Национальная безопасность зависит и от культуры
Тема с Культурологом Даниилом Дондуреем
Валерий Выжутович
15.07.15
Институт
социологии РАН недавно представил масштабное исследование — «Российское
общество в контексте новых реалий».
В нем
приняли участие 4 тысячи человек. На вопрос, что нужно сделать, чтобы Россия
стала великой державой, 39 процентов опрошенных ответили: «Возродить
высокий уровень культуры». Вопрос «что вы относите к понятию
«культура» не задавался, но можно предположить, что из веера
толкований большинство бы выбрало «род творческой деятельности, связанный
с созданием произведений искусства». Между тем культура не сводится лишь
к сферам художественной жизни. В широком ее понимании — это система
ценностей, мировоззрений, моральных и ментальных предписаний, социальных
табу, стереотипов, моделей поведения. Каково в этом плане состояние нашей
культуры?
Обсудим
тему с культурологом, главным редактором журнала «Искусство кино»,
членом Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам
человека Даниилом Дондуреем.
Мы не
выдерживаем конкуренции
— На ваш
взгляд, в последние лет десять у России были крупные культурные достижения?
—
Выдающиеся произведения культуры в традиционном узком ее понимании, конечно
же, создавались. Но духовных и интеллектуальных артефактов из России,
признанных мировым профессиональным сообществом в качестве общезначимых,
ставших во многих странах коммерческими или репутационными хитами — все-таки
было не много. Тому немало причин. Главная — изменились многие смысловые
контексты жизни в нашей стране, где произошли настоящие системные мутации.
Реабилитированы частная собственность, рыночные отношения, открылись
государственные и иные границы, отменена прямая цензура… Но именно это и
является огромным испытанием для воспроизводящихся веками национальных
культурных кодов — корневой системы российского мироустройства.
Так вот:
фундаментальная перезагрузка содержательной платформы произошедших
трансформаций так и не произошла. Они остаются не освоенными. Постоянно
вступают в противоречие с мировоззрением.
Все
постсоветские десятилетия я пытался понять, почему у нас так намеренно, так
концептуально сохраняется советский тип сознания, — суть его представлений,
приоритетов, образцов поведения.
Почему, к
примеру, запрещается публично размышлять о природе преступлений отвергнутой
отечественной версии социализма.
Вы не найдете
ни одного фильма, сериала, где были бы упоминания о красном терроре,
заложниках, массовом доносительстве или, скажем, о судьбе
«лишенцев». А ведь действующая в стране Конституция зиждется на
прямо противоположном. Это как если бы Сталин в 1937 году узнал, что три из
каждых четырех вверенных ему строителей «светлого будущего»
сожалеют о свергнутой монархии. По всем опросам последних лет, у нас только
четверть населения считает, что после 1991 года Россия пошла «по
правильному пути», а треть вообще воспринимает произошедшее как
«трагедию». Мы ведь никогда не слышали сожалений или хотя бы
переживаний не только власти, но и элит, да и бизнеса по поводу того, что
подавляющее большинство наших граждан ценностно, ментально, морально — спустя
четверть века — отторгает действующие рыночные отношения.
При этом руководители и аналитики отечественной
экономики почему-то убеждены, что ее проблемы лежат внутри самой этой сферы,
ну и отчасти определяются еще некоторыми политическими обстоятельствами.
Герман Греф постоянно говорит лишь о неэффективности госуправления, Андрей
Шаронов — о необходимости конкуренции и активном участии в ней самих граждан,
Владимир Мау — о модернизации институтов, Алексей Улюкаев — об экономии и
эффективности. Но ведь они — очень профессиональные, мудрые люди и наверняка
знают, что именно действующие в сознании власти, элит, народа «картины
мира», в частности, убеждение в том, что нынешние трудности связаны в основном
с внешними угрозами, с ценой на нефть, санкциями и т.п. — совсем не
способствуют улучшению инвестиционного климата.
— Что вы
имеете в виду?
— Влияние
духовной атмосферы, состава работающих смыслов на все происходящее в нашей
стране. Бесконечные законодательные и административные запреты вместо
стимулирования деятельности, акцент на величие страны вместо целей и
механизмов развития.
Мы ведь
все понимаем, что «иностранный агент» в российской коннотации уже
подсознательно и нарративно означает «вредитель»,
«предатель», «противник», какими бы юридическими нормами
это ни сопровождалось. Негативное отношение к США впервые почти за семьдесят
лет выросло в последнее время в десять раз, а 66 процентов населения сегодня
убеждены, что страны Запада — наши «вечные враги», стремящиеся
«подчинить», «подточить силу и авторитет России». Как в
этих координатах понимания происходящего успешно участвовать в международной
конкуренции и разделении труда? Или возьмем совсем другое по своей природе
невидимое культурное предписание. По данным опросов, молодые люди в нашей
стране теперь мечтают стать чиновниками, а не открывать собственные бизнесы.
Их ведь этому не Толстой с Чеховым и не Звягинцев с Прилепиным научили.
— Вы
хотите сказать, что культура формирует и экономическую реальность?
— Она
определяет все типы отношений, приоритетов, коммуникаций во всех сферах
бытия. Всюду, где существует живой человек. Невозможно же экономическими или
технологическими причинами объяснить, почему в России производительность
труда в два с половиной — три раза ниже, чем в европейских странах, а
государственная собственность большинством граждан воспринимается как более
моральная и ответственная, чем частная. Никто ведь не предписывал телевидению
восемь из каждых десяти бизнесменов, героев сериалов, представлять
злоумышленниками, а часто и просто моральными уродами. Это получилось как-то
неосознанно, само собой и действует вот уже двадцать лет.
Алексей
Кудрин недавно писал о том, что только пятьдесят процентов нынешнего кризиса связаны с ценой на нефть,
санкциями, а остальное — «страхи», «надежды»,
«риски». Эльвира Набиуллина многое объясняет «негативными
ожиданиями». Эти психологические характеристики — тоже порождение
культуры.
Только за
прошлый год — это официальные данные — из России было вывезено 151,5 млрд
долларов. Видимо, по причинам элементарного недоверия. Кого к кому? Но я не
видел ни одной (!) общенациональной дискуссии о природе и последствиях этого
многосоставного мотива поведения людей.
— Оно тоже
— производное от нашей культуры?
— Как и
коррупция, и теневая экономика, и то, что мы получаем больше денег, чем
зарабатываем. Страшно признаться — больше, чем того стоим. Давно не выступаем
законодателями моды в философии, литературе, естественных науках. Мы не
являемся лидерами и в массовой культуре. Представьте, вы приезжаете в
норвежский или венгерский городок, а там все смотрят дублированный русский
сериал. Но этого нет.
— Но нам
есть что предъявить миру в сфере авторского искусства. Из последних
достижений — хоть тот же «Левиафан», собравший целую гроздь
престижных международных наград и едва не получивший «Оскара».
— Да, в
авторских искусствах в отличие от исполнительских у нас случаются
эпизодические прорывы, в первую очередь в театре. Есть замечательные кураторы в
разных видах художественной деятельности, отборщики европейских выставок и
фестивалей.
Без
создания нового скоро нечего будет и сберегать
— Вы
трактуете культуру очень расширительно, в чем-то даже демонизируете ее,
наделяете магической силой. Но если ждать от культуры больше, чем она может
дать, то не избежать разочарования. Так, может, не стоит переоценивать ее
значение?
— Вам
кажется, что полезнее, как сейчас, ее недооценивать? У нас в 2014 году почти
1700 детей было убито в их собственной семье. В 2013 году было зафиксировано
14,5 тысячи убийств женщин их мужьями, отцами, сожителями.
У нас
больше 7 млн наркоманов, беспредельный подростковый суицид. Девочке во
взаимности отказал мальчик — она идет на девятый этаж и бросается вниз.
Потому что ей некуда обратиться за психологической поддержкой. Она не знает,
как и зачем теперь жить. Это все — культура
Естественно,
мы не хотим знать эти ужасные обстоятельства, но и они косвенно, неотвратимо
и очень системно влияют на экономику тоже. Если бизнесмены не доверяют
государству и партнерам, а 59 процентов граждан не доверяют никому, кроме
собственной семьи, если я не могу одолжить у вас две копейки без оформления,
а вы не верите мне, и все вместе мы не убеждены, что нам что-то разрешат
сделать, — тогда у развития страны есть мощные невидимые проблемы.
— Всем
ходом ваших рассуждений вы подводите к мысли, что состояние культуры — это
вопрос национальной безопасности. Я правильно вас понимаю?
— В том
числе и в конечном счете — безопасности. И сохранения, и развития. В
сущности, именно об этом шла речь в статье «В поисках сложного
человека», которую мы написали с Кириллом Серебренниковым в
«Российской газете» в 2012 году. Там говорилось, что умножение
количества сложных людей в нашем обществе автоматически решит множество
проблем. От необъяснимой в современной Европе мужской смертности до бытового
хамства и пофигизма. Человек, придумывающий, творящий, рискующий — априори
сложный.
И еще: нет
никаких сомнений, что одна из важнейших задач культуры — сбережение наследия.
С этим мы
более или менее справляемся. Но нельзя не понимать, что без создания нового —
без свободного творения соответствующих вызовам времени «картин
мира» — нечего будет сберегать. И выдерживать конкуренцию с другими
странами.
У нас
исчезло понятие «труд»
— Что для
вас является очевидным признаком «раскультуривания» нации?
— Я говорю
о другом — о содержательной работе культуры. О постоянном процессе ее
проектирования. Вот, скажем, из смыслового обихода исчезло понятие
«труд». После семидесятилетнего существования идеологии
«пролетариата», «трудящихся», после эпохи
«производственных» фильмов и пьес вы сегодня нигде не услышите о
том, что деньги зарабатывают трудом. Что это ценность, а вовсе не подарок
государства или ваша изворотливость. Идеи труда — нет. Вообще. Любого. Мне
кажется, это тоже одно из важнейших следствий произошедшей перезагрузки
приоритетов. Деньги — есть, а труда — нет.
— А что мы
в связи с этим пропустили?
— Понимание
того, что модели жизни, связанные с освоением обстоятельств частной
собственности, должны присутствовать в головах миллионов. В 1992 году я
поехал к своим родителям в Пензу на первомайские праздники. Прошло четыре
месяца со дня введения ненавидимой системы. Помню, меня потрясла сцена в
ближайшем продуктовом магазине. Бабушка говорит продавцу, молодому мужчине:
«Милок, почему ты мне подсовываешь польское масло, а не новозеландское,
экологически чистое?» Она всю свою жизнь простояла в очередях — будучи
девочкой, теткой, пенсионеркой. Прожила в цивилизации дефицита. А теперь
может запросто произнести «экологически чистое». Тогда казалось,
что бабушка всем сердцем примет новый экономический уклад, который обещает ей
достойную жизнь. Но культура запретила это сделать. И это при 18 млн ныне
имеющихся у граждан зарубежных паспортов, что в десятки раз больше, чем
четверть века назад, при 45,5 млн частных автомобилей (в 1992-м было 7,5 млн) и при
19 трлн рублей, лежащих на личных вкладах.
Люди не
считают, что все это — следствие произошедшей смены системы. Они не понимают,
по каким принципам сегодня устроена жизнь и как она в идеале должна быть
устроена, чтобы стать успешной. Почти 70 процентов, подходя к географической
карте, теперь считают, что мы «не европейцы».
Сотни
сортов сыра и колбасных изделий, миллионы поездок за границу — сами по себе
сознание не перекодируют. Это результат колоссальной работы культуры.
Не
случилось! В обстоятельствах переходного времени ее должны были все эти годы
вести все государственные и общественные институты, средства массовой
информации. Но они это почему-то не делали.
У каждого
времени свои культурные предписания
— У нас
есть сейчас единое культурное пространство?
— Конечно,
есть. Русский язык формирует каркас национальных смысловых координат.
Культура живет, дышит, воспроизводится в языке, в неформальных поведенческих
практиках. Только надо уточнить, о какой культуре речь, о каких сообществах,
масштабах. По степени популярности мало кто может сравниться с Малаховым,
Лепсом или Стасом Михайловым. Но у нас катастрофически уменьшается
пространство направленной на развитие личности, международно признанной
культуры. В Москве лауреаты Канн, Венеции, Берлина снимаются с экрана через
неделю. В 14-миллионном городе очень мало нуждающихся в них зрителей.
— Можно ли
тогда утверждать, что наряду с единым культурным пространством существует и
единое пространство бескультурья, создаваемое телевизором?
— Не стоит
думать, что есть культура «высокая» и «низкая»,
«хорошая» и «плохая», «столичная» и
«захолустная». Любые модели, цели, образцы поведения, ценностные
системы, разрешения и запреты, которые определяют индивидуальное, групповое,
общественное, национальное поведение, — это все культура. К примеру,
телевидение только в своих сериалах производит более пятисот сюжетов в год —
4 тысячи часов. Кто герои этих историй? О чем они думают, куда стремятся?
Кто-нибудь это изучал?
Только
свободный человек способен генерировать духовность
— Бердяев,
которого российские политики сегодня цитируют чаще, чем в прежние
времена — Маркса и Ленина, писал, что русский народ на протяжении своей
истории вынашивал высокие идеи духовного смысла Бытия. Считается, что это —
признак нашей культурной идентичности и что этим мы отличаемся от других
наций. Что такое «русская духовность», ставшая сегодня предметом
политического обихода?
— Каждый
ваш вопрос — Эверест. Почему-то мало кто вспоминает, что именно после отмены
крепостного права наши предки создали величайшую культуру Золотого, а потом и
Серебряного века. Это было вошедшее во все мировые учебники время расцвета
отечественной культуры. Еще одно доказательство того, что свободный человек
способен генерировать эту самую пресловутую духовность.
—
Советская культура была, как известно, «национальной по форме,
социалистической по содержанию». А нынешняя российская культура — она в
этом смысле какая?
—
Несомненно, национальная и вневременная во всех смыслах.
— А
интернациональной, то есть как бы лишенной национальных корней, культура
может быть?
— Любая
культура питается от своих национальных корней. И поэтому имеет мировое
значение. Тувинское горловое пение, найдись для него хороший продюсер,
прекрасно воспринималось бы в «Ковент-Гарден». Национальная
культура в лучших ее образцах всегда вправе претендовать на международный «прокат».
Мир постоянно жаждет нового контента, готов превращать его в событие.
— Можно ли
сказать, что культура — лучший национальный идентификатор?
—
Безусловно. Все лучшее, уникальное, опасное, тормозящее или вдохновляющее
живет в языке, в моделях понимания жизни, идентифицируется, осознает себя
через культуру. Строить будущее можно только через культуру.
— Какова,
на ваш взгляд, роль государства в развитии культуры?
—
Определяющая: функция мудрого менеджера.
— А мне
кажется — нет. Я склонен думать, что культура развивается по своим
собственным законам, вне государственных институтов, какими бы они ни были.
Кроме того, существует мировой культурный контекст, который при любых
политических режимах оказывает на национальную культуру влияние, сходное с
проникающей радиацией. «Железный занавес» не помешал проникновению
в советское кино «Июльского дождя» и «Я шагаю по Москве»,
а на советскую сцену — «Фабричной девчонки» и «Пяти
вечеров» как отголосков итальянского неореализма.
— Культура
больше, важнее, системнее — сильнее, — чем институты государства, которое,
безусловно, крупнейший игрок во всех сферах жизнедеятельности. У него много
функций. Оно — заказчик, оценщик, цензор, управленец, защитник. Может
ускорять или тормозить, помогать или препятствовать, поддерживать или
гнобить. Но в большом Времени государство не способно победить, тотально
преодолеть культурные предписания. Можем назвать их — матрицы. У нее есть
великое многообразие внеполитических ресурсов. Прежде всего, самый мощный
ресурс истории — формирование человеческого капитала, бесконечной потребности
людей в развитии, творчестве, в новых «картинах
мира». А еще: вдохновляющее миллионы, непостижимое сумасшествие
небольшого количества людей, которых потом объявляют великими художниками,
учеными, политиками.
Источник: Российская газета