москве, во всех принимающих странах есть музеи миграции. В России
такого музея нет, такая тема сейчас поднимается современными художниками,
активистами, которые снимают фильмы на эту тему, рисуют картины. Эта тема не
вызывает широкой поддержки. Мы имеем Карабах, мы имеем постоянный конфликт
между Индией и Пакистаном, мы имеем юг Киргизстана, там постоянные трения между
киргизами и узбеками. Я был на одном семинаре в Хабаровске, разговор зашёл
между журналистами о том, что они не должны преступности присваивать этническое
лицо. Они рассказали, что когда были конфликты в Оше, им запретили писать.
Тогда по всей стране прокатилась поножовщина между киргизами и узбеками. Им
запрещено было упоминать национальность, когда была драка. Такими вещами не
воспитывается толерантное отношение, доброжелательное отношение друг к другу, к
иноязычному, мы не должны им сочувствовать, как сочувствуют маленьким собачкам.
У нас должна быть к ним солидарность, мы не должны их воспринимать как второй
сорт, они тоже люди. Мы были такими, когда в 90-х годах от нас ехали работать в
другие страны. Их так же воспринимали, как мы сейчас воспринимаем мигрантов. Мы
должны в нём видеть человека. Если он преступник, этим должны заниматься правоохранительные
органы. Мы не должны в них подозревать преступников. Когда мы будем видеть в
них людей, в соседе мы будем видеть человека, это хороший шаг в будущее, а не
плевок в будущее наших детей.