Кризис турецкого консерватизма: умма против нации? (Часть первая)
23 июня после повторного голосования с перевесом примерно в 9% победу на выборах мэра Стамбула одержал оппозиционный кандидат от Народно-республиканской партии (НПР) Экрем Имамоглу. Идеологический поворот НПР, 25 лет стоявшей на левоцентристских позициях, и проигрыш консервативной Партии справедливости и развития (ПСР), которую возглавляет Эрдоган, показали, что в Турции, как и в других странах, начался кризис консерватизма. И утопический консерватизм и неолиберализм, в течение 25 лет защищавший права этнических и религиозных меньшинств, борясь с авторитарным элитизмом, изменили свою политику на 180 градусов. Таким образом, за 25 лет консервативная политическая идеология и поддерживающий ее истеблишмент превратились в то, с чем боролись.
Надо учитывать, что тяжело дать универсальное определение консерватизма, и понятно, что в каждой стране оно менялось в соответствии с местными традициями и культурой. К примеру, самой важной чертой турецкого консерватизма можно назвать «образ угнетенного». Таких «угнетенных» социолог и политолог Фетхи Ачыкел называл по-турецки «Кутсаль Мазлум», «священномученики». И это не фундаменталисты или радикальные исламисты. В Турции их обычно называют религиозными консерваторами. Эти религиозные группы участвуют в политике — голосуют и избираются. В новейшей политической истории президент и премьер-министр несколько раз выбирались из их числа. Но к правому спектру политики в Турции кроме правоконсерваторов и различных религиозных групп относятся также и националисты. В последние 90 лет в турецкой политике доминировали по очереди религиозные консерваторы, правоцентристы и националисты. Правоцентризм в Турции — более секулярный. Для него религия — традиция. В отличие от религиозных консерваторов националисту и правоцентристу одновременно можно ходить в мечеть по пятницам и пить ракы (традиционный крепкий алкоголь).
Чтобы лучше понимать, что такое правый консервативный политический спектр, надо обратиться к историческому контексту.
В Турции народ всегда встает на стороне «угнетенных». Это случилось и в 1960 году с премьер-министром Аднаном Мендересом, который был повешен после государственного переворота, и в 1971 году с правоцентристким премьер-министром Сулейманом Демирелем, которого военные заставили уйти с поста, угрожая государственным переворотом.
В 1990-е годы консервативное и прозападное политическое движение президента Тургута Озала поддержало неолиберальные реформы. Но после визита в Азербайджан и Туркменистан Озал скоропостижно скончался. По официальной версии, от сердечного приступа — и мало кто в это верил. В 1998 году военные заставили покинуть свой пост пример-министра Эрбакано, но всякий раз народ устойчиво симпатизировал тем, кто терпел неудачи и поражения…
На взгляды турецких исламистов и религиозных консерваторов в основном влияла иранская исламская революция 1979 года и литература «Братьев-мусульман». Хотя в самой Турции их своеобразие (особый путь) никто не ставит под вопрос. Социолог Кямал Карпат называет их neo-new ottomans, «ново-новые османисты». Очень важно отметить, что для религиозных консерваторов не так важно понятие нации, как исламская умма. Мне самому это напоминает триаду Сергея Уварова в Российской империи — «Православие. Самодержавие. Народность». В османской модели это «Суннизм. Умма. Державность». Понятия «Народ» и «Умма» различаются, но в турецком контексте они не разводятся категорически.
Первыми в 1973 году к власти приходят антизападные оппозиционные религиозно-консервативные силы — Партия национального спасения («Милли Селамет») под лидерством Эрбакана. С помощью различных коалиций в парламенте они долгие годы определяют турецкую политику или существенно влияют на нее. ПНС никогда не была либеральной — наоборот, антизападной. Она никогда не участвовала в развитии демократических институтов Турции. 28 февраля 1997 года происходит «постмодернистский переворот», как его называют в Турции, в результате которого коалиция военных отправляет в отставку Эрбакана и закрывает его партию Рефах — Партию благоденствия. Все это становится возможным только после Холодной войны.
31 января 1997 года по Турции прокатываются акции протеста, причиной которых стал организованный мэром Синчана Бекиром Йылдызом «День Иерусалима». Посол Ирана в Анкаре Мухаммад Риза Багери принимает активное участие в демонстрациях против данной акции, что приводит к обострению кризиса в военных кругах. Митинги протеста разрастаются — в разных городах происходят столкновения, причиной которых стал допуск в университеты женщин в религиозной одежде, закрывающей голову.
Между 1998-м и 2001 годом именно из сторонников Эрбакана выходят такие молодые политики, как Эрдоган, Гюль, Буленть Арындж и ряд других. Все они готовы, будучи религиозными консерваторами, пойти на компромиссы с Западом — «обручиться» с либерализмом и глобализмом. Их стараниями создается новая политическая сила — Партия справедливости и развития (ПСР). В 2001 году консервативная ПСР приходит к власти с лозунгами о либерализации экономики, о правах человека и либерализации Конституции. В эпоху Эрдогана в правом спектре начинают доминировать религиозные консерваторы, объединившие под своим крылом другие консервативные силы.
Однако сегодня в правом спектре вы уже не найдете ни центристов, ни либералов, ни секулярных правоцентристов. Там не осталось никого, кроме националистов.
Если от исторической дискуссии возвращаться к практической стороне дела, то проблема Турции состоит в том, что за годы правления ПСР консерватизм не смог усовершенствовать свои политические, идеологические, культурные взгляды — и осуществлять либеральную повестку. Идея, что консерватизм и либерализм могут «мирно сосуществовать» в турецких условиях, уходит в историю. Она утратила серьезных адептов. Кроме того, впервые в истории правый спектр перестает относиться к «угнетенным» — и сам начинает угнетать левоцентристов или левых в Турции. Сегодня турецкие правые и левые полностью поменялись местами. Правоконсервативный спектр становится более государственным — для его нынешних сторонников государственная безопасность и территориальная целостность стоят куда выше коллективных или индивидуальных прав людей. Тогда как левый спектр, то есть левоцентристы, социал-демократы, леволибералы, начинает все больше склоняться к дискуссиям по поводу прав человека, индивидуальных прав, а также либеральных реформ в Турции.
Если рассуждать в философском или социально-культурном ключе, то сейчас в центр выходят дискуссии о природе новейшего турецкого консерватизма. Так, в турецкой прессе обсуждается речь Эрдогана о проигрыше консерватизма. В одном из выступлений год назад он констатировал: «Я очень сожалею, что за предыдущие годы правления мы не смогли ни заложить основы, ни развить сколько-нибудь культурную консервативную власть в Турции». Если анализировать дискуссии в турецкой прессе, то здесь главное внимание уделяется рассуждениям о правоконсервативных взглядах на культуру, архитектуру и общественно-политическую жизнь.
В целом турецкий консерватизм не смог «обручить» себя с либерализмом. С приходом к власти ПСР Эрдоган и его соратники утрачивают статус «угнетенных». Более того, они все больше демонстрируют пример личного обогащения — становятся средним и высшим классом.
Политики, прибывавшие из регионов в центр и вливавшиеся в антиэлитарное движение, за эти годы не создали ни консервативную, ни более традиционную культуру, в которой стал бы возможен новый синтез с национализмом или с каким-либо религиозным мышлением. Они не смогли «вложиться» в музыку, в архитектуру, в литературу, в театр. Как часто утверждают сами консервативные интеллектуалы, в культурном соревновании их идеи потерпели фиаско. Тогда как сама партия стала в значительной мере прогосударственной —протоавторитарной. Можно сказать и так: из утопической партия превратилась в идеологическую. Манхейм разделяет утопический и идеологический консерватизм, и в Турции ПРС перешла от утопического консерватизма к консерватизму идеологическому и авторитарному, при котором в центр всего ставится лидер партии.
После 2013 года в Турции нарастают авторитарные тренды. Из ПСР уходят учредители и старейшие лидеры — люди, воспринимавшиеся как либералы. При этом они уходят не из партии — из политики в целом.
Сила Эрдогана возрастает, партия целиком и полностью переходит под его руководство. В любом процессе последнее слово всегда остается за Эрдоганом…
На фоне авторитарных тенденций в 2016 году предпринимается попытка государственного переворота, которую возглавляет религиозная группа гюленистов, которые сегодня известны как «Террористическая организация ФЕТО». Переворот терпит полное поражение — в Турции усиливается новый авторитаризм. Тем временем Эрдоган постоянно меняет своих союзников в политике. Некогда это были курдские консерваторы, исламисты и либералы. Иначе, меньшинства. Все они нуждались в либерализации в Турции, поскольку хотели вернуть свои права. Тогда партия Эрдогана воплощала консенсус между меньшинствами — в ней состояли и курды, и алавиты, и тарикаты, и масса этнических и религиозных групп, стремившихся представлять голоса меньшинств. И все же в центре и тогда, и сейчас вставали религиозные правые: сунниты и турки. Так задумывалась консервативная политика Эрдогана, так она проводилась.
Но что будет дальше? Как себя будет представлять доминирующая праворелигиозная, праволиберальная группа?
За 20 лет в Турции левые и правые, как я уже говорил, поменялись местами. Несмотря на то, что сейчас в левом спектре, то есть вокруг НПР, группируются разные силы — левоцентристы, леволибералы и социал-демократы, — вполне очевидно, что в общем и целом политика этой партии становится более либеральной.
Курдское движение какое-то время было близко к правому спектру, правым консерваторам. Сейчас же мы видим, что курдская политика в Турции состоит из левоцентристской партии, которая раньше сама угнетала всех идеологическим кемализмом.
Нечто похожее мы увидим в США. Как писал недавно в New York Times Росс Даутхэт, в Америке правый консервативный спектр всегда был более либеральным, чем левые. Но сейчас американский правый спектр держится более консервативной линии — его политика фактически стала антиглобалистской.
В Турции правый спектр точно так же уходит от процессов глобализации и либерализации. Он становится все более и более государственническим — центристским. Это можно увидеть практически во всех сферах. Сейчас идею либерализма и глобализма представляют фактически одни социал-демократы.
Как бы то ни было, в результате повторных выборов в Стамбуле к власти приходит социал-демократ — левоцентристский лидер Имамоглу, который посылает более позитивные сигналы об интеграции с Европой, о решении экономических проблем в Турции, о проведении либеральной реформы.
Глава муниципалитета, разумеется, не сможет сам проводить подобные реформы, но именно благодаря своим лозунгам мэр Стамбула Имамоглу уже сегодня выступает будущим соперником Эрдогана. Становится реальным конкурентом президента на выборах 2023 года.
История показывает, что в Турции часто имеют место повторные или чрезвычайные выборы. И есть вероятность, что, если Эрдоган, будучи не в состоянии осуществить давно назревшие либерально-экономические реформы, может пойти на чрезвычайные выборы, не дожидаясь дальнейшей утраты своих голосов. Сегодняшняя разница между левыми и правыми, то есть голосами за Имамоглу и кандидата от ПСР — примерно 9%. Это значительный процент. Впервые партия Эрдогана утрачивает столь много голосов. И также впервые подчистую проигрывает в Стамбуле. Лидер правоконсервативного крыла все больше теряет доверие народа…
Почему это происходит? Сегодня в правоконсервативных кругах это тема обсуждается на редкость активно. Бывшие друзья и коллеги Эрдогана, с которыми тот начинал политическую карьеру в 2000–2001 годах, утверждают, что причина в том, что ПСР отошла от прежнего либерального кредо. То есть речь вновь идет о необходимости либеральной политики. Уходя в авторитарный «заплыв», ПСР все больше теряет доверие народа.
Да, старые соратники Эрдогана сейчас пытаются создать новую партию, придерживающуюся старых лозунгов, провозглашенных в 2000-х годах Эрдоганом.
Но чего ждать от этой их активности? Об этом — во второй части моей реплики в рамках дискуссии Фонда Либеральная миссия «Глобализация и либеральная демократия».