Время 90-летия «настоящих буйных». О начинавших советскую социологию

«Пьем за яростных, за непохожих…»

Известно, что современная, послевоенная российская социология возникла на волне «политической» оттепели 1960-х. Сегодня мне хотелось бы назвать имена тех, кто первым почувствовал веяние либеральных ветров и начал в СССР теоретические и прикладные социологические исследования.

В наступившем 2020 году 90 лет исполнилось бы Ю.А. Леваде (1930-2006) и А.В. Баранову (1930-2015). В прошлом году 90-летие отметили Г.В.Осипов и Б.М. Фирсов, укажу и имена троих их ровесников, которые не дожили до такого юбилея: Б.А.Грушин (1929-2007), Г.П. Шедровицкий (1929-1994) и В.А. Ядов (1929-2015). В 2018 году по случаю 90-летия мы вспоминали А.Г. Здравомыслова (1928-2009) и И.С.Кона (1928-2011), и на год раньше – Т.И. Заславскую (1927-2013).

Названы имена лишь десяти человек, можно было бы и больше, но – очевидно – численность первопроходцев не была велика. Тем не менее, даже если кратко обозначить сделанное ими и осветить их главные публикации, то получится увесистый том по истории советской / российской социологии. Более того, будут указаны «ядра» профессиональных коммуникационных сетей, объединяющих все поколения советской / российской социологии.

Я знал или знаю всех названных людей, за исключением Щедровицкого. Работал с ними (с некоторыми – десятилетиями), общался с ними в формальной и неформальной обстановках, у половины – бывал дома, с большинством проводил интервью, писал о них, а, переехав в Америку, поддерживал с ними переписку. Что объединяет всех этих людей, каждый из которых – уникальная личность? Посмотрите их биографии. Они — «настоящие буйные». И поэтому общими усилиями, продвигаясь то вместе, то врозь, они «пробили социологию», придали ей статус самостоятельной науки. И стали «вожаками».

Период оттепель создал в стране предпосылки для обращения представителей разных поколений советских обществоведов – философов, историков, экономистов, психологов – к возможностям социологии. О ее существовании в дореволюционной и отчасти постреволюционной России самые старшие помнили на протяжении четверти века, но предпочитали молчать. 30-летние узнавали о ней из зарубежной литературы, книг, издававшихся в стране до наложенного на социологию «вето», и из редких отечественных публикаций, появлявшихся после смерти Сталина и разоблачения его культа.

Вот здесь на арене истории и должны были появиться новые люди, обладавшие двумя уникальными для той эпохи качествами: во-первых, более смотрящими вперед, чем назад; во-вторых, профессионально готовыми к самостоятельному овладению теорией, методологией и методами современной по тому времени социологии. По сути, речь шла о новых типах личности, которые были бы способны услышать пробивавшиеся из толщи социальных отношений вызовы, перевести их на язык науки, приступить к поиску ответов на эти вызовы и доказать обществу, что эта новая наука необходима ему.

Я охарактеризовал определенный набор личностных качеств, которые были присущи первопроходцам, словами Владимира Высоцкого: «настоящие буйные», «вожаки», потому постараюсь раскрыть их смысл словами его же баллады «Идет охота на волков». В ней – речь о затравленном, ставшим живой мишенью животном, с молоком матери впитавшим – «нельзя за флажки», который сегодня «из повиновения вышел», поступил «сегодня не так, как вчера».

Чаще всего мы обращаем внимание на рациональные основы движения человека в социологию, в науку вообще: прочитанные книги, беседы с учителями и родителями, ранний интерес к каким-либо явлениям, кажущимся загадочными, и более 200-х проведенных биографических интервью с советскими / российскими социологами вписываются в это правило. Но одновременно в них обнаруживаются и социальные, социо-культурные, эмоциональные мотивы выбора или значительной коррекции пути движения в социологию. И уже затем – поведения внутри профессии.

Особенно это заметно в жизненных описаниях представителей двух первых поколений, когда собственно рациональных побудителей «стать социологом» у раздумывавших о своем будущем не было и быть не могло. Их размышления о профессии, которые обычно возникают в 14-16 лет, пришлись на начало-середину 1940-х, на годы войны, когда в СССР не существовало науки – социологии, да и разговоров на эту тему со старшими практически не могло быть. Если кто-либо из окружавших юношу, девушку в принципе и мог бы немного рассказать о социологии, то этот человек, несомненно, понимал, что лучше промолчать, не отвечать. Он знал, что эта тема, как и сама наука – запретны.

Не книги, а наблюдавшаяся ими действительность вела очень немногих из молодых в социологию. Приведу слова А.Г. Здравомыслова: «Я бы сказал так: Булат Окуджава имел для нас гораздо большее значение, чем Питирим Сорокин^[1], которого мы знали в начале 1960-х годов лишь по трем упоминаниям В. Ленина». Напомню, П.А. Сорокин – один из тех интеллектуалов, которые решением В.И. Ленина 22 сентября 1922 года были высланы из страны. А вот мнение М.К. Мамардашвили: «Что, Зиновьев из Бердяева что ли вырос? Да ничего подобного — из полупьяного лейтенанта Советской Армии. И Грушин… из обыкновенного, банального комсомольского активиста…» [2, с.44].

Все, известные нам сегодня как «первые», были заряжены на познание социального мира и с той или иной степенью выраженности ощущали в себе стремление к его совершенствованию. Грушин поступал на философский факультет МГУ, поскольку его не устраивало не только раздельное обучение, против которого он выступал ещё в школе, но и некоторые отклонения в поведении советских людей. Полагая, что для их исправления надо усилить коммунистическое воспитание, он хотел за годы обучения пополнить свой теоретический багаж. Незадолго до смерти Ядов писал мне, что всегда жил исключительно идеей быть полезным. Переживал, что ему не удалось схватить зажигалку на крыше в первые дни бомбёжек Ленинграда. По возвращении из эвакуации пошёл в летную школу и расстроился, когда его отчислили, так как он оказался физически негодным в пилоты. В университете хунвейбинствовал, свято веря в то, что СССР – уникальна и открывает путь в справедливое общество. Будучи Первым секретарем Василеостровского РК ВЛКСМ на отчётной конференции вышел из-за стола и пел Интернационал так искренне, что весь зал запел. И в 1988 году, став Директором организатором Института социологии АН СССР на каком-то партсобрании произнёс душевную речь в том смысле, что в руководстве партии были всякие, но многие рядовые коммунисты искренне верили в идею и жертвовали ради неё своей жизнью. И одной из своих любимых песен он назвал — «И комиссары в красных шлемах склонятся низко надо мной».

Заславская и Щедровицкий – отличники физического факультета МГУ, перешли, соответственно, на экономический и философский факультеты, обнаружив в себе интерес к устройству социального мира. Левада шел на философский факультет МГУ, так как видел в этом путь к правде. Здравомыслов, потерявший в ходе ленинградской бомбежки отца и брата и получивший тяжелейшее ранение, несколько лет провел в госпиталях, много читал, думал и осознанно поступил на философский факультет ЛГУ. Специально отмечу: почти все по итогам обучения в школе были награждены золотыми или серебряными медалями, почти все – заканчивали университеты (институты) с «красными дипломами».

Заславская рано обнаружила различие между официальными сообщениями о войне и тем, что слышала от людей, заезжавших в Москву с фронта. В интервью с нею она говорила о громадном влиянии на нее творчества молодых поэтов: Гудзенко, Межирова, Солоухина, Друниной и др. По словам Заславской, свойственная им суровая, проверенная войной мораль открыто и жестко противостояла мелочности, пошлости, а нередко и подлости тыловой жизни. Молодые поэты были чистыми в высшем смысле слова, они прошли войну, пропустили ее ужас через свои души и благодаря этому приобщились к самым высоким ценностям. В то время ей остро не хватало духовной опоры в окружающем мире, и ею стали эти люди и их замечательные стихи.

Главное событие семнадцатилетнего Баранова – «смертельный», опасный для его жизни, спор с Богом. Оставшись живым, он навсегда решил: «Единственный Бог, которого я знаю – это человек. Другого Бога нет». А измучившийся от отсутствия жилья в Ленинграде, куда он с мамой вернулся из эвакуации, и столкнувшийся в бюрократией, 16-летний студент Герценовского института Игорь Кон пишет письмо всемогущему Жданову и прикладывает к описанию своей жизненной ситуации нехитрый стих, начинавшийся и завершавшийся такими четверостишиями:

Без прописки и без хлеба

И без всякого жилья

Под открытым сводом неба

Проживаю нынче я.

…

Всей душой хочу учиться,

А учиться не дают,

Где, к кому мне обратиться?

Как найти себе приют? [3, с. 28]

Вопрос решился, ему с мамой дали девятиметровую комнату в коммуналке. Он не обманул Смольнинское начальство, Кон был круглым отличником, вскоре стал получать Сталинскую стипендию (780 рублей, по тем временам очень большие деньги). И к 22 годам защитил с интервалом в три месяца (июнь и сентябрь 1960 года) две кандидатские диссертации – по истории и философии.

Все это яркие примеры «буйства». Теперь еще примеры, но иного рода непохожести.

Редкостной, уникальной была команда друзей, объединявшая студентов, а потом – и повзрослевших Б.А. Грушина, А.А. Зиновьева, М.К. Мамардашвили и Г.П.Щедровицкого. За несколько лет до смерти Грушин вспоминал, что их четвёрка являла собой беспримерный образец мужской дружбы, это было что-то совершенно невероятное: у нас у всех были семьи, но эти семьи были далеко-далеко на заднем плане. И по-мнению Мамардашвили, что все это было завязкой дружеских связей, связей заговорщиков личностного бытия интеллектуальной, идеально-содержательной дружбы, то есть явления, которое исключалось существующим обществом. Если дружба случалась, то уже сама по себе она становилась разрушительной оппозицией по отношению к тогдашнему обществу.

Альберт Баранов – безденежный, постоянно голодный вынес из учебы на философском факультете ЛГУ только одно позитивное воспоминание: он поступил в хор, его туда привел Здравомыслов. Хор – это самодеятельность, дружба, открытость, требовавшиеся ему, и Баранов стал первым старостой университетского хора.

Рано проявившая себя «непохожесть», «буйность», стремление выйти «за флажки» сохранилась в этих людях навсегда, сделав их вожаками, лидерами нового профессионального сообщества. Книги: «Человек и его работа», «Мнение о мире и мир мнений», «Социология личности», «Социологическое исследование. Методология. Программа. Методы», «Рабочая книга социолога» стали основой, ядром системы подготовки всех поколений социологов, когда сама наука еще не была конституирована. Во многом именно этими людьми были созданы Советская социологическая ассоциация, Институт социологии РАН, ВЦИОМ и другие важнейшие научные институции.

В силу превратности отечественной истории, развитие социологии в стране дало основания для характеристики двух первых поколений советских / российских социологов утверждением — «один возраст – два поколения». Дело в том, что представители второй когорты, будучи ровесниками представителей первого, пришли в социологию немного позже них. Различий между двумя этими социологическими образованиями немало. Однако «буйство» присуще обоим.

Баранов учился на факультете философии ЛГУ одновременно со Здравомысловым и Ядовым, но в социологию пришел позже их, поскольку первые после получения образования годы посвятил рассмотрению сущности социальной психологии, очерчиванию предмета и объекта этой науки. Он много интересного сделал в социологии, а в период перестройки активно участвовал в жизни нашего профессионального сообщества и в «большой политике». Он был одним из моторов легендарного демократического Ленсовета 1990-1993 гг., 19 августа 1991 года, в первый день путча ГКЧП, на сессии Городского Совета он был избран в состав штаба по защите города. И во многом по его инициативе в 17 часов 22 августа 1991 г. над Мариинским дворцом, официальной резиденцией Ленсовета, был спущен флаг РСФСР и водружен флаг Российской Федерации – трехцветный флаг дореволюционной России.

Жизнь Б.М. Фирсова – иной пример непохожести. Будучи студентом Ленинградского электротехнического института им. Ульянова (Ленина), он как комсомольский вожак в 1953 году обеспечил «идеологическое прикрытие» в высшей степени «хулиганского» события – студенческого спектакля «Весна в ЛЭТИ». Уже в наши дни культуролог Лев Лурье сказал о нем: «Здесь, на Аптекарском острове, весной 1953 года происходит эпохальное событие, значение которого современники сумели определить много позже. Здесь сразу после смерти Сталина было поставлено эстрадное представление студенческой самодеятельности ЛЭТИ, которое называлось «Весна в ЛЭТИ». Тютчев писал: «Мы молодой весны гонцы, она нас выслала вперед». Студенты Электротехнического института оказались этими самыми гонцами весны, гонцами оттепели»^[4]. Потом была стремительно развивавшаяся комсомольско-партийная карьера, которая за отказ переехать в Москву закончилась изгнанием из системы и предложением возглавить Ленинградское телевидение. Годы его директорства (1962-1966) остались «золотым временем» ЛенТВ. После прямого эфира, в котором обсуждался и вопрос о возвращении городу его исторического имени, и отказ Фирсова прекратить трансляцию передаци ему приишлось покинуть директорский пост, и здесь его давний друг – социолог Ядов бросил ему «спасательный круг», он заметил в Фирсове социальное чутье и позвал его к себе в аспирантуру. Прошли годы, и в 1994 году Фирсов создал с «нуля» уникальное образовательное учреждение – Европейский университет в СПб.

Мне давно хотелось коснуться вопросов создания социально-психологического образа отдельных социологов и социологических поколений. Думаю, что работа в этом направлении поможет найти какие-то пока нераскрытые грани поколенческого подхода к истории социологической науки как истории формирования и смены поколений. И, анализируя прошлое, мне кажется крайне важным, принципиальным рассмотрение механизмов межличностных отношений внутри двух первых и особенно – в центре, этого профессионального и человеческого образования. Тема – безусловно трудная, наполненность этого «ядра» была немалой и отношения в этой общности были разными, в частности, в разное время. И тем не менее, стоявшие у истоков нашей науки следовали призыву Окуджавы: «Возьмемся за руки друзья, возьмемся за руки друзья, чтобы не пропасть поодиночке». Дружба была условием профессионального выживания и победы.

В этой связи представляется по-своему симптоматичным воспоминание Т.И. Заславской о ее знакомстве с В.А. Ядовым^[5].

16-19 февраля 1966 года, первый Всесоюзный симпозиум социологов в Ленинграде, в нем участвовало 600 человек, 380 из которых представляли различные города страны. Наверное многим эти цифры покажутся невероятными, но, действительно социология быстро развивалась вширь. Все чувствовали себя единомышленниками, и отношения между людьми складывались легко, нередко – на всю жизнь. Заславская на той конференции «приобщилась» к социологии, ее все интересовало, она многое запомнила. По ее воспоминаниям, когда делегаты были уже в Ленинграде, партийные органы устрашились своей смелости и решили срочно переименовать конференцию из социологической в социальную. В течение ночи общими усилиями пришлось переделывать все растяжки, лозунги, объявления. Даже напечатанная и наполовину розданная участникам программа конференции, содержавшая опасное слово «социология», была перепечатана заново. Далее она отмечала, что сам форум был блестящим, невиданно интересным, и особенно интересно было слушать звезд первой величины, среди которых – замечу, уже тогда – выделялись Ядов, Грушин, Кон, Здравомыслов, Харчев… . Где-то в кулуарах она встретилась с Ядовым, коротко познакомились, и буквально через пять минут она чувствовала себя с ним так, словно знала его всю жизнь. Закончив какие-то неотложные дела, Ядов повел всех в небольшое кафе, и в центре общего разговора сразу же оказались главные в ту пору вопросы развития социологии. В чем-то они соглашались, в чем-то расходились и спорили, но главное — сразу стало понятно, что они – «одной крови», иными словами, одних ценностей и убеждений. Не случайно чуть ли не в первый день они перешли на «ты» и стали обращаться друг к другу как Володя и Таня.

Прошло время, 2013 году через несколько месяцев после смерти Заславской я в нашем интервью попросил Ядова рассказать о ней. Все это опубликовано, приведу лишь завершающее предложение: «Общаться с нею было удовольствием, а дружить — истинной жизненной наградой» [6, с. 102]. И столь же тепло, Ядов отозвался о других ушедших друзьях, делавших российскую социологию: о Грушине, Здравомыслове, Коне и Шубкине. Таким образом, они опять же следовали Окуджаве: держались за руки пока не грянула пора им «расставаться понемногу».

О Г.В. Осипове, одном из немногих из первой когорты, кто жив и участвует в делах социологического цеха, тоже скажу словами Ядова. Их взаимоотношения нельзя назвать простыми, но Ядов постарался отделить личное от историко-социологического.

Говоря об истоках нашей науки, Ядов отмечал, что Осипов, и только он, смог «пробить» создание социологического подразделения в институте философии АН СССР, где ему противостояли такие зубры как академик Митин и «жуткая баба — профессорша Морджинская». В таком вот «социальном контексте» Осипов инициировал проекты «Рабочий класс и технический прогресс», где было показано, что технический прогресс для рабочих может оборачиваться не лучшей своей стороной. Он же придумал проект «Копанка» — исследование молдавского поселения, 25 лет тому назад бывшего в составе королевской и буржуазной Румынии. Цель проекта состояла в эмпирическом доказательстве преимуществ социализма, но по результат все могли оценить, что в Копанке сегодня происходит. И вот вывод Ядова: «Говорить о роли Геннадия Осипова в дальнейшем САМОутверждении и признании властями социологии как нормальной научной дисциплины нет надобности. Об этом уже немало сказано и написано» [6, с. 104].

В 2012 году я проводил личное интервью с Осиповым и рассказал ему о своей концепции «настоящих буйных». Назвал тех, с кем уже провел интервью, и заметил, что намерен поговорить с Варленом Колбановским. Осипов заметил: «Это – точно, “буйный”». Так вот, по воспоминаниям Колбановского, в начале века Ядов сказал: «В нашей среде нашёлся человек, который умел говорить с НИМИ на ИХ языке» [6, с. 105]. Этот человек — Осипов, ОНИ — это руководство отделов науки и пропаганды ЦК КПСС и чиновники АН СССР.

Конечно, на той первой Всесоюзной конференции присутствовали разные люди; были – случайные, возможно, ищущие, были временно примкнувшие к социологии, были – не поспевавшие за передовыми отрядами исследователелей. Но существовал некий социальный механизм, который уже к моменту этого форума фактически сформировал ядро первого поколения социологов, и в последующие годы эти люди не сдали своих позиций, напротив, к ним присдоединились в основном близкие им по пониманию духа времени их ровесники, составившие второе поколение советских / российских социологов.

При работе над книгой «Современная российская социология: История в биографиях и биографии в истории»^[7] текст оказался много большим, чем было запланировано издательством, пришлось несколько раз его сокращать. Не избежала сокращения и глава: «Порождено историей. Один возраст — два поколения», рассказывающая о становлении двух первых поколений советских социологов. Был там краткий пассаж и о «настоящих буйных», но его пришлось убрать. Однако в самом конце главы остался след тех размышлений. Возможно, сейчас он смотрится несколько инородным, но исходно его появление было в высшей степени обоснованным.

Очевидно, что рассматриваемый мною тип «буйства» можно трактовать как вид высокой социальной, общественной «перегретости», и в этом смысле было естественным мое обращение к термодинамическому построению, известному как «демон Максвелла». Речь идет о мысленном эксперименте, предложенном в 1867 году английским физиком и математиком Джеймсом Максвеллом. Демон Максвелла – это некое воображаемое существо, умеющее измерять температуру молекул газа и разделять горячие и холодные частицы.

Мое предложение относительно разделения социологов-ровесников на первое и второе поколение может быть объяснено следующей моделью. Представим, что социология 60-х в СССР — это некий сосуд с узким горлышком. Никто не знает, что в этом сосуде, но, как покажет будущее, он таков, что вход в него был, а выхода – практически не было. Как правило, попавшие в этот сосуд добровольно (тем более — массово) его не покидали. Однако вход не был свободным, он контролировался своеобразным «демоном Максвелла», открывавшим вход только перед весьма «разогретыми» частицами-индивидами. В реальности эта разогретость означала многое. Сначала — юношеская установка на познание общества, трансформировавшаяся в желание изучать философию, историю или экономику. Затем — стремительное вхождение в соответствующую университетскую среду и успешное овладение набором принципов, концепций изучения социума. Далее — раннее (в сравнении с окружающими) понимание того, что социальный мир, пусть даже в узкой наблюдаемой ими нише, устроен не так, как описано в книгах, и спонтанное, случайное обнаружение того, что существует инструмент познания этого социального — социология. И вот тогда у этой разогретой (буйной) личности возникает отчасти осознаваемое, но во многом интуитивное стремление освоить это новое и даже запретное.

Перед такими частицами демон Максвелла не мог устоять и «разрешал» им вход. Таких микротел не могло быть много, слишком жесткими были критерии их селекции. Иными словами, не все подлетавшие к узкой горловине описываемого воображаемого сосуда были «нагреты» настолько, чтобы проскочить мимо этого привратника.

Одновременно мудрый демон оперативно готовил к входу в этот воображаемый сосуд еще одну группу частиц, по многим параметрам очень близких к первой, но в начале 60-х гг. оказавшихся недостаточно разогретыми. Цель этой подготовительной операции заключалась в том, чтобы в итоге сформировать некую критическую массу частиц, обеспечивающую становление в ближайшем будущем саморегулирующегося механизма вхождения в этот сосуд, т. е. исключающего присутствие демона.

Содержание этой предварительной операции сводилось, естественно, к размещению этих частиц в специальной печке, в которой их температуру можно было бы довести до необходимого уровня. Эту жаровню образовывали те точки социума, в которых существовали и обнаруживались наиболее конфликтные, или горячие, формы социальных отношений.

Количество социологов второго призыва тоже было небольшим, ведь горлышко, сквозь которое демон Максвелла впускал в социологию желающих приобщиться к ней, оставалось узким.

***

Буйства, социальной разогретости, ощущения свободы тех, кто составил два первых поколения современной российской социологии, хватило на несколько десятилетий. Они не только были лидерами советского периода отечественной социологии, но весомо участвовали и в становлении её нынешнего, постперестроечного этапа.

 

1. Здравомыслов А. Г. «Социология как жизненное кредо» (Интервью Б. Докторову) / Социологический журнал. 2006. №3/4. С. 151–186. http://www.socioprognoz.ru/files/File/history/Zdravomyslov.pdf.
2. Докторов Б. Все мы вышли из «Грушинской шинели». К 85-летию со дня рождения Б. А. Грушина. М.: Радуга, 2014, http://www.socioprognoz.ru/publ.html?id=370.
3. Кон И. 80 лет одиночества. М.: 2008, с. 28.
4. «Весна в ЛЭТИ». Видео, https://www.5-tv.ru/video/501209/.
5. Заславская Т. И. Мы с Ядовым — ≪братья по разуму≫ // Vivat, Ядов! К 80-летнему юбилею: Сборник / Ред.-сост. Е. Н. Данилова, Л. А. Козлова, П. М. Козырева и др. М.: ИС РАН, 2009.
6. Докторов Б. Мир Владимира Ядова. В. А. Ядов о себе и его друзья о нём. – М.: ВЦИОМ, 2016. http://www.socioprognoz.ru/publ.html?id=451.
7. Докторов Б. Современная российская социология. История в биографиях и биографии в истории. Санкт-Петербург: Европейский университет в Санкт-Петербурге. 2013.

 

Поделиться ссылкой: