Монополия на правду.
Почему Кремль предпринимает такие усилия, чтобы прямо не реагировать на запрос снизу
Максим
Трудолюбов
В России
крайне редки такие вещи, как недавняя отставка премьер-министра Румынии,
случившаяся на волне антикоррупционных протестов, уход гендиректора Volkswagen
в связи с «выхлопным» скандалом или уход спикера американского конгресса Джона
Бейнера. Понятно, что у перечисленных поступков, как и вообще у большинства
отставок, есть сложные и совсем не идеалистические причины. Но все
перечисленные, во-первых, не стрелочники, и, во-вторых, их поступки есть
признак возможности личной политической ответственности в их обществах.
За пожары,
аварии, ошибки при ликвидации последствий природных катаклизмов, политические
ошибки и даже за гибель людей в катастрофах и войнах ответственность в России
несут в лучшем случае стрелочники. В этом нет никакой новости. Это даже не
критика, а констатация некоторой традиции. Чиновники находились в особых
отношениях с законом в имперской, советской и сегодняшней России.
Ответственность по закону наступала для них в самую последнюю очередь – после
того как центральное правительство (не технократическое, а настоящее – Зимний дворец,
Кремль) решит, кто именно будет нести ответственность и какую.
До революции
чиновники были слугами царя, при СССР – слугами партии-государства, в нынешней
России они служат мамоне и другим богам, имен которых мы даже не знаем.
Наверняка среди них есть и какие-то существа, связанные с общественным благом:
все-таки общественные блага, пусть и как побочный продукт, в некоторых
количествах достигают конечного потребителя. Системе при этом важно, чтобы
конечный потребитель не мог прямо влиять на производителей благ.
Это
центральная особенность российского государства. Именно поэтому Кремль
предпринимает такие усилия, чтобы прямо не реагировать на запрос снизу, – это
касается и расследований Фонда борьбы с коррупцией, и запроса на честное
расследование других уголовных преступлений, таких как нападение на журналиста
Олега Кашина. Это касается даже проблематичных для центральной власти сообщений
журналистов, как в истории с публикацией Reuters о дочери президента.
В российском
случае главная монополия государства распространяется не столько на насилие
(это веберианское понимание – слишком западное), сколько на правду. В русской
истории правда принимала самые разные формы – от самодержавия и православия до
коммунистической идеи, но всегда оставалась ключевой ценностью, приверженностью
которой и определялась лояльность слуг. Структурно все осталось, как было,
только правда выродилась. Она выродилась не столько в ложь, сколько в подвижную
картинку на экранах – телевизионных, телефонных и проч. Это
политически-технологическая правда – гибкая и максимально удобная для
правителя. Удержанию этой управляемости и посвящены основные усилия
государства, что включает и вполне настоящие, невиртуальные войны, которые
ведет Россия. Цена поддержания монополии на правду растет, она требует все
больше силы, в том числе военной. Но у правды есть одно важное свойство: она
выражается словами и делами, а монополии на слова и дела у государства нет.
Источник: Ведомости