Терроризм в эпоху идейной засухи.Какие проблемы высвечивают теракты джихадистов в Европе.
Эмиль Паин
Так или
иначе, рациональные объяснения происшедших событий слабо представлены
в прессе. Не буду подробно комментировать возмутительные шпильки,
воткнутые некоторыми официальными представителями России в их якобы
соболезнования народу Бельгии по случаю теракта в Брюсселе. Скажу
лишь, что с российской стороны любые насмешки по поводу терроризма
особенно нелепы, поскольку и по масштабности вооруженного терроризма,
и по числу его жертв Россия пока уступает только Ближнему Востоку
и некоторым странам Африки. В странах ЕС, судя по Индексу
глобального терроризма, ситуация в указанном отношении существенно менее
острая, чем в России, хотя и здесь с начала 2000‑х гг. стал
весьма заметен рост джихадизма. Многие европейские государства от крупных
терактов уберегало лишь некое стечение обстоятельств, похожее на чудо.
Так, еще за 2 года до нынешнего теракта из маленькой
Бельгии, по данным французских экспертов, было рекрутировано
в 100 раз больше боевиков в «Исламское государство» (запрещенное
в России. — Ред.), чем из огромного Египта (в расчете
на численность мусульман в этих странах). Почему в Бельгии
и в соседних с ней странах возник такой подъем исламизма?
Толерантность вместо интеграции
Вероятно,
власти этого конституционного королевства с признаками этнокультурной
федерации, с ее тремя основными языковыми сообществами (фламандским,
французским и немецким), полагали, что местным мусульманам на них
не приходится жаловаться. Бельгия была первым европейским государством,
признавшим ислам в качестве одной из официальных религий
(1974 г.). В центре Брюсселя недалеко от здания Совета Европы
построен Исламский центр с мечетью, библиотекой, огромным конференц-залом
и крупнейшей в Европе мусульманской школой, финансируемой светским
министерством просвещения. Это же министерство внесло преподавание основ
ислама в школьную программу для мусульман, обучающихся во всех
государственных учебных заведениях страны. Все это характерные признаки
политики мультикультурализма, которая задумывалась в 1970‑е годы
первоначально левыми силами как рецепт бесконфликтного общества,
но оказался он тем самым благим намерением, которым дорога в ад
вымощена. Во всех странах мира, где такая политика проводилась, она
привела к результатам прямо противоположным от ожидаемых.
Институциональное оформление культурных различий закрепило в сознании
людей противопоставление «мы» и «они». В конечном счете мультикультурализм
привел к поощрению так называемых коллективных прав, зачастую подменявших
собой права гражданина. Идентичность граждан единого государства-нации
последовательно ослаблялась, а общинное самосознание укреплялось. Так ведь
мультикультурализм и создавался как альтернатива политике интеграции.
Поучителен в этом отношении опыт Германии, привлекшей в 60—80‑е годы
прошлого века более 2 миллионов турок и рассматривавшей их долгое
время только как временных рабочих-переселенцев (Gastarbeitern).
Предполагалось, что каждые 6 лет они должны были сменяться, поэтому
приезжающим работникам не нужно интегрироваться в принимающее
общество: необязательно учить немецкий язык и в будущем претендовать
на получение гражданства, не нужно уважать ценности принимающего общества
(особенно права женщин). Однако вместо временных работников Германия получила
постоянное население, в среде которого отмечаются признаки радикализма
молодых мусульман, детей и внуков бывших гастарбайтеров. Похожие процессы
наблюдаются и в других странах Европы.
Закон «третьего поколения»
В
террористических актах в Брюсселе, так же, как и в терактах
2015 г. в Париже и 2013 г. в Лондоне, главную роль
играли не эмигранты, а формальные граждане указанных стран,
родившиеся в них. Однако проблема как раз и коренится в том, что
они стали гражданами только в юридическом смысле, имея равные
и полные права с британцами, французами, бельгийцами, а вот
психологически дети и внуки эмигрантов оказались более отчужденными
от страны пребывания, чем их отцы и деды, которые стремились стать
частью британской, французской или бельгийской гражданских наций. И это
совсем не новое явление, а отражение фундаментального закона,
открытого Л.М. Хансеном еще в 1930‑х годах и получившего название
«Закон третьего поколения». Суть его в том, что дети и внуки эмигрантов
при неблагоприятных условиях интеграции в иную культурную среду вспоминают
то, что хотели бы забыть их отцы и деды. Эмигранты первой волны,
приехав из бедных стран в богатые, старались как можно быстрее
и глубже интегрироваться в новую среду. Их дети, и особенно
внуки, получают гражданство от рождения, им не приходится за это
бороться, у них с момента рождения большие запросы и претензии
к стране, в которой они живут, и сугубо иллюзорные представления
о родине или о религии их предков. Чем труднее складывается жизнь
у потомков эмигрантов, тем больше и чаще они идеализируют великую
прародину или родную культуру и тем выше отчужденность от нелюбимой
страны пребывания.
Социологические
исследования, проведенные в ряде стран Европы в 2000‑е годы, показывают,
что молодые мусульмане в возрасте 16—24 лет неизмеримо более
радикально настроены в отношении соблюдения норм «истинного» ислама, чем
респонденты в возрасте свыше 55 лет. Только среди молодежи
встречаются (и сравнительно часто) совершенно экзотические требования
к европейским государствам, типа введения в них законов шариата.
Чаще всего
закон Хансена проявляется в поведении жителей замкнутых районов,
кварталов, своеобразных гетто. Здесь культивируются самые архаичные отношения,
и в них же закаляется ненависть к окружающему миру,
который, по мнению обитателей добровольных гетто, «только притворяется
толерантным». В Брюсселе, например, район Моленбек известен концентрацией
мусульман, и здесь же сложилось исламистское подполье, ставшее
центром терроризма в европейском масштабе. Скорее всего, именно это
обстоятельство до поры до времени спасало Брюссель от терактов,
поскольку исламисты просто не хотели «засвечивать» место расположения
своей штаб-квартиры, готовившей теракты в других европейских столицах. Моленбек
сложился как преимущественно исламский район стихийно и сравнительно
недавно, тогда как во многих других европейских странах десятилетиями
существуют замкнутые моноэтнические или монорелигиозные кварталы, которые
создавались при государственной поддержке и воспевались
в художественных произведениях, особенно кинорежиссеров и писателей
левой ориентации.
Хочу особо
подчеркнуть, что отчужденность от гражданской нации страны пребывания
неизбежно компенсируется у изгоев их желанием прислониться к какому-то
другому воображаемому сообществу. И это характерно не только для
мусульман. Так, мои исследования показывают, что русскоязычные евреи, плохо
интегрировавшиеся в Израиле или Германии, зачастую идентифицируют себя
с «Русским миром», а у мусульман есть куда более оформленное
и широкое, по сути, глобальное воображаемое сообщество —
всемирная исламская умма. Сегодня это еще и совокупность сетевых
интернет-сообществ, которые активно формируют идентичность, альтернативную
гражданственности. Социологические исследования показывают, что именно люди,
лишенные признаков гражданской идентичности со своей страной, как раз
и выступают основной социальной базой терроризма в Европе.
Постмодернизм превращается в джихадизм
По мнению
ряда экспертов, Бельгии принадлежит рекорд по наибольшему количеству
новообращенных мусульман среди всех государств Европы. Еще один сомнительный
европейский приоритет принадлежит этнической фламандке, гражданке Бельгии
Мэриал Дикук, принявшей ислам, — она стала первой европейской женщиной-смертницей,
подорвавшей себя в 2006 г. вместе с несколькими американскими
солдатами в Ираке. Мэриал полагала, что она так ведет борьбу
с колониализмом, и это весьма характерная мотивация для молодых
европейцев левых взглядов.
В 1960—1970‑е
годы стало заметно нарастающее охлаждение во взаимоотношениях европейского
левого движения и его традиционной социальной базы — рабочего класса,
который все чаще «предавал» левых и голосовал на выборах
за европейских консерваторов, например за христианских демократов.
В этих условиях левые партии стали ориентироваться на поддержку новых
ущемленных — мигрантов, феминистических движений и различного рода
меньшинств. Их главными политическими лозунгами стали: борьба
с колониализмом, расизмом, ксенофобией. Некоторые лидеры левой интеллектуальной
мысли Европы, например Мишель Фуко, восторженно поддержали исламскую революцию
в Иране 1979‑го как предвестника нового мирового революционного движения.
Идея
революционного протеста была источником массового перехода афроамериканцев США
из различных христианских конфессий в ислам в те же
1960—1970‑е. В России Александр Тихомиров, у которого неудачно
складывалась мирная жизнь, из чувства протеста перешел в ислам (хотя
в молодости обучался в буддистском дацане) и стал одной
из самых опасных фигур в руководстве «Имарата Кавказ», отвечая
за подготовку шахидов‑смертников и организацию диверсионных школ.
Террорист Саид Бурятский получил мировую известность, Юлия Латынина как-то
назвала его «бурятский Че Гевара, моджахед-интернационалист».
О чем свидетельствуют
эти духовные трансформации? Во‑первых, они полностью отбрасывают объяснения
исламского терроризма в духе концепции «войны цивилизаций». Когда С.
Хантингтон сочинял эту идею, он представлял себе народы как некие социальные
организмы, жестко, навсегда привязанные к своим исторически сложившимся
религиозно-цивилизационным нишам. Но мы видим, что эти цивилизации
проницаемы, люди могут выбирать себе ту или иную религию. Во‑вторых, джихадизм
(идея священной войны) все больше отрывается от своей пуповины,
связывающей его с исламом как религией, и превращается
в самостоятельную политическую идеологию и форму политического
активизма. При этом сегодня джихадизм доминирует на рынке тоталитарных
идеологий. Еще в середине XX в. у социопатов всего мира был
выбор: пробиваться ли им в джунгли Латинской Америки и влиться
в партизанский отряд не бурятского, а настоящего Че Гевары, или
присоединиться к «Красным бригадам» в Италии либо к движению
Баадера—Майнхоф в Германии. Ныне джихадисты практически монополизировали
этот рынок. Разумеется, я не опечален тем, что ушли
с политической арены радикальные левацкие террористические организации,
беда в том, что современный мир не предоставляет позитивной программы
для политического активизма, в котором нуждается прежде всего молодежь.
Левый постмодернизм провозгласил конец эпохи «больших нарративов».
И действительно, на какое-то время в западном мире наступила
идейная засуха, общество стало рассыпаться на разрозненные островки,
кварталы и квартиры. Но вот подъем джихадизма показал спрос
на большие нарративы. Что в ответ предложит современный мир?
Постоянный
адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/comments/72444.html
Источник: Новая газета