Вакцинный национализм: переживет ли он пандемию?
Несколько лет назад по исследовательским сообществам в социальных сетях прокатилась шуточная акция, участники которой добавляли перед темой своих статей и диссертаций «Гарри Поттер и…» В последние месяцы нечто подобное происходит уже не в шутку и не в социальных сетях, а в серьезных докладах и публикациях, и вместо волшебника из любимого многими фэнтези фигурирует вполне реальный феномен – пандемия. «Гарри Поттер и национализм» звучит не хуже и не лучше многих других вариантов, а вот «Пандемия и национализм», – пожалуй, осмысленно вдвойне. И дело не в желании привязать свою любимую и привычную область исследований к наиболее острой теме, а в том, что, в отличие от многих других фоновых социальных явлений, национализм не только подвергся влиянию пандемии, но и сам существенно повлиял на меры, предпринятые для совладания с нею и на то, кто принимал эти меры и по отношению к кому.
Уже в первые месяцы пандемии многими отмечалось, что единицами решения проблемы сразу и везде стали именно национальные государства, а субъектами решения – правительства национальных государств. Несмотря на биологическую, универсальную для человечества как биологического вида природу проблемы, противодействие происходило именно по логике социального, причем в казалось бы, не самым современным его проявлениям. Начиная с закрытия границ между странами как первичной меры, каждое национальное государство стало пытаться разрабатывать и методом проб и ошибок претворять в жизнь собственную программу действий. Нередко в этом усматривалось отступление глобализации, особенно под впечатлением от закрытия межгосударственных границ внутри Евросоюза. Казалось бы, в условиях острого и неожиданного кризиса выстраиваемые десятилетиями наднациональные и транснациональные интеграционные структуры ушли в сторону, а надежными работающими структурами оказались существенно более давние и привычные национальные государства и национальные коллективные солидарности. После появления вакцин против COVID-19 и начала массовой вакцинации появился и довольно быстро распространился новый термин – вакцинный национализм. Под вакцинным национализмом понимается стремление правительств национальных государств (прежде всего, разумеется, тех, которые могут позволить себе массовое вакцинирование раньше других) вначале полностью обеспечить вакцинами собственное население и лишь затем оказывать помощь другим странам, в том числе тем, где ситуация с пандемией намного более тяжелая, чем в собственной стране.
Как и любой вариант национализма в последние десятилетия, вакцинный национализм, разумеется, воспринимается как явление пусть и отчасти закономерное, но резко отрицательное. Против вакцинного национализма приводятся два основных аргумента – этический и прагматический. Этический аргумент заключается в том, что пандемия и связанная с нею массовая угроза жизни и здоровью, представляют собой, по мнению сторонников этого аргумента, экстремальный и универсальный вызов, на фоне которого более частные интересы должны отойти на второй план. Кроме того, как отмечается в последнее время, вероятным результатов вакцинного национализма станет усугубление глобального неравенства – между странами и регионами, прежде всего, между так называемым «золотым миллиардом» и глобальным Югом, что само по себе оценивалось негативно задолго до начала пандемии. Прагматический аргумент против вакцинного национализма, в противовес этическому, сводится к тому, что даже если удастся справиться с распространением COVID-19 в одной отдельно взятой стране, эта победа будет лишь временной в силу глобального характера пандемии и невозможности держать границы закрытыми вечно. Контраргументы, в общем-то столь же предсказуемые, что и сами аргументы, сводятся к тому, что каждое правительство отвечает теми, кого оно обязано представлять, и лишь потом и на более спорных основаниях – перед всем человечеством, и что, как стало ясно в последние допандемические годы, для существенной части населения собственные коллективные интересы – прежде всего национальные, а не общечеловеческие.
Согласие с аргументами против вакцинного национализма или с контраргументами – вопрос, явно связанный с общей политической позицией и не имеющий прямого отношения к специфике пандемии. Более интересно другое – действительно ли феномен, обозначаемый как вакцинный национализм, является национализмом в полном смысле слова? По сути, предпочтение распределения ограниченного и ценного ресурса в пользу своей страны не дотягивает до уровня идеологической системы и сводится к одному простому принципу «своя рубашка ближе к телу» – с поправкой на то, что под телом здесь понимается метафорическое body politic – коллективное тело нации. По сути, такое предпочтение – не национализм, а одна из его наиболее простых и базовых составляющих – внутригрупповой фаворитизм. Как было доказано в классических социально-психологических экспериментах Г. Тэджфела, для возникновения внутригруппового фаворитизма присущая национализму сложная система социально разделяемых практик, образов и нарративов, поддерживающая легитимность коллективных идентичностей, совершенно необязательно. Достаточно разделения только что впервые встретившихся участников эксперимента на две группы по случайному, поверхностному и незначимому критерию, чтобы затем при распределении ресурса участники эксперимента систематически выделяли большие порции представителям своей группы. Любопытно, что при этом не предполагалось возможности договориться и какой-либо дальнейшей взаимозависимости: участники эксперимента не могли рассчитывать на ответные преференции от других членов своей группы: у групп, искусственно сформированных на время эксперимента, не было не только прошлого, но и будущего. Таким образом, внутригрупповой фаворитизм, которым по сути является вакцинный национализм, совсем не обязательно отражает глубинные перемены в соотношении национального и глобального: ведь для его возникновения достаточно любого разделения целого на части.
Если бы мне предложили до знакомства с литературой угадать, что понимается под вакцинным национализмом, я предложила бы совсем иную версию. На мой взгляд, этот термин намного лучше подошел бы для обозначения феномена, который уже какое-то время активно обсуждается в медиа, но пока не имеет своего названия, – соперничества между странами-производителями вакцин и выбор в пользу той или иной вакцины в той мере, в которой он обусловлен не характеристиками ее качества по результатам клинических испытаний и не репутацией фирмы-производителя, а именно страной-производителем и набором символическим смыслом, который транслируется выбором в пользу этой страны. В этом смысле не принципиально, идет ли речь о выборе в пользу вакцины или чего-то другого: особенность роли пандемии сводится к резкому повышению ставок из-за нестандартности и трудной просчитываемости условий при особенно серьезных последствиях. Именно в связи с этим прочитывается смысл национализма и его отличие от внутригруппового фаворитизма: главный критерий выбора – сохранение идентичности, в данной ситуации – сохранение системы допандемического разделения на своих и чужих. В этом смысле кризис, вызванный пандемией, не столько повлиял на динамику национализма, сколько, напротив, зафиксировал текущее положение вещей, сделав его более явным и тем самым более обязывающим. Обязывающим прежде всего потому, что современные проявления национализма, даже если они первоначально ориентированы на внутреннюю аудиторию, с неизбежностью прочитываются вовне, особенно если речь идет о различных способах ответа на если не общий, то, по крайней мере, одинаковый для всех вызов. Современный национализм – явление ничуть не менее глобальное, чем его идеологический антипод – космополитизм, и, как показал пандемический опыт, глобализация в обозримом будущем будет глобализацией национализмов в формате межстрановой взаимозависимости, для которой, как выяснилось, соперничество между странами является столь же прямым логическим следствием, что и ранее ожидавшееся сотрудничество.