Земская альтернатива?
Благодаря Булгакову, Чехову или картинкам о сельской школе начала века память о земских элементах русской истории пятидесяти предреволюционных лет осталась жить хотя бы на уровне художественных образов или абзацев из школьных учебников. Как часть Великих реформ для решения региональных вопросов (медицина, школа, благоустройство) были созданы органы представительства со своим бюджетом и кругом немаловажных задач – с 1863 года. Позднее эти инициативы были дополнены и городской реформой – но учитывая перевес сельского населения, именно аграрный срез преобразований был очевиднее. Местное самоуправление нередко было под подозрением центральных властей – в нем чудилась возможность политического вызова «извечным началам» самодержавия, но угроза эта стала обретать сколь-либо реальные основания лишь в ХХ веке. Позднышев, герой «Анны Карениной» не без укоризны говорит в романе брату: «Я скажу тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, – немцы и англичане выработали бы из них свободу, а мы вот только смеемся». Отсылки к немцам и англичанам не случайны – примеры западноевропейских стран были на слуху и у разработчиков реформ и тех публицистов, которые в 1860-1880-е задали исходное понимание места и роли этих учреждений в общей системе российской жизни. Историк Константин Кавелин, философ и юрист Борис Чичерин, публицист Константин Арсеньев, более умеренный правовед Александр Градовский – их усилиями и стараниями оппонентов уже к 1 марта 1881 года сложился язык обсуждения отечественных проблем и перспектив самоуправления на европейском фоне; особенно в плане истории представительных учреждений, их прав и полномочий. Непоследовательная политика Лорис-Меликова на рубеже 1870-1880-х и новый консервативный курс Александра Третьего обозначили политические координаты возможного и особенно невозможного, пределы государственного реформаторства уже в послереформенной обстановке. Особенно выделяется в тогдашней идеологической среде подцензурный «Вестник Европы» историков и гуманитариев Стасюлевича и Пыпина, а также московская газета «Русские ведомости» – эти органы надолго стали флагманами развития либеральной общественной мысли. Слева от них обретали себя публицисты левого лагеря (включая и народников и зарубежную печать), а справа – сторонники правительственного курса (особенно выделялся бывший сподвижник Белинского Катков с его многотиражными «Московскими ведомостями») и наследники славянофилов. Если угодно, речь шла о рождении политического в России – вне административного аппарата или подпольного, а также эмигрантского «отщепенства».
Вопросы развития земства стали главными и насущными именно для «центристов» – но слишком частными и постепеновскими для радикалов, с одной стороны, и потенциальными источниками порчи и даже подмены государственных начал для охранителей и консерваторов – с другой. Потому и закрепился еще для 1880-х годов термин «земского либерализма», который связывает эти два понятия в русской идейной традиции – впрочем, как мы увидим, не навсегда. Однако для понимания значимости земства важнее спуститься с уровня общественной мысли и общегосударственного устройства к практикам и правилам социальных взаимодействий той эпохи.
Реальность деревенской или уездной жизни была много сложней публицистических схем, особенно радикальных установок «самоосвобождения народа»… Действительные сложности взаимодействия двух миров – крестьянского и «образованного» – дали себя знать еще в начале работы земской системы. Образованный класс поначалу был представлен главным образом дворянством и многие начатки не только просвещения, но и агротехники, торгового дела, судебного посредничества тоже оказывались уделом людей привилегированных. Памятником того времени остаются переиздаваемые и в советскую эпоху «Письма из деревни» (с охватом 1872 -1887 годов) химика и ссыльного прогрессиста Александра Энгельгардта, где даны яркие и запоминающиеся картины того, что к концу ХХ века историки назовут «моральной экономикой» сельскохозяйственной жизни (где в центре скорее выживание сообщества, а не максимизация прибыли). «Моральная экономика» (термин Э.П. Томпсона и британских историков-радикалов 1960-1980-х) специфическая низовая форма «хозяйственной этики» (правил, ориентиров и запретов), которую Макс Вебер полувеком ранее пытался объяснить на уровне самых общих религиозных понятий. Исследователи «моральной экономики» ссылались на идеи Чаянова и Кондратьева, тесно связанных с земским движением уже 1910-х годов. Вообще фигура передового (так или иначе статусного) и хорошо образованного горожанина, который постепенно меняет крестьянскую действительность — удел не только литературы, но и биографии целого ряда будущих известных ученых и общественных деятелей. Таким был Алексей Александрович Шахматов, будущий знаменитый лингвист, ушедший после блестящего окончания университета начала 1890-х в земские начальники родной Саратовской губернии. Характерное явление эпохи – складывание т.н. Приютинского братства, кружка молодых ученых с реформаторскими и даже коммунитарно-социалистическими устремлениями, который прославился затем такими – совсем юными еще – сочленами, как Владимир Вернадский, востоковед и будущий непременный секретарь Академии наук Сергей Ольденбург, князь Дмитрий Шаховской, историк Иван Гревс и другими участниками, важными именно заполнением «второго» не-звездного ряда деятелей – без которого никакого движения не существует. Голод 1891-1892 года и активное вмешательство земцев и общественности для сокращения масштабов катастрофы стало демонстрацией значимости новой социальной среды. Несмотря на контрреформы времен Александра III и попытки усилить роль дворянского элемента и администрации в деревне, сузив роль земцев, в этой среде росла устойчивая оппозиция административным притеснениям, идущим с самого верха. Печально известным девизом первых десяти лет царствования Николая Второго стала фраза царя из ответной речи тверским земцам января 1895 года о «бессмысленных мечтаниях» по поводу надежд на участие местных деятелей в управлении страной. Она вызвала и ответное газетное выступление автора «Анны Карениной», который решительно осудил необдуманные и вызывающие слова молодого самодержца. Лидер тверских земцев Федор Измайлович Родичев станет в последующем депутатом Государственных Дум и одним из вождей конституционно-демократической партии. Помимо врачей и учителей, агротехников, ветеринаров и землемеров, преподавателей растущей сети образовательных курсов, среди земцев 1890-х закрепится и еще одна специфическая профессия – статистиков, которые примут активное участие в переписи 1897 года и дадут важную основу спорам о путях развития капитализма в сельском хозяйстве между народниками и марксистами. Земская статистика обеспечит важный язык и «базу данных» самоописания российского общества и его проблем начала ХХ века – которые уже серьезно изменились со времен Энгельгардта. Что же происходило не только с самими земскими учреждениями (а сеть школ и больниц непрерывно росла) – но и с составляющими их весьма примечательными людьми, а не просто «штатом»?
Именно земская среда выдвинет уже в начале ХХ века активистов либеральной оппозиции, вместе с частью академических «левых» (христианские социалисты – бывшие так называемые «легальные марксисты» вокруг Струве), а также Милюков, Кизеветтер и круг журнала «Освобождение»; земцы станут основой кадетской партии. В губерниях тогдашней Малороссии активную роль играли поборники украинской автономии, например известный черниговский деятель Илья Шраг («батько Шраг»). Еще с XIX века внутри земств росла роль так называемого третьего элемента – земских служащих, а не избранных представителей. Именно в этом поле в наибольшей степени были представлены левые (как правило, не эсеры или социал-демократы, но народные социалисты и «трудовики»). Этот слой, по словам современников «защищает идею самостоятельности земства, отстаивает принципы всеобщего образования и бесплатной медицинской помощи, а в политической области работает для разрушения режима». Вопросы народного образования и здравоохранения ставились на общеземских съездах начала 1910-х – но порой и в союзе с начинаниями ряда государственных деятелей (товарищ министра по средней школе О.П. Герасимов или министр просвещения 1915-1916 годов граф Игнатьев). Но неверно было бы отождествлять земство только с кадетами и левыми, как иногда делали по старой советской инерции – земство было основой для большинства думских представителей, включая и националистов («черностотенцев»). Думу даже порой именовали – кто с гордостью, а кто и с неприязнью – «большим земским собранием». Земский деятель и член фракции октябристов Н.А. Мельников, впоследствии отмечал, что «сила земщины была в традициях, в привычном служении родной земле, в ощущении ее близости, ее дыхания, в понимании ее пути и нужд, которое вытекало из накопленного жизненного опыта ряда поколений, а не кабинетного разбора чужих образцов».
Соответственно, политические и социальные разногласия проникали и в саму земскую среду – она совсем не была монолитной, единой и в «прижизненных» документах мы найдем немало описаний споров и конфликтов, с ней связанных – в том числе и в обширной юбилейной литературе, приуроченной как раз к 50-летию учреждения земства, отмеченному в 1913 году. Насколько состоятельной эта среда была в качестве альтернативы государственной бюрократии (вплоть до самого низшего полицейского местного уровня)? В последнее время слышнее стали голоса вполне знающих историков (например, Федора Гайды), которые подвергают сомнению именно силу дореволюционной преимущественно земской общественности, исключительно комплиментарные, особенно эмигрантские ретроспективные самоописания этой среды, как у Николая Астрова или Василия Маклакова. В самом деле, развитие событий весной и летом 1917 года показали невозможность удержания общенационального консенсуса в условиях как непопулярной войны, так и накопленного пороха недовольства в аграрной сфере и рабочем вопросе. Думские деятели – врач Шингарев и профессор-юрист Кокошкин, убитые в начале 1918 года после разгона Учредительного собрания, были типичными земскими деятелями кануна 1905 года с долгой кадетской биографией…
С другой стороны, три важных момента указывают на сохранение перспектив и консолидирующих начал именно земского («общественнического») пути. Прежде всего это деятельность разнообразных органов в 1915-1917 годах по снабжению армии и обустройству беженцев и тыла – под эгидой Всероссийского земского союза и Всероссийского союза городов. Далее, многие белые правительства времен Гражданской войны тоже опирались на силы и возможности именно земских связей и форм взаимодействия на местах – особенно вокруг Архангельска, как показало детальное исследование Людмилы Новиковой. Наконец в работах Ильи Герасимова, Марины Могильнер и Александра Семенова показаны уже сработавшие к 1914-1917 годам факторы и достижения низовой, «плебейской» модернизации и российской (общероссийской) версии прогрессизма, включая и чрезвычайно развившуюся сеть разнообразных кооперативов. Последние во многом обеспечат быстрое восстановление экономики страны в период нэпа. Общественные организации 1920-х, где останется так много представителей старой земской среды, будут первоочередной мишенью ОГПУ в кампаниях еще накануне «великого перелома». Особенно пострадают потом краеведы, статистики и специалисты по местным особенностям того или иного региона – которые своим существованием и идейным багажом были обязаны в первую очередь земскому наследию.
Что осталось от земской среды во второй половине ХХ века? Отнюдь не только мемуары эмигрантов (памятником этой литературе останется знаменитый справочник Петра Зайончковского, продолженный уже с учетом эмигрантской периодики после 1991 года). Борис Пастернак, написавший в 1920-е про кровную связь с лаборантшами-народоволками, «приятельницами матерей», потом, десятилетия спустя, в средоточие самой последней незаконченной пьесы «Слепая красавица» (уже после войны и стоившей жизни истории с «Доктором Живаго») поставит канун Великих реформ, время введения земства. Связь шестидесятников XIX века и ХХ-го ясно сознавали такие проницательные критики «Нового мира» Твардовского, как Юрий Буртин и Владимир Лакшин. Земцами в позднесоветские времена не случайно много занималась специалист по наследию Герцена, Бакунина и анархистов, издательница альманаха «Прометей» Наталья Пирумова (1923-1997) – которая только после 1989 года смогла заговорить собственным голосом, без оглядок на цензуру и «ленинский принцип партийности».
Разумеется, в одну и ту же реку времени войти невозможно. И «земский съезд» мая 2021 года не походит на запрещенные большевиками врачебные Пироговские съезды, с их долгой земской родословной – и все же от аналогий в историях столкновения общественности и государства уйти очень трудно. Как бы ни казались поверхностны эти сравнения – сами финальные уроки эти оказываются крайне горькими, и главное — для обеих сторон. Тем важней помнить сколько было сделано от времен Кавелина до Семашко, заслуги той земской среды, которая во многом сформировала исторический облик страны в решающие десятилетия ее истории между 1860 и 1920-ми годами.
Шнейдер К.И. Образы Запада и России в представлениях ранних русских либералов // Диалог со временем. 2009. Вып. 27. С. 245–262.
Зубков И.В. Повседневная жизнь преподавателей земских школ, гимназий и реальных училищ. 1870-1916. М.,2014.
Туманова А.С., Сафонов А.А. Политика в неполитическом: идеология конституционных реформ в программатике профессиональных съездов начала XX в // Quaestio Rossica. 2020. Т. 9. № 1. 2021. С. 325-340.
Веселовский Б.Б. История земства за сорок лет: в 4 т. СПб., 1908-11.
Жукова Л.А. Земское самоуправление и бюрократия в России: конфликты и сотрудничество: 1864–1917 гг. М., 1998.
Пирумова Н.М. Земская интеллигенция и ее роль в общественной борьбе до начала XX в. М., 1986.
Atkinson Dorothy. The Zemstvo and the Peasantry // Terence Emmons and Wayne S. Vucinich, eds., The Zemstvo in Russia: An Experiment in Local Self‑Government. Cambridge, 1982. P. 110‑125
Мацузато К. Земства во время Первой мировой войны: межрегиональные конфликты и падение царизма // Земский феномен: политологический подход: Саппоро: Slavic Research Center, Hokkaido University, 2001. С. 144-198.
Зырянов П.Н. Социальная структура местного управления капиталистической России (1861-1914) // Исторические записки. М., 1982. Т. 107.
Шингарев А.И. Земская и городская Россия: прошлое и будущее. М.:, 1915.
Кузьмина И.В., Лубков А.В. Князь Шаховской: путь русского либерала. М., 2008 (Серия ЖЗЛ).
Каганович Б.С. О генезисе идеологии «Ольденбургского кружка» и «Приютина братства» // Русская эмиграция до 1917г.-лаборатория либеральной и революционной мысли. СПб., 1997. С. 90-103.
Россия и российская эмиграция в воспоминаниях и дневниках = Russia and Russian Emigration in Memoirs and Diaries : аннотированный указатель книг, журналов и газетных публикаций, изданных за рубежом в 1917—1991 гг. : в 4 т. / науч. рук., ред. и введ. А.Г. Тартаковского, Т. Эммонса, О.В. Будницкого. М., 2003—2006.
Гайда Ф.А. Власть и общественность в России: диалог о пути политического развития (1910-1917). М., 2016.
Новикова Л.Г. Провинциальная «контрреволюция»: Белое движение и Гражданская война на русском Севере, 1917 — 1920. М, 2011.
Gerasimov Ilya V. Modernism and Public Reform in Late Imperial Russia: Rural Professionals and Self-organization, 1905–1930. London, 2009.
Ульянова Г.Н. Наталия Михайловна Пирумова (1923—1997): судьба историка в зеркале эпохи. К 90-летию со дня рождения // История и историки: историографический вестник. 2011—2012. М., 2013. С. 271-303