О разрывах и перспективах демократии
Демократия строилась на бинарной, «биментальной», чтоб не сказать, двухпартийной, основе: левые и правые. Партий было больше, а в СССР не было вообще (одна – не партия, а аппарат). Люди, голосовавшие за социалистов во Франции, лейбористов в Великобритании, демократов в США принимали победу деголлевской партии РПР, тори, республиканцев как временное, до следующих выборов, их превосходство, и ждали своего часа. Остальные партии на выборах консолидировались с двумя большими.
В СССР тоже была «биментальность»: всё, противоречившее советской идеологии или эстетике, а также подпольное, называли «левым», в противоположность «правому» официозу, несмотря на то, что ультралевой была сама советская система.
Во Франции «биментальность» уходила постепенно. После 14-летнего царствования Миттерана разница между левыми и правыми перестала быть очевидной. Тогда была опробована так называемая cohabitation (сосуществование): при правом президенте был левый премьер-министр. Возникла идея центризма, но дальше Ширака не продлилась. На смену ему пришел жесткий правый Саркози. Старая деголлевская партия стала менять названия, взяв одно, потом другое. Социалист Олланд свое президентство провалил, на авансцену вышли ультраправые и ультралевые. Нынешний президент – не левый и не правый, он создал собственное движение, суть которого осталась неясна, а размежевание пошло не по линии левые-правые, а по линии власть-народ.
Президент во Франции долгое время был по-прежнему фактически королем: непререкаемым авторитетом, гарантом и образцом. Эта модель закончилась на Миттеране.
Никакой новой модели президент Макрон предложить не смог. Видимо, похожая ситуация и в других государствах: послевоенные конфигурации перестали работать, уступив место «популизму», т.е. обострению. В условиях неприемлемого разрыва между «брюссельскими бюрократами» и «национальными интересами» стран ЕС, «политическими кланами» этих стран и населением, «обострились» и политические силы и лозунги, бывшие до сих пор маргинальными. Демократия сдвинулась в сторону хаоса и многосторонней вражды. Появился запрос на «образ будущего», который никто не в состоянии удовлетворить. Либерализм – это всегда консенсус (здесь кончается ваша свобода и начинается наша), в условиях хаоса и вражды он не работает.
Единственная демократия, которая не подверглась коррозии – швейцарская. Ее называют «прямой», но правильнее назвать полноценной. Поскольку только в Швейцарии народ и есть власть, а власть – это администраторы, которые принимают запросы от населения и ставят их на голосование, а люди голосуют по всем, мелким и крупным, вопросам, на трех уровнях (коммуны, кантона и конфедерации), но и здесь все держится на консенсусе: принятии решения большинства. Этот консенсус теоретически тоже может быть подвергнут эрозии, но пока он действует. Как и разноязычие (четыре государственных языка плюс английский, которым владеют практически все, поскольку жители разных кантонов не говорят на языках других кантонов), как и экономическое неравенство кантонов – конфедерация держится устойчиво. Важен и ее нейтралитет (участие в чужих конфликтах сегодня только способствует раздорам), и не вхождение в ЕС и в зону евро (только в Шенген). Недавно в маленькой Швейцарии на улицы вышел миллион (!) жителей. Не протестовать, а выразить свою озабоченность экологической безопасностью (которая в самой Швейцарии и без того на высоте).
Мне кажется очевидным, что «образ будущего» — это исчезновение, переформатирование централизованных государств, которые в «горизонтальном» цифровом мире становятся все большим анахронизмом. В этом мире мы не должны помнить не только «отчество у тирана», но вообще не знать имен государственных администраторов. Я представляю себе «выправленную» ситуацию как транснациональную (глобальную) инфраструктуру в небольших государствах-полисах, или кантонах, где все вопросы решались бы всеобщим голосованием. Кантонах с вполне подвижными границами, где можно было бы легко перемещаться из одного в другой, если он окажется более подходящим. Сомневаюсь, что такой переход мог бы быть мирным и скорым, но падение централизованных государств представляется мне неизбежным, как в 20 веке падение империй.
Консенсус – явление не институциональное, а атмосферное. Атмосфера последних лет ему не способствует, но в переформатированном будущем он снова возникнет (до следующего кризиса). Пока длится нынешняя «искусственная кома» ялтинского мира, он не возникнет определенно, ни глобальный, ни локальный.
Существенный вопрос – религий. Евросоюз отказался вписывать в свою декларацию тезис о том, что Европа зиждется на христианских ценностях. Поскольку все европейские государства – светские. Но религия — это философская база, которая держит весь строй. Можно видеть, что в рамках христианства, к сегодняшнему дню, протестантские страны гораздо более продвинуты (в смысле цивилизационного строительства и процветания), чем католические, а православные – наиболее архаичны и бедны, с огромным разрывом между финансовым состоянием правящих кругов и населения. Как показывает практика, «вера в людей» (институции) недостаточна для общественного консенсуса, потому этот вопрос тоже окажется на повестке дня для условно христианских стран.
Разумеется, монотеизм порождал и во многих странах продолжает поддерживать модель централизованного государства с «небожителем» во главе, но благодаря «протестантской этике» и развитию наук эта модель ослабевает, хотя Ганзейский союз в свое время создал, казалось бы, общеприемлемую европейскую структуру, которая, тем не менее, канула в Лету.
Возможно ли в будущем неконсолидированное либеральное демократическое общество? Имея в виду, что демократия требует консенсуса, а консенсус – консолидации. Мне кажется, что да, и что это – единственный позитивный сценарий («образа будущего» потому и нет, что все предлагаемые и представимые психологически отторгаются как нежелательные). Глобальная инфраструктура – а потребности в ней по всему миру едины (в идеале — глобальные законодательство и полиция), и «техническая поддержка», доступная каждому индивидууму. Т.е. глобализация с одновременной индивидуализацией. Отчасти это происходит уже сегодня, а государственный и партийный чиновничий аппарат придаются «в нагрузку». Налоги могли бы собираться в небольших муниципальных образованиях на нужды их жителей, а услуги типа газа и электричества продаваться населению транснациональными компаниями, для координации всех процессов хватило бы несравнимо меньшего числа администраторов (особенно с учетом замены клерков онлайн-программами), чем есть сейчас.
Это пока что утопия, но прежде, чем политическая конфигурация принципиально изменится, должна возникнуть модель, которая станет основой следующей исторической сессии.