Полная стенограмма ситуационного анализа (Часть 1)

Е.Г. ЯСИН: Итак, тема нашего обсуждения — «Шесть месяцев нового правления: баланс ошибок и достижений».

Первый вопрос: позволяют ли итоги первых шести месяцев президентства Путина делать вывод о том, что модель его президентства устоялась, и если да, то чем она характеризуется?

Л.Ф. ШЕВЦОВА: Я бы хотела, прежде всего, затронуть такой вопрос: что самое главное на данном этапе правления Путина? Мне представляется, что самое главное — это его попытка, неважно какая — осознанная, либо не осознанная — совместить два типа развития или две модели развития. С одной стороны, мобилизационный тип развития, а с другой стороны, инновационный тип развития. Попытка осуществить мобилизационный тип развития проявляется в политике, инновации — в экономике, которую я затрагивать не буду.

Что он пытается сделать или уже сделал в политике? В политике он сделал две вещи. Первое. Он попытался демонтировать несколько основополагающих регуляторов ельцинского режима, а именно -отказался от тактики или политики торга и взаимного попустительства в процессе консолидации своей базы и консолидации режима как целого. Второе. Он отказался от антикоммунизма, как средства консолидации режима и нейтрализации оппонентов. Третье. Он пересмотрел всю опору ельцинского режима и отказался от одного, по крайней мере, очень весомого опорного элемента — от олигархов.

Чем же он все это заменяет? Если коротко, он заменяет это механизмом «приводных ремней». Однако сразу же хочу отметить следующее. Путин пытается изменить начинку конструкции, не меняя саму конструкцию и ее крышу. Крыша и основные стропила конструкции остаются прежними, т.е. ельцинскими. Путин меняет начинку, он меняет регуляторы и консолидирующий фактор. Он переходит к механизму, вернее, делает попытку перейти к механизму «приводных ремней» и впервые за последние десять лет вводит такой механизм регуляции и консолидации как устрашение. Все остальные элементы я пропустила. Он меняет и опорный элемент конструкции: прежнему фаворитизму олигархов, он предпочитает бюрократические ресурсы.

Возникает вопрос: в какой мере, в какой степени попытка совместить мобилизационный и инновационный типы развития может быть эффективной? В какой степени эти два типа, две модели развития могут быть сочетаемы? И в этой связи, возможно, мы должны оглянуться на какой-то исторический опыт, где это удавалось. Сразу замечу, что возможность совместить эти два типа развития у меня вызывает большие сомнения, а тот тривиальный пример, который, конечно же, будет использоваться в этом контексте — пример Чили Пиночета — мне кажется, очень красноречиво и убедительно показывает, что нам мобилизационную и инновационную тактику совместить не удастся. Хотя бы уже в силу того, что пиночетовский мобилизационно-инновационный режим стал экономически эффективен только тогда, когда он стал выходить из мобилизационной модели.

Следующий вопрос: удастся ли осуществить саму эту мобилизационную модель политического развития в условиях достаточно фрагментированного плюралистического общества, которое десять лет существовало и развивалось в рамках ельцинской конструкции взаимных теневых сдержек. Мне кажется, идея заранее обречена на провал, причем провал будет довольно быстрым, он наступит быстрее, чем провал ельцинской концепции, в силу наличия, по крайней мере, двух структурных ловушек.

Первая ловушка — о ней давно говорилось и писалось — связана с самим фактом сверхконцентрации полномочий в одних руках и, отсутствием средств для осуществления этих полномочий, а также с опасностью делигитимизации власти, которая концентрируется в одних руках. Вторая структурная ловушка связана с несовместимостью модели приводных ремней и элементов демократии. Уже сейчас мы видим, что, пытаясь внедрить этот механизм приводных ремней, Путин ослабляет демократическую легитимацию. А ослабляя демократическую легитимацию, он вынужден компенсировать ослабление демократического опорного элемента за счет усиления фактора силового (репрессивного), или, по крайней мере, фактора устрашения. Но тогда возникает другой вопрос: откуда взять средства для силового обеспечения режима? На мой взгляд, этих средств нет. Что в этом случае будет происходить? То, что тактика устрашения без логического результата, т.е. без силового удара, обнаружит бессилие власти.

Таким образом, мой вывод следующий: попытка совместить два типа развития, в силу их несовместимости, не удастся. Модель политических приводных ремней не может быть эффективной. Возможно, на определенном этапе, на этапе, скажем, относительно стабильного экономического роста, эта модель, как регулятор, способна работать. Но она не может работать в момент кризиса, август это показал. Она не способна к кризисному управлению. Но дело не только в этом. Игорь Моисеевич уже писал относительно ельцинского режима, что этот режим не может быть системным в силу отсутствия достаточных средств для обеспечения целей и в силу все еще присутствия несистемного элемента. Что касается путинского режима, то в нем к противоречиям ельцинской конструкции прибавляется еще одно — противоречие между самой этой конструкцией и механизмом приводного ремня.

Е.Г. ЯСИН: Чем же противоречит этому механизму ельцинская конструкция?..

Л.Ф. ШЕВЦОВА: Ельцинская конструкция все же включает выборы и другие демократические нормы и традиции как необходимые элементы. Других средств сохранения и воспроизводства власти нет. Кроме того, существенный элемент ельцинской конструкции — способность всех элитных групп к взаимодействию путем торга и сделок. Но не путем подчинения. Так? Следовательно, механизм приводных ремней, предполагающий именно подчинение, не может быть устойчивым, не может быть системным и не может быть, в конечном итоге, консолидирующим.

Е.Г. ЯСИН: А как соотносится с тем, что вы сказали, тот факт, что Путин имеет мандат доверия, тот факт, что боятся против него выступать не потому, что он может посадить, а потому что сегодня он легитимен? На днях я познакомился с одним исследованием социологов. Они пишут, что главный и самый устойчивый фактор поддержки Путина заключается в том, что большинство ощущает, что это свой. Стальные глаза, маленькая головка, там какие-то еще недостатки, которые могут отталкивать интеллигентную женщину, для большинства россиян — это как раз то, что надо. Это ощущение, наконец-то, к власти пришел свой, а не чужак какой-то. Что вокруг него не будут роиться всякие вши и клопы, что это — наш, рубака. Он то дубину возьмет, то замочит в сортире… Не является ли и это фактором, характеризующим режим?

Л.Ф. ШЕВЦОВА: Да, да. Вы меня подталкиваете к фиксации определенного парадокса. С одной стороны, Путин декларирует мобилизационную модель, тем самым становясь «своим» для коммунистов и националистов. А с другой стороны, он пытается осуществлять инновации, и таким образом он нейтрализует либералов, нас с вами, в какой-то степени. Путин разный. Он все еще неоднозначен и аморфен. У него несколько углов. И вот это совмещение разных моделей как раз и способствует закреплению его имиджа. Но сегодняшнее закрепление имиджа вовсе не равнозначно долгосрочной устойчивости режима. Потому что имидж в данном случае не имеет, скажем так, ресурсного обеспечения. Путин может быть популярен еще какое-то время, но это не значит, что кризиса режима не будет. Наоборот. То, что сохраняет ему имидж, объективно ведет к углублению кризиса режима.

Е.Г. ЯСИН: Можно ли сказать, что есть некая совокупность потенций, которую видят в нем люди разных политических ориентаций, но со временем одни потенции Путину так или иначе придется реализовать, а другие — перечеркивать?

Л.Ф. ШЕВЦОВА: Да. И они не совместимы, эти потенции. Они облегчают ему выживание, он, возможно, будет долго еще на этих двух волнах плыть. Но эта несовместимость потенций и стимулов приведет к кризису того, что он делает.

И.М. КЛЯМКИН: Я почти со всем согласен, что говорила Лилия Федоровна по поводу совмещения мобилизационности и инновационности, модели приводных ремней, и возможных перспектив режима. Но я постараюсь все же быть ближе к первому вопросу.

Итак, новая модель президентства — устоялась она или нет? Я думаю, что устоялась, — говорить рано. Даже рано говорить о том, что она сложилась. Хотя какие-то тенденции новые, по сравнению с ельцинским режимом, ельцинской моделью, безусловно, есть, и Лилия Федоровна о них сказала. Когда можно будет говорить об этой модели более или менее определенно? Когда, пользуясь языком Лилии Федоровны, люди поймут, что такое, скажем, путинские инновации. К примеру, то же снижение налогов. Эта сторона деятельности Путина на уровне жизненного опыта, никак не воспринимается, ее для людей просто не существует на этом уровне. Можно говорить о том, что уже сейчас значительная часть электоральной базы Путина не принимает плоскую шкалу налогообложения. Но как это скажется в дальнейшем на его имидже, сумеет ли он сбросить это недовольство на Касьянова или на кого-то другого, пока не ясно.

Е.Г. ЯСИН: Ни на кого — тут я согласен с Лилией Федоровной — он недовольство сбросить, при нынешнем его поведении, не сможет. Касьянов не тот человек, на которого можно что-то сбросить.

И.М. КЛЯМКИН: Да, но мне пока не ясно, как он будет в глазах населения распределять политическую ответственность. Это — вопрос. С Ельциным было понятно. А с Путиным пока ничего не ясно. Он никого не увольняет, никого не критикует, никого не трогает. Так не может долго продолжаться. Это — первый момент. Второй момент…

Е.Г. ЯСИН: Руцкого уволил…

И.М. КЛЯМКИН: Руцкого он тоже на себя не взял. Это особенность его стиля — он ничего на себя не берет.

Второй момент. Чтобы говорить о том, сложилась или нет путинская модель президентства, надо Путина — гипотетически — уложить на три месяца в больницу, чтобы он не имел доступа к делам. И вот тогда будет видно — это действительно система или все держится на одном человеке, институционально она не функционирует. Я думаю, с точки зрения институционального функционирования режим усилился, а система ослабела.

Почему она ослабела? Потому что режим строится по принципу: чем больше власти у меня (президента), тем сильнее государство. Это так. Но только в одном случае — при тоталитарном или последовательно авторитарном режиме. При сохранении же демократических процедур это не так, по крайней мере, в среднесрочном, а тем более, в долгосрочном плане. Сосредоточение (и публичное акцентирование этого сосредоточения) власти в одних руках ведет к тому, что не только другие институты ослабляются, но падает и их ответственность: чем больше роль одного, тем меньше ответственности у других институтов и у других игроков. По сути, это введение ситуации в режим сервильности, в соответствии с известным принципом «чего изволите», который не может быть эффективным и функциональным по определению. Пока прошло слишком мало времени, чтобы говорить о том, как это будет сказываться конкретно. Но, повторяю, как только даже те маленькие новации, которые запущены, станут жизнью, это скажется неизбежно.

При всем том, что новый режим еще окончательно не сложился, о некоторых тенденциях можно говорить вполне определенно. Этот режим часто называют «управляемой демократией». Я думаю, что когда говорят об управляемой демократии, да еще в позитивном плане, не расшифровывая, а что это такое, и на основании какого принципа она управляется, — это терминологическое лукавство. Есть разные модели управляемой демократии с очень ясными принципами. Демократия советского образца — была управляемой понятно на каком принципе — на выведении из сферы ответственности партии и ее вождя. Была управляемая демократия при генералах в Южной Корее — тоже с очень ясным принципом: чрезвычайные законы политического характера, позволявшие сметать со сцены нелояльную оппозицию. В современной России ничего такого нет: ни советского, ни южно-корейского, хотя ссылаются часто на Южную Корею. А что есть? А есть обновленная разновидность имитационно-правового режима. Вроде бы все делается по закону, с соблюдением юридических процедур. Почему же он тогда имитационный? Потому что все делается избирательно: Немцов об этом правильно говорил по отношению к Руцкому. Дело не в Руцком, и не в том, жулик он или нет. Дело в том, что закон применяется избирательно, по принципу лояльности-нелояльности, исходя из того, высовывается кто-то или не высовывается.

Е.Г. ЯСИН: Максим Соколов написал по этому поводу в «Известиях». Обругал Немцова, причем ни слова не сказал про то, что это за 12 часов до голосования, но зато подчеркнул тот момент, что наши «демократы» и либералы, если власть пытается навести порядок step by step, создать прецеденты законности, то они это не принимают, ибо создание прецедента законности воспринимают как движение к тоталитаризму. От Соколова этого не ожидал, честно скажу.

А.А. КАРА-МУРЗА: Он несколько раз уже так пинает…

И.М. КЛЯМКИН: Так вот, в первом приближении складывается — не сложился, а складывается — имитационно-правовой режим, который позволяет избирательно применять юридические нормы в обмен на лояльность. Ни для сильного государства, ни для каких-то там антикоррупционных вещей это не только не годится, но, по-моему, и не предназначено. Есть какие-то симптомы — пока только симптомы — утверждения нового принципа взаимоотношений федеральной власти с руководителями регионов и «олигархами»: оставайтесь в тени, коррумпируйтесь, но в политику не лезьте. И это тоже создает инерцию сервильности в ее отечественном варианте, когда все зависимы, но никто не берет на себя никакой ответственности. Вот такая опасность. И она реально существует.

Второй момент, чрезвычайно настораживающий с точки зрения того, что Лилия Федоровна называет инновациями. Экономистам лучше знать, но я, как наблюдатель не очень экспертно вооруженный в этой области, вижу, что нет никаких симптомов движения в сторону решения проклятой российской проблемы расчленения власти и бизнеса, зато просматриваются симптомы движения в направлении противоположном.

Е.Г. ЯСИН: Пока идет борьба …

И.М. КЛЯМКИН: Борьба, возможно, идет, но пока, мне кажется, есть основания предполагать, что побеждают сторонники модели, которую Коржаков и Сосковец хотели создать еще при Ельцине, пытаясь отобрать у Черномырдина контроль за нефтяными и прочими ресурсами и сосредоточить его в руках узкой группы лиц. Сконцентрировав таким образом ключевые ресурсы, может быть и надеются обеспечить инновации. Я не очень уверен, однако, что в России будет работать модель Сухарто или южно-корейская. Просто очень разные ситуации. Мне в свое время Лилия Федоровна дала книжку, и там очень хорошо описано, что получается при такой концентрации ресурсов в сырьевых странах. Получается деградирующий авторитарный режим.

Л.Ф. ШЕВЦОВА: Наверное, мы здесь должны учитывать возможность продолжения этой тенденции в сторону создания не прежних политико-финансовых кланов, а кланов, объединяющих бизнес и силовые структуры. Такое бывало в ряде латиноамериканских стран и вело к деградации и коллапсу системы. Так вот, мы не можем исключать приобретения силовиками и спецслужбистами вкуса к бизнесу и возникновения смычки между репрессивно-силовыми структурами и бизнесом, чего, кстати, никогда в России не было.

Е.Г. ЯСИН: Пока я наблюдаю спецслужбистов и вижу, что это люди, которые не любят бизнес.

Л.Ф. ШЕВЦОВА: А я знаю спецслужбистов, которые очень активно в нем участвуют.

Е.Г. ЯСИН: Да, но не самые первые лица.

Л.Ф. ШЕВЦОВА: Не почувствовали вкуса пока.

Е.Г. ЯСИН: Возможно, но у них есть и некоторое ограничение, которое связано с тем, что линия на сращивание бизнеса с властью представлена просто другой группировкой, которая не пользуется доверием со стороны спецслужбистов. Между ними происходят стычки и в этом, можно сказать, определенная сила тех либералов, которые пока остаются во власти. Потому что они могут играть на этих противоречиях и взаимных страхах. Но если случится то, о чем говорит Лилия Федоровна, это вообще конец света.

Л.Ф. ШЕВЦОВА: На среднем уровне в регионах это происходит очень активно.

И.М. КЛЯМКИН: Ну и последнее — по поводу СМИ. Исходя их того, что я говорил, нынешняя политика по отношению к СМИ выглядит вполне естественной. В отличие от Ельцина, Путин опирается на нерасчлененный народ с определенными ожиданиями, которые надо поддерживать, не дать им иссякнуть и смениться разочарованием. Отсюда и линия на дезавуирование критики в СМИ.

Е.Г. ЯСИН: Вот все-таки такой вопрос. Предположим, что у Путина есть некое представление о его миссии — с государственно-патриотическими составляющими, с экономическими составляющими. Присутствует ли, на ваш взгляд, в этом представлении о миссии сохранение хотя бы тех начал демократического развития, которые сложились в предшествующее десятилетие? Или есть только слова при отсутствии понимания того, что такое вообще гражданское общество и демократические процедуры? Хотя он все говорит правильно, не за что зацепиться, ощущение в то же время такое, что у него в мозгу иначе все, чем у меня …

И.М. КЛЯМКИН: Трудно говорить, что он сам думает и чего хочет. Сказать, что он принципиальный, убежденный антидемократ, я не могу. Если послушать тех, кто его окружает, то они, похоже, исходят из того, что десять лет в России была демократия. Получился бардак и распад государства. Поэтому государство важнее демократии. Поэтому, когда Путин произносит все эти слова о важности демократии, свободы слова и т.п., то он, может быть, и не лукавит, но исходит при этом из того, что в России все это не работает, получается развал, а потому демократию здесь можно лишь имитировать. Мысли о том, что на том пути, по которому он идет, развал может быть еще больше, равно как и о том, как саму демократию сделать конструктивной и работающей, мне кажется, даже на уровне вопроса пока не возникают. Пока, похоже, установка такая: раз Россия до демократии не дозрела, но и отказаться от демократии нельзя, то Россию надо как-то перехитрить. Поэтому СМИ. Поэтому СМИ — ключевой вопрос.

Л.Ф. ШЕВЦОВА: И партии — посмотрите проект закона о партиях… То есть все складывается так, как говорит Игорь Моисеевич, в эту мозаику: СМИ, партии, регионы. Что еще? Тут и Дума, Совет Федерации…

Е.Г. ЯСИН: Хочу обратить внимание на одно обстоятельство: по крайней мере, в сфере укрепления государства, а также в сфере экономических реформ Путин уже выступил с какими-то инициативами. То, что касается гражданского общества, демократического устройства, разделения властей, совершенствования этих механизмов, — ноль. Ничего. Просто это как бы само собой разумеется, и у меня такое впечатление, что даже в голову не приходит. Но Путину ведь докладывают и об этих вопросах, проект судебной реформы у него есть…

И.М. КЛЯМКИН: Даже неупоминание судебной реформы в ежегодном послании парламенту косвенно свидетельствует о том, что пока остановились на имитационно-правовой модели. Судебная реформа предполагает переход к другой модели. Но пока этого нет. Что касается гражданского общества, то вот что симптоматично. Сначала Греф сказал, а потом Путин в послании повторил: мы — за социальный контракт или общественный договор с обществом. Но это тоже имитация. Предполагается что все, что Путин скажет, это и есть общественный договор. Второй стороны не предполагается. Это такой общественный договор с одним подписантом. Имеется, очевидно, в виду, что второй, проголосовав за Путина, уже подписался подо всем, что будет делаться. Я уже не говорю о терминологической неряшливости при изложении самой идеи общественного договора: ведь он потому и общественный, что речь идет не о договоре общества с государством, а о договоре различных сегментов общества о том, каким оно хочет видеть государство. Но это — кстати.

А.А. КАРА-МУРЗА: Не подвергая сомнению то, что было сказано, я бы хотел привнести в разговор еще одно измерение. Спросим себя: состоялся ли относительно мягкий проект замены Ельцина? На мой взгляд, такой проект состоялся. Состоялся, причем надо отдать должное обстоятельствам. Я не имею даже в виду политические технологии. Я имею в виду общий контекст того, что происходило и происходит. Мне казалось, что этот контекст гораздо хуже, чем он оказался на самом деле, мне казалась мягкая смена режима Ельцина невозможной. Мягкой, т.е. с соблюдением определенного элитарного консенсуса и некоторых демократических процедур. И, тем не менее, такой проект состоялся, и уже за одно это можно сказать спасибо — не столько Ельцину и не столько Путину, сколько обществу, которое оказалось гораздо менее идеологизированным, гораздо менее мстительным, чем это раздувалось определенными силами. Повторяю: проект такой состоялся.

Второй тезис. Мне кажется, что мы PR путинской компании воспринимаем как сверхзадачу его режима. С этим режимом связываются определенные мобилизационные ожидания, что кого-то сейчас быстро поведут к счастью — либо либеральному, т.е. вперед, либо назад. Но это миф о новом президенте, а не суть самого режима. Суть же режима — совсем в другом.

Сверхзадача любого режима — самосохранение. Не мобилизация — ради того, чтобы куда-то идти — а самосохранение. В случае, если для самосохранения надо куда-то идти, то правитель идет. В случае же, если он чувствует, что не надо делать резких движений, не обязательно куда-то быстро идти (тем более, если у него, как у Путина, социальная база абсолютно коллажная, и все предлагают идти в разные стороны), то ожидать, что он куда-то пойдет, — иллюзия. Он будет самосохраняться.

Ситуация для Путина усугубляется тем, что он, как человек достаточно здравый и лучше всех знающий о том, как он пришел к власти, не может не понимать, что та модель, при которой он эту власть получил, крайне неустойчива. Сидеть на ней невозможно. Даже не куда-то идти, а просто сидеть невозможно. Потому что все опоры этой модели являются одновременно потенциально опасными для самосохранения. Путин уже почувствовал опасность для своего режима со стороны неуправляемых СМИ. Он понимает, что и олигархи с крупными капиталами могут как-то переконфигурироваться и сделать что-то неожиданное. Повторяю, его интересует даже не столько техническое сохранение — по конституции он в этом смысле как-то гарантирован. Его беспокоит ощущение, что он может оказаться куклой. Потому что над ним довлеет целый набор реформаторских фигур, которые тоже вроде бы приходили к власти легитимно, а потом сдувались. Это и Горбачев, и Ельцин. Я думаю, это для него и Собчак. Путин не хочет сдуться, как они. Он понимает, что тот набор факторов, который привел его к власти, крайне неустойчив даже для того, чтобы просто торжественно сидеть в Кремле.

В чем его проблема? В том, что он толком не знает, на чем вообще сидит. Понятно, что он хотел бы это знать. И не только это. Вот у нас такая контора была, которая работала по принципу «Хочу все знать». Это Госбезопасность. Я думаю, что Путин — человек, который «хочет все знать». Ведь даже Андропов, с которым его сравнивают, первое, что сказал, когда пришел к власти: «Ведь мы не знаем страну, в которой живем». Это тогда, когда страна была гораздо менее диверсифицированной, чем сейчас.

Е.Г. ЯСИН: … вся информация была более узкой…

А.А. КАРА-МУРЗА: И информация была более узкой, и игроки были считанные. Система была более или менее просматриваемой. И, тем не менее, Андропов был недоволен своей информированностью. Что же говорить о другом выходце из спецслужб в ситуации, когда все настолько запуталось и, строго говоря, не понятно, что на чем держится: то ли его власть — это миф, то ли это пузыри дутые, то ли где-то есть какие-то закулисные теневые структуры, которые себя не афишируют, а на них, на самом деле, все и держится. Поэтому, мне кажется, первый срок правления Путина вообще не должен рассматриваться в качестве обладающего для него априорно каким-либо целеполаганием. Гораздо проще сейчас и, на мой взгляд, правильнее проанализировать то, что он делает. А он не знает еще, что будет делать. Он даже не знает, повторяю, на чем он сидит, как не знает и того, с какими игроками будет дальше идти. Он одно понимает: сейчас его рейтинг во многом иллюзорный, мифический, дутый, потому что он связан с завышенными ожиданиями совершенно разных людей. Он понимает, как умный человек, что играть по старой схеме, т.е. отсекать помехи, не разбираясь, сегодня не получится. Старая схема — это сталинский вариант упрощения общества: не договорились с крестьянами — отсечь крестьян; рабочие забастовали — ликвидировать рынок рабочей силы, привязать к предприятиям; интеллигенция что-то вякает — посадили на пароход, увезли. Путин понимает, что это невозможно, потому что… ну просто потому, что невозможно. Он понимает, что со всеми нынешними игроками он должен каким-то образом иметь дело, т.е. что физически они будут присутствовать. Исходя из этого понимания, мне кажется, он и действует. Уже действует.

Я считаю, что неустоявшаяся модель президентства — это и есть, может быть, оптимальная модель путинского президентства, первых четырех лет. Перед ним стоит экспертная сверхзадача. Экспертная! И это он, похоже, понимает. Поэтому и нет резких действий. Поэтому его тактика заключается в том, что он наезжает на того или иного субъекта политического, либо экономического процесса и смотрит, как тот реагирует. Это типичный технократ рационалистической школы. Он, как бы, своего рода биолог: прикасается скальпелем или иголкой — раз, и амеба начинает действовать. Он смотрит, чего с ней происходит. Если видит, что реакция сильная, он отступает. Если пузырь лопнул — все. Он может идти дальше. Вот так по всем азимутам идет проверка того, что его окружает. Это, повторяю, решение некоей экспертной технократической задачи. Отсюда — и вот эта команда людей вокруг Путина — таких же экспертных технократов ГБ-истского происхождения, которые, в общем-то, только для этого и предназначены, потому что другого они ничего не умеют. Причем это даже не на уровне какого-то там Линнея, нобелевского лауреата. Это на уровне лаборанта: ткнул, посмотрел, доложил. Причем, этим можно заниматься достаточно долго, потому что страна большая.

Второе, что он делает. Он в эту доставшуюся ему конфигурацию сил и интересов вводит новых игроков. Сейчас у нас, может быть, в связи с Руцким есть ощущение того, что начались капитальные наезды на губернаторов. На самом же деле mainstream (основное направление) путинской региональной политики -это запускание в аквариум своих дополнительных игроков, главной задачей которых тоже является экспертная оценка или, как они говорят, инвентаризация того, что им досталось. В этой связи я ничего плохого не вижу и в генерал-губернаторах. Я даже вижу, что они естественны для нового режима. Иначе Путин просто не может действовать. Они, строго говоря, выполняют те же самые функции. Они сначала смотрят, что вообще там творится, пытаются что-то упорядочить, а главное, — они действительно государево око, они докладывают. Именно поэтому Кириенко выглядит среди них белой вороной. Это инспектора, деятельность которых вписана в логику технократического режима. Не зря они так и названы: федеральные инспектора. Они, конечно, пытаются в чем-то и сами рулить, это понятно. Но главная их задача — инспектирование того, что досталось.

То же самое происходит и во всех других сферах и видах деятельности. Идет проверка на лояльность, выясняется, насколько те или иные игроки готовы к командной игре, т.е. не являются ли они внесистемными по отношению к режиму Путина людьми. Он приводит их в чувство, не уничтожая.

И, наконец, третье направление. Я бы определил его так: пока Путин позволяет нескольким командам говорить от своего имени. В экономике у него есть одни ребята, в партийном строительстве есть какие-то другие спикеры. Сам он пока по многим вопросам ничего не говорит, но позволяет, прикрываясь своим именем, говорить нескольким игрокам.

Что же в результате? У меня такое впечатление, что пока Путин чувствует, что сидит более или менее крепко и продолжает укрепляться, он вообще ничего делать не будет. Потому что, едва он обозначит какое-то определенное направление деятельности, как тут же произойдет тот разрыв, о котором здесь говорилось. Ведь в этом случае ему нужно будет встать на сторону какой-то одной партии — либо реформаторской, либо, так сказать, подмораживающей Россию. Однако и совмещать одно с другим непросто: такое совмещение, как правильно здесь говорилось, никогда и никем не было осуществлено. Тут либо конструкция мобилизационная, которая не может ограничиться политикой, ибо должны быть выстроены все игроки, либо арбитражная, позволяющая играть всем остальным игрокам. Но это совершенно разные модели. Я, кстати, не исключаю, что Путин в итоге может отойти на роль арбитра. После того, как он немножечко санирует некоторые фрагменты общества, они начнут более или менее прилично взаимодействовать, он может удовлетвориться такой ролью хотя бы потому, что тогда ему будет проще ни за что не отвечать, в каком-то смысле пролонгируя нынешнее состояние.

Поэтому, если говорить о том, сколько нынешнее состояние может продержаться, то, на мой взгляд, при определенных обстоятельствах оно может длиться достаточно долго. Строго говоря, окультуренная форма такого рода взаимодействия различных игроков — это и есть демократический и либеральный механизм соотнесения интересов, их притирки и т.д. Поэтому я был бы Путину очень благодарен не за то, что он нас куда-то повел, а за то, чтобы он во время остановился в своем вмешательстве в эти процессы. Потому что известно: стоит только начать что-то улучшать, как после этого не заметишь момент, когда начинаешь все подряд ломать. И в этом смысле мне кажется, что главное достижение, главный итог этих шести месяцев в том, что Путин не сломал очень много, что бы мог сломать. Многие от него ждали, что он начнет именно с ломки. Но я с некоторых пор склоняюсь к тому, что в России все-таки оптимальная современная модель политического лидерства не том, чтобы на что-то пойти, не считаясь с затратами, а в том, чтобы удержаться от искушений. Я очень боялся большевизации этого режима. Большевизация может быть разноокрашенной. Это может быть в том числе и либеральная большевизация, когда рынок любой ценой, не считаясь с издержками. Но наиболее вероятной была все же реставраторская большевизация, т. е. большевизация под лозунгом поиска ответственных за преступления ельцинского режима. Ведь чего ждали от Путина 40% из 53%, за него проголосовавших? Именно этого от него и ждали. Он воспринимался еще более крутым большевиком чем Примаковско-Лужковский блок, который, наверное, этим бы и стал заниматься, насколько у него хватило бы сил. Так вот то, что Путин удержался от искушения большевизировать социум, на мой взгляд, и есть главный итог шести месяцев его президентства.

И все же продолжение именно такого мягкого варианта не гарантировано. Потому что Путин постоянно искушается различными силами с разных сторон. И потому у меня нет полной уверенности, что и в дальнейшем он будет продолжать удерживаться от этих искушений.

В.А. НИКОНОВ: Я полагаю, что мы движемся от византийской к прусско-германской модели руководства. Отличие основное в том, что если Византийская модель — это двор, полководцы, «семья» и внеинституциональные центры принятия решений — при том, что формально существуют институты (Дума, правительство) как самостоятельные и неподконтрольные царю центры и силы, которые, однако, играют порой гораздо меньшую роль, чем, скажем, та же «семья», реально решающая все вопросы. Год назад не было вопроса, который Валя с Ромой не могли бы решить. И не было такого вопроса, который самостоятельно могла решить Дума как институт. Сейчас движение идет в другую сторону, т.е. в сторону гораздо более институционализированного президентства. Путин действует через институты — или записанные в Конституции, или создает дополнительные времянки в виде своих представителей в округах. Но, действуя через институты, Путин сами эти институты лишает самостоятельности. Все они — и законодательная власть, и власть судебная, и исполнительная вертикаль в значительной степени подконтрольны. Это, я думаю, уже состоялось. С этой точки зрения можно говорить, что сложилась институционализированная модель власти, в которой институты особой самостоятельной роли не играют, но имеют роли (функции), через которые Путин действует и будет действовать.

Вторая важная особенность этого президентства заключается в том, что и структура самой президентской власти тоже организована как бы по функциям. Есть правительство политическое — администрация президента; есть правительство безопасности — СовБез, силовики; есть правительство экономическое — Белый Дом и вся экономическая команда. Насколько эта система устоялась, пока говорить рано. Во многом это будет определяться Путиным, его личным опытом и, если угодно, его внутренним содержанием. У него внутри явно три пласта существует. Первый пласт — андроповский, второй — собчаковский, а третий — ельцинский. Три пласта, и они совершенно четко выражаются в трех командах, в трех направлениях политики, которые, кстати, довольно плохо совмещаются друг с другом. Правительство, администрация, СовБез — они друг друга, естественно, не любят и очень довольны, когда другая сторона себя плохо может зарекомендовать. Все это, повторяю, еще не устоялось, потому что какая-то из этих команд может еще просесть. Грубо говоря, снимут, скажем, Волошина, у Тани с Валей отберут пропуска, и семейный пласт отпадет. Рому сошлют на Чукотку и — все. Мне этот сценарий представляется возможным, но — не неизбежным. Потому что это все опять же внутри Путина, это как бы часть его личности — вот этот ельцинский пласт. Он, безусловно, «семье» многим обязан и воспринимает ее не только как людей, от которых надо избавиться, чтобы стать независимым политиком, но и просто как людей, с которыми он работал и работает, и которые были ему полезны.

Третья особенность путинской модели президентства — это подавление альтернативных центров политического влияния (региональных, олигархических и др.). Это абсолютно устоялось, и я стопроцентно уверен: как только будет высовываться голова какого-нибудь альтернативного центра политической власти, она будет срубаться.

Однако сверхзадача, которую ставит Путин перед своим президентством, пока не просматривается. Он ее декларирует (надо, чтобы Россия вновь стала замечательной страной), но поскольку эта сверхзадача еще никакого функционального выражения не приобрела, то невозможно говорить, насколько устоялась новая модель президентства в целом. Она будет определяться все-таки этой сверхзадачей и необходимостью ее реализовывать.

Поделиться ссылкой: