Президент Фонда «Либеральная Миссия», научный руководитель Высшей школы экономики Евгений Ясин дал интервью корреспонденту сайта www.dvr.ru:»Я не высказывал мнения, что в 2001-м году нас ждет какой-то провал. Нет. Просто столь благоприятных условий, как в
БЮРОКРАТИЯ СОПРОТИВЛЯЕТСЯ РЕФОРМАМ
Президент Фонда «Либеральная Миссия», научный руководитель Высшей школы
экономики Евгений Ясин дал интервью корреспонденту сайта www.dvr.ru
— В последние дни минувшего года Вы напомнили о необходимости двигать реформы дальше. Интерфакс опубликовал интервью с Вами, которое СМИ снабдили заголовком: «Евгений Ясин считает, что 2001 год — последний шанс для правительства избежать будущих экономических осложнений». «Последний шанс для правительства» — звучит сурово, не правда ли? Как будто массу шансов оно уже упустило и время им потрачено, по сути, впустую. Вы в самом деле так считаете? Почему? Грядет новый кризис?
— Ну, прежде всего я не считаю сегодняшнюю ситуацию настолько опасной, чтобы бить в набат. И новым кризисом никого пугать не собирался. По моей оценке, до горизонта года на два — вода относительно спокойная. Так что время еще есть. Но его немного. Разговор о необходимых реформах и о тревогах, которые связаны с этим, возник по очень простой причине. После того, как завершился первый этапа перехода нашей экономики на другие рельсы, — естественной границей этого этапа стал кризис 98-го года — рыночные реформы в России остались незавершенными. Можно сказать так, что первый этап реформ сделал в России рыночную экономику, но он не сделал ее эффективной. Проблема заключается в том, чтобы она стала эффективной. Только эффективная экономика может обеспечить необходимый экономический рост, повышение благосостояния, решение социальных, научных, геополитических проблем, которые стоят перед Россией. Реформы, направленные на то, чтобы сделать экономику эффективной, не отличаются характером столь стремительным, как, скажем, либерализация цен. Их осуществление требует длительного времени, многие из них непопулярны. И начинать их лучше тогда, когда обстановка, как говорится, благоприятствует, а не в момент очередного кризиса или непосредственно перед ним.
— Так все-таки кризис?
— Потенциально — это 2003-й год. Основание для такого вывода — предстоящие большие выплаты по внешнему долгу. Они составляют 17,5 млрд. долларов, что, в общем, для российской экономики — если она будет оставаться в нынешнем ее состоянии — непосильно. Могут подоспеть к названному времени также другие трудноразрешимые задачи, связанные с чрезвычайно серьезными проблемами нашей экономики, которые до сих пор остаются в повестке дня и которые представляют собой препятствия для экономического роста.
— Этих нерешенных проблем много?
— Основных три. Первая — наличие крупного нерыночного сектора. Я понимаю под этим термином совокупность неэффективных предприятий, убыточных или производящих отрицательную добавленную стоимость, которые достались в наследство от советской системы. Согласно официальной статистике, убыточны у нас 40% предприятий, и эта цифра представляется мне реальной. Суть проблемы нерыночного сектора в том, что с начала переходного периода входящие в него предприятия выработали особую адаптационную модель поведения, которая позволяет им выживать с помощью явных и скрытых субсидий, неуплаты налогов, бартера, взаимозачетов и т.п. С этим мирятся либо во избежание серьезных социальных последствий, либо потому, что его существование выгодно определенным группам. Нерыночный сектор оттягивает на себя значительную часть потенциальных ресурсов развития из других секторов, создавая серьезные препятствия для инвестиций и экономического роста. Вокруг него складывается нездоровая атмосфера непрозрачности и взаимной невзыскательности: дескать, не мы, а реформы виноваты. Отгородившись долгами и натуральным обменом, нерыночный сектор продолжает жить квазисоветской жизнью, уходя от серьезной реструктуризации и, мешая осуществлять ее другим. Самим своим существованием он как бы говорит: ловчить выгоднее, чем работать эффективно.
Вторая проблема — теневая экономика, которая продолжает быть весьма значительной и которая также является сильным тормозом для притока инвестиций, и отечественных, и иностранных. Теневая экономика тесно связана с нерыночным сектором, прежде всего, потому что это как бы органически дополняющие друг друга пережитки советской экономики. Нерыночный сектор порождает неплатежи, бартер, взаимозачеты, поскольку не способен нормальным путем заработать деньги. Теневая экономика использует эти явления, распространяя их далеко за пределы нерыночного сектора, чтобы получать нелегальные доходы. В свою очередь она подпитывает нерыночный сектор, предлагая ему различные «серые» схемы перераспределения финансовых потоков и контроля над собственностью. Кроме того, теневая экономика тесно связана с уровнем вмешательства государства в хозяйственную жизнь, с влиянием бюрократии. Бюрократия сама рождает теневую экономику в форме коррупции и в то же время либо глушит деловую активность, либо толкает последнюю к поиску форм, позволяющих избегать соприкосновения с государственными органами. Несмотря на либерализацию экономики в первой половине 90-х годов, влияние бюрократии, особенно региональной, остается удушающим для бизнеса и плодородной почвой для теневой экономики. По минимальной оценке теневая экономика в России охватывает 20-25 % ВВП. Но в той или иной мере теневыми операциями пользуются практически все. Такие операции сегодня выгодны слишком многим, чтобы от них легко было отказаться. Сформировались своего рода неписаные правила, которыми руководствуются миллионы людей. Именно существование подобных правил обусловливает свойственную нашей экономике непрозрачность, создающую благоприятную почву для коррупции и иных злоупотреблений. Теневая экономика — ловушка весьма и весьма труднопреодолимая. Если вырваться из нее не удастся, не следует рассчитывать на масштабные инвестиции и высокие темпы роста. Но об этом как-то не принято говорить, хотя очевидно, что одних экономических мер типа налоговой реформы и тем более — силовых методов для решения проблемы недостаточно. Силовые методы напротив, если действовать не точно по закону, чаще всего дают в этой сфере противоположные результаты.
Наконец, третья проблема — это слабый банковский сектор, который не в состоянии поддерживать экономический рост. По моим оценкам, недокапитализация банковского сектора составляет примерно 70-80 млрд. долларов — при том, что собственный капитал всех наших коммерческих банков сегодня составляет 7 млрд. долларов и на счетах в Центральном банке они держат еще порядка 7 млрд. долларов. Но это же капля в море по сравнению с тем, что нам нужно для того, чтобы нормально кредитовать предприятия, давать им деньги — и на оборотные средства, но также и для инвестиций, — то есть давать довольно крупные суммы. Слабость банковской системы обусловлена, прежде всего, масштабами нерыночного сектора и теневой экономики. Нерыночный сектор нельзя кредитовать, он не возвращает кредиты. Соответственно и депозитов мало и, стало быть, незначительны кредитные ресурсы банков и их капитализация. С такими капиталами банки не могут рисковать, и это еще больше ограничивает их активность.
Вот эти три проблемы, проблемы взаимосвязанные и образующие некий пакет, — они как тромб сидят в кровеносной системе экономики и не дают, не будут давать нам двигаться вперед.
— Однако при наличии таких вот серьезных проблем экономический рост достиг в России в 2000-м году самого высокого за последние 30 лет уровня. Таковы, как Вы знаете, выводы экономической комиссии ООН для Европы.
— Если у нас пошли вдруг в 2000-м году высокие темпы роста, нужно отдавать себе отчет в том, за счет чего они образовались. А образовались они в основном за счет того, что у предприятий — в преобладающей массе своей предприятий рыночного сектора, поставляющих свою продукцию на экспорт, — появились деньги, зашевелилась копейка. Они направили эту копейку в значительной степени на инвестиции в самих себя, на приобретение еще каких-то компаний и так далее. Но дальше-то дело не движется. Вязнет. Потому что нет настоящего рынка капитала. Рынок капитала не может возникнуть, пока слаба банковская система и пока российские предприятия не прозрачны. Быть прозрачными они не могут, пока существует теневая экономика, пока многое стараются делать из-под полы.
— А каковы Ваши прогнозы на наступивший год?
— Я не высказывал мнения, что в 2001-м году нас ждет какой-то провал. Нет. Просто столь благоприятных условий, как в 2000-м году, не будет. Темпы роста будут более низкими, но вместе с тем более ощутимо почувствуем мы и силу рыночного сектора, которому предстоит в наступившем году стать главным резервом развития нашей экономики: такие прямые факторы, как высокие цены на нефть или девальвация, прежней роли уже не играют. Цена нашей нефти, очевидно, составит доллара 22-24 за баррель — это не 30 или 32. Ясно, что в более или менее оптимистическом варианте нефть принесет доходов гораздо меньше. Далее, постепенно «съеживается» и фактор девальвации 1998-го года: внутренние цены, пусть и не так сильно, но растут, рубль укрепляется. Укрепление рубля сейчас для российской экономики выгодно: хоть оно и ослабляет позиции наших производителей-экспортеров в том виде, в каком эти позиции существуют сегодня, но содействует, во-первых, усилению конкуренции, и, стало быть, создает — это во-вторых — стимул для более серьезной их, экспортеров то есть, реструктуризации. Наконец, реструктуризация должна опираться на закупки оборудования. На отечественное машиностроение как на основной источник технического перевооружения мы рассчитывать не можем. Значит, нужно увеличивать закупки импортного оборудования, а из этого следует, что не таким благоприятным будет внешнеторговый баланс… Короче говоря, для того, чтобы ускорить техническое перевооружение, для нас важно, чтобы импорт был более выгодным, то есть курс рубля был более сильным. Вообще-то разрыв между паритетом покупательной способности и рыночным курсом рубля был в течение прошедших двух лет — 1999-2000 — очень выгодным. Но наступает момент, когда выгода может обернуться противоположностью. Приток долларов в страну как бы обеспечивает благоприятные условия, есть какие-то дополнительные доходы — но одновременно он создает этакую обстановку расслабленности, мы опять можем залезть на печь и задремать. Хотя никаких оснований для расслабленности нет: даже очень крупные российские компании, которые живут в основном за счет экспорта, — и те инвестировали слишком мало средств даже собственного производства. И ситуация здесь такова, что все эти компании меньше реструктурированы и обладают худшим менеджментом, худшим управлением, чем те, которым приходится работать на конкурентном рынке.
— Вернемся к оценке деятельности правительства. После Вашего интервью Интерфаксу, после критических высказываний Стенли Фишера и главы московского представительства МВФ Мартина Гилмана некоторые комментаторы стали утверждать, что «Кабинет министров фактически топтался на месте». Дескать, президентские выборы, формирование «нового» правительства, обсуждение экономической программы «съели» массу времени, необходимого для начала структурных реформ.
— С моей точки зрения, чтобы решать те проблемы, которые перед нами встали, действовать надо в самом деле более энергично. Однако я совсем не хотел бы на этом основании утверждать, что правительство ничего не делало, что оно просто потеряло год… Мне кажется, это неправда. Давайте восстановим картину, исходя из того, что двигателем реформ в составе правительства являются всего-то два-три ведомства. Это, прежде всего, Министерство экономического развития и торговли; Министерство финансов, у которого, правда, своя специфическая позиция — оно на все смотрит сквозь призму бюджета; наконец, это Министерство антимонопольной политики и поддержки предпринимательства; далее, в каком-то смысле, это Министерство налогов и сборов. Можно было бы добавить в этот перечень Министерство имущественных отношений, но как-то оно пока себя не проявило. Если мы возьмем группу ведомств, которые я назвал выше, то увидим, что в течение первой половины года — до мая примерно — в них шла очень интенсивная работа над программой. Мы получили в результате очень интересную и серьезную программу Грефа. И время это ни в коей мере нельзя считать потраченным впустую — этот период осмысления экономической политики, выстраивания стратегии мне представляется чрезвычайно важным. Новые люди должны осмыслить старые проблемы, по-новому на них посмотреть, учесть условия — такая была выполнена работа. Я сам принимал в ней участие и оцениваю ее очень высоко: опыт показывает, что все решения, принимаемые даже новым руководством, — они все равно принимаются на базе того, что было наработано раньше. Если не было предварительной мыслительной работы, если не было определенного периода убеждения широкого круга людей в том, что необходимы именно предлагаемые меры, — то есть если не было какого-то периода… ну… созревания, что ли, то никакие революционные решения шанса на осуществление не получат. Поэтому я не считаю, еще раз повторю, это время потерянным, тем более, что инаугурация президента тогда еще не состоялась.
А потом, после мая, были внесены все-таки изменения в систему налогообложения. Налоговый кодекс прошел через Думу в важных своих частях — по подоходному налогу, по социальному налогу. Бюджет, сбалансированный и сдержанный, — и это тоже можно поставить правительству в плюс. Хотя, как сейчас выясняется, в нем не учли то обстоятельство, что надо платить Парижскому клубу. Зачем-то рассчитывали опять получать кредиты от МВФ. Я полагаю, подобные моменты надо было с самого начала учитывать — кстати, и легче было бы спорить в парламенте. Ну, а сейчас получили из этого проблему. Вместе с тем, эти ошибки не кажутся мне столь уж крупными, в рабочем режиме такие происходят всегда, ничего особенного здесь нет.
— И если подвести итог деятельности правительства в 2000-м году, Вы оценили бы ее…
— … я оценил бы ее — речь идет, напомню, прежде всего, об экономическом блоке — со знаком «плюс». Но и со значимыми минусами тоже.
— Минусы — те «не столь уж крупные ошибки», о которых Вы только что сказали?
— К сожалению, не только. Декларировалось выравнивание условий конкуренции. Пока ничего в этом направлении не сделано. Какие шаги предприняты по сокращению субсидий? Какие шаги предприняты хотя бы для изучения ситуации? Когда ситуация изучена, можно по крайней мере определить, в каком направлении следует действовать.
Те реформы, которые нам предстоят, не могут быть проведены каким-то одним актом: приняли решение — и реформы уже пошли. Мы говорили выше, что это систематическая, трудная работа. Но вопрос в том, как вы начинаете, как увязываете эти мероприятия в комплексе, как об этом рассказываете людям.
Возьмем конкретный пример. Плоская шкала подоходного налога плюс единый социальный налог, который сокращает отчисления от фонда оплаты труда, — бесспорно, большое достижение. Сейчас мы сидим и ждем: будет ли от этих мер эффект в виде выхода какой-то части экономики из тени? Или не будет? Я лично сомневаюсь, что эффект будет таким уж крупным. Ведь у нас сами наемные работники не заинтересованы в том, чтобы выйти из тени. Многие из них получают зарплату не по ведомости, значит, должны будут платить те же 13% с более высоких доходов. Выход из тени невыгоден и предпринимателям, поскольку те должны будут платить в большем размере социальный налог. В общем, чего-то недостает, какие-то еще должны быть меры, которые, что называется, «замкнули» бы все это дело и подкрепили ситуацию. Такие меры есть. Это пенсионная реформа, предполагающая введение персональных пенсионных счетов. Если каждый работник знает, что деньги, которые платит работодатель, идут на его, работника, личный счет, у него появляется мотив: да, я плачу больше налогов, я всю зарплату получаю по ведомости, но это работает прежде всего на меня, потому что какую-то часть нынешних удержаний мне со временем вернут. И тогда ситуация меняется.
Большим упущением правительства я считаю то, что не было проведено законодательство по налогу на прибыль. Правительство обещало, напомню, снижение налогового бремени. Пока не принято решение по налогу на прибыль (сейчас он называется налогом на доходы организаций), налоговое бремя практически не снизилось. Потому что если говорить о подоходном налоге, тот снизился в основном для физических лиц с очень высокими доходами, большинства населения влияние его не коснулось. Пока неясно, в какой степени будет сказываться на ситуации в экономике влияние единого социального налога, влияние сокращения налогообложения фонда оплаты труда с 40 до 35 процентов — для предприятий стимул это не такой уж, по-моему, сильный. Больше всего давно ожидаемое снижение налогового бремени связано как раз с налогом на прибыль (здесь предполагалось введение широкого круга вычетов из налогооблагаемой базы). Такова норма, которая присутствует в современном налоговом законодательстве всех цивилизованных стран. И у себя мы должны были бы ввести ее как можно быстрее. Но… по меньшей до середины года закон о снижении налога на прибыль не будет принят парламентом и утвержден. Есть понятие налогового года — если регулирующий какие-то налоги законодательный акт принимается после 1-го июля, то действие его начинается не раньше 1-го января следующего года. Таким образом, все откладывается до будущего года. А это означает потерю темпа.
И еще. В последние дни прошлого года Министерство экономического развития и торговли внесло в Государственную Думу серьезные предложения по дерегулированию. Но почему в конце года, а не за три-четыре месяца до этого? Дерегулирование — одно из самых необходимых условий движения в том генеральном направлении, которое намечено программой правительства, и осуществлять такие мероприятия следует сразу, не ослабляя темпа напора. Да, такие вещи делаются быстро, в противном случае они вызывают сопротивление бюрократического аппарата, справляться с которым становится со временем все труднее и труднее.
— В интервью Интерфаксу Вы выражали опасение, что в наступившем году реформы могут встретить значительное противодействие внутри России. Но сопротивление, скрытое или явное, начинается часто до того, как какое-то решение принято. В лучшем случае — сразу после его принятия. Та же единая ставка подоходного налога — Вы же помните, как буквально через несколько дней после того, как парламент за нее проголосовал, во власти нашелся доброхот, заявивший: «А это только на год». Пусть, мол, только выйдут из тени, а дальше сразу же вернем прогрессивную шкалу. Можно догадываться, на какую реакцию рассчитаны подобные заявления.
-Это демонстрирует только одно: единодушия в составе Кабинета нет. Есть взаимопонимание в экономическом блоке. Возможно, столь же хорош уровень взаимопонимания у экономического блока с премьер-министром Касьяновым и президентом Путиным. Но даже не все министры, не говоря уж о прочих чиновниках, понимают суть экономической политики. Иной так выскажется, что это наносит прямой ущерб делу. Здесь, видимо, как раз такой случай.
Беседовал Александр Молдавский
Источник: www.dvr.ru