Аутоимунная болезнь демократии?
От модератора дискуссии
|
Ирина Чечель: Считаете ли вы возможным проводить черту между кризисами либеральной и неолиберальной демократии? И если «да», то как это связано с кризисом институциональным — возникновением «прогрессивных» корпоративных сил, навязывающих демократической политике модели власти и подчинения совершенно нового порядка? К примеру, автоматически представляющими экономических должников политическими спойлерами, разрушающими основы «общедемократической воли»? Или, положим, мыслящими политическую коммуникацию как взаимодействие с обязательными результатами — поверх состоявшихся демократических институтов? |
Василий Гатов:
Ключевая проблема, перед которой пасуют теоретики и практики современной демократии – что делать, как относиться к тем, кто не удовлетворен этой формой социальной организации как таковой, но способен, хочет и использует инструменты демократии для борьбы с ней самой? Эта проблема, как мы уже знаем, может принимать разные формы: например, как в России, становиться политической практикой узкой группы «единомышленников» из спецслужб, фактически приватизировавших власть; а может – как в Польше — оказываться позицией консервативного большинства (или доминирующей социальной силы). В странах с более длинной историей политического представительства, например, такая антидемократическая эволюция может принимать гротескные формы (как президент Трамп в США или движение «5 звезд» в Италии, которое возглавлял дуумвират стэнд-ап комика и хакера). Эта проблема чаще всего является внутренней, вырастающей из лицемерия правящих групп и классов, равно как и их зацикленности на проблемах, крайне далеких, если не враждебных для основных групп населения. Притом, что эти самые антидемократические силы неизбежно приходят к переформулированию внутренней проблемы во внешнюю – «все ваши/наши беды от Америки, Сороса, либерального мирового порядка, нужное вписать».
Мне представляется, что процессы начала 21-го века, которые мы осторожно называем «популистская волна», — это аутоиммунная болезнь представительной демократии, являющаяся следствием определенной зрелости этой политической системы. Понятно, что это не научное для политической экономии определение – затаскивать медицинские метафоры просто, а избавляться от них потом – трудно. Однако определенная логика в таком понимании есть. После того, как социальные организмы западных демократий пережили целую волну разнообразных шоков ХХ века – от борьбы униженных и ограниченных групп за свои права до прямого военного столкновения с чудовищами тоталитаризма разного извода, от переживания кризиса пост-колониального переустройства до экзоскелета глобализации (возможно, надетого на многие страны и общества слишком рано), — после всего этого политические классы в этих странах сделали очень разные выводы. Американская политическая теория, на основании которой происходило, в общем, «строительство демократии на стероидах», предполагала, что социальные рефлексы сработают везде примерно одинаково – и глубоко ошибалась.
В процессе перехода от разных видов анти-демократии к чему-то напоминающему либеральную демократию выяснилось, что национально-культурные особенности постсоциалистических стран прямо-таки способствуют возрождению вождизма, формированию партий, ставящих задачей удержание власти любой ценой (в том числе, и прежде всего, путем удушения основ избирательной демократии – независимых судов, независимой избирательной системы и свободных, независимых СМИ). В странах с более глубокой демократической традицией, в свою очередь, обнаружилась другая проблема: либеральная модель управления как таковая способна выставить пределы радикальным вариантам угроз (фашизму, нацизму, тоталитарным левым идеям), но не может – в силу собственной природы – ограничивать «законные» формы общественных движений и политических идей. Где-то – как в США – право антидемократических сил на высказывание, на организацию и даже социальную практику защищено Первой Поправкой и исторически значимой судебной практикой, однако возможность роста и «перехвата» власти для таких сил уравновешены, как минимум, федеральным устройством США и, как максимум, уникальной силой политической традиции. Однако эти «новые силы» все равно в состоянии прорываться на передний план дискурса и навязывать – пусть временно – свою повестку и даже решения всему обществу. Опять же, наглядными примерами тут служит президент Трамп и, особенно, Brexit.
Происходит ли под воздействием этих болезненных процессов трансформация демократии как таковой – и, что особенно важно, понимания демократии ее основными игроками, избирателями в странах с открытыми, честными и решающими выборами – совершенно другой вопрос. Если вернуться к метафоре аутоиммунного заболевания, можно вообразить, что в здоровом организме любой воспалительный процесс должен вызвать ответный всплеск иммунитета (что мы, возможно, наблюдаем в США, где результаты промежуточных выборов 2018 года показывают и мобилизацию «партии прогресса», и очевидные слабости право-популистского движения). Однако «здоровье» американского политического организма защищено не только нерушимой Конституцией, но и, в особенности, федеральным устройством и независимостью судов всех уровней. Там, где с защитой есть проблемы, антидемократические силы способны не только на создание «подчинений нового порядка», как вы говорите, но и на эшелонированное закрепление собственной власти – как это случилось в России, в Венгрии, в Польше.
Полагаю, что «популистская волна» продолжится – как минимум до следующего масштабного глобального экономического кризиса. Демократические общества (даже квази- и псевдо-) вот уже 10 лет живут в режиме почти постоянного роста экономики, в особенности глобальной торговли. Основными бенефициарами этого роста оказались, увы, те самые капиталисты и приближенные к ним группы, которые создали кризис 2008-2009 годов ,а совсем не средний класс, и тем более не социально незащищенные группы. Добавившийся позже фактор массовой миграции – как под воздействием военно-политической нестабильности на Ближнем Востоке, так и под воздействием изменений климата, — еще сильнее подчеркнул для масс избирателей несправедливость «современного устройства».
Право-левый популизм, особенно в Европе, исходит не только из привлекательности анти-элитных лозунгов разного содержания, но и из парадоксальной уверенности в наличии неких «закромов Родин и Евросоюза», которые можно поделить и всё сразу станет хорошо. Эта довольно глупая гипотеза, к сожалению, опровергается только кризисом – причем таким, из которого надо выбираться всем вместе.
Последняя часть вашего вопроса – о том, не происходит ли под воздействием всего перечисленного выше перестройка самого дизайна представительной демократии – достойна отдельной большой статьи (да и написано на эту тему уже немало). Цифровая трансформация коммуникаций, и особенно появление социальных сетей реального времени (прежде всего, Твиттера и Фейсбука) привела к вытеснению масс-медиа из процесса политической коммуникации, если не полному, то частичному. Политики, особенно одаренные коммуникационным талантом, перешли к прямому общению с аудиториями – иногда даже сознательно избегая или вступая в конфликт с традиционными СМИ. Этот эффект – опять же, особенно заметный на примере Дональда Трампа – кажется крышесносительным, меняющим реальность и создающим жуткую, непредсказуемую турбулентность.
Но, все-таки, реальная политика – это не слова (хотя они важны), но дела – акты, законы, регламенты, управленческие решения и практики. Если посмотреть на президентство Трампа в отрыве от его скандальных твитов и экстравагантно-хамских пикировок с журналистами, то никакой особенной новой практики – отличающейся от республиканских периодов правления в последние полвека – не видно. Возможно, Америке очередной раз повезло – «коммуникационный гений» Трампа не совпал с «управленческим гением», и потому он может сколько угодно ругаться в Твиттере, увольнять своих министров и обзывать политических противников, но сделать он может только то, что допускают рациональные рамки Конституции и традиции.
Для того, чтобы ваши опасения о «над-институциональных» связях персональной власти и народа осуществились, коммуникационный талант должен совпасть с управленческим. Но это такое редкое сочетание в жизни вообще, что представить обладателя обоих качеств политиком почти невозможно.