Эко-национализм: зачем нужен отдых на природе?
Сезонное заполнение соцсетей фотографиями отдыха на природе напомнили о любопытном гибриде – эко-национализме. На первый взгляд, речь идет об очередном исследовательском мотиве из серии «национализм и…», благо национализм, как известно, легко и зачастую на удивление успешно сочетается с впечатляющим многообразием идеологий. Почему бы и не с энвайронментализмом? Однако вопрос о том, что общего у национализма с экоактивизмом, более интересен, чем простое упражнение в поиске сходства между двумя рандомными параметрами: слишком очевидны и серьезны различия. Экоактивизм основан на универсалистских ценностях, призывает к общечеловеческой солидарности в пространстве и времени и в целом устремлен в будущее. Национализм, в его прототипической современной версии, напротив, исходит из партикуляристской идеи о необходимости ставить интересы превыше интересов других сообществ и отдельных людей (в некоторых случаях – отдельных представителей собственной нации, если они предположительно противоречат интересам нации как целого) и устремлен в прошлое. Эти интересы нации как целого могут с одинаковым интересом трактоваться и как защита природы, например, как части наследия предков, особенно если подразумевается защита от кого-то извне, и как эксплуатация природы, например, для форсированного индустриального развития, когда в формате дилеммы «пушки-масло» нетронутые ландшафты выступают в роли масла, а их материальная фактура – в роли сырья для пушек.
В недавней публикации утверждается, что эта возможность прагматического совпадения позиций националистов и эко-активистов вторична по отношению к базовому ценностному противоречию, По мнению автора, эконационализм не только непрочен, но и вреден, поскольку эко-активизм, ценности которого автор явно разделяет, в этой связке с неизбежностью разрушается и начинает служить целям национализма, которому автор публикации, мягко говоря, не симпатизирует. Здесь интересен не вопрос, так ли это (гипотетически возможно многое, а для эмпирической проверки слишком мало данных) и даже не вопрос, почему национализм в этой модели оказывается сильнее и подчиняет себе экоактивизм (о власти национализма написано и, пожалуй, известно достаточно много), а то, почему, несмотря на фундаментальный ценностный конфликт, эконационализм как идея существует и как явление возникает вновь и вновь в весьма несходных обстоятельствах. Иначе говоря, зачем националистам может понадобиться природа?
Первая причина легко усматривается в том, что Э. Смит обозначает как одно из основных отличий современной нации от досовременной этнической группы – привязка к определенной территории. Этническая группа, не имеющая современных социальных институтов, может сохранять свою идентичность несмотря на географические перемещения, которые в силу экономических причин зачастую и происходили. Для сохранения коллективной идентичности ей достаточно социально разделяемого представления о прародине как части мифа о происхождении, причем сама эта прародина может быть мифической и реально, физически не существовать. Для современной нации, напротив, одним из немногих необходимых атрибутов является реально существующая и четко очерченная территория, над которой эта нация посредством представляющих ее социальных ее политических институтов имеет суверенитет. Важно, что для постсовременного национализма, предполагающего инклюзивность, открытость и многообразие взглядов, в том числе на самую нацию, обсуждается многообразие этническое, религиозной и, разумеется, политическое, но не территориальное. Различия в представлениях о территории, которая «принадлежит» той или иной нации, рассматриваются в связи с сепаратизмом, ирредентизмом или межстрановыми спорами и выглядят как поляризация, а не фоновое многообразие позиций. Поэтому для территории по сравнению с другими атрибутами идентичности особенно важно обосновать ее естественность. Разумеется, для того, чтобы указать на принадлежность к определенной территории по природе, вычерчивания границ на политической карте недостаточно. Необходимы яркие, конкретные, по возможности, специфические и как можно более привлекательные визуальные образы. Важно, чтобы эти символы воспринимались как уникальные именно для своей территории большинством населения, проживающим в городах и в повседневной жизни взаимодействующих с первозданной природой своей страны ненамного более часто, чем с природой других стран. Поэтому запускается процесс самоэкзотизации и самостилизации, однако при обязательном сохранении связи с реальностью. В этом плане особенно показательно сравнение символов национальных и имперских: символом Англии может быть роза, но символы Британской империи – лев и единорог – должны отсылать к новым территориям для завоевания и к наглядной реальности мифа в противовес мифологизации реальности. В противоположность персонализированному воплощению империи, нация – не прекрасная дама в одеянии из престижного вненационального прошлого, привычная, как говорил один из персонажей «Касабланки», к любому климату, а девушка в фольклорно-стилизованном национальном костюме и венке из местных цветов, часто – на фоне местного же пейзажа. Этот образ парадоксальным образом не предполагает ролевой модели и не направлен на то, чтобы современные представители нации легко могли идентифицировать себя с ним и через него – друг с другом. Вместо этого предлагается образ нации, выходящей за пределы «воображаемого сообщества» как совокупности соотечественников, – объект для идеализации, оторванный от воспринимаемых недостатков современности и позволяющий сохранять представление о национальной идентичности как естественно несмотря на эти недостатки.
С этом связана вторая причина неслучайности эко-национализма – мотив естественного. Для доказательства мира наций как естественного положения вещей энвайронментализм в определенном преломлении позволяет ответить на один из самых сильных контраргументов против различных традиционалистских позиций, апеллирующих к естественному порядку вещей: «если то, что вы отстаиваете, как единственно правильное, является таковым, потому что заложено самой природой, то зачем оно нуждается в искусственной поддержке посредством отказа от альтернатив, к которой вы призываете, и почему бы не предоставить ему доказать свою природность в ходе естественного отбора?» Движение за защиту окружающей среды предлагает иную трактовку естественного – не того, что невозможно уничтожить, а, напротив, того, что, раз уничтожив, невозможно в подлинном виде искусственно воссоздать. Этот образ нации как чуда природы привлекателен тем, что позволяет занять по отношению к ней позицию защитника, более способствующую высокой самооценке, чем анонимного представителя «воображаемого сообщества», растворенного в массе себе подобных, или, тем более, подчиненного руссоистской общей воле нации, воплощенной в общенациональных институтах. Гарантированная естественность образа идеи нации, на которую можно опереться, при этом удачно дополняется естественностью того, что, в противоположность этой идее, подается как ее актуальное состояние, которое само нуждается в опоре и защите. Эта одновременная представленность двух противоположностей, казалось бы, учитывает весь спектр возможных позиций и тем самым снимает актуальность критической рефлексии. В связи с этим вспоминается предложенное В. Радаевым объяснение массовой приверженности к отдыху на природе: созерцание природного ландшафта создает особое нерефлексивное созерцательное состояние, в котором взгляд скользит по поверхности, свободное от каких-либо сомнений, изучения альтернатив и принятия решений с практическими последствиями. В этом смысле эконационализм предлагает сторонникам естественной природы наций настоящую отдушину – тот самый отдых на природе.