Алексей Улюкаев: «Надо работать, чтобы в России рос спрос на деньги»
Первый заместитель министра финансов Алексей Улюкаев ответил на вопросы корреспондента «Полит.Ру» Евгения Натарова
рост и рубль
В конце очень успешного, с точки зрения мировой конъюнктуры, экономического подъема 2000 г. в экономике России начался, как минимум, застой. С чем это связано?
Рост прошлого года связан с уникальной комбинацией факторов, которая больше не повторится. Это — предшествующая глубокая девальвация, через рост конкурентоспособности и снижение издержек на оплату труда создавшая особые возможности для улучшения финансового состояния предприятий. Это — динамика роста тарифов монополий, в течение долгого времени более умеренная по сравнению с динамикой потребительских цен. Это — конъюнктура внешних рынков, благоприятная и по импортным, и по экспортным ценам. На все это наложился рост потребительского и инвестиционного спроса. Когда ослаблялось действие одного фактора (например, девальвации), вступал другой — рост потребительского и инвестиционного спроса.
Затем действие всех этих факторов стало в разной последовательности постепенно замедляться. Дольше всего продолжается стимулирующее воздействие потребительского спроса. Последние полгода мы имеем 9%-ный рост розничного товарооборота. Но уже в этом и следующем годах у нас будет не уникальная, а более-менее рядовая комбинация факторов. Соответственно, примерно с октября 2000 г. рост промышленного производства прекратился, а в феврале возобновился снова. Сейчас снижается и рост по ВВП. При этом темпы снижения ВВП выше, чем промышленного производства. Это объясняется тем, что еще продолжает действовать фактор потребительского спроса. На товарный сектор он действует слабее, так как делится между внутренними и импортными товарами в пользу последних. Услуги транспорта и связи мы практически не импортируем, соответственно, в секторе услуг рост больше. При этом возникают новые факторы роста: например, вот уже 5 месяцев растет кредитование банками реального сектора, причем рекордными темпами — 25% за 5 месяцев в сопоставимых ценах.
Структура спада или остановки роста такова, что экономисты говорят о явных признаках «голландской болезни». Согласны ли Вы с этой оценкой?
С одной стороны, конечно, это есть проявление «голландской болезни»: для экспорта ситуация довольно хорошая, а для импортозамещающей продукции она ухудшается. Условия конкуренции для неэкспортных производств становятся хуже, их довольно сильно придавливает укрепление рубля. В I квартале реальный курс стал расти даже быстрее, чем в прошлом году. Если в 2000 укрепление рубля составляло, грубо говоря, 1% в месяц, то в I квартале — почти 1,5%.
Впрочем, сам по себе рост импорта мало что значит — надо рассматривать его структуру и происхождение. Мы заинтересованы в росте импорта инвестиционного назначения, но растет в основном импорт из СНГ, а не импорт новых технологий и оборудования из развитых стран. То есть укрепление рубля приводит к росту «плохого» импорта и не дает дополнительного инвестиционного толчка. В связи с этим надо разобраться, какую курсовую политику проводить дальше: политику дешевого или дорогого рубля. Эта проблема освещалась на «Полит.Ру» (http://www.polit.ru/tendence.html).
Политика дешевого рубля означает акцент на неинвестиционном характере роста посредством дозагрузки мощностей и посредством инвестиций не в основной, а в оборотный капитал. Однако по ряду направлений мы уже уткнулись в предел — дозагружать уже нечего особенно. А там, где свободные мощности еще остались, их лучше бы не загружать, потому что они неконкурентоспособны по энергозатратам и другим издержкам. Тем более, что уже скоро такие мощности начнут выбывать. Это первый принципиальный вопрос в плане выбора курсовой политики. Второй заключается в том, что, проводя политику дешевого рубля, мы снижаем стимулы предприятий к реструктуризации. Грубо говоря, мы берем на себя их риски, что неправильно. Стимулы к повышению конкурентоспособности сводятся на нет тем, что конкурентоспособность обеспечивают денежные власти.
Здесь еще появляется большое количество академически интересных тем, например — каково на деле влияние сокращения бюджетных расходов на инфляцию и экономический рост? Не совсем правильно предполагать, что всякий рост бюджетных расходов — это инфляция, а их сокращение, наоборот, снижает инфляцию. Важно, чтобы не было больших разовых вбросов денежной массы. Опасны резкие, разовые снижения остатков на счетах бюджетополучателей и ГУ ФК. Кстати, интересно, что в начале года у нас немного замедлилась скорость оборота денег.
Почему это происходит?
Возрастает спрос на рубли, возрастают ожидания финансовой стабильности. Цены на промышленную продукцию сейчас растут медленнее, чем потребительские цены. Для предприятий это означает, что им становится труднее компенсировать затраты на повышение заработной платы. Раньше директор знал, что повышает зарплату и повышает отпускную цену, причем более высокими темпами, чтобы увеличить прибыль. Теперь это не так: повышение зарплаты не окупается за счет роста отпускных цен. То есть давление зарплат на индекс потребительских цен ухудшает финансовое положение предприятий.
Тут возникает очень интересная дилемма. С одной стороны, как я уже говорил, сейчас единственным весомым фактором роста остается потребительский спрос (правда, его воздействие начинает угнетаться со стороны импорта). С другой стороны, сам фактор потребительского спроса имеет некоторые ограничения с точки зрения соотношения индексов потребительских цен и цен предприятий. То есть рост потребительского спроса, основанный на росте заработных плат, одновременно означает ухудшение финансового состояния предприятий и угнетение возможностей для роста за счет инвестиций. Это противоречие между потребительским и инвестиционным ростом.
Отсюда тоже некоторые следствия для курсовой политики. Вероятно, в краткосрочном плане (в нынешнем году) было бы хорошо не допускать дальнейшего повышения курса рубля. Надо дать предприятиям некоторое время для адаптации. Хотя в целом наша перспектива — это укрепление рубля, оно может продолжиться еще 5-10 лет, так как рубль сильно недооценен. Из-за этого низки реальные доходы населения и потребительский спрос, затруднено обслуживание долга. Но в 2001 г. с реальным укреплением рубля нужно быть достаточно осторожным, чтобы оно осталось в пределах 7-8% годовых, половину из которых мы уже вычерпали.
Что же касается борьбы с «голландской болезнью», то она отнюдь не сводится к курсовой политике. Ведь разрыв между экспортно-сырьевыми и остальными отраслями возникает и потому, что здесь возникают зоны разной доходности, и капитал перераспределяется в пользу экспортных отраслей. Поэтому «голландская болезнь» — это проблема не столько курсовой, сколько фискальной политики: необходимо изъятие ренты у экспортно-сырьевых отраслей при одновременном снижении фискальной нагрузки на экономику. Упрощенно говоря — обменять снижение налога на прибыль на рост экспортных пошлин (или акцизов, или роялти — что лучше администрируется)
резервы и долги
В связи с исключительно благоприятной ситуацией и большим положительным сальдо платежного баланса многие экономисты заговорили о необходимости создать резерв в бюджете. А некоторые даже предполагают, что Минфину уже удалось что-то сделать в этом направлении.
Конечно, в хороший год надо накапливать средства, и мы делали это двумя или тремя способами. Одним из способов может быть снижение будущих обязательств. Выплачивая внешний долг, можно снижать будущие проценты по его обслуживанию. То же с кредиторской задолженностью: погашая ее, можно снизить обязательства будущих периодов. Это тоже своего рода запасы.
Второй способ — увеличение остатков на счетах Казначейства. Что же касается средств, которые не смогли забрать бюджетополучатели, то существует процедура, по которой эта сумма (в текущем году почти 39 млрд. руб.) снова возвращается на счета Казначейства. Если строго следовать Бюджетному кодексу, эти деньги должны были там раствориться. Мы же в данном случае следовали Бюджетному кодексу нестрого, и в соответствующей статье закона о бюджете определили, что эти средства сохраняют целевое назначение. То есть они достанутся получателям дополнительно, сверх ассигнований 2001 г. По закону о бюджете мы должны были вернуть их в течение шести месяцев, а по поправкам, принятым в марте, — в течение девяти. Так что это весьма условное накопление. Это связанные деньги, которые в нашем пользовании только временно. Было еще 33 млрд руб. свободных остатков, которые депутаты в свое время хотели связать целевым назначением, но мы смогли их отстоять. Теперь они пойдут на внешний долг.
Для того, чтобы ослабить долговое бремя, в принципе можно выкупать ОВВЗ, ведь в отношении этих бумаг досрочный выкуп нормальная операция?
Конечно, это совершенно нормальная операция, и связана она не только с тем, что есть пиковые годы с точки зрения выплаты долга (кроме 2003 года, это еще 2006 и 2008), — это вообще нормальная практика управления долгом. Каждый раз надо считать, что выгоднее: взять на внутреннем рынке, чтобы погасить внешние обязательства, или наоборот. Надо торговать своими обязательствами, оптимизировать величину долга и стоимость его обслуживания. Здесь есть некоторые нюансы — такого рода операции должны корреспондировать с переговорами по реструктуризации задолженности. Если скупка долгов идет слишком активно, процесс реструктуризации затрудняется. Второй фактор — воздействие на рынок. Необходимо понимать, что скупка приводит к давлению вашего собственного спроса на рынок и росту цены обязательств. Так что, как правило, все страны, проводящие скупку своих обязательств, никого об этом не извещают, делая все с максимальной конфиденциальностью.
И все же — возможно ли открыто создать и утвердить «два бюджета», бюджет основных и бюджет дополнительных доходов?
Бюджет, конечно, можно разделить на основной (бюджет принятых обязательств) и дополнительный (текущих ассигнований). Такой подход реализуется, например, в США, где бюджет формируется так: часть его связана с обязательствами, вытекающими из законодательства (пенсии, зарплаты, пособия), им вменяются определенные источники доходов. Это даже не обсуждается, а принимается автоматически. Затем рассчитывается, например, что весьма вероятно получение бюджетом доходов сверх необходимого уровня, и в связи с этим бюджет берет на себя новые обязательства (осуществить инвестиции, произвести разовые выплаты и т.д.). Таким образом, при составлении бюджета осуществляются разные подходы, а исполняется он как единый бюджет.
Бывает ли при этом, что обязательства бюджета не переносятся на следующий год?
Бывает. В противном случае мы запускаем механизм их расширенного воспроизводства. И на следующий год платим больше, чем в предыдущий — в этом опасность. В нашем случае (в отличие от американского) проблема в том, что, с одной стороны, у нас есть большое количество нефинансируемых обязательств, а с другой — финансирование собственно законов составляет относительно малую долю в бюджете. Налицо полная нестыковка базисного и остального законодательства: наряду с огромными нефинансируемыми мандатами есть и финансируемые «не-мандаты». То есть условие такого бюджетного устройства — четкая инвентаризация и упорядочение всех мандатов.
Есть и совсем другой подход: разделить бюджет по принципу баланса — текущие и добавочные активы и пассивы. Тогда у нас есть текущие обязательства и текущие доходы, и есть сверхдоходы и дополнительные обязательства. Сверхдоходы могут быть от приватизации, реализации каких-либо государственных активов и т.д., и мы можем привязать их к облегчению долгового бремени будущих поколений. Но здесь есть проблема: с точки зрения бюджетного законодательства приватизация и реализация активов — это не доходы бюджета, а источники финансирования дефицита. Если мы их ставим в доход, то тем самым обозначаем дефицит.
В принципе, наведение четкого порядка в бюджете — фиксация обязательств и возможность увеличения финансирования расходных статей только через принятие бюджетом новых обязательств — это, мне кажется, здоровый подход к бюджетному процессу, и именно в этом направлении следует двигаться.
бюджетная реформа
Какова стратегия бюджетной реформы, в частности, — как Вы относитесь к введению принципов вроде «деньги следуют за учеником»?
Принцип «деньги следуют за учеником» или «деньги следуют за больным» — это элементы реформы образования, здравоохранения и социальной сферы в целом. Так мы переходим от содержания бюджетной сети к оплате оказываемой гражданину услуги. Скажем, программа, по которой мы взяли обязательства о предоставлении бесплатного и равнодоступного пользования медицинскими услугами, и мы обеспечиваем человеку ее выполнение, оплачивая лечение, профилактику, и т.д. То же и с образованием. В этом случае возникает конкуренция бюджетополучателей за бюджетные деньги. Вы можете отправить ребенка в одну школу или в другую, соответственно этому решению пойдут деньги. И школы должны будут конкурировать, доказывая обществу, что они способны оказывать более качественную услугу, чем другие. Конкуренция за бюджетные деньги, безусловно, способствует улучшению качества социальных услуг. Далее надо навести порядок в самой сети бюджетополучателей. Одних — акционировать, превращать в «нормальные» АО. Бюджетные учереждения должны финансироваться по смете и строго контролироваться. Если же у бюджетного учреждения появляются внебюджетные доходы (например, от аренды), то эти средства должны фиксироваться на счете в Казначействе. Раз они получены от эксплуатации федерального имущества, значит, должны направляться на текущие расходы, а не только на повышение зарплат.
С другой стороны, мы будем поощрять переход учреждений бюджетной сферы в категорию предприятий, оказывающих услуги. Например, хорошее учебное заведение может постепенно отказаться от бюджетного финансирования (если ему дают федеральные деньги, то «за это» диктуют, как тратить — какой должна быть зарплата, можно ли заменить мебель). Предприятие вправе сказать, что ему это не нужно, что оно само хочет получать доходы и распоряжаться ими. Отлично — мы готовы постепенно отпускать такое предприятие в свободное плавание. Программа выхода из режима бюджетного финансирования может длиться несколько лет.
Какие еще задачи бюджетной реформы Вы считаете приоритетными?
Необходимо четкое разграничение сектора государственных финансов и частного хозяйства, более четкий порядок предоставления гарантий, отказ от связанных кредитов. Плюс к тому — наведение порядка в принятых обязательствах, введение принципа равной важности текущих и прошлых обязательств. Если бюджетное предприятие заключило контракт со своим поставщиком на законных основаниях и по каким-то причинам не смогло его оплатить, то бюджет несет за него субсидиарную ответственность. Мы должны погасить эту кредиторскую задолженность.
Далее, в расходной политике есть совсем «дикие» области. Особенно это касается инвестиционной сферы. Если в текущих расходах порядок еще более-менее есть, то в инвестиционной сфере — полный ералаш. Огромное количество инвестиционных объектов, финансирование которых не связано никакой логикой, — это, прежде всего, результат лоббистских усилий депутатов. Есть огромное количество объектов, которые финансируются по капле. Возникает «долгострой». Так что нужно разбираться с критериями — куда, когда и сколько мы инвестируем. Например, только в инфраструктуру, а в остальное — не будем. Или как-то иначе, но правила должны быть четкими а процедуры объективизированными.
Вот еще пример. Небюджетным организациям (например, АО) мы имеем право предоставлять бюджетные деньги только в обмен на долю в капитале. Скажем, строится ГЭС (это ЗАО), и они получат бюджетные деньги. Мы даем 200 млн и договариваемся, что они проводят эмиссию акций и передают их нам. В результате вроде бы мы не «просто так» дали деньги, а что-то на них купили. Но что купили?- Только дополнительную головную боль! Зачем бюджету иметь 1% в ГЭС — что он будет с этим процентом делать? В результате у государства оказывается огромное количество маленьких пакетов акций, которые не позволяют влиять на политику предприятий. Получается какая-то нелепая национализация: мы финансируем маленькие кусочки большого количества частных бизнесов. И делаем это совершенно бессмысленно и беспорядочно. Зачем нам это? Наверное, можно продать эти пакеты каким-то инвесторам (может, кому-то надо консолидировать пакет, например), но для этого нужен целый штат людей и огромная деятельность. Так что от этой практики надо отказываться. Если мы по определенным критериям решили, что нужно инвестировать некий объект, значит, лучше просто отдать бюджетные деньги навсегда, чем покупать эти маленькие пакетики.
Что из этого предполагается сделать в 2001-2 годах?
Перевод бюджета на казначейское исполнение будет завершен в этом году. Затем — наведение порядка в бюджетной классификации (кто является бюджетным учреждением, а кто — государственным унитарным предприятием; кто должен быть реорганизован, а кто будет по-прежнему получать бюджетные средства). Реформы образования и здравоохранения выйдут за рамки 2001-2 гг. Полный перевод системы образования на принцип «деньги следуют за учащимся» — это более далекая перспектива.
Обязательства и инвестиции
Насколько оправдана та реприза, которую разыгрывало правительство перед Парижским клубом в начале января, могла ли она реально помочь реструктуризации? Отношения кредитора и должника — очень специфические отношения. Кредитор должен в разумных пределах делать все для того, чтобы взыскать долг, а должник, оставаясь в законных рамках, — все, чтобы уменьшить выплаты. Это нормально и разумно. Должник обязан доказать кредитору, что тому выгодно, чтобы должник платил ему как можно меньше. Для этого должник показывает, что у него возникает финансовый разрыв, который заставляет его прибегать к специфическим формам мобилизации средств, а это подрывает его будущую платежеспособность.
И вот с середины 2000 г. до января 2001 г. мы говорили: смотрите, у нас не будет такого хорошего платежного баланса, конъюнктура гораздо хуже, цены на нефть снизились, тогда как обязательства большие, и это может подорвать наши возможности. Кроме того, мы собираемся проводить структурные реформы, что, в принципе, даст нам экономический рост и лучшую возможность обслуживать свои обязательства. Но реформы стоят денег: жилищно-коммунальная реформа, социальная, реформа армии… Мы предлагаем: сейчас мы осуществим эти расходы вместо того, чтобы выплачивать внешний долг, а в будущем это даст нам возможность лучше обслуживать свои обязательства. Кредиторы возражают: у вас хороший платежный баланс, вы получите гораздо больше доходов, — этого достаточно для обслуживания долга, и еще останется. А ваши реформы — это ваше дело. Как говорит глава немецкого Минфина Кайо Кох-Везер, «мы реформы не покупаем».
Затем мы предлагаем новые аргументы, отступая на запасную позицию: денег нет, мы заложили в бюджет выплаты так же, как в 1999-2000 гг., когда была договоренность с вами, и готовы обслуживать обязательства по неконсолидированной части бывшего советского долга и проценты по всему долгу. Кредиторы отвечают: в 1999 была другая ситуация, так что будьте добры платить по оригинальному графику. — Такими аргументами мы обменивались неофициально и полуофициально.
Есть еще один срез проблемы — это политика. Ведь как было прежде: ни один министр финансов сам никогда не допустил бы никакой реструктуризации или отсрочки. Министр финансов сидит на мешке с деньгами и должен его наполнять, а не тратить. Это очевидно. Но раньше всегда были некие политические решения. Саммиты по формуле «7 1», где президент России объяснял кредиторам наши проблемы: «Мы реформируемся, мы боремся с коммунизмом, войдите в наше положение в последний раз». Кредиторы «в последний раз» входят в наше положение и дают отмашку своим минфинам. Этот механизм политизации долговой проблемы в этом году не работал. Долговой вопрос не имел политического мандата. А министры финансов стран-кредиторов вели себя именно так, как должны — то есть не уступая должнику. Вот та совокупность обстоятельств, в которых мы действовали. На это наложились некоторые специфические персональные вещи, вроде перевода дискуссии в совсем уже публичную форму, как делал Илларионов. Это просто свело на нет попытки переговоров. Дальше переговариваться об условиях 2001 г. было уже невозможно.
Но Илларионов говорит не только об отношениях с кредиторами, но и о макроэкономических принципах: он говорит, что платить по долгам — еще и выгодно…
Это принципиально важный вопрос. Андрей Илларионов говорит, что платить долг — можно, нужно и выгодно. Вот такая красивая триада. С моей точки зрения, платить нужно, поскольку это обязательство, и надо его выполнять. Поэтому мы будем платить до тех пор, пока не сможем доказать кредиторам необходимость изменить обязательства, а доказывать это мы будем. Да, в 2001-2 гг. мы, безусловно, сможем обслужить наши обязательства. Но уже в 2003-м возникает проблема. Она связана с тем, что платить придется на 5 млрд больше ($19,5 млрд). Но это не все.
Само объявление, что мы обслуживаем весь долг, вызывает некоторые проблемы. Это проблема по межправительственным долгам странам, не вошедшим в Парижский клуб — Китаю, Словакии, Венгрии, Кувейту, Корее. До сих пор мы говорили им: «Мы вам не платим, потому что ведем переговоры с Парижским клубом, а их результаты будут спроецированы и на вас». Это нормально, и они это принимали. Теперь они апеллируют к принципу equal treatment, настаивая на погашении долгов. Это еще утяжеляет наши обязательства. Я уж не говорю о том, что кредиторы из Лондонского клуба, которые пошли на реструктуризацию, теперь говорят: «Вы гарантировали выполнение обязательств государствам, а мы сразу согласились, что обязательства будут обслужены не в полном объеме, значит, вы по-разному относитесь к разным кредиторам. Тогда давайте вернемся — мы считаем, что ваша история с нами решена не до конца». Мы, конечно, «возвращаться» не будем, но такое давление на нас будут оказывать.
Возникает проблема и с точки зрения держателей обязательств, по которым реструктуризации никогда не было, — по российскому долгу, который мы всегда обслуживали с точностью до копейки и до секунды. Представьте: вы держите часть моих обязательств, которые исправно обслуживаются, а я принимаю на себя еще какие-то обязательства. Естественно, у вас возникают сомнения, хватит ли у меня возможностей, чтобы обслуживать их все, и не будут ли новые обслуживаться за ваш счет. Это тоже проблема. Вот ответ на «можно» и «нужно». В этом году — можно, а в 2003, возможно, уже будет нельзя. Если к этому добавить принцип (а мне он кажется правильным) равного статуса всех обязательств, то обязательство бюджета по внутренней кредиторской задолженности ничем не хуже обязательств перед Лондонским и Парижским клубами. Допустим, сделали подводную лодку по гособоронзаказу, а бюджет за нее не заплатил. Эти обязательства тоже надо выполнять.
Не с этим ли связано заметное увеличение расходов, в т.ч. военных, во второй половине 2000?
Конечно. В конце 2000 мы признали 32 млрд руб. кредиторской задолженности. 50% выплатили живыми деньгами. Там тоже много было разассигновано и находится в связанных остатках. Из 39 млрд остатков 16- из оборонзаказа. На них был выпушен глобальный сертификат, и это — часть статьи «ценные бумаги, находящиеся на счете казначейства». Так что если ваши инвестигейторы ищут спрятанные деньги (http://www.polit.ru/documents/404537.html) — вот вам не припрятанные, а совершенно очевидные 16 млрд в ценных бумагах у нас на счете. — Когда мы оцениваем, насколько мы можем обслуживать долги, нужно принять во внимание и внутренние обязательства.
Но самое главное — выгодно или невыгодно обслуживать долг? Мысль о выгодности отвлечения ресурсов для обслуживания долга исходит из представления о неинвестиционной природе экономического роста. То есть — что инвестиции для роста совершенно не важны, а важны курсовая политика, дешевый рубль (чтобы загрузить производственные мощности и иметь дополнительные факторы конкурентоспособности).
С моей точки зрения политика дешевого рубля не всегда верна. У нас был период, когда она была необходима, сейчас он заканчивается. Заканчиваются возможности роста на основе дозагрузки мощностей. Одновременно меняется ситуация с платежным балансом: если у нас в 2000 г. был прирост валовых внешних резервов на $16 млрд, то в этом году он будет вдвое меньше. Так что острой проблемы положительного баланса в этом смысле у нас нет, и эмиссия в результате покупки валюты не становится мощным генератором инфляции. А отток капитала — это вычет из экономического роста, из того, что предприятия могли бы инвестировать в производство.
Но ведь инвестировать-то уже особенно некуда?
Да, конечно, — при создавшихся условиях. Конечно, чтобы отдать деньги на выплату долга, я должен сначала взять их у вас через налоговую систему. Если бы эти деньги остались у вас, вы бы их инвестировали. Но нормального спроса на деньги нет. Спрос на деньги — это существование большого количества нормальных инвестиционных проектов и низкие риски, которые позволяли бы инвестировать. С этим далеко не все в порядке, и эту проблему, безусловно, надо решать. Но это не значит, что раз с проектами все плохо, то надо удешевлять рубль и ухудшать платежный баланс. Нет: надо работать, чтобы в России рос спрос на деньги. Вот принципиальная позиция.
Сырьевая рента и структура расходов
Сейчас объявлено о либерализации валютного регулирования, в частности, для того, чтобы рубль не сильно укреплялся. То есть мы и потоки капиталов освобождаем, и налогами сверохдоходы рентных отраслей не облагаем?
Здесь есть интересный момент. С одной стороны — инфляция, воздействие на нее бюджетных расходов. Вы можете сократить расходы бюджета, можете увеличить доходы — это действует примерно одинаково. Увеличить доходы — значит изымать из экономики деньги. Увеличивать средства на остатках счетов бюджета — просто другой способ стерилизации. Сейчас необходимость стерилизации не так актуальна, как в прошлом году, но она все равно существует. У изъятия доходов есть две стороны: объемная и структурная. Надо ли нам в целом наращивать изъятие средств из экономики? Я считаю, что нет. Скорее, нужно изменить структуру изъятия. То есть снизить налоговую нагрузку в целом.
Мы пошли по этому пути, и будем идти дальше. Вступит в действие глава о налоге на прибыль, что позволит относить на издержки гораздо больше средств, чем прежде. Будет разрешена ускоренная амортизация. В целом, по нашей оценке, для бюджетов всех уровней это будет стоить примерно 1,5% ВВП, или, в условиях нынешнего года, — порядка 130 млрд руб. Мы отказались от этих доходов и считаем, что это правильно, т. к. создает лучшие условия для всех предприятий, в том числе с высокой степенью обработки. Плюс к тому с 2003 г. отменяется последний элемент оборотного налога — транспортный. Это еще 0,9% ВВП, или, в нынешних условиях, чуть меньше 80 млрд руб. Пока непонятно, что будет с налогом с продаж, поскольку Конституционный суд вынес решение о его незаконности. Либо мы должны вводить его заново, либо отказываться, а это еще 0,6% ВВП, или 50 млрд из бюджетов субъектов Федерации.
Но в целом у нас происходит очень сильное сокращение поступлений, у предприятий остается больше денег. Но я считаю, что эти потери должны быть компенсированы изъятием рентных доходов (windfall taxation). Сейчас действует механизм изъятия сверходоходов через экспортные пошлины. Это противоречащий теории, но работающий механизм. Мы должны как можно скорее от него отказываться, но только тогда, когда введем другие способы взимания рентных платежей. К примеру, в Норвегии нет экспортных пошлин, но есть эффективный механизм роялти. Я надеюсь, что в скором времени мы сможем нормально собирать роялти, и тогда откажемся от экспортных пошлин. Но пока их надо увеличивать.
В целом — нефтяники недоплачивают налоги?
Совершенно точно. У нас доля налоговых платежей с доходов нефтяников чуть ли не самая низкая в мире: 20-25% к их валовому доходу. Во всех странах — гораздо больше.
Вы предлагаете компенсировать эффект Лафера возможностью больше собирать с рентных отраслей?
Да, именно. Это простая логика: чем ниже госрасходы — тем выше экономический рост. Правда, эта логика противоречит фактам: страны, которые больше всего сокращали госрасходы — это страны Закавказья, Средней Азии. Они не добивались высоких показателей роста. Наоборот, в Прибалтике и Польше, где доля государственных изъятий достаточно велика и даже выросла, экономика росла быстрее.
Мне кажется, что проблема не столько в общем объеме, сколько в структуре расходов. Мы должны быть максимально жесткими в отношении неэффективных расходов — «плохих» инвестиций, льгот. Нам необходимо уходить от льгот — это задача этого года. У нас есть огромные категориальные льготы, у которых 43 млн. пользователей. Это льготы по жилью, коммунальным услугам, транспорту, связи. Они обременяют предприятия. Мы ввели эти льготы, и реально никто за них не платит. Это чрезвычайно угнетает очень важные сектора экономики, и от этого нужно немедленно отказываться, переходя к разным формам адресных денежных компенсаций. Слава Богу, мы довольно решительно идем по этому пути. Это очень важно. Так что такие расходы мы будем сокращать, но одновременно мы должны увеличивать другие расходы. Это тоже нужно понимать.
Так, нам необходима судебная реформа. Если у нас не будет нормально оплачиваемого суда — у нас вообще ничего никогда не будет. Всегда миноритарный акционер будет незащищен, и 51% акций будет значить 100%, а 49% будут равны нулю. За военную реформу тоже надо платить. Надо сокращать армию, а увольнение человека из армии — это 20 окладов, квартира и т.д. Нужно увеличить инвестиции в социальную сферу, в образование. Нам нужна нормальная компьютеризация школ. Придется вкладывать и в различные инфраструктуры. Поэтому мне представляется, что в целом сократить расходы бюджетов всех уровней не удастся. Если сможем, мы сильно сократим расходы по ряду позиций (это политический вопрос, а не только вопрос счета). Но по другим позициям мы будем платить больше. Замена натуральных льгот адресными денежными дотациями стоит больших денег, затратны для бюджета пенсионная реформа, медико-социальное страхование, реформа государственной службы и др.
Вы говорили о сокращении льгот, но в ваших же статьях говориться, что отказываться от обязательств чаще всего можно тогда, когда они не стоят мало. И именно о таком сокращении говорит Илларионов.
С этим я согласен, но в целом получается некоторый баланс. Нельзя считать, что мы сейчас снизим на 5-10% расходы расширенного бюджета. Говорят, что должно быть максимум 25% ВВП, а лучше — 20%. Это невозможно.
Отмена обязательств может идти двумя путями. Об одном вы сказали: отменить обязательство легко, когда оно ничего не стоит. Ну не получал я детского пособия, его отменили — я даже и не заметил. Но теперь-то это пособие получают — мы стали выполнять свои обязательства. Потому это вопрос политической воли, политического ресурса, силы государства. Сильное государство, которое объяснит, докажет гражданам свою позицию, может отменить и те обязательства, которые на самом деле чего-то стоят. Если мы уверены, что это нам позволит иметь лучший экономический рост и что в целом это будет способствовать росту благосостояния граждан, мы и обязательства, которые чего-то стоят, но мешают росту благосостояния, должны и можем отменить.
Источник: Полит.Ру