Праведник

Листая прессу

Двадцать лет назад умер Сахаров. За эти годы
произошла его официальная канонизация, его к месту и не к месту цитируют
представители различных политических сил, стремясь использовать хотя бы частицу
морального авторитета праведника, который у них самих в дефиците. Даже
противники идей Сахарова не прочь противопоставить «настоящего» правозащитника
его последователям, правозащитникам ненастоящим, живущим на западные гранты и
ненавидящим свою страну.

На самом деле сходные обвинения при жизни выдвигались в
отношении самого Сахарова. Только вместо упреков в корыстолюбии (в них не
поверил бы даже самый лояльный советский человек) выдвигался другой – в
безрассудной глупости. Мол, довольно неплохой когда-то физик (а, впрочем, что в
этом из ряда вон выходящего – у нас сотни академиков, и все хорошие граждане,
патриоты своей страны, кроме одного отщепенца Сахарова) попал под влияние
жены-сионистки, ушел из науки – где мог бы приносить пользу обществу, которое
его вскормило, образование дало, содержало всю жизнь. И вместо того, чтобы и
дальше отдавать свой долг стране и народу, начал клеветать на родину,
сговорившись с ее противниками из числа империалистов (или геополитическими
конкурентами, как модно говорить сегодня). И родина терпела его десять лет, а
когда терпение закончилось, то оправила его в Горький (несколько часов езды от
Москвы, не Колыма ведь) в четырехкомнатную квартиру – мечта почти каждого
советского человека.

Вряд ли приходится сомневаться в том, что порядка 90%
советских людей этому верили. И не только потому, что им лгали в большом и
малом, не говоря о том, что свободомыслие Сахарова проявлялось задолго до
знакомства с Еленой Боннэр – например, во время его критики лысенковцев,
почувствовавших было «второе дыхание» в хрущевское время. Или забывали сказать,
что горьковская квартира была без телефона, а в одной из комнат первое время
сидел специально назначенный служилый человек. Это все важно, но относительно
второстепенно. Главное – что Сахаров как честный и последовательный
правозащитник не допускал для себя ограничителей, которые абсолютное
большинство советских (и современных российских) людей считают вполне
естественными и необходимыми. Для него не существовало аргументов в пользу
того, что нужно лгать или замалчивать что-либо во имя высших интересов государства,
что есть хорошие люди, права которых нужно защищать, а есть плохие и
недостойные иметь какие-либо права вообще.

Примеры? Их масса. Вспомним хотя бы взрывы в Москве во
второй половине 70-х годов. В этих преступлениях были обвинены несколько армянских
националистов – и вряд ли приходится сомневаться в том, что они действительно
были преступниками; система доказательств слишком сильна, чтобы предположить
фальсификацию. Только эти доказательства были предъявлены обществу уже в
перестроечные годы, а в 70-е состоялся закрытый суд с расстрельными
приговорами. Сахаров резко и однозначно выступил против такого суда, против
лишения обвиняемых права на эффективную защиту. И, разумеется, «открылся» для
разгромных нападок в советской прессе, представившей его защитником
террористов.

Далее. Ввод советских войск в Афганистан. Даже в
современных российских школьных учебниках написано, что Сахаров публично
выступил против этой войны, за что и был сослан в Горький. Но при этом забывают
добавить, что он своим моральным авторитетом поддержал требование бойкота
московской Олимпиады, которую советские власти считали своим важнейшим
имиджевым проектом. А простые советские люди – большим праздником, который
империалисты пытаются сорвать под предлогом событий в южной стране, которую мы
не позволили им захватить. Да еще и сажаем там не людей в тюрьмы, а «деревья
мира» – по телевизору ведь показывали.

1983 год, советско-американские переговоры по разоружению
на грани краха. Западные пацифисты пытаются надавить на свои правительства,
чтобы те пошли на любые уступки, лишь бы спасти переговорный процесс
(возможностей давить на генсека Андропова у них, разумеется, нет). И в этот
момент Сахаров из горьковской ссылки пишет письмо, в котором предостерегает от
таких уступок, от «слабины» в отношении советского режима, напоминает об
опасности просоветской пропаганды в странах Запада и о том, что просоветские
элементы проникли «во многие ключевые узлы, в особенности в масс-медиа».

А теперь представим себе, что Сахаров ведет себя иначе,
более разумно и рационально. Он молчит, когда людей (даже очень плохих) судят
закрытым судом, соглашаясь с выглядящими, на первый взгляд, довольно разумно
аргументами – не надо мутить воду, разжигать межнациональные страсти. Критикует
войну в Афганистане сдержанно и аккуратно, чтобы не повредить ни в чем не
виноватым спортсменам и зрителям, да и престижу страны, которая не виновата,
что ею управляют несколько неразумных старцев. А во время переговоров с
потенциальным противником ограничивается написанием честных, но
конфиденциальных записок с тем, чтобы не подрывать переговорные позиции своей
страны.

Действительно, это было возможно. Более того, очень
многие достойные люди такие записки и писали. И старались как-то «подправить»
систему, купировать по мере сил наиболее одиозные ее проявления. Например,
академик Капица, в сталинские годы отказавшийся от участия в атомном проекте и
уже на склоне лет дважды негласно – и неудачно – пытавшийся защитить Сахарова
во время его горьковской ссылки. Были умные эксперты, способствовавшие
потеплению в отношениях с международной социал-демократией, что оказало со
временем немалое влияние на выработку перестроечных концепций. Был Твардовский,
публиковавший Солженицына в «Новом мире», пока это было возможно. Был будущий
академик Яковлев, многое переосмысливший во время своего привилегированного
посольского изгнания в Канаде и после тихого возвращения в СССР ставший главным
творцом политики гласности, предварившей российскую свободу слова. Было большое
количество ученых-гуманитариев, чьи далекие от текущей политики труды
заставляли читателей думать – и тем самым приближали время свободы, от
московского историка Зимина до питерского цивилиста Иоффе. Были честные
епископы, посвящавшие в священный сан образованных людей и не позволявшие
закрывать храмы в своих епархиях (одного из них мне довелось знать лично –
покойного вологодского владыку Михаила). Каждый человек сам определяет свой
путь, в том числе и масштабы возможных компромиссов на этом пути и саму
допустимость компромиссов.

Не стоит абсолютизировать путь
правозащитника – далеко не каждый может выйти на площадь. Идти против течения,
хвалу и клевету приемля равнодушно. Не для каждого это целесообразно. Но надо
понимать, что правозащитник может быть только таким, как Сахаров, Ковалев,
Григоренко, Алексеева, Пономарев. Неудобным, «неконструктивным», неспособным
проникнуться высшими интересами, о которых говорит начальство, коему
одобрительно внимает народ. Иногда, как в случае с Сахаровым, такие люди
получают признание общества еще при жизни, но чаще непонимание и отторжение со
стороны людей благонамеренных сопровождает их до конца дней. Но, быть может,
это и есть те праведники, без которых не стоит не только село, но и страна.
 

 

Автор — первый вице-президент
Центра политических технологий

Источник: Ежедневный журнал

Поделиться ссылкой:

Добавить комментарий