Милиция и предприниматели
К каждому из наших собеседников мы обращались с вопросом о том, где бы он стал искать защиту, если бы его имуществу или жизни угрожала опасность. Ответы, которые мы получили, указывают на серьезный кризис доверия граждан к государственным структурам и к милиции в частности: явную готовность искать у них защиты выразили немногие. О положительном опыте уже состоявшегося сотрудничества с милицией повествует лишь один респондент. Учитывая, что этот наш собеседник является предпринимателем, именно к его свидетельству мы и обратимся в первую очередь. «Мне самому приходилось иметь дело с МВД. Мы ведь на войне находимся, -повествует москвич М.Ю., как мы помним, наиболее успешный бизнесмен среди наших собеседников. — Со всеми этими бандитскими наездами надо же разбираться. Мне повезло, что один из работников ОБЭП — мой старый товарищ. Мы вместе с этими ребятами спланировали определенную тактику по борьбе с бандитами. Сегодня все сколько-нибудь крупные бизнесмены — это выстоявшие в боях полевые командиры. Сегодня Москва здорово взята под контроль РУОПом, а несколько лет назад было просто страшно за себя, за семью. И у меня нет данных, подтверждающих их собственную криминализированность. Я лично ничего и никогда им не платил. Правда, я пришел туда «от Ивана Ивановича», поэтому моя безопасность была взята под особый контроль».
Случай М.Ю. позволяет взглянуть на проблему как с формально-юридической точки зрения, так и со стороны реальной практики. Услуги по обеспечению безопасности населения формально относятся к категории «общественных благ», распоряжаться которыми избирательно — по своему личному произволу и к своей частной выгоде — никто не должен; равным правом на безопасность обладают все граждане без исключения. Но такова лишь формальная сторона дела. Реально же все выглядит совершенно иначе. Это очень хорошо видно на примере М.Ю., который хоть и утверждает, что «никогда не платил», однако тут же ссылается на протекцию «Ивана Ивановича». В милицейских кабинетах, где распределяются услуги по обеспечению безопасности, такая протекция, по-видимому, давала нашему респонденту существенное преимущество перед другими потребителями, и если даже он действительно не платил денег непосредственным исполнителям, это еще не означает, что в данном случае не было никаких теневых расчетов.
Вступая в отношения с милицией, М.Ю. располагал капиталом неформальных связей, а этому капиталу всегда можно дать более или менее определенное денежное выражение в зависимости от того, где и в каких масштабах он находит свое применение. Причем нельзя исключать и вероятность того, что капитал этот был получен в результате непосредственной сделки между потребителем услуги — нашим М.Ю. — и начальством тех милицейских «ребят», которые взяли его дела «под особый контроль». В какой уж там валюте велись расчеты — в дружеских взаимных услугах или в наличных деньгах — для нас не имеет особого значения. Важно, что услуги по обеспечению безопасности могут иметь свою рыночную цену и предоставляться (либо не предоставляться) в зависимости от платежеспособности «клиента». Заметим попутно, что для М.Ю. любая форма расчетов вряд ли составит трудность: состояние этого человека позволяет ему иметь собственную виллу в Испании и держать лошадей на даче в Подмосковье.
Как же, однако, складываются взаимоотношения с милицией у тех предпринимателей, бизнес которых не защищен капиталом неформальных связей? Пользуются ли они правом на безопасность как «общественным благом» или им приходится частным образом расплачиваться с конкретными милицейскими работниками? Представление об этом дает рассказ москвича О.В., хозяина небольшой фирмы, торгующей дверями:
«Через две недели после того, как мы открыли наш магазин, — проверка. Человек десять в камуфляже, в масках, с оружием. «Всем на пол, руки за голову, ноги в стороны!» Молоденький продавец уже с пола что-то спросил — ему сапогом в зубы. Лежим так, не знаю сколько, может десять минут, может полчаса, мордой в пол… Меня кто-то за плечо трогает: «Хозяин? Вставай!». Встаю. Майор милиции. Здесь отделение через дом, и он пришел со мной «дружбу» завести. «По-соседски». А менты вроде ошиблись, вроде им что-то не то показалось, они нас и положили… Цена «дружбы» — поставить у них в отделении три двери… Поставили, куда денешься. Дубовые поставили. А то ведь жизни не будет. И теперь так и «дружим» с ними: то помочь их коллективу обмыть новую «звездочку» у начальника (на погонах) — триста баксов из кармана; то полы отциклевать и полакировать — еще пятьсот. Не знаю, есть ли большой прок от такой «дружбы», но все-таки бандиты к нам не приходили пока. Может, менты и бандиты между собой зоны влияния поделили, и мы все-таки под защитой у того майора, который теперь уже стал подполковником».
Эта история возвращает нас к знакомой схеме взяточничества, в соответствии с которой строятся взаимоотношения между чиновником и предпринимателем и которую ранее мы определили как мздоимство. Само представление об «общественном благе» исчезает, и перед нами открывается мрачная картина теневого рынка, где безопасность продается частным потребителям за деньги.
Нам, впрочем, могут сразу же возразить, что в случае налета на торговую фирму говорить о рынке по меньшей мере странно. Поэтому попробуем разобраться. Безопасность есть один из факторов экономической деятельности, которая дает фирме прибыль. Фактор этот можно приобрести различными конкурирующими способами (защита со стороны милиции, собственная охрана, криминальная «крыша» и т. д.), и цена его может быть выше или ниже. Выбор, который в нашем случае навязывается предпринимателю, говорит как о его собственных ограниченных возможностях (у М.Ю., например, возможности иные), так и о состоянии того сегмента рынка, на котором он работает и который монопольно контролируется данным поставщиком безопасности (отделением милиции). Брутальный метод ведения переговоров («мордой в пол») следует отнести на счет общей культуры данного рыночного оператора и наличия у него соответствующих «переговорных аргументов». Однако, в конце концов, все издержки переговорного процесса включаются в цену фактора безопасности, цена оказывается приемлемой, и безопасность фирмы обеспечивается на уровне, который позволяет ей оставаться на рынке и получать прибыль. Именно факт получения конечной выгоды потребителем и отличает наш случай милицейского налета от грабежа на большой дороге, где прохожий может купить ценой кошелька личную безопасность, но никакой другой пользы извлечь из этого не в состоянии.
Другим подтверждением того, что отношения предпринимателя с милицией являются, по сути, рыночной сделкой, может служить использование правоохранительными органами такого «переговорного аргумента», как возможный отказ выполнять свои функции в случае, если потребитель уклоняется от игры по навязываемым ему правилам теневого рынка. «Я слышал от знакомых, родители которых занимаются торговлей или другим бизнесом, — рассказывает ростовский студент А., — что менты практикуют так называемый «товарно-вещевой кредит». То есть регулярно вымогают у коммерсантов деньги или товар и грозят им, что, если они не сделают это добровольно, то будут уже с бандитами разбираться». Если свидетельство нашего респондента достоверно, то это значит, что потенциальная угроза со стороны криминального рэкета и есть Та социально-психологическая среда, которая обеспечивает милиции устойчивый спрос на ее специфический «товар», среда, в устранении которой милицейские работники меньше всего заинтересованы. Напомним, что и наш предыдущий собеседник О.В. тоже не исключает, что бандиты к нему «не приходили пока» благодаря его «дружбе» с милицейским майором, ставшим подполковником.
Не надо, думаем, доказывать, что превращение услуг по обеспечению безопасности из «общественного блага» в товар теневого рынка, которым монопольно распоряжаются работники милиции, имеет далеко идущие последствия. В этих условиях перед лицом милицейского произвола граждане — и физические, и юридические лица — оказываются абсолютно беззащитными. Потому что на интересующем нас рынке такие понятия, как обеспечение безопасности и угроза безопасности могут быть связаны с деятельностью одних и тех же субъектов, в роли которых могут выступать как создатели бандитских «крыш», так и призванные бороться с ними милицейские работники. Ведь ничто не может заставить последних ограничивать себя шантажом предпринимателя угрозами, исходящими от криминальных структур, и требованиями оплаты своих услуг, обеспечивающих защиту от этих угроз. Имея узаконенное право на применение насилия, они могут вообще не утруждать себя какими-либо упоминаниями о своих должностных обязанностях и сами выступать в качестве криминальных рэкетиров — тем более опасных, что от них нет защиты.
О том, как это происходит, детально и эмоционально рассказывает Т., механик автосервиса из Москвы:
«РУОП — наехали, искали, к чему придраться, даже сигареты фотографировали, дескать, могут быть наркотики. Придрались к документам, опечатали сервис. Пару дней держали, потом пригнали свою машину, сказали, чтобы мы сделали. Ремонт был достаточно сложный, где-то на 1000 рублей. Местный участковый хотел сделать капитальный ремонт своей машины. Он противный такой парень, младший лейтенант. Хам. Мы отказались делать. Кто он такой?! Мы же не рабы. Он притащил ОМОН, эти ребята нас пару раз ударили, притащили к себе, там снова били в автобусе. Потом передали в милицию, там проверили документы, ничего не нашли и отпустили. Жаловаться некуда. Все равно мы были бы виноваты… Экологическая милиция часто приезжает. Проверяют регистрацию, отбирают паспорта, заставляют приезжать к себе, заставляют платить штрафы, несмотря на то, что регистрация в порядке (респондент, уже 12 лет проживающий в Москве, сохранил гражданство Армении. — Авт.). Непонятно только, при чем здесь экологическая милиция, какое отношение они к регистрации имеют».
Эта и другие истории, на которые мы уже ссылались, интересны не только тем, что знакомят нас с нравами операторов, действующих на теневых рынках безопасности, и применяемыми ими методами. Если государственные служащие, какими, по сути, являются работники милиции, используя свои должностные возможности, оперируют вне сферы легального права, то они неизбежно обрекают на теневые операции и тех, кто становится жертвой их произвола. Разумеется, не только работники милиции выталкивают предпринимателя в теневую сферу, но их роль, как говорится, трудно переоценить. Очевидно, например, что поборы, о которых поведали наши собеседники, представляют собой некоторый теневой налог на фирмы и их работников. Отказаться от уплаты этого налога — невозможно. Между тем платить и этот «налог», и те официальные налоги, которыми (теоретически) оплачивается система общественной безопасности, предпринимателю оказывается не по карману. К тому же он прекрасно понимает, что от «общественного блага», которое оплачивается через систему официального фиска, ему ни кусочка не достанется.
Так что не только чрезмерно высокие узаконенные ставки заставляют предпринимателя уклоняться от уплаты официальных налогов, но и необходимость создавать «черную кассу» для теневых платежей. Конечно, предназначена она не только для Милиционеров. Но — не в последнюю очередь — и для них тоже. «Ведь все те, кто на нас наезжает, все эти менты, они же и будут приезжать и просить, никто нас от них не избавит, им же всем надо платить, — продолжает размышлять Т. — Так как же хозяин может все платить? Ты же сам понимаешь. Как я могу относиться к тому, что он налоги не платит, если у него другого выхода нет? Он или налоги будет платить, или мне зарплату».
При такой практике и таких настроениях нет достаточных оснований для уверенности в том, что осуществленное властями снижение государственных налоговых ставок реально скажется на поведении бизнеса. Ведь теневые налоги ему по-прежнему придется платить, потому что никаких дополнительных гарантий правовой защищенности у него не появится.
Все, о чем пока говорилось, характеризует специфические особенности практики мздоимства в милицейской среде. Во всех рассмотренных нами случаях речь так или иначе шла о продаже предпринимателям их законного права на безопасность, включая защиту от угрозы, исходящей от самих милиционеров. Однако теневой рынок безопасности легального бизнеса, по мнению некоторых наших собеседников, — не единственный источник криминального дохода милицейских работников. Они могут «зарабатывать» и тем, что в полном противоречии со своими должностными обязанностями берутся обеспечивать безопасность преступников. В этом случае они, по сути дела, «входят в долю» с криминальными структурами и оставляют им простор для безнаказанной деятельности вне закона (в наших терминах — практика лихоимства).
Понятно, что достоверных сведений о милицейском лихоимстве наши собеседники сообщить не могут — для одних доступ к информации о такого рода сделках закрыт в силу их глубокой законспирированности, а те, кто сам в них вовлечен, говорить о них не станет. Мы располагаем лишь некоторыми наблюдениями наших респондентов, интересных прежде всего тем образом милиции, который сложился в сознании людей. «Посмотрите на работников милиции: они связаны с криминальными структурами и подчас непонятно, где заканчивается милиция и начинается криминал, — утверждает, например, А.А. – сорокалетний ростовский учитель. — «Наперсточники» на автовокзале находятся под прямым контролем сотрудников милиции. Как уж они там взаимодействуют и рассчитываются, -не знаю, но часто приходилось наблюдать, как «наперсточники» подбегают к автобусу и начинают заводить свою «игру», а милицейский патруль благополучно заворачивает за угол вокзала и уходит в другую сторону».
Другие наши собеседники подозревают милицию в прямом покровительстве подпольным цехам, производящим незаконную продукцию. Вот как об этом говорит в своем интервью Э.Б., руководитель одного из подразделений «Ростсельмаша»: «Мой начальник получил квартиру, и из его окна видно, что во дворе большого частного дома расположен мини-завод по производству фальшивой водки. К этому дому подъезжают грузовики, отгружают тару, забирают готовую продукцию — и все это под контролем милиции» (8). А землячка Э.Б., пятидесятичетырехлетняя работающая пенсионерка З.И., основываясь на информации, полученной от знакомых, склоняется к еще более категоричным утверждениям. «Знаю, — заявляет она, — что есть такие подпольные цеха, на которых люди, как рабы, за копейки работают. У моей знакомой дочь работала в таком подпольном цехе, они шили одежду и всякий ширпотреб. Все это делалось на дому у самого работника, либо ходили к хозяину и в каком-то ангаре работали. По пять-семь человек. Условия каторжные. Конечно, у таких цехов есть, как сейчас называется, «крыша» — либо криминальная, либо милицейская. Нелегальным это производство можно назвать лишь потому, что они не оформляют работников и не платят никаких налогов. Но чтобы не знала милиция о таком производстве — невозможно. Просто руководители таких подпольных фирм делятся прибылью с милицией, которая их покрывает» (9). Как бы ни оценивали мы достоверность таких свидетельств, одно не вызывает сомнений: не только предприниматели, но и рядовые граждане проявляют сегодня к деятельности милиции самое пристальное внимание. Их настороженность и подозрительность могут объясняться или конкретным опытом столкновения с данной государственной службой, или сложившимися представлениями о том, каких результатов следует ожидать, если придется с ней столкнуться.