Первый — не последний
В минувшие выходные мы отмечали 20 лет со дня открытия Первого съезда
народных депутатов РСФСР. Того самого, трансляции которого смотрели и слушали
не отрываясь. Вместо работы — давно уже утратившей смысл, вместо отдыха —
смертельно надоевшего в застойные годы безделья. Идя выгуливать детей в
лесочек, тащили на плече трехкилограммовые приемники «Спидола». Чтобы, не дай
Бог, ничего не пропустить. А что там Ельцин? Хасбулатов? А Филатов ему на это —
что? А злой Бабурин? А Илюхин? Иных уж нет, а те весьма далече…
Это мы сегодня очень умные; в равной мере понимаем, что за пламенную
эйфорию приходится платить тяжелым затяжным похмельем — и что при прочих равных
все равно необходимо было решаться. На Первый съезд, на быстрый слом системы,
окончательно прогнившей и готовой развалиться. Потому что если не начать
мгновенный демонатаж, может получиться, как в соседней Югославии. Где предпочли
войну за прошлое — мучительному рывку в будущее. И в итоге положили десятки тысяч
сербов, хорватов, боснийцев. Ни за что. Низачем. С тем же самым результатом, но
совсем другой ценой. А двадцать лет назад мы такими не были — и быть не могли.
Потому что не прошли через бушующее море политических эмоций. Не пережили
чувство грандиозного освобождения, сбрасывая унизительное, пыльное
существование. Просто интуитивно ощущали, что пришел момент рвать рубаху на
груди и пойти в атаку, проскакивая через перекрестный огонь. Нельзя поумнеть,
если ты никогда не чувствовал глупое счастье прорыва. Если не разделил с эпохой
ее ошибки. И вместе с нею не заплатил потом за них.
Другой вопрос, что историческое развитие гарантируется не рывками, эйфорией
и атаками, а мелочной и скучной донастройкой. Участием в наскучивших выборах. В
системной доработке законов. В последовательном отказе неспособным политикам
представлять наши интересы, а неталантливым чиновникам работать в
государственной системе от нашего имени и по нашему поручению. В регулярно
обновляемом общественном договоре по каждому важному поводу: от суммы налогов
до школьного образования. В уходе от соблазна державного мифотворчества, в
прославлении своей отсутствующей мощи и маниакальной склонности к повышенному
алармизму; в готовности все время повторять: Европа закатывается, закатывается,
закатывается, политики все хуже, хуже, хуже, мы катимся в пропасть, пропасть,
пропасть. Хотя все видят, что она не закатилась и что от края пропасти мы
далеки. Разумеется, и при системной донастройке рая на земле не будет; и при
повышенной тревожности от общественных трагедий не прикрыться. Но можно жить, и
действовать, и обходиться без катастрофических революций, и без опьянения
свободой, и без похмельного синдрома рабства. Как только донастройка
прекращается, наступает зевотный застой; как только воцаряется застой, жди
колоссальной и всеобщей перестройки. И уж, несомненно, лучше перестройка, со
всеми ее прелестями, чем сонное стояние по горло в жиже. Это если говорить про
нас, про наш исторический опыт. А если посмотреть на европейцев, то лучше, как
в Германии, занудливо трудиться, чем по-гречески бездельничать, а затем
беспробудно бузить.
Обо всем этом тем полезней вспомнить, чем быстрее начинают вскрываться
нарывы, нараставшие все это время в отечественной экономике, политике и
социальной жизни. Под покровом общей, повсеместной иллюзии, будто нулевые годы
принесли покой и радостное избавление от «лихих 90-х». Подчеркиваю: общей,
повсеместной. Власть очень много сделала, чтобы электорат ее старел, чтобы
выбор будущего определяли те, кто скучает по прошлому; ставя цели модернизации,
она предпочла опираться на тех, кто перемен не хочет — и загнать в маргинальный
пятый угол значительную часть людей, вовлеченных в производство современности.
Но нечестно все списывать на власть; большинство общества жило по принципу «ах,
обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад». И теперь не имеет внутреннего
права кивать на «этих», которые оторвались; вы бы их не отрывали, они бы и не
отрывались; «эти» держатся лишь на «тех», и никогда иначе. Но, в конце концов,
дело не в этом; в застое, приведшем к ускоренным родам свободы (а значит, и к
серьезным травмам), повинно не одно лишь руководство ленинского Политбюро и ее
вооруженного отряда, но и широкие народные массы, спрятавшие голову в песок, и
бездельная интеллигенция, не потрудившаяся разобраться, как устроен современный
мир, что есть рынок и какова бывает демократия. И никому от этого не легче.
Легче только от того, что Первый съезд — был. И неизбежность перестройки в
случае несвоевременного выхода из застоя нам очевидна. И цена вопроса заранее
известна. Поэтому мы не имеем никакой возможности легко и беззаботно
реагировать на те сюжеты, которые в последнее время завязываются все чаще, а
развязываются все труднее. Возьмем шахтерский. С одной стороны, понятно, что
шахтерам живется несладко. И понятие несправедливости для них не абстрактное, а
вполне жизненное и конкретное. И насилие, примененное после трагедии, еще
никогда не приводило к успокоению масс. И что такое риск погибнуть в шахте —
они знают не понаслышке. И система защиты экономических интересов рабочего у
нас не действует. И главный пункт их требований — о регулярном отчете местных
властей перед народом — бьет в самую точку, напоминает о полном разрыве двух
уровней жизни. Реальной, бытовой — и оторвавшейся, элитной. И в целом, все
происходящее нам жестко говорит о том, что если бы выборы были не только по
партийным спискам, но и по личностям, если бы парламент был местом для
дискуссий, не было бы регулярных поводов превращать городские площади в арены
народной борьбы. С другой, мы видим в этих требованиях вещи настораживающие,
неисполнимые. Как повышение зарплаты на рентабельных шахтах в три раза от
минимального уровня, но не ниже 45 тысяч. А подчас и просто ужасающие. Как
требование, составлять списки тех чиновников, которые не поддерживают шахтеров.
Никакие оговорки насчет того, что родственникам этих людей должно стать стыдно,
гроша ломаного не стоят; погромный подтекст тут слишком очевиден.
Не случайно в осторожных предупреждениях по шахтерскому поводу совпали
полные идейные противники и антиподы. В своем блоге Владимир Милов напомнил,
чем закончились волнения на Распадской начала 1990-х: тем, что народные
трибуны, стихийные лидеры выкрутили Ельцину с Чубайсом руки, добились
приватизации в пользу трудового коллектива, перехватили собственность — и,
выйдя в списки Форбса, продали Распадскую теперешним владельцам. А в блоге
Максима Соколова мы с интересом прочли воспоминание о том, как пламенный
публицист Михаил Владимирович Леонтьев в свою демократическую бытность всячески
боролся за права шахтеров; к чему в итоге пришел Михаил Владимирович, все мы
знаем. К счастью. Или к сожалению. Кому что нравится. Добавим к этому, что
пламенные интеллигенты перестроечного призыва ничтоже сумняшеся рассуждали о
необходимость идейно руководить шахтерскими порывами: вспомним хотя бы статью
выдающегося историка эпохи Возрождения Леонида Баткина. А потом возмущались,
когда шахтеры телегенично стучали касками на Горбатом мосту в 1998-м. Что же до
Михаила Леонтьева, то он успел отметиться не только в шахтерской борьбе за
свободу, но и сразиться за Народный фронт великой и свободной Латвии. Со всеми
вытекающими последствиями. И для него, и для Латвии, и для русского
меньшинства.
Как же выпутаться из этой диалектики — с одной стороны, с другой стороны?
Мне кажется, просто. То, что происходит, требует не поддержки жестких
требований, а не менее жесткого напоминания. Адресованного верхнему слою элиты.
Можно справиться с одной проблемой, другой, третьей. Пока они разведены во
времени и пространстве. Но в целом накопившиеся противоречия в рамках созданной
модели спокойному разрешению не подлежат. Она не гибкая, она неустойчивая, она
устаревшая. Можно спорить, была ли она приемлема в середине иллюзорных нулевых;
по мне, так и тогда она не была оправдана. Но это дело прошлое. А спорить
сегодня бессмысленно. При закупоренных сосудах демократии, при панической
боязни открытых публичных дискуссий, при остановке большинства социальных
лифтов, кроме членства в прикормленных движениях, при действии простого правила
«своим — все, врагам — закон», переклинивать будет все чаще. Пока еще не
поздно, можно обойтись без перестройки, хотя элементарной донастройки будет уже
маловато. Ну, а нет, так что же делать. Тогда самое время освежить в памяти
стенограммы Первого Съезда.
Источник: РИА «Новости»