Идентичность в отдельно взятой стране: случай США
Современные исследователи наций и национализма в целом согласны с тем, что выстроить национальную идентичность в одной, отдельно взятой стране – задача едва ли не менее реалистичная, чем построить коммунизм где бы то ни было. Национализм – идеология транснациональная, способная легко пересекать ею же самой создаваемые границы и, по мнению Бенедикта Андерсона, самая успешная из всех идеологий: ведь сторонники прочих измов живут в мире наций. Другой вопрос – что именно эта идеология, при всем ее многообразии и еще большей вариативности исходных условий, делает с каждом конкретном случае. Благодаря популярности изучения отдельных кейсов в исследованиях наций и национализма на протяжении последних десятилетий о множестве национальных идентичностей известно очень много. Поэтому в своей авторской колонке я буду периодически рассказывать об исследованиях национальных идентичностей в отдельно взятой стране. И начну со страны, которая, пожалуй, чаще, чем какая-либо иная фигурирует в медиа, особенно последние пару недель, и на удивление скупо представлена в академической литературе о национальной идентичности.
Национальная идентичность США довольно долгое время явно представлялась самоочевидной и не представляющей интереса. Исследователи в самих США интересовались демократией и ее альтернативами намного больше, чем национализмом, а исследователи национализма, преимущественно западноевропейские, уделяли странам Европы, причем не только Западной, но и Восточной, а также Латинской Америки и Азии намного больше внимания, чем США. Причина, вероятнее всего, заключается в том, что на фоне перипетий с формированием современных национальных идентичностей то ли непосредственно наследуя, то ли в противоположность досовременным этничностям США выглядели идеальной гражданской нацией, созданной по готовым лекалам выстраданных европейскими обществами идей и не обремененной грузом досовременного прошлого. Если национальная идентичность США представляет собой не попытку решить задачи современности, а воплощение уже готового решения – или, на языке экзистенциализма, в США, в отличие от европейских и многих неевропейских идентичностей, сущность предшествует существованию, а не наоборот, – то и разгадывать в этой разгадке уже нечего.
Это представление о США как о неинтересном материале, в котором исследователи наций и национализма найдут разве что прямую иллюстрацию собственных идей, начало постепенно уходить в конце 1990-х, то есть, уже после того, как сформировались основные теории, до сих пор задающие интерпретацию новых кейсов. Первым поворотом к национальной идентичности в исследованиях США стало окончание Холодной войны и, как следствие, осознания, что на смену противостояния идеологий приходит то ли «конец истории» на фоне всеобщего согласия, то ли иное противостояние. Апологет второй из этих позиций, политолог Сэмюэл Хантингтон, предположил, что, в отличие от холодной войны, это новое столкновение будет происходить не по линии явно противоположных друг другу идей обустройства будущего, а в зоне столкновения между различными культурами как не в полной мере осмысленными и не обязательно поддающимися рациональному осмыслению и сгустками наследия прошлого. Обозначив США как одну из ключевых участниц этого нового противоборства, Хантингтон тем самым поместил ее в ряду других стран, имеющих не только образ будущего, так называемую национальную идею, но и груз прошлого. Не случайно в своей книге, посвященной американской идентичности и стоящим перед ней вызовам, Хантингтон утверждает, что попытки поддерживать идентичность страны на одной лишь идеологии могут привести США к судьбе, постигнувшей СССР, и в качестве альтернативы предлагает по сути этнизацию национальной идентичности США, то есть, унификацию культуры исторически доминирующей этнической группы (англосаксонской) и приобщение к ней всех групп населения независимо от их этнического происхождения — нечто весьма близкое по сути к прототипическому западноевропейскому нациестроительству, описанному классиками теории наций и национализма.
Второй поворотный момент наступил в связи с событиями 11 сентября 2001 г. Анализ политической риторики показал, что ее лейтмотивом стали апелляции не только к патриотизму – традиционный мотив в политической риторике США разных времен и президентов, согласно другому исследованию, – но и к национальной идентичности. При этом особенно ясно проявилась разница между патриотизмом и национальной идентичностью – любовью к стране, воплощенной в собирательном образе или в единых политических институтах, и чувством общности, принадлежности к единому целому с людьми, которые, в отличие от символов, принадлежат к сфере повседневности и, казалось бы, одни своим присутствием препятствуют их идеализации. Тогда риторику обращения к национальной идентичности подхватили ключевые СМИ, и неудивительно, что, в полном соответствии с классикой социальной психологии, именно с национальной идентичностью связывались надежды на преодоление нараставшей в обществе аффективной поляризации – остро осознаваемой и эмоционально заряженной концентрации противоречий между сторонниками различных позиций, со временем охватывающих все больший круг вопросов. В каком-то смысле идеологическое противостояние, задававшее формат международных отношений во времена Холодной войны, ушло вовнутрь. Совсем свежее исследование, опубликованное в этом году в одном из наиболее авторитетных социологических научных журналов, продемонстрировало, что идеологическая поляризация в обществе США сейчас сильнее, чем когда-либо на протяжении последнего полстолетия, то есть, за весь период, охваченный данными репрезентативных опросов общественного мнения.
Почему же надежды на обращение к национальной идентичности как средству сплочения общества не оправдались? Очевидная причина заключается в том, что нормативные представления о национальной идентичности как таковой и вытекающий из них (а вовсе не первичный по отношению к ним, как можно было бы ожидать в случае предложенной Хантингтоном этнизации) раскол в представлениях о том, какой есть, какой может и какой должна быть национальная идентичность США. Кроме того, опыт последних двух президентских избирательных кампаниях напомнил то, чего не учитывает классическая социально-когнитивная теория социальной идентичности: в отличие от других коллективных идентичностей, национальная идентичность существует как не всегда устойчивое единство чувства общности и идеи национальности, которая в своем националистическом (в узком смысле) проявлении легко становится разъединяющей. В связи с этим особенно интересно, что «возрождение национализма» последних лет не только не обошло США стороной, но и нашло там одно из самых очевидных своих проявлений.
Что дальше? В наиболее серьезном и по эмпирическому охвату, и по методам исследовании последних лет национальная идентичность США предстает сложной – то ли фрагментированной, то ли очень запутанной – и совершенно не соответствует ни представлению об идеальной гражданской нации, ни идеологеме американской исключительности. Само противопоставление гражданского и этнического неприменимо примерно к половине населения, а гордость за страну у многих довольно низкая. Ожидать появления новой идеи, призванной объединить всех, было бы слишком наивно, как и возрождения былого величия. Сама привлекательность этого второго лозунга указывает на то, что даже нация, предположительно созданная рациональным путем как воплощение идей Просвещения, со временем обрастает историческим прошлым и в какой-то момент начинает это осознавать. Кейс США интересен именно в этом смысле: каким образом национальная идентичность может справится не с недостаточно древним, оспариваемым, неудобным прошлым, а просто с самим фактом наличия прошлого?