Первый штурм. Флот, форты, матросы, солдаты и офицеры Кронштадта.

В 2021 году в издательстве Нестор-История Санкт-Петербург вышла книга Леонида Прайсмана «Кронштадтское восстание. 1921. Семнадцать дней свободы». Мы публикуем главу третью с любезного разрешения автора.

Что представляли собой Кронштадтская крепость и гарнизон Кронштадта? С какими силами революционный Кронштадт пошел в атаку на кремлевских диктаторов? Среди членов ВРК не было ни одного военного специалиста. Остро чувствовалось необходимость привлечения офицеров для руководства боевыми действиями. На конец февраля в Кронштадте в сухопутных частях и во флоте насчитывалось 1143 как старых (до октября 1917 г.), так и новых (красных) офицеров, из них 609 сухопутных офицеров и 534 морских.[1] Во флоте процент старых офицеров был значительно выше, чем в армии. Комиссар Балтфлота Кузьмин писал: «Все они (старые офицеры – Л. П.) были между собой спаяны, среди них была своя дисциплина. Жили замкнуто. <…> В кают-компаниях они были хозяевами. Коммунистических сил там не было».[2] Офицерский состав линкоров «Петропавловск» и «Севастополь» вполне отражал общую картину. На линкорах было 58 – строевых офицеров, из них 40 (69%) – бывшие офицеры и гардемарины. Во флоте недостаток офицеров чувствовался гораздо сильнее, чем в армии. По отношению к морским офицерам террор был во много раз сильнее уже в 1917 г. (см. выше). В дальнейшем в годы Гражданской войны историкам не известны массовые расправы над офицерами в Красной армии. Во флоте, в том числе и на Балтийском, они происходили часто (т. н. еремеевские ночи, см. выше). По своим взглядам, флотское офицерство, в значительной степени принадлежавшее к дворянской знати, было более контрреволюционно настроено, чем армейское. Те из старых офицеров, которые продолжали служить в Красной армии и в Красном флоте в большинстве своем были призваны по мобилизации или пошли в Красную армию и флот, чтобы не дать умереть с голоду себе и своим семьям. Козловский говорил об офицерах, служивших в Кронштадте: «Все мы были людьми нейтральными и служившие большевикам только потому, что у всех у нас есть семьи и всем нужно есть».[3]Были и редкие исключения, в основном это были офицеры, решившие в новых условиях сделать блестящую профессиональную карьеру. В армии классическим представителем этой группы офицеров был Тухачевский, во флоте – контр-адмирал А. В. Немитц. Совсем мало было офицеров, которые разделяли революционные идеи. Типичным представителем этой группы офицеров был подпоручик Н. А. Щорс. Новожилов очень верно охарактеризовал офицеров, руководивших обороной Кронштадта: «К сожалению, в крепости, по-видимому, не нашлось среди военных специалистов с крупными военными дарованиями, не нашлось «характера». Соловьянов, бывший офицер, из финляндских полков (наших русских), стоявших во главе обороны, не пользовался никогда славой хорошего офицера, не овладел массами и играл тусклую незначительную роль «спеца». Офицеры, отдавшие себя в распоряжение ВРК, чувствовали себя неловко: отвыкли командовать, отвыкли от людей».[4] Люди, бывшие в Гражданскую войну только «спецами», всего боявшиеся в Красной армии, чувствуя над головой постоянно занесенный меч, в новых условиях не могли проявить инициативы и командовать теми, кто совсем недавно топил и убивал их. К этому добавлялось тревога за семьи у большинства оставшихся в Петрограде, а у многих из них отсутствовала вера в успех восстания.

Существует несколько версий, когда впервые состоялась встреча военных руководителей Кронштадта с членами ВРК. Мы считаем, что наиболее близко к истине события изложены Арканниковым: «В 11 часов вечера (2 марта – Л. П.) начальник штаба ввиду бегства коменданта был вызван на «Петропавловск» во Временный революционный комитет, где ему было сказано, что работа штаба должна идти по-прежнему и что все указания будут теперь исходить из Революционного комитета».[5] 3 марта около 12 часов дня на «Петропавловске» встретились основные военные специалисты и члены ВРК. На собрании присутствовал и Козловский, о котором Петриченко писал, что он не был на первой встрече, но как мы знаем, ее не было. Или Петриченко подвела память, или ему было просто очень обидно, что большевики сделали Козловского главным руководителем восстания. О том, что Козловский во время восстания держал себя пассивно рассказывали военные руководители восстания. Арканников вспоминал: «Начальник штаба, бывший подполковник Соловьянов, видя исчезновение всех представителей власти и догадываясь о бегстве коменданта крепости, тотчас же решил снестись с начальником артиллерии крепости, бывшим генерал-майором Козловским, дабы его уведомить о происшедшем и предложить ему, как назначенному ранее приказом по крепости заместителю коменданта, вступить немедленно в исправление означенной должности». Козловский долго не отвечал, а потом прислал записку, где писал: «…что приказ, назначавший его заместителем коменданта, был, по его мнению, действителен лишь при нормальной обстановке; при создавшемся же положении он вступить тотчас же временно исполняющим должность коменданта крепости не считает возможным».[6]

По воспоминаниям офицеров, присутствующих на этом собрании, в выступлениях членов ВРК господствовал оптимизм. Петриченко обнадежил собравшихся: «…гидроавиационный отряд в Ораниенбауме на нашей стороне, население Ораниенбаума с окрестностями, а также гарнизоном и население Петрограда также, по-видимому, на стороне Кронштадта». Петриченко уверял, что ВРК «…приняты меры, чтобы Петроград знал правду о Кронштадте…». На офицеров его выступление произвело впечатление. Арканников продолжал: «… в общем, получалось впечатление, что Кронштадт не будет один и, подняв антибольшевистское восстание, будет поддержан народными массами, в глубине коих политика большевиков уже потерпело поражение». На уверенность офицеров в широкой народной поддержке кронштадтцев повлияло присутствие на собрании Я. И. Ильина, которого Арканников охарактеризовал «одним из видных коммунистов Кронштадта».[7]

Попытаемся разобраться в одном из ключевых вопросов Кронштадтского восстания — почему Кронштадт придерживался оборонительной тактики и дал возможность собрать против восставших 7-ю армию Тухачевского? В этом их обвиняли все современные наблюдатели и историки. Чернов писал после подавления восстания: «Без кораблей Кронштадт, уступивший с самого начала всю инициативу противнику (под лозунгом «мы не хотим крови, пусть нападают и несут ответственность большевики»).[8] Но кто виноват в том, что кронштадтцы не предприняли решительного наступления на Петроград: матросы, офицеры ВРК или просто соотношение сил? Чернов обвинял восставших матросов. С этой точкой зрения согласен самый авторитетный западный историк, писавший о Кронштадтском восстании Пол Эврич: «Моряки чувствовали себя в большей безопасности на укрепленном острове, чем на материке, в непривычной для себя роли пехотинцев. Опасаясь, что их слишком мало, чтобы перейти в наступление, они предпочитали укрытие в неприступной крепости и сидеть там до тех пор, пока правительство не согласится с их требованиями».[9] Агранов в докладе о результатах расследования приводит различные версии. На одной странице он писал: «Штаб предполагал держаться наступательной тактики и в этом смысле собирался открыть действия против Советских войск, но представители Ревкома, ввиду принятого Ревкомом решения ограничиться только обороной крепости, высказались против агрессивных планов, предложения последнего было отвергнуто». Но на следующей странице он утверждал: «На одном из таких собраний комсостава Петриченко заявил, что команды, особенно судовые, оказывают на Ревком давление в смысле побуждения его к предпринятию наступления или же другим активным мероприятиям. На это Соловьянов сообщил ему, что с теми силами, которыми располагает крепость, активных действий предпринимать нельзя и потому необходимо внушить командам, что они должны терпеливо выжидать и переносить лишения осады».[10] Арканников разъяснял: «Конечно, рационально было бы, в особенности с политической точки зрения, кронштадтцам наступать самим на Ораниенбаум и далее двигаться, имея поддержку среди населения и красноармейцев, к Петрограду, дабы соединиться с рабочими такового. <…> Но указанные меры совершенно не соответствовали военной силе Кронштадта: обученного, одетого (главное, обутого) и вооруженного гарнизона в самом Кронштадте было мало; мало-мальски опытного командного состава почти не было».[11]

Петриченко, написавший брошюру о Кронштадтском восстании вскоре по приезде в Финляндию, стремился показать его мирный характер: «Революционный комитет был озабочен тем, чтобы не пролить напрасно ни одной капли крови». Но вынужден признать, что матросы были настроены более решительно: «Возмущаясь такой наглостью коммунистов, гарнизон рвался в бой и с кораблей хотели открыть огонь по Ораниенбауму».[12]Арканников подчеркивает, что вопрос о наступлении поднял военный совет, был разработан план атаки, но большевики начали наступать раньше.[13] Интересно, что в ряде совещаний военных специалистов в конце 1920 – нач. 1921 г. участвовал Арканников. На одном из них обсуждался его доклад. Выводы свидетельствовали об очень низкой готовности Кронштадта к длительной обороне из-за слабого вооружения, изношенности орудий, отсутствия запасов топлива.[14] Наиболее точно и ясно о том, кто хотел или не хотел наступать высказался Козловский: «… Наступательный порыв командного состава, а главное самих войск был постепенно погашен штабом обороны».[15]

Мы считаем, что наступать не хотели ни штаб обороны, настроенный крайне пассивно, ни ВРК, думавший, в первую очередь, о политике и старающийся доказать России и всему миру, что первый выстрел сделали коммунисты. Наступать хотели матросы, но два руководящих органа восстания ВРК и штаб обороны всячески тормозили их инициативу.

Несмотря на явное нежелание военных руководителей Кронштадта, ВРК, ввиду необходимости поддержать петроградский пролетариат, а также под воздействием матросов, постановил перейти в наступление. Штаб крепости подготовил подробный приказ о наступлении в северном направлении. Главный удар наносила:

& 2

…а) Правая колонна (560 стрелковый Полк при 2-х орудиях) т.Красников. Соблюдая возможную незаметность передвижения сосредоточиться на северных батареях №№ 5,6, и 7. В […]час. сего марта начать наступление на мыс ЛИСИЙ НОС. Ближайшей задачей является занять […]ЛИСИЙ НОС деревню Каупилево и станцию РАЗДЕЛЬНАЯ.

Б) Левая колонна (Рабочий Конвойный Отряд при 2-х полковых орудиях). Сосредотачивается к […]час. южнее форта «Тотлебен» начать наступление в направлении на[…] ДУБКИ. Занять СЕСТРОРЕЦК и ТАРАСОВКУ.

& 3

Обеим колоннам поддерживать связь между собой быстро произвести захват залива. Сосредоточиваться к исходным пунктам (северные батареи и Ф[/орт]/ ТОТЛЕБЕН) незаметно небольшими частями, соблюдая скрытность».[16]

О дальнейших целях наступления в приказе ничего не говорится, но выдача пайка наступающим показывает, что они должны были дойти до Петрограда. Но этот детальный план так и не был осуществлен. Козловский считал это следствием прямого саботажа штаба: «В последующие дни штаб обороны постепенно замазал этот проект, выставив последовательно следующие мотивы: 1) не успели сорганизовать отряд. 2) Петроград желает вступить в переговоры, подождут результата. 3) по политическим соображениям нам не следует первыми начинать военных действий. 4) посылку отряда для наступления заменить усиленной разведкой в направлении на Большую Ижору с захватом штаба и попыткой привлечь на свою сторону войска той стороны».[17]

Несмотря на фактическое прекращение работ по усовершенствованию обороны Кронштадтской крепости, на разрушения, которые были вызваны мятежом 13 июня 1919 на фортах «Черная лошадь» и «Красная Горка» и атакой в октябре 1919 г. кораблей Британского флота, на снятие с кораблей и фортов большого числа орудий, которые были установлены на судах, отправлявшихся по рекам на различные фронты Гражданской войны, Кронштадт представлял из себя могучую крепость, предназначенную для защиты Петрограда от вражеского флота. Основу обороны Кронштадтской крепости составляли форты: «Краснофлотский», «Передовой», «Риф», «Красноармейский» («Обручев»), «Тотлебен», «Кроншлот», «Николай Шанц», «Михаил», «Милютин», «Константин», «Александр Шанц» и «Шанц».[18] За исключением «Краснофлотского», все остальные форты участвовали в восстании. Крепость обороняли 40 батарей с орудиями различного калибра: 111 тяжелых, 84 легких, 33 зенитных; 97 бомбометов, 184 пулемета. Большинство орудий были крупного калибра – 12, 10 и 6 дюймовые. Гарнизон крепости должен был составлять по штату 27 661 человек, фактически на август 1920 г. – 13 566.[19] Такое положение было вызвано различными причинами: окончанием Гражданской войны и начавшейся демобилизации, дезертирством, принявшим в конце Гражданской войны и сразу после ее окончания колоссальные размеры, многочисленными болезнями, которые буквально косили людей, ослабленных несколькими годами недоедания. Власти, обеспокоенные такой значительной нехваткой солдат крепостного гарнизона в условиях, когда Гражданская война до конца не закончилась и могли повториться атаки со стороны Британского флота, приняли меры к увлечению численности гарнизона.

После подавления восстания Козловский писал: «Командного состава было мало, и качество его было малоудовлетворительное. Офицеров, окончивших военные училища, имевших боевой опыт, было всего несколько человек, остальной командный состав был либо тыловой службой, либо т. н. красные командиры, кроме того, на командных должностях состояло много солдат, выдвинутых на командные должности Октябрьской революцией. Среди командного состава было немало коммунистов, которых пришлось снять с должности и заменить, кем попало». Козловский критиковал военное руководство восставших, в первую очередь, Соловьянова: «Капитан Соловьянов обычный пехотный офицер, окончивший лишь юнкерское училище, но, главное, вялый, нерешительный и не пользующийся в крепости авторитетом. С первых же шагов его деятельность вызывала неодобрение всей массы офицерства, и далее это неодобрение все усиливалось, создало недоверчивую атмосферу к высшему командованию и породило самостоятельные действия отдельных начальников».[20] Бежавшие в Финляндию офицеры также критиковали Соловьянова: «Как пехотный офицер, Соловьянов в артиллерийском деле, конечно, ничего не понимает, между тем артиллерийский бой имел решающее значение для обороны крепости».[21] Недовольны они были и деятельностью ВРК, как писал Козловский: «Первые сутки при возникновении Революционного комитета последний в полном составе исключительно занимался рассмотрением разных вопросов об арестах, допусках и пропусках, совсем забыв об обороне крепости и упуская из виду, что эту оборону нельзя организовать в короткий срок. Лишнее доказательство, что во главе восстания стояли профаны в военном деле».[22]

Недостатки командного состава восставших особенно бросались в глаза при сравнении с командным составом 7-й армии, штурмовавшей Кронштадт. Командующий армией М. Н. Тухачевский, самый талантливый советский полководец; В. К. Путна командир дивизии, блестящий военный специалист; И. Ф. Федько командир187-й стрелковой бригады были на голову выше нерешительного Козловского или невзрачного пехотного капитана Соловьянова. Большинство гарнизона составляли артиллеристы и ученики различных военных учреждений: рабоче-инженерного батальона, учебно-минного и учебно-артиллерийского отрядов, минных школ и обслуживающий персонал складов, доков и т. д. В Кронштадте была только одна боевая сухопутная часть – 560-й стрелковый полк. Арканников писал: «…одна подготовленная и военно-организованная воинская часть, – 560-й стрелковый полк, коему и дан был наиболее ответственный участок (юго-восточная часть Кронштадта). Прочие же части, состоящие из моряков, были почти не обучены стрелковому делу, плохо снабжены необходимым военным имуществом, а главное организованы наспех и почти без командного состава».[23]

А что же собой представляла основная сила Кронштадта – флот? В Кронштадте в это время дислоцировались лучшие корабли Балтийского флота: линкоры «Петропавловск», «Севастополь», построенные в 1914 году, водоизмещением 23 тыс. т. На вооружении каждого из линкоров состояли двенадцать 305-мм орудий; шестнадцать 120-мм орудий и четыре 47-мм зенитных. Линкор «Андрей Первозванный» значительно уступал по всем параметрам: водоизмещение 17 400 т. вооружение — четыре 305-мм орудия, четырнадцать – 120-мм и четыре 75-мм. Линкор был сильно поврежден торпедой, выпущенной из британского катера 18 августа 1919 г. во время атаки британских военных судов на Кронштадт. Его начали готовить к консервации, и он был частично разоружен (с него сняли шесть 120-мм орудий). В 1924 г. линкор был исключен из списка и разобран на металл.

По мнению советских историков, определенную роль в разжигании недовольства на Балтике, играли матросы, призванные во флот с территорий, которые в 1921 г. входили в состав вновь образованных государств – Эстонии и Латвии. По условиям мирных договоров, заключенных в конце 1920 г. с этими государствами, РСФСР должна была отпустить на родину всех уроженцев этих территорий. Подавляющее большинство служивших на флоте уроженцев Эстонии и Латвии хотели уехать туда несмотря на то, что многие из них были русскими, украинцами, белорусами и т. д. Существовал целый ряд причин, по которым выезд на родину затягивался. С одной стороны, неповоротливый советский государственный аппарат замедлял этот процесс, но еще больше мешало нежелание командования флота отпускать этих людей, общее число которых составляло более 700 человек, среди которых были ценные специалисты. Они участвовали в восстании в Кронштадте, в большинстве ушли в Финляндию и уже оттуда выехали в свои страны.

Власти догадывались о зреющем недовольстве на линкорах, но преуменьшали его размеры. Какие-то меры, чтобы убрать с флота наиболее недовольные элементы все-таки предпринимались. Всего на Балтийском флоте с 15 января по 28 февраля 1921 г. был демобилизован 601 моряк. Но только за один день 2 февраля с «Севастополя» были списаны 28 военморов по требованию Особого отдела охраны финской границы.[24] Интересно, что на кораблях не хватало всего, кроме культурных развлечений. В отчетной сводке политотдела 21 февраля (за месяц): «на Л.К. «Севастополь» и на фортах состоялось 4 киносеанса. Демонстрировались драмы, комедии и бытовые картины. Смотрело 1185 человек».[25] С развлечениями все было в порядке. Но в отправленной 19 февраля сводке Политотдела сообщается об отсутствии на корабле «менее важных» средств для поддержания команды в нормальном состоянии: «Л. К. «Севастополь». Перерасходованы все медикаменты. Санитбалт обещал не ранее 6 марта».[26] Это значит, что на протяжении всего восстания на «Севастополе» не было даже бинтов для перевязки, не говоря уже о более серьезных медикаментах. В целом, в Кронштадте положение с медикаментами было лучше, чем на «Севастополе», но ненамного. Раненых во время восстания лечить в Кронштадте было практически нечем. Часть матросов списывали, других переводили на линкоры с различных судов или взятых по призыву. В сводке Политотдела за 17 февраля говорилось: «Л. К. «Севастополь». Прибыли на укомплектование 16 кочегаров, 10 машинистов трюмных, 9 комендоров, (комендор это штатная должность рядовых и старших артиллерийских специалистов) 3 строевых и один сигнальщик».[27] Мы ничего не знаем о настроении прибывших, о том, какую роль они играли в восстании, но, без сомнения, не успевшие к моменту восстания тесно сплотиться с коллективом, они являлись определенной помехой. А культурно-лекционная жизнь продолжала бить ключом: «Л. К. «Севастополь» прошла лекция на тему: Политическая экономия»…[28] Может быть, наслушавшись марксистских политических теорий, матросы, вдохновленные основоположником, решили восстать?

Политотдел регулярно сообщал о жалобах матросов на «невыносимую грязь на корабле», на нехватку продовольствия. Из-за довольно халатного отношения к выполнению служебных обязанностей со стороны экипажа, на «Севастополе» регулярно происходили пожары. Политотдел писал в донесении за 11 января: «Л. К. «Севастополь». В 23 часу во 2-й и 3-й кочегарках возник пожар (причина не указана), который в 3 часа ночи был ликвидирован. Один человек сгорел, несколько больных, к выяснению приняты меры».[29] Недовольны были матросы и привилегированным положением офицеров и служащих Морского ведомства, как отмечали в Политотделе: «Л. К. «Севастополь». Среди команды идет ропот, что семьи моряков, проживающие на городских квартирах, не получают от порта дров, тогда как проживающие в домах Морского ведомства удовлетворяются всем необходимым».[30]

Коммунисты

Одним из первых распоряжений ВРК был приказ, чтобы во всех учреждениях, предприятиях, на кораблях и воинских частях были избраны тройки из беспартийных, коим перешла вся полнота власти. Арканников рассказывал, что в штабе «как и во всех частях и учреждениях крепости, как политический орган была образована тройка из беспартийных».[31] Движение было настолько популярно в Кронштадте, что его поддержало большинство коммунистов, затем героически сражавшихся с наступающими частями 7-й армии. После сдачи крепости именно в отношении них победители были особенно безжалостны. Но большинство видных советских, партийных работников и чекистов бежали из крепости. Некоторые были арестованы, как Кузьмин, Васильев, Батис, Зосимов. Часть оставшихся в Кронштадте партийных работников: Ильин, комиссар продовольствия при исполкоме Кронштадтского совета, Ф. Х. Первушин, председатель Союза рабочих металлистов, А. С. Кабанов, председатель Союза кронштадтских профсоюзов, сохранившие тесную связь с рабочими и матросами, но будучи коммунистами по своим убеждениям, считали, что у них есть возможность служить посредниками в конфликте, помочь арестованным коммунистам и даже попытаться их освободить. Следователям, ведшим их дела после занятия Кронштадта, они говорили, что их целью было: «… выиграть время для проведения в жизнь плана конспиративной работы».[32]

Видимо, некоторые из ответственных коммунистов, сотрудничавших с ВРК, на самом деле хотели помочь большевикам, как Ильин, передававший информацию командованию 7-й армии, который был разоблачен, арестован и заключен в тюрьму. Уже 2 марта с разрешения ВРК было образовано Временное бюро Кронштадтской организации ВРК. Оно выпустило воззвание, призывавшее членов партии оставаться на своих местах, продолжать работать и не поддаваться «ложным вздорным слухам, пускаемым явно провокаторскими элементами». Воззвание прославляло РКП(б), которая «с оружием в руках защищала и будет защищать все завоевания рабочего класса против явных и тайных белогвардейцев, желающих уничтожения власти рабочих и крестьян». Но в воззвании четко заявлялось, что Временное бюро: «…признает необходимость перевыборов советов и призывает членов РКП принять участие в этих выборах <…> не чинить никаких препятствий мероприятиям, проводимым Временным революционным комитетом».[33]

Первоначально арестованные коммунисты находились в заключении на «Петропавловске», но вскоре, благодаря протестам Первушина, Ильина и других, все заключенные были отправлены в Морскую следственную тюрьму и Гражданскую тюрьму. Основным местом заключением стала Морская следственная тюрьма. Комиссар минного отряда крепости А. Л. Титов вспоминал о днях заключения: «Комендантом Морской тюрьмы был назначен матрос Тузов с линкора «Петропавловск», называвший себя анархистом, а прежний начальник тюрьмы был оставлен в должности помощника. Имея свободный доступ в камеры к арестованным, помощник коменданта информировал заключенных о положении в стране и в Кронштадте, снабжал нас газетами, сумел даже заготовить и спрятать для нас, на всякий случай, оружие (винтовки с патронами)».[34] Позднее они были сняты со своих должностей, Тузов жил дома, а когда части 7-й армии ворвались в Кронштадт, прибыл в тюрьму, помог заключенным освободиться и напасть на охрану. В отношении свободы передвижения эта тюрьма также не походила на другие тюрьмы. Заключенный Ф. М. Никитин вспоминал: «Отправили в одиночку, я был не очень хорошего мнения об одиночках, зная, что оттуда не выйдешь. Но там двери были открыты и можно было общаться. <…> Относительно сидения в тюрьме я могу сказать, что там у нас время проходило в общественно-политических спорах между отдельными руководящими работниками. Говорили и о том, кто больше виноват в происходящих событиях, кто больше помешал нормальной работе, кто не принял своевременных мер против мятежников».[35]

Больше всего поражало иностранных журналистов, представителей русского Красного Креста, всех кто беседовал с кронштадтцами в Финляндии, Кронштадте или петроградских тюрьмах, это энтузиазм, царивший в Кронштадте в короткие дни недолгой свободы от большевистской диктатуры. Финский журналист, посетивший остров разгар восстания был поражен и энтузиазмом жителей. Как справедливо писал А. Беркман: «Кронштадт жил со знанием служения святой миссии, с незыблемой верой в справедливость своей цели и ощущал себя настоящим защитником революции».[36] Кронштадт хотел повернуть время вспять и вернуться к идеалам октября 1917 г., но без коммунистов.

Некоторые западные историки, в первую очередь Эврич, впадают в любимую иллюзию западных интеллектуалов об особом характере русского нарда. Как метко отметил Вишняк, они судят о России по «Толстоевскому». Эврич, автор лучшей в западной литературе книге о Кронштадте, утверждал, что: «Ненависть к правительству уходила корнями в русскую историю, во времена крестьянских восстаний XVII и XVIII веков. <…> Кронштадтские моряки наследовали традиции стихийных крестьянских восстаний (бунтов). Они с той же готовностью бросились на борьбу с «комиссарами и бюрократами», с какой Разин и Пугачев боролись с «боярами и чиновниками».[37] Эврич не видит основного принципиального отличия восставших кронштадтцев от казаков и крестьян Разина и Пугачева – гуманного характера восстания. В то время, как большевики проводили репрессии в отношении родственников и лиц выражавшим симпатии к кронштадтцам, последние за все время восстания не расстреляли ни одного коммуниста, а подавляющее их большинство оставалось на свободе. Но несмотря на большевистский террор, на то, что, их руки были обагрены в прошлом кровью офицеров, в конце концов, кровавое безумие большевистской власти вызвало у них ненависть к пролитию крови. Но эта мягкость дорого обошлась восставшим. Представители делегации Русского Красного Креста рассказывали о своих впечатлениях после возвращения из поездки в Кронштадт во время восстания: «По прибытии на ф. «Обручев» («Красноармейский») представители Русского Кр. Кр. были сердечно встречены всем гарнизоном форта; настроение было радостное и возбужденное, видно было, что люди ожили, сбросив с себя иго большевизма, <…> особенно возбужденно повторялись слова «довольно крови», говорились такие характерные фразы «нас заставляют убивать их, а вот при первой возможности они же идут к нам с помощью и заботятся о нас». Представители Русского Кр. Кр. <…> чувствовали, что они находятся среди части выздоравливающего русского народа, сохранившего человеческую душу, заглушенную инстинктами пробужденного большевизмом зверя…».[38] Если отбросить преувеличено восторженный тон этих фраз и уверения моряков в том, что «нас заставляли убивать», — во время революции и гражданской войны они это делали с большим удовольствием, но в 1921 г. они вылечились от этого безумия и осуществляли революцию с человеческим лицом.

Большевистское руководство принимает меры.

О том, что в Кронштадте в любой момент может вспыхнуть восстание лучше всех в большевистской верхушке понимал Троцкий. 28 февраля еще до получения телеграммы Зиновьева Ленину с сообщением о принятии двумя линкорами «эсэровски черносотенной резолюции» Троцкий тревожно спрашивал Батиса: «Верно ли, что имели место явления недовольства? На какой почве? Какие причины? Материальные или идейные? Какие элементы состояли во главе недовольных? Почему до сих пор ничего не сообщили? Каково положение сейчас?»[39] 1 марта положение прояснилось, и Троцкий в ярости шлет телеграмму военному руководителю Петроградского округа Д. Н. Аврову, Кузьмину и Батису: «» От вас не получено никаких донесений по поводу последних происшествий в области вверенных вам воинских частей. Ставя вам на вид недопустимость такого рода служебной неисполнительности, предлагаю доносить каждые двенадцать часов обо всех данных, достойных внимания, и принятых мерах, а в случае необходимости и чаще».[40] События в Кронштадте стремительно развивались. Большевики не хотели выполнять никаких, даже самых невинных политических требований кронштадтцев. Петроградский диктатор Зиновьев впадает в столь привычное для него в трудные моменты состояние паники. Вечером 1 марта он с тревогой сообщает Ленину и Троцкому: «В случае восстания Кронштадта питерские моряки ненадежны. Наши верные силы – 3 тыс. курсантов и 2 тыс. коммунистов. Военный совет просит немедленно двинуть сюда 4 эскадрона московских и питерских курсантов и держать наготове курсантскую пехоту».[41] 2 марта Ленин и Троцкий написали «Обращение Совета труда и обороны», где все происходившее в Кронштадте было названо «белогвардейским заговором». В тот же день Петроградский Военный совет (Комитет обороны) объявил город «на осадном положении.

& 4

Виновные в неисполнении означенного приказа подлежат ответственности по законам осадного положения.

В случае скопления на улицах войскам действовать оружием. При сопротивлении – расстрел на месте.

& 5

Приказ вступает в силу с момента опубликования».[42]

Виктор Серж описывал обстановку в Питере и настроение некоторых коммунистов после первых сообщений о начале мятежа: «меня разбудил телефонный звонок из соседнего номера «Астории». Дрожащий голос произнес: «Кронштадт во власти белых Мы все мобилизованы». Тот, кто сообщил мне эту грозную новость — грозную, ибо она означала неминуемое падение Петрограда – был шурин Зиновьева Илья Ионов.

— Какие белые? Откуда? Это невероятно!

— Генерал Козловский…

— А наши матросы? Совет? ЧК? Рабочие «Арсенала»?

— Я ничего больше не знаю.

<…> Я побежал в партком II района. Там меня встретили мрачные лица. «Непостижимо, но это так…». <…> Стало известно, что в предместьях к тому же поднимается волна забастовок. Впереди белые, позади голод и стачки! Выйдя на заре, я увидел старушку из обслуживающего персонала гостиницы, которая крадучись уходила с узелками в руках.

— Куда ты в такую рань, бабушка?

— В городе пахнет бедой. Погубят вас всех, бедные вы мои, все разграбят-переграбят. Вот уношу свое добро.

Листовки, расклеенные на стенах еще пустынных улиц, извещали, что в результате заговора и измены контрреволюционный генерал Козловский захватил Кронштадт, и призывали пролетариат к оружию. Но по пути в райком я встретил товарищей, вооруженных маузерами, которые сообщили, что все это – мерзкая ложь, что восстали матросы, произошел мятеж на флоте под руководством совета. Это было не легче. Худшим являлось то, что официальная ложь парализовала нас. Еще никогда наша партия так не лгала нам. <…> В тот же день мы с друзьями из франкоязычной коммунистической группы решили не брать в руки оружие и не сражаться ни против голодных бастующих, ни против моряков, терпение которых лопнуло …».[43]

В газетах печатались заявления Троцкого, Зиновьева, Военного совета, командования 7-й армии. Но кроме этих официальных документов газеты были полны различных материалов, призваны доказать, что в Кронштадте всем заправляют царские офицеры и генерал Козловский, а ВРК является безгласным прикрытием. 9 марта была опубликована небольшая статья с характерным названием «Царские офицеры – руководители мятежа». В ней говорилось: «Прибывшие в Петроград перебежчики матросы передают характерные подробности о деятельности кронштадтской мятежной организации: всю организационную работу ведут исключительно офицеры. Они сами непосредственно получают донесения, сами отдают распоряжения и вообще вся власть находится в их руках. Представители матросов в «комитете» мятежников держаться отдельно, и их задачей является только прием представителей различных команд, увещевание и уговоры колеблющихся».[44] В газете «Труд» опубликована статья «Эсеры, меньшевики и генералы»: «Так всегда бывает во всех белогвардейских заговорах. Сначала разговоры об учредительном собрании, революции, о свободе печати, требование перевыборов то тех, то других органов власти, потом попытка переворота. Эсеры и меньшевики, которые выбрасывают флаг борьбы с Советской властью за “демократию”, становятся у власти.

А затем – затем вместо народолюбцев с.-д. и эсеров начинает гарцевать бравый генерал, у которого про запас для рабочих и крестьян имеется и шашка и нагайки, и виселицы. <…> и теперь эсеры и меньшевики зубы матросам и рабочим заговаривают словами о засилье большевиков и усладах демократической учредилки, а в конце концов – диктатура-то в руках у генерала. Разница та, что на этот раз очень уж быстро на смену эсерам и меньшевикам пришел генерал Козловский».[45]

Многократно повторяемая ложь, умело поданная, идущая, якобы, от свидетелей матросов, сбежавших от генеральско-офицерской диктатуры. Четко разработанная схема, в начале, меньшевики и эсеры с разговорами о свободе и демократии, а затем «кровавый оскал» генерала. Мы уже писали о том, что эта ложь, наряду с террором и пряниками подействовала на рабочих. Только небольшое количество старых рабочих не поверили ей, прекрасно понимая на чьей стороне правда. На часть солдат и матросов эта пропаганда тоже действовала. Информационный отдел Ревтройки Балтфлота докладывал об обстановке на судах 2 марта. Сообщалось об осуждении мятежников на многих судах, а на судне «Забияка» «На кронштадтцев смотрят почти как на предателей»,[46] но несколько судов поддерживали кронштадтцев. На посыльном судне «Кречет» приняли резолюцию в духе Кронштадтской. В резолюции экипаж повторил часть требований кронштадтцев, в том числе их главное: «Да здравствует только власть Советов». Постепенно, несмотря на бешеную пропаганду большевиков и аресты всех, кто рассказывал правду о Кронштадте, число команд, выступающих в поддержку восставших, растет. В 7 часов вечера 3 марта Пубалт сообщает Троцкому последние новости: ««Гарибальди» — ведется агитация за Кронштадт…», но меры принимаются немедленно и один из этих матросов Л. П. Лукин, арестован. В телеграмме сообщается: ««Победитель» – комсостав ненадежен. Настроение команды плохое, в/м с «Трувора» Тан-Фабиан агитирует за Кронштадт».[47] С ним тоже быстро разобрались, его вскоре арестовали и 20 апреля Президиумом Петроградской ЧК он был приговорен к смертной казни вместе с большой группой восставших.

Несмотря на то, что по всем сообщениям большинство моряков относилось отрицательно к мятежникам, большевистское руководство в Москве и Петрограде продолжало панически бояться матросов. По распоряжению Ленина начался массовый перевод матросов из Петрограда на корабли Черноморского и Азовского флотов. В сводке секретно оперативного управления ВЧК за 8 марта 1921 сообщалось: «7 марта вечером началась отправка моряков частей Петропавловской базы, откомандированных в Азовское и Черное моря. Первый эшелон в составе 1195 чел. составлен из молодых моряков и комсостава. Настроение эшелона при отправлении из Петрограда в 19 час. было спокойное. 2-й эшелон в составе 520 чел. составлен из моряков минной дивизии и других береговых и судовых команд. Отправлен тем же порядком в 1 час 15 мин. ночи».[48] Даже после высылки матросов, несмотря на то что отправка прошла спокойно, и только в одном из следующих эшелонов произошел митинг протеста, во время которого один из сопровождавших эшелон чекистов был избит матросами, их продолжали бояться. Дзержинский и Ленин находились в невероятном напряжении. Достаточно было любого, самого нелепого слуха, чтобы руководитель самой мощной спецслужбы впадал в панику. 9 марта Дзержинский писал Менжинскому: «Необходимо срочно созвать Вами военно-морское совещание по поводу высылки из Питера в Одессу и Мариуполь тысяч моряков и принятия мер для их обезвреживания. Они находятся в пути. Между тем сегодня перехвачена английская радиотелеграмма о восстании в Одессе. Значит, если нет, то будут попытки».[49] Но Ленин продолжал бояться матросов даже тогда, когда со времени восстания прошло уже много времени, а моряки не проявляли никакого желания выступить против большевистской диктатуры. 19 апреля Дзержинский писал первому заместителю председателя ГПУ Г. Г. Ягоде: «Владимир Ильич высказывал большие опасения по поводу расположения кронштадтских матросов в Крыму и на Кавказе. Полагает, что надо бы их сосредоточить где-либо на Севере».[50]

Матросов высылают, солдаты обезоружены и заперты в казармах, рабочие в большинстве запуганы. В Петроград со всей страны перебрасываются батальоны курсантов, коммунистические и заградительные отряды. Зиновьев уже уверен в победе и от паники переходит в безудержной наглости. Коммунистический диктатор Петрограда вообразил себя русским барином-самодуром старого доброго времени и обращается к матросам так, как, по его мнению, вели себя господа со своими холопами. Бесподобно заглавие послания:

«Достукались. К обманутым кронштадтцам»

Теперь вы видите, куда вели вас негодяи? Достукались! Из-за спины эсеров и меньшевиков уже выглянули оскаленные зубы бывших царских генералов. Всех этих Петроченок и Туриных дергают, как плясунов за ниточку, царский генерал Козловский, капитан Бурксер <…> и другие заведомые белогвардейцы. Вас обманывали! Вам говорили, что вы боритесь «за демократию». Не прошло и двух дней – вы видите: на самом деле вы боретесь не за демократию, а за царских генералов, вы посадили себе на шею нового Вирена.

Вам рассказывают сказки, будто за вас стоит Петроград, будто вас поддерживают Сибирь и Украина. Все это наглая ложь! <…>

Вы окружены со всех сторон. Пройдет еще несколько часов и вы вынуждены будете сдаваться. У Кронштадта нет хлеба, нет топлива. Если вы будете упорствовать, вас перестреляют как куропаток».[51]

Это послание, немедленно перепечатанное в «Известиях Кронштадтского ВРК», сыграло важную роль в укреплении обороноспособности Кронштадта. Вчерашние «краса и гордость революции» матросы были взбешены наглым тоном и особенно «куропатками». После отражения первого штурма матросы сообщали о своих успехах письмом: «Куропатки огрызаются».

В Петрограде у Зиновьева и его присных началась настоящая паника. Петроградский диктатор, прекрасно зная, что думают красноармейцы, матросы и рабочие города, привыкшие видеть в кронштадтских матросах «красу и гордость революции», умолял Центр прислать надежные части, в первую очередь, курсантов. Троцкий сразу понял всю опасность происходящего. Он, по линии Реввоенсовета, а Зиновьев – как глава Военного совета (Комитета обороны Петроградского района) начали энергичные действия. Приступ паники у Зиновьева на этот раз быстро закончился. Началось стремительное сосредоточение войск вокруг восставшей крепости. Пока части прибывали, формировались новые структуры командования боевыми частями, действующими против Кронштадта:

Для определения оперативного управления создать на Южном и Северном побережье Финского залива боевые участки Южного и Северного побережья Финского залива.

Штаб бригады 187-го и 1-го боевого отряда курсантов переименовать соответственно в штабы участков Южного побережья Финского залива и Северного побережья Финского залива.

Штабу участка Южного побережья Финского залива оставаться в Ораниенбауме, штабу участка Северного побережья в Сестрорецке». [52]

Начальником Южного участка был назначен инспектор Петроградского военного округа А. И. Седякин, а Северного участка – командир 1-го боевого отряда курсантов, выпускник Павловского военного училища, штабс-капитан Е. С. Казанский. Все воинские части, находящиеся на территории участков, были подчинены начальникам участков. Для большего соблюдения принципа единоначалия командир крупнейшей воинской части, находившейся на берегу Финского залива в районе Кронштадта – 187-й бригады был отозван в Петроград. Для подъема авторитета начальников участков им были даны права начальников дивизий. Укреплялась дисциплина в Балтийском флоте. Высшее руководство страны понимало, что моряки Балтики больше не являются преторианцами режима. Совет труда и обороны издал приказ:

«1) Всем комиссарам судов, частей и учреждений Балтфлота ввести революционную дисциплину во вверенных им частях.

2) Всякие собрания на кораблях, частях и учреждениях Балтфлта прекратить.

3) Никого из посторонних лиц на корабли, в части и учреждения без разрешения комиссара не допускать.

4) Всех замеченных в агитации против Советской власти немедленно арестовывать и препровождать в Штаб Революционной Тройки Балтфлота (Главное Адмиралтейство).

5) В случае сопротивления при аресте означенных лиц применять вооруженную силу…».[53]

Со всей страны начинается переброска к Кронштадту подкреплений, в первую очередь, «красных юнкеров» (курсантов), чекистов, коммунистических отрядов и воинских подразделений. 2 и 3 марта стали подходить первые подкрепления (о событиях в Ораниенбауме 2–3 марта см. предыдущую главу). 3 марта в Сестрорецк прибыла Смоленская школа курсантов и отборный морской коммунистический отряд (50 человек) во главе с Батисом. В тот же день в Петроград прибыли курсантские училища из Москвы (300 человек), Торжка (237 человек), Твери (250 человек); 4 марта — 500 курсантов из Смоленска и 250 из Витебска. Понимая, что при штурме первоклассной морской крепости основная роль принадлежит артиллерии, из Москвы в Петроград были направлены около 100 командиров-артиллеристов. Уже 2 марта из Москвы прислали слушателей Высшей партийной школы, а также отряд чекистов во главе с председателем МЧК С. А. Мессингом. Петроградский гарнизон считался ненадежным. Солдаты без обуви, верхней одежды и оружия были заперты в казармах под охраной курсантов. Воинские части передвигались с границы Финляндии. 3 марта 91-й полк 11-й дивизии занял Сестрорецк с приказом «никого не выпускать из Кронштадта». Полк был усилен двумя ротами курсантов шестых пехотных командных курсов.

В Петроград прибывали различные сборные части и воинские подразделения. Но нужен был человек, способный объединить руководство армии и флотом, в кротчайший срок сформировать армию и к 10 марта ко дню открытия Х съезда РКП взять Кронштадт. Сомнений ни у политического руководства в лице Ленина и Троцкого, ни у военного – в лице С. С. Каменева, ни у его заместителя генерал-майора П. П. Лебедева не было. Было решено, что справиться с опасным мятежом в рекордно короткие сроки, то есть занять оборудованную по последнему слову тогдашней военной технике крепость может только один полководец, 28-летний Михаил Николаевич Тухачевский, бывший подпоручик лейб-гвардии Семеновского полка, представитель древнейшего дворянского рода (первый известный представитель рода граф Идрис в 12-м веке приехал на Русь из Германии), но обедневшего к началу 20 в., Тухачевский сыграл выдающуюся роль в разгроме войск Верховного правителя России, адмирала А. В. Колчака и командующего Вооруженными силами Юга России А. И. Деникина. Все признавали его блестящие военные таланты, и он пользовался полным доверием политического руководства. Видимо, учитывалось и то, что Тухачевский горел желанием реабилитировать себя за поражение под Варшавой в августе 1920 г., в котором, как он был абсолютно уверен, не было его вины. Автор биографии Тухачевского А. З. Кантор, не ссылаясь на источники, утверждает, что Тухачевский считал свою миссию «пренеприятной»,[54] но действовал при взятии Кронштадта с необычной даже для большевистского полководца жестокостью. 3 марта в 15.30 с Тухачевским связался по прямому проводу главком, заявивший: «… Вам придется отправиться в Петроград». В это время Каменев был еще не до конца уверен, что предстоят серьезные военные действия». Он продолжал: «Не исключена возможность, что там придется Вам вступить в командование войсками, во всяком случае эта командировка безусловно временная и вероятно краткосрочная. Выехать придется спешно, с таки расчетом, чтобы застать там Льва Давыдовича Троцкого». Любопытно, что Каменев еще ничего не знал: «Все детали получите на месте». Тухачевский согласился выехать немедленно, но все же попросил:»… не откажите обрисовать, хотя бы кратко положение, если нельзя по проводу, то шифром». Каменев ответил: «Непорядки в Балтфлоте. Главным образом на корабле «Петропавловск», пока, по моему ощущению, ничего из ряда вон выходящего, подробности не знаю, сам выезжаю сегодня».[55] Разговор оставляет противоречивое впечатление. Если «ничего из ряда вон выходящего», то зачем так срочно вызывать лучшего полководца республики, главкома и второго человека в стране? Интересно, что Ленин и Троцкий уже были полны решимости подавить выступление силой, но главкому они как-то забыли об этом сообщить. Тухачевскому они доверяли значительно больше, чем Каменеву. Тухачевский попросил направить на фронт свою любимую 27-ю дивизию и «бронепоезд с 11-дюймовой морской пушкой».[56] На встрече Троцкого с Каменевым и Тухачевским принимается решение о воссоздании 7-й армии во главе с Тухачевским. 5 марта в 13.20 был отдан приказ РВСР о восстановлении 7-й армии и подавлении восстания в Кронштадте. Тухачевскому предоставлялась диктаторская власть в Петроградском районе: «… 3) вр. командарму 7 тов. Тухачевскому подчинить во всех отношениях все войска Петроградского округа и командующего Балтфлотом; <…> 6) вр. командрма 7 тов. Тухачевского назначить членом Комитета обороны гор. Петрограда вместо тов. Аврова».[57] Троцкий все схватывал налету. Он сразу понял, что общего единого командования не существует, бывший штабс-капитан Авров явно не способен подавить восстание в Кронштадте. Крестьянинов писал об этом: «Находившийся во главе вооруженных сил командующий войсками т. Авров производил впечатление переутомленного человека, еще не вполне разобравшегося с обстановкой и не успевшего принять определенного плана действий. Группировка имеющихся сил была далеко не закончена».[58] Хотя он пользовался полным политическим доверием Зиновьева и высшего большевистского руководства, в связи с полным отсутствием военных способностей, его в мае 1921 г. перевели на хозяйственную работу.

Видимо, во время беседы с Троцким Тухачевский гарантировал ему быстрый военный успех, а когда первый штурм закончился неудачей, Троцкий в разговоре по прямому проводу упрекнул командарма 7: «Михаил Николаевич, вы же гарантировали полный успех, а исход получился паршивый. Как это понимать?» Но Тухачевский оправдываться не стал и бросил своему непосредственному начальнику: «… я гарантировал вам не успех, а говорил, что надеюсь на него».[59] Но все это будет впереди, а пока Тухачевский и Троцкий ровно через 40 минут после приказа о создании армии и назначения Тухачевского командармом посылают ультиматум Кронштадту. Хотя ультиматум подписан Троцким, Каменевым, Тухачевским и Лебедевым, обращение от одного лица – Тухачевского: «Обращение РВСР и командарма 7 М. Н. Тухачевского к гарнизону и населению Кронштадта с требованием немедленного сложения оружия».

«Рабоче-крестьянское правительство постановило: вернуть незамедлительно Кронштадт и мятежные суда в распоряжение Советской Республики.

Посему приказываю:

Всем поднявшим руку против Социалистического Отечества немедленно сложить оружие.

Упорствующих обезоружить и передать в руки советских властей.

Арестованных комиссаров и других представителей власти немедленно освободить.

Только безусловно сдавшиеся могут рассчитывать на милость Советской Республики.

Одновременно мною отдается распоряжение подготовить все для разгрома мятежа и мятежников вооруженной рукой. Ответственность за бедствия, которые при этом обрушатся на мирное население, ляжет целиком на головы белогвардейских мятежников».[60]

Кронштадтское восстание вызвало крайнюю тревогу у партийного руководства. Оно явно не знало, кому можно доверять. На основании неподтвержденных слухов о готовящемся выступлении рабочих пороховых заводов в Шлиссельбурге местное руководство пришло в состояние паники. Оно боялось, что во время выступления будут разгромлены большие склады спирта. Была запрошена помощь у командования флота в Петрограде, кому непосредственно подчинялись заводы. Там настолько испугались нового восстания, что послали лучшее, что у них было – 200 курсантов. Но когда курсанты прибыли, выяснилось, что на заводах ничего не готовится. Местные руководители докладывали в Петроград: «Настроение коллектива требует разъяснение о событиях, что произвожу. Говорил с некоторыми рабочими. Замечен интерес к кронштадтским событиям». В Петроград сообщили: «…прибыл 2-й отряд (курсантов – Л. П.) общим количеством 200 человек, а я просил о простом пополнении батальона красноармейцами количеством около 600 человек для несения караульной службы, на которую у меня недостает людей, ввиду некомплекта батальона. Присланные вами реальные силы являются лишь временными». В Петрограде за введение «в заблуждение, что на пороховых заводах неспокойно» местных начальников выругали и предложили прислать на место курсантов постоянно «600 военморов». От этого предложения в Шлиссельбурге поспешили отказаться: «… прошу выслать обыкновенных красноармейцев, только не военморов».[61] Фраза «только не военморов» звучит, как настоящий крик души. Если бы прислали на пополнение бывших белогвардейцев, то руководители Шлиссельбурга так бы не испугались. В 1921 г. для большевистской власти матросы Балтики и рабочие Петрограда стали ее основными врагами.

Кронштадтцы должны были в течение 24 часов сложить оружие, но Тухачевский, хорошо понимая, что для атаки еще почти ничего не готово, продлил ультиматум 6 марта был продлен на сутки. Он был абсолютно уверен, что за фантастически короткий срок, не дождавшись тяжелой артиллерии и новых войск, он сможет захватить неприступную крепость. Он полностью разделял мнение петроградского военного и партийного руководства, что сопротивляться из большого гарнизона будут не более 3-х тыс. человек. Тухачевский был искренне взбешен после провала первого штурма – еще одно поражение, второе в его карьере. Впоследствии, в разговоре с главкомом он отзывался о матросах с высокомерным презрением, не принятом в большевистских кругах.

Стремительная переброска войск, без амуниции и медикаментов не вызывала особого желания у красноармейцев и даже курсантов участвовать в штурме Кронштадта. Присланный для руководства фортом «Краснофлотский» (бывшая «Красная горка») И. Д. Сладков, который в июле 1919 г. после подавления мятежа на этом форте был назначен его командующим, 5 марта в разговоре по прямому проводу заявил: «Нужды «Краснофлотского» выражаются в следующем: в медикаментах для 3 тыс. чел., в особенности перевязочного материала, <…> необходимо 400 м электрического кабеля с сечением от 1 до 6 мм, 400 лампочек, <…>. Нужда в шинелях – необходимо 1тыс. штук и одеял – 1,5 тыс. штук. <…> Есть жалобы на неполучение жалования, нужда в табаке и папиросах».[62] Судя по количеству медикаментов, которое просил комиссар «Краснофлотского» их в форте, не было вовсе. Половина гарнизона нуждалась в шинелях и одеялах. В целом нужда в медицинском оборудовании была всеобщая и у противников, и у защитников Кронштадта, но это стало ощутимо во время боев, а есть нужно всем и каждый день. Ситуация с продовольствием, несмотря на все старание комиссаров, была тяжелой. Вот одно из обычных сообщений 1-го особого отделения о состоянии воинских частей Южной группы на 4–6 марта: «Хлеб получается с опозданием. Иногда красноармейцы сидят без хлеба. Недовольство красноармейцев из-за плохого обмундирования и хлеба».[63] Штурмовать Кронштадт придется «голодным и холодным». В тыловых частях, расположенных ближе к базам, снабжение было лучше, но хлеба там также не хватало. Инструктор-организатор небольшой подобной части из 16 человек писал 4 марта Угланову: «Настроение красноармейцев <…> среднее, что обуславливается доходящими до товарищей всякого рода слухами, а также и недостаточным снабжением команды продовольствием (до сего времени хлеб получается по 1-му фунту на день)».[64] Даже отборные курсантские части, на которые командование возлагало особые надежды, не получали продовольствия в достаточном количестве. Комиссар Северного боевого участка сообщал накануне штурма: «Заминка с продовольствием создает неодобрительное отношение курсантов с комсоставом…».[65] Тот же автор докладывал о тяжелом положении с питанием в артиллерийских частях: «Продолжается неудовлетворительное снабжение продовольствием: 8-я батарея КАУ не получает фронтовой паёк. 3-я, 4-я гаубичные батареи совсем не получали сегодня хлеба». Батареи тяжелой артиллерии, которые должны сыграть главную роль при штурме Кронштадта, остались без хлеба. Накануне штурма командование Северного участка докладывало о том, что: «Продовольственное положение хромающее, бывают случаи, что артчасти не получали продукты два дня».[66] Политотдел Северного участка сообщал в 20 ч. 6 марта: «В санроте тяжелого артдивизиона плохо с бельем, обмундирования недостаточно. В Тяжартдиве (тяжелый артиллерийский дивизион – Л. П.) потребностей не успели удовлетворить в следующем: 81 пара обуви, 300 пар белья, 41 шинель, 137 гимнастерок. В частях сводного батальона полшколы (полковой школы – Л. П.) 31-й бригады общий недостаток обмундирования и обуви для артиллеристов. Необходимой дать полевые бинокли и военные карты».[67] В целом, в вопросах снабжения части не были готовы к предстоящему штурму. Особенно плохо обстояло дело с одеждой, обувью и продовольствием в артиллерийских частях. Состояние войск комиссары 7-й армии оценивали в целом, как неудовлетворительное, при этом в своих донесениях руководству Петрограда и Москвы они явно приукрашали картину: «Обмундирование пехотных частей удовлетворительное», но «артчасти нуждаются в таковом, имеются части, находящиеся в лаптях и без белья».[68] Совершенно непонятно почему артиллеристы снабжались хуже всех. Им ставилась необыкновенно сложная задача: заставить, хотя бы частично, замолчать более мощную артиллерию фортов и линкоров. Сделать это голодным, разутым и раздетым абсолютно невозможно, тем более что у них практически не было биноклей, карт и корректировщиков для стрельбы. Видимо, командование 7-й армии считало, как Авров и другие петроградские командиры и партработники, что серьезного сопротивления не будет и, что для занятия Кронштадта хватит одних пехотных частей. В первую очередь, именно их надо снабжать всем необходимым, так как они должны наступать по льду, не имея никаких укрытий. У Тухачевского это пренебрежительное настроение усиливалось общим презрением к матросской вольности, поэтому он всерьез не продумал план артиллерийского обстрела, не сосредоточил огонь на основных узлах обороны Кронштадта. После провала первого штурма он с удивлением писал главкому: «… артиллерия их отвечает полностью. «.[69] Создается впечатление, что красноармейское командование действовало по принципу Чингисхана: «Чем собаку меньше кормить, тем она злее будет».

Даже когда продовольствие отправлялось в срок и в нужном количестве, оно застревало на железной дороге. Приходилось все время посылать комиссаров «для проталкивания составов с продовольствием и фуражом». Утром 6 марта в рапорте политработников Бессонова Ф. И. и Груздева, комиссаров Северного боевого участка, дана правдивая картина того, что творилось на железных дорогах: «Во время нашего вторичного обхода пути Приморской дороги, т.е. в 3 – 4 часа ночи мы случайно наткнулись на прибывшие нагруженные продовольствием и фуражом два грузовика, отправленных Продкомом и предназначенных для погрузки в вагоны и отправления войскам 2-го легкого артдивизиона, 3-го легкого артдивизиона, 4-го легкого артдивизиона и 5-й гаубичной батареи. На заданный нами вопрос сопровождающему грузов, когда должен был погружен и отправится, то последний нам сказал, что вагоны для погрузки и отправки грузов означенного продовольствия и фуража должны давно быть поданы, а в действительности о них никто и не заботился, вагонов не было». После бесконечного метания комиссаров между дежурными, управляющими, начальниками различных станций, они поняли, что установить, кто виноват в задержке не предоставляется возможным. Крайне энергичными мерами они отправили вагоны с продовольствием и фуражом сами: «Причем сообщаем, что означенная отправка грузов не обошлась без определенного решительного нажима на железнодорожную администрацию обеих дорог. Согласно вышеизложенному, ясно видно, что требуется немедленно установить на обеих дорогах определенный орган, контролирующий действия железнодорожников…».[70] При такой чудовищной путанице многих руководящих органов, дублирующих друг друга, удивительно, что вообще что-то доходило до войск.

Если мы сравним положение с продовольствием, одеждой, обувью, медикаментами и прочим, то можем сделать вывод, что наступающих кормили лучше обороняющихся за исключением артиллерийских частей. Обуви не хватало и тем и другим. Козловский вспоминал: «Особенно остро чувствовался недостаток обуви, так как часть гарнизона была почти босая, часть имела только валенки и так как 1 марта происходило таяние снега, то эта часть людей, безусловно способных принять участие в обороне, принуждена была сидеть в казармах».[71] Одеты защитники крепости были значительно лучше, чем наступающие, которые должны были атаковать под пронизывающим ветром на льду Финского залива. Преимуществом обороняющихся было также то, что небольшой полуголодный паек, который выдавался кронштадтцам, поступал к ним регулярно, а у атакующих, несмотря на большее количество продовольствия была чудовищно поставлена организация снабжения. Медикаментами штурмующие были снабжены значительно лучше, так как медикаментов в Кронштадте практически не было. Одно из главных правил военной науки: наступающих должно быть значительно больше, чем обороняющихся. Как обстояло дело в Кронштадте? Гарнизон Кронштадта на 15 февраля 1921 г. насчитывал 16 446 человек. Временно исполняющий дела (ВРИД) начальника штаба 7-й армии А. М. Перемытов значительно приуменьшал численность кронштадтского гарнизона. В плане оперативного управления штаба 7-й армии 6 марта говорилось: «Гарнизон Кронштадта достигает 11 тыс. штыков».[72] На основании каких данных Тухачевский и Перемытов делали такие выводы, не сообщается. Хотя в состав гарнизона входили многие тыловые и учебные части, но служившие в них также участвовали в обороне, кроме того, тысячи рабочих и их жен героически сражались, защищая родной город. 7-я армия могла им противопоставить на Северном участке – 2633 штыка, на Южном – 7440, т. е. всего — 10 073 штыков. Даже, если считать, что учитываются только пехотные части, защитники численно превосходили нападающих. Количество и качество кронштадтской артиллерии командование 7-й армии знало значительно лучше, как и те проблемы, которые у нее были. «Петропавловск» и «Севастополь» были, буквально прикованы к друг другу. Петриченко писал: «Большое неудобство для ведения боя с кораблей представляла их стоянка, т. к. они стояли борт о борт и могли стрелять только лишь одним правым, другой левым бортом. Развести их было невозможно, т. к. на «Севастополе» угля не было совершенно, и он питался электрической энергией от «Петропавловска». Кроме того, не было ледоколов, которые могли бы поломать лед для свободного прохода корабля.[73] Атакующие значительно уступали защитникам по количеству и калибру орудий. Против 24-х 12-дюймовых орудий линкоров они могли противопоставить только 8 орудий этого калибра; 11-дюймовых орудий у защитников было 22, а у наступающих ни одного. 10-мм орудий у защитников — 6, не считая орудий линкоров, а у штурмующих только 3. Вывод оперативного управления, сделанный на основании этих цифр, явно им противоречит: «Таким образом, из сопоставления сил противника и наших видно, что мы превосходим его в числе штыков и количестве легких орудий, но уступаем в количестве тяжелых орудий…».[74] Между тем, для осады и штурма такой мощной морской крепости необходимо иметь превосходство не только в живой силе, но, в первую очередь, в артиллерии, главным образом в тяжелой.

Единственно, чего хватало с избытком у наступающих, это материала для пропаганды. Все отчеты сообщают о распространении в частях, готовящихся к штурму, газет, листовок и прочих коммунистических агиток. В полит сводке Северного боевого участка от 6 марта говорилось: «Распределено 6900 газет во всех частях и среди населения и 3000 листовок. <…> Преступлено к организации библиотек из литературы, полученной из Петрограда. <…> Литературой снабжены достаточно».[75] Но первый штурм показал, что пропаганда и агитация особо не действовали даже на отборные курсантские части. Сообщения политработников накануне штурма показывали, что у части курсантов не было никакого желания штурмовать Кронштадт. 6 марта политотдел Северного участка докладывал о настроениях в Сводном курсантском полку: «2-й батальон. Настроение удовлетворительное, на лед не пойдут, плохое настроение в 5-й роте (Московская). Меры приняты, посланы надежный коммунист и агитатор. <…> Комсостав удовлетворительный, но завлечь на лед не может».[76] Непонятно, что значит — «удовлетворительные настроения», но «на лед не пойдут»? Их привезли для штурма, а они отказываются наступать. Тогда в чем «удовлетворительное», что курсанты не устроили восстание и не перерезали коммунистов, или в надежде, что они не перебегут к мятежникам? Очень характерное замечание «завлечь на лед не может». Но даже в 1-м батальоне, где настроение было лучше, готовности наступать не было: «… часть курсантов в не боевом настроении из-за боязни взрыва льда».[77] Присланные агитаторы-коммунисты не смогли повлиять на курсантов. В политсводке Северного участка за 8 марта сообщалось: «2-й батальон курсантов – настроение перед наступлением было плохое, не желали идти в наступление. После ряда увещеваний из 3-й роты согласилось 90 человек идти (в большинстве коммунисты) в наступление, это подбодрило других, из остальных рот присоединились еще 100 человек. Прибытие саперной роты петроградских курсантов, настроенных по-боевому, подбодрило остальных, кроме 6-й роты и школы 92-го полка», но к началу штурма настроение ухудшилось: «…1-я и 2-я роты долго колебались, идти или не идти в наступление, <…> — требовали более решительного артиллерийского огня, боялись льда и фортовых укреплений. После решительных мер со стороны командиров и комиссара и присланных коммунистов роту удалось заставить пойти в наступление».[78] Но часть курсантов все-таки в наступление не пошла, они настолько решительно поддерживали кронштадтцев, что не только отказались штурмовать Кронштадт, но и заставили 36-ю батарею не открывать огня, заявив, что в этом случае «всех артиллеристов заколют штыками». В сводках особого пункта № 6 г. Сестрорецка 11 марта сообщалось о принятых против них мерах: «5-я и 6-я рота Петроградских курсов с Лисьего Носа сняты в тыл для фильтрации и удаления лиц, не давших открыть огонь 35-й батареи по противнику».[79]О том, как вели себя наступающие во время штурма, мы расскажем ниже. Приведем часть интервью одного из курсантов, перешедшего во время первого штурма на сторону кронштадтцев и участвовавшего затем в боях на их стороне, а после захвата Кронштадта, ушедшего в Финляндию. Курсантов привезли на Северный участок, пообещав: «… хлеба хорошего дать и обедать. Спрашивали: пойдете в атаку на Кронштадт? Мы говорили, — давайте обедать, а там посмотрим. Дали нам хороший обед, хлеба по нескольку фунтов. Мы ели и говорили: не пойдем. Тогда прибавили по 6 политруков на каждую роту и стали нас уговаривать. Это <…> 7 марта. Но дали нам опять хлеба, всего вышло по 5 фунтов, опять уговаривают. Назначили атаку сначала на 10 ч. утра, потом в 12 ч., потом – в 6 вечера. Мы все отказываемся. Пробовали нас обманывать. Две пошли, а вы не идете. Мы тогда выслали разведку, та доносит, что и другие роты не идут. <…>

8-го утром прибегает к нам матрос коммунист с бомбой и кричит: выходите, сукины дети, не то всех перебьем. — Но мы думаем, делать нечего, — продолжает курсант. Пошли, говорим в атаку».[80] Рассказ довольно своеобразный, но главное в нем то, что в атаку даже курсантов приходилось посылать под угрозой немедленной расправы.

Настроение обычных армейских частей было еще хуже. Даже в тех немногих подразделениях, где красноармейцы полностью осуждали кронштадтцев и считали, что ими командуют белогвардейцы, велись следующие разговоры: «Как же мы будем стрелять в матросов? Ведь они обмануты. В генералов и белогвардейцев мы стрелять согласны».[81] Особенно тревожным было положение на Южном участке 7-й армии, где находился 561-й стрелковый полк, состоящий из кубанцев, как и 560-й, стоящий в Кронштадте и активно участвующий в его обороне. Зная о настроениях в этой части, командование 7-й армии решило прибегнуть к репрессиям. 6 марта на собрании команды пеших разведчиков полка красноармеец В. И. Егоровский зачитал составленную им резолюцию о присоединении к восставшим. Но коммунисты быстро закрыли собрание, а Егоровского арестовали и 7 марта приговорили к расстрелу: «Настоящий приговор, ввиду сложившейся на фронте под городом Кронштадтом боевой обстановки и в целях поднятия боеспособности воинских частей, привести в исполнение немедленно. Настоящий приговор окончательный. <…> Обжалованию не подлежит».[82] В сообщении 1-го особого отделения 7 марта говорилось о «политическом и боевом состоянии воинских частей Южной группы, <…> настроение кр-цев 561 стр. полка среднее. Боевой дух — желательный. В бой с матросами вступят охотно, если придется, но слабая сторона в том, что парализован означенный полк, что в Кронштадте находится 560-й полк, где те же кубанцы, знакомые станичники, близкие друзья и у некоторых братья и т. п., вообще люди связаны любовью к друг другу. Отсюда вытекают две стороны; с одной стороны, негодование на взбунтовавшихся матросов, а с другой стороны, любовь к более близким их душе станичникам. Сравнивая эти две стороны, мы можем ясно себе представить, насколько они могут пагубно отразиться на ходе военных действий».[83] Председатель выездной сессии Ревтрибунала после вынесения смертного приговора Егоровскому сообщил командующему Южной группы и начальнику среднего участка Южной группы Дыбенко о ненадежности полка, отметив:

«… неудовлетворительное состояние полка в боевом и политическом отношении».[84] Его успокоили, сказав, что полк будет играть второстепенную роль. Сразу же после провала наступления, он сообщил об этом Тухачевскому. Но войск было мало и использовали каждую, находящуюся под рукой воинскую часть. Отдельный Кронштадтский полк, входивший в состав Южной группы, также был совершенно не готов к активным боевым действиям. Зам. начальника 1-го особого отделения И. Юдин 5 марта сообщал: «Строевая подготовка Отдел. Кронштадтского полка слишком слабая, на что необходимо обратить серьезное внимание, ибо этот полк был караульным и при формировании нагружался хозяйственными работами, в силу чего кр-цы не смогли проходить строевой подготовки, на что, с другой стороны, и Штаб обратил халатное внимание. Особенно слабая единица в этом полку пулеметная к-да, где 50% неподготовленного состава, а остальные мало умеют обращаться с пулеметами».[85]

Атака

Основные силы для атаки были сосредоточены на Южном участке, в т. ч. 85 орудий, из них 8–12-дюймовых. Тухачевский приказывал: «Штурм крепости произвести с южной стороны ее, с одновременным овладением городом по следующим соображениям:

Южное направление наиболее короткое и, следовательно, дающее возможность в кратчайший срок и с потерей меньших сил достигнуть цели.
Наш южный участок более обильно снабжен артиллерией и дает возможность сосредоточить больше живой силы.
Краснофлотский форт вооружен 12″ орудиями, дающими возможность бороться с таким же вооружением фортов крепости и линкоров.
Хотя овладение городом еще не знаменует овладением крепостью, но, имея в виду, что в городе сосредоточены семьи мятежников, они воздержатся от сильного обстрела города, овладение коим произведет сильное моральное впечатление на защитников крепости и фортов».[86]

Лучшей частью Южной группы был полк Особого назначения, но он был ослаблен тем, что в него, ввиду его малочисленности, были добавлены «военморы и 1-й отряд молодых моряков, последние мало обучены и политически не развиты».[87] Самое интересное, что Тухачевский прекрасно понимал, что представляют собой его войска. Накануне начала штурма 6 марта он говорил Каменеву: «Вся группа Седякина собственно говоря, еще не группа, а так, сторожовка на берегу моря из полутора десятков отрядов и столь же разрозненной артиллерии». Его надежда: «…подтянуть 32 бригаду, 2 артдивизиона и в штадв 11 к Ораниенбауму и тогда начать атаку» в 12 часов 7 марта не оправдалась.[88]

В приказе о начале штурма объяснялось, почему атаковать нужно немедленно: «Предварительная подготовка штурма при наличии недостаточных артиллерийских средств обречена на неуспех с потерей времени, живой силы и огнеприпасов, а тем временем наступит оттепель, которая на продолжительное время задержит осуществление каких бы то ни было операций против крепости, а с открытием навигации можно ожидать поддержки флотом со стороны Антанты и вообще вмешательства других держав».[89] Основная причина немедленного штурма одна – лед может тронуться, но какой же выход находит Тухачевский: «… необходимо овладеть крепостью внезапным налетом, сосредоточив в момент штурма подавляющий огонь на тех из фортов и батарей, кои могли бы помешать своим огнем штурму».[90] План представляет собой чистейшую авантюру. Можно надеяться лишь на любимое слово Бисмарка в русском языке — «авось». Это уже не первый «авось» в военной биографии молодого командарма. Классическим «авось» было наступление на Варшаву с усталыми солдатами, оторвавшись на огромное расстояние от баз снабжения. Таким же «авось» была битва за Челябинск, отдавшая большевикам Урал и открывшая дорогу на Сибирь, только в ней Тухачевскому повезло — во главе штаба армии Колчака стоял бездарный генерал Д. А. Лебедев, который составил еще более авантюрный план, а в Челябинске вспыхнуло восстание рабочих. Во всех своих военных планах Тухачевский делал основной упор на пропаганду, на разложение войск противника, на подъем у него в тылу восстаний. Тухачевский был первым в Красной армии, кто не только применял на практике эти методы, но и разрабатывал теорию гражданской войны. В его статях о Гражданской войне, говорилось об огромном значении в эпоху гражданской войны, войн психологических и агитационных, в которых с помощью листовок, газет, митингов, пропаганды обрабатываются войска противника и население, организуются восстания рабочих, крестьян и даже солдат вражеских армий.[91] Это блистательно удалось на Урале, Сибири и даже на юге России, где казаки уже и без красной пропаганды были разочарованы в белом движении и не хотели больше воевать. Но в Польше и в Кронштадте эти планы полностью провалились. У Тухачевского были определенные основания считать, что в Кронштадте он встретить большое количество людей, готовых поддержать Красную армию. В донесениях чекистов и военной разведки говорилось о полном разложении в мятежном городе. В сообщении 4 марта: «Перебежчики говорят, что началась деморализация. Предложили перейти в наступление, но ввиду деморализации оно отложено».[92] В другом сообщении: «В связи с выяснившейся 4 марта неосновательностью слухов о происходящих якобы восстаниях в Петрограде и его окрестностях – Ораниенбауме, среди населения Кронштадта резко обозначился перелом в настроении населения, главным образом среди рабочей массы».[93] Информация была абсолютно недостоверной, но она ласкала слух коммунистов и убеждала честолюбивого командарма действовать быстро. Выдающийся военный мыслитель А. А. Свечин писал о стратегии Тухачевского во время наступления на Варшаву летом 1920 г.: «Стилем сокрушения была проникнута большая часть наступления Красной армии … к Висле в 1920 году. <…> Наполеоновская оглобля, одним ударом решавшая войну, как бы воскресла, окрасившись в красный цвет. <…> Красные армии, как бы игнорируя материальные силы поляков на вооруженном фронте, вступили в бой с Версальским договором. Это уже мистика, в особенности в условиях сокрушения.

Сокрушение складывается не только из быстроты и прямолинейности, но и из массивности; красные армии при подходе к Висле настолько ослабли численно и настолько оторвались от своих источников снабжения, что являлись скорее призраками, чем действительностью».[94]

Тухачевский был одним из главных разработчиков применения вульгарного марксизма в решении стратегических вопросов. Это все проявилось и при штурме Кронштадта. Попытка штурма неприступной крепости, небольшой, практически безоружной армии (почти полное отсутствие тяжелой артиллерии) было тем самым ударом «оглобли», игнорирующим реальные силы Кронштадта.

До штурма Кронштадта было предпринято несколько попыток захватить ряд ключевых фортов путем переговоров, которые сопровождались продвижением и попыткой захвата фортов небольшими курсантскими отрядами. Подобная попытка была предпринята в отношении северного форта «Тотлебен». 3 марта в «Тотлебен», где была сильная коммунистическая организация (48 человек) отправилась делегация из четырех представителей во главе с Батисом. Но провокация не удалась. Член делегации политработник С. Ф. Фоменко писал 24 марта о дальнейшем: «Захватив с собой белый флаг и оставив оружие в штабе полка, мы направились на 2 лошадях по дороге на форт. Не доезжая до форта шагов 200, навстречу нам вышло несколько армейцев, как видно, из числа последнего комплектования из Украины. Мы были препровождены для ведения переговоров к выбранной Тройке, которая накануне была только выбрана <…>. Когда мы объяснили, зачем мы пришли, и при этом выразили желание переговорить с гарнизоном форта, нам в этом было категорически отказано».[95] Батис и Фоменко были арестованы. Попытка Батиса угрожать: «Отряд, идущий на форт курсантов, при их согласии подчинится и не откроет огонь» не произвела никакого впечатления. Ему спокойно ответили: «Вы можете наступать, но тогда по наступающим будет открыт огонь». [96]

После возвращения остальных членов делегации было решено отправить вторую делегацию из десяти курсантов, а за ней послать сильный курсантский отряд. Курсанты из этого отряда по возвращении показывали на допросе в ЧК: «Отправившись к форту и не дойдя до такового шагов на 100, мы вдруг увидели перед собой несколько человек, ринувшихся открывать чехлы с орудий и подавать щиты на пулеметы, а номера стали на места, по направлению же к нам был отдан приказ «ни с места», что и было нами выполнено. После этого человек около 30 перешло к нам поближе с вопросами: «в чем дело», и после этого поодиночке, имея дистанцию 10 шагов друг от друга, мы гуськом пошли через проволочные заграждения, где команда приняла нас радушно…». Под прикрытием этой беседы отряд курсантов приближался к форту «Тотлебен». Курсанты рассказывали о дальнейших событиях: «В это время к собравшимся подскочил один военный моряк старообразного типа, срока службы, наверное, 10-го года, который грубо крикнул на нас и собравшуюся вокруг нас команду «что вы с ними разговариваете? вы не видите, кто они такие» <…>. В это время команда курсантов пошла по направлению к форту, что было замечено означенным военным моряком, который немедля побежал к орудию с намерением открыть огонь, но был нами остановлен под давлением массы. Один из делегатов был срочно послан навстречу курсантам, чтобы приостановить таковых. Мы же были отпущены обратно и вслед за нами было сказано, что в случае, если отряд так сделает вперед, на форт, то таковой откроет перекрестный огонь соответствующих батарей и взорвет гальванической минивировкой».[97]

Но петроградское руководство, не считаясь с реальной опасностью, отдает приказало взять форт. Штурм был назначен на 3 часа ночи, но подкрепления опоздали. Когда же был отдан приказ перейти в наступление, то части, прекрасно зная, насколько сильно укреплен этот форт, в первую очередь, моряки, в наступление идти отказались. 3 марта неудачи большевиков под Кронштадтом продолжились. Из 50 солдат 561-го стрелкового полка, отправленных на разведку к южным номерным фортам, 23 сдались в плен. Зиновьеву и военным специалистам становилось все более и более ясно, что без прибытия сильных подкреплений захватить Кронштадт невозможно. В ночь на 4 марта Комитет обороны издал приказ: «Всем войскам, действующим на побережье Финского залива от Сестрорецка до форта «Передовой», ставится общая задача: всякую попытку вступить на берег отразить».[98]

7 марта 7-я армия начала артиллерийский обстрел Кронштадта. Несмотря на то, что Тухачевский приказал открыть огонь в 18 часов, плохая погода в сочетании с полной неподготовленностью артиллерии не дали возможность точно выполнить приказ командарма 7. Поэтому сведения о начале открытия огня крайне противоречивы. Хотя командующий Северной группы войск Казанский доложил, что свирепствующая метель затрудняет открытие огня, Северная группа войск, согласно донесению Перемытова, выполняя приказ командования, открыла огонь первой в 18 часов «по фортам №№ 4,6 и «Тотлебену»». Но кронштадтцы утверждали, что обстрел начался в 18.45. В отношении начала обстрела Южной группой Перемытов использует необычную в армейских сообщениях формулу «около 18 часов».[99] 8 марта «Известия ВРК» сообщали: «Форты приняли вызов и быстро заставили батареи замолчать. Вслед за этим открыла огонь «Красная Горка», которая получила достойный ответ с линкора «Севастополь»».[100] Это бравурно радостное сообщение мало соответствует действительности, ответ был дан далеко не сразу. Крепость и суда открыли ответный огонь с опозданием. Есть много свидетельств того, что первые часы обстрела с той и другой стороны были абсолютно не эффективными. Артиллерист, служивший в отряде Финских командных курсов, вспоминал об огне артиллерии Северной группы: «Мы били осколочными снарядами по номерным северным фортам – от седьмого до четвертого. Поначалу наши осколочные трехдюймовые снаряды досаждали фортам не больше, чем укус комара».[101]

У Кронштадта была более мощная артиллерия, но многие орудия находились в плохом состоянии, а часть направлена в сторону Финского залива и не участвовала в артиллерийской перестрелке 7–8 марта. Через несколько часов артиллерия фортов и линкоров наладила стрельбу. Вечером 8 марта Казанский жаловался Тухачевскому: «Что же касается Тотлебена, то его железобетонные сооружения абсолютно, ох абсолютно не позволяют нанести ему ущерб батареями наших калибров». В отношении номерных фортов артиллерия также ничего не могла сделать. Казанский продолжал: «На форт № 4 менее, ибо его отдаление дает возможность нам иметь по нему действительный огонь метко из 42 линейных пушек. Остальные батареи имеют этот форт на излете».[102] Летчик из 1-го Воздушного дивизиона Балтийского моря, летавший над Кронштадтом докладывал командованию: «В городе тихо, заметно много наших недолетов, попаданий в лед». Он сделал вывод: «С увеличением прицела наших орудий на Лисьем Носу попадания будут в Петропавловск «.[103] В ночь на 8 августа Перемытов докладывал Б. М. Шапошникову: «Обстреливаем 12-дюймовыми орудиями с Краснофлотского форта дредноуты «Севастополь» и «Петропавловск», противник тоже отвечал, причем Краснофлотский форт обстреливал калибром 12-ти дюймовым, сначала снаряды делали перелет — ложились западнее форта. По донесению от 23 час. были попадания в форт, есть контуженные, в районе юга от Ораниенбаума противник обстреливал из 120-миллиметровых орудий, наша артиллерия вела стрельбу по карте».[104] Это доказывает, что стрельба не могла быть точной, даже если были бы более тяжелые оружия, вести стрельбу без точного расположения цели, без корректировки невозможно.

Кронштадтцы стреляли более метко. Петроградские чекисты с тревогой сообщали Дзержинскому: «В форте Сестрорецк горят деревянные здания, которые загорелись от огня противника».[105] Тухачевский докладывал главкому о прямом попадании по форту «Красногорский», он говорил о трех убитых и трех раненых.[106] Вечером 8 марта, выступая на заседании Исполкома Петроградского губернского совета, Зиновьев имел уже более подробную информацию о форте «Красногорский»: «…есть значительное количество раненых, по-видимому, будут и другие жертвы».[107] Вечером 8 марта петроградские чекисты докладывали в Москву: «…»Тотлебен» начал сильный обстрел Сестрорецка, в результате чего возникло несколько пожаров. Поздно ночью получено донесение о разрыве одного из наших орудий в Сестрорецком районе. Пострадавших нет, но тем не менее взрыв вызвал панику».[108] Штаб 7-й армии, получив сообщение от командования Южной группы поздно вечером 8 марта, сделал вывод, что, одной из главных причин неудачи наступления была: «Неточность с нашей стороны тяжелой артиллерии, превосходство артогня противника».[109]

В результате артиллерийских обстрелов в Сестрорецке и на Лисьем Острове началась настоящая паника. 11 марта помощник военного комиссара Северной группы Угланов сообщил об эвакуации и стихийном бегстве населения. 9 марта по завершении неудачного штурма Угланов и Казанский докладывают Тухачевскому о главных причинах неудач: «Я (Угланов – Л. П.) считаю необходимым заявить, что сейчас считаю абсолютно невозможным бросить войска на новый штурм фортов. <…> наше вчерашнее артиллерийское состязание привело к тому, что мы принуждены были сократить огонь, а в отдельных пунктах и прекратить. Для того чтобы начать новую операцию, необходимо максимальное усиление нас артиллерией, которая если бы не давала бы нам перевеса над противником, так, во всяком случае, было бы равным».[110] Кронштадт от обстрелов и ежедневных бомбардировок с воздуха практически не пострадал. По словам Петриченко, в результате авиационных налетов был только один легко раненный тринадцатилетний подросток. Для более меткой стрельбы красное командование решило использовать аэростаты. Не ясно, почему их не использовали при первом штурме. 9 марта на форте «Краснофлотский» была получена телеграмма: «Комфлота приказал передать, что было бы крайне желательно при всякой возможности производить корректировку стрельбы со змейкового аэростата».[111] В результате артобстрелов 7–8 марта в Кронштадте было только двое раненых. 7 марта в 4 час. 5 мин. утра Тухачевский отдал приказ: «Приказываю взять штурмом взбунтовавшуюся крепость». Войскам Северной группы было приказано наступать «в направлении форт 4 – Кронштадт», войскам Южной группы — «в направлении Ораниенбаум – Кронштадт». Также как и при прежних выступлениях он больше всего надеялся на удачу, т. е. на авось: «Приступ вести решительно и смело, подготовить его ураганным артиллерийским огнем».[112] В этих условиях штурм являлся авантюрой.

Первой начала наступление Северная группа. Солдаты и курсанты были одеты в белые маскировочные халаты, двигаясь без шума и пользуясь беспечностью восставших, на рассвете вышли к выдвинутому вперед форту №7. Атака началась в 4.30 утра. Наступали отборные части – Петроградские командные курсы. Советские авторы сильно преувеличивали подвиги красных курсантов. Артиллерист М. М. Петров вспоминал: «Тяжелой неудачей закончилась смелая атака курсантов. <…> В рост, ровными цепями курсанты шли в атаку. <…> Курсантам не удалось преодолеть кинжального огня множества пулеметов и пушек врага».[113] По сообщениям командования Северной группы реальная картина полностью отличалась от созданной через несколько лет легенды.

Угланов докладывал Тухачевскому: «Форт №7 был взят только потому, что все комиссары <…> шли первые, увлекая за собой одну сотню человек».[114] На форте не было кронштадтского гарнизона, поэтому никакого кинжального огня быть не могло. Попытка наступать на укрепленные форты №6 и №4 была встречена сильным ружейно-пулеметным огнем с фортов и мощным заградительным огнем с линкоров. Атака курсантов захлебнулась. Восставшие перешли в контрнаступление и начали окружать форт №7. Угланов продолжал: «Форт №7 был оставлен нами в 22 часа под сильным ружейным и пулеметным огнем противника, имевшего желание окружить этот форт…».[115] Но на самом деле форт оставили по другой причине. «Было одно событие, о котором я передам вам шифром»[116] — сообщает Казанский Тухачевскому. Тухачевский объяснил главкому на следующий день: «На форте №7 чуть было не случился эпизод, подобный батальону 561-го полка».[117] Как мы уже писали, этот батальон перешел на сторону кронштадтцев. При этой атаке общие потери Северной группы убитыми и ранеными составили 70 человек.

Южная группа, значительно более многочисленная, чем Северная, насчитывала 7440 штыков. Атаку группы поддерживали самые сильные артиллерийские части 7-й армии, в первую очередь, тяжелые орудия форта «Краснофлотский». Основная слабость группы заключалась в сочувствии солдат 561-го стрелкового полка восставшему Кронштадту и в небоевом характере Отдельного стрелкового Кронштадтского полка, предназначенного для ведения охранной службы. Вместо того, чтобы все боевые подразделения группы атаковали Кронштадт с юга, Тухачевский поставил перед группой совершенно невыполнимое задание. Лучшей боевой части группы — полку Особого назначения, состоящему из московских и петроградских курсантов, и слушателей Кронштадтской партийной школы поручалось под покровом ночи обогнуть остров Котлин с востока и атаковать Кронштадт с севера, имея в тылу северные номерные форты восставших. Действия полка Особого назначения не были согласованы с действиями Северной группы. Самое удивительное в этой полубезумной атаке то, что курсанты дошли до Петроградских ворот никем не замеченные, караулы восставших мирно спали. Командир 1-го батальона, шедшего впереди остальных частей полка, комиссар кронштадтской артиллерии В. П. Громов писал о ночном марше полка: «Мы вышли на лед. Чтобы не попасться преждевременно на глаза мятежников, шли целиной. Начинало уже светать, а мы, в количестве двух батальонов были еще против Петроградских ворот. Заходить с севера значило быть обнаруженными еще на льду и попасть в плен или быть на льду расстрелянными. Возвращаться обратно как-то было не в нашем курсантском духе. Мятежный город в утренней морозной дымке дремал. Спали и караулы мятежников, расположенные в пятистах шагах от города, от передовых постов противника. Беглым шагом бросились к городу. Ни звука кругом. Отрядил один взвод в помещение, стоявшее одиноко, как островок на заливе. Находясь на левом фланге цепи, одним из первых выскочил на сестрорецкую часть Петроградской пристани <…>, цепь подходила к батареям. С первой позиции мятежники были сбиты. В наших руках было десять пулеметов и большая площадь пространства. Выйдя с пристани на берег, мы не дали выпустить ни одного снаряда из 3″ и 6″ батарей. Но в это время обстановка для нас ухудшилась. На выстрелы из города прибывали новые группы мятежников, которые начинали полукольцом справа и слева охватывать нас. Наши резервы были верстах в четырех на льду и естественно не могли поспеть на помощь. Перестрелка то разгоралась, то утихала. Стало очевидным, что силы были неравны и наше дело проиграно. Часть бойцов стала переходить к мятежникам. Все пропало».[118] Громов писал не о взятии в плен, а о переходе на сторону противника. О том, что произошло, когда эта отборная часть ворвалась в Кронштадт, говориться в особом приказе «… о запрещении ведения переговоров с мятежниками во время наступления и штурма, задержки провокаторов и агитаторов, и расстреле на месте сопротивляющихся.

Во время наступления на Кронштадт в ночь с 7 на 8 марта с. г. батальон Московских курсантов, ворвавшись в крепость вместо того, чтобы силой оружия действовать против мятежников, пытался воздействовать на них словами, убеждением и тем самым дал возможность окружить и разоружить себя, сопротивляющимся угрожал расстрел на месте. Прорвавшаяся из окружения часть курсантов преследовалась артиллерийским и ружейно-пулеметным огнем.

ПРИКАЗЫВАЮ: 1. Всем командирам, комиссарам, и коммунистам в будущем во время наступлений и штурма крепости не допускать никаких разговоров или переговоров с мятежниками, неподчиняющихся подчинять силой оружия.

Всех агитаторов и провокаторов задерживать и препровождать в Штаюжгруппы, при малейшей попытке бежать или сопротивляться мятежников расстреливать на месте.

Начюжгруппы А. Седякин. Военком Синегуб.

Наштюжгруппы Малиновский».[119]

Козловский по прибытии в Финляндию в письме коменданту Карельского Военного сектора писал о взятых в плен курсантах: «… группа курсантов (юнкеров) захваченная нами в бою в количестве 250 человек, узнав истинную причину нашего восстания, согласилась с правильностью наших действий, а многие даже предложили действовать заодно с нами, но из осторожности это предложение было отклонено».[120] Опираясь на свидетельства с той и другой стороны, мы можем сделать однозначный вывод, что курсанты просто перешли на сторону восставших. В сводке штаба 7-й армии сообщается о потерях Сводного полка: «Наши потери – убиты — 4, ранены – 3 и контужены – 4».[121] О переходе 250 человек на сторону противника ничего не сообщается. Эти данные свидетельствуют, что никакого упорного боя не было, при первой же возможности курсанты перешли на сторону кронштадтцев. Видимо, сыграло свою роль и то, что курсанты хорошо знали о стоявших сзади заградительных отрядах с пулеметами. Кронштадцы, бежавшие в Финляндию, рассказывали: «Масса войск на их стороне втайне сочувствовала кронштадтцам и шла в бой лишь по принуждению, подгоняемая сзади пулеметами, за которыми действовали коммунисты».[122]

На южные форты наступали другие части Южной группы: 561-й полк, несмотря на все сообщения о сочувствии красноармейцев полка Кронштадту, и Отдельный Кронштадтский стрелковый полк совершенно не готовый к боевым действиям. 8 марта уже в 6.44 утра 1-й особый отдел сообщал: «… 561-й полк пройдя полторы версты на Кронштадт дальше идти в наступление отказался. Причина неизвестна. Тов. Дыбенко приказал развернуть вторую цепь и стрелять по возвращающимся. Комполка 561-го принимает репрессивные меры против своих красноармейцев, дабы дальше заставить идти в наступление».[123] Источник сообщает, что из состава полка 500 человек перешли на сторону противника. Командование 7-й армии считало главной причиной неудачи Южной группы крайней нерешительностью действий 561 полка и переходом одного батальона этого полка на сторону противника. Если обороняющиеся не понесли особых потерь (не более 3-х легкораненых), то потери наступающих были серьезными. Петриченко вспоминал: «Наступления противника причинили ему большие потери убитыми, ранеными, утонувшими и пленными (800 человек)».[124] Но Петриченко определяет число пленных – 700 человек. Трудно поверить, что в таком бою, когда небольшая Северная группа потеряла 70 человек, по явно заниженным сведениям Угланова, при тяжелом артиллерийском и ружейно-пулеметном огне с близкого расстояния, при действиях заградотрядов Дыбенко, были столь маленькие потери. Невозможно теперь точно подсчитать потери наступающих, но, видимо, убитыми, ранеными и пленными 7-я армия потеряла никак не меньше 1000 человек.

Хотя никаких упорных боев не было, все части 7-й армии и даже отборные курсантские полки не желали воевать с «красой и гордостью революции». Какие же выводы сделало командование 7-й армии и в первую очередь, ее командарм?

Тухачевский был взбешен и напуган второй неудачей подряд. Его звезда лучшего полководца республики начала закатываться. Но если под Варшавой его разбила Польская армия, руководимая победителями в Первой мировой войне – французскими офицерами, то теперь его победила, презирая им «матросня». В разговоре с главкомом Каменевым он несколько раз просил «вывести всех матросов из Петрограда». Он стал бояться матросской вольности несмотря на то, что держал в городе на случай матросского выступления свой основной резерв – бригаду курсантов. Помимо этого, он просил у Каменева тяжелую артиллерию: «… для серьезного штурма нужно нас усилить боеспособными ТАОНами и бронепоездами с 10-дюймовыми орудиями».[125] В разговоре с Казанским и Углановым командарм успокаивал их и делал характерное признание: «…ведь первая атака была произведена в расчете на представляющуюся неподготовленность бунтовщиков. Сейчас дело иное, артиллерия непрерывно подходит».[126] Тухачевский решил по-новому организовать артиллерийский огонь. Помимо артиллерии командарм подчеркивал, что необходимо прислать надежные пехотные части и средства связи. Он настаивал перед Каменевым на отправке в 7-ю армию своей любимой 27-й дивизии в полном составе. Неудача наступления крайне отрицательно подействовала на войска. Все комиссары и командиры частей сообщали о том, что будет невозможно поднять их в атаку. Это относилось не только к таким ненадежным и слабым частям, как 561-й стрелковый полк или отдельный Кронштадтский полк, но и отборным курсантским частям. Угланов прямо заявил Тухачевскому: «… сейчас состояние сил делает абсолютно невозможным бросить войска на новый штурм фортов».[127]

Помимо резкого усиления 7-й армии пехотой, артиллерией, средствами связи Реввоенсовет и политическое руководство в центре, с одной стороны, а комиссары на местах, с другой, считали, что необходимо послать в войска как можно больше самых надежных комиссаров и коммунистов. Не только поддержка большинством коммунистов Кронштадта восставших, но недостаточная активность, а временами просто трусость многих коммунистов, привели к требованию прислать в 7-ю армию абсолютно преданных военкомов. Тысячи политработников были направлены в части в т. ч. и депутаты Х съезда РКП(б). Казанский и Угланов требовали от Тухачевского: «Необходимо во все батареи прислать стойких военкомов, которых в настоящее время заменяют политруки, не справляющиеся в своей задаче».[128] От них требовалась не только агитация и пропаганда, не только смелость и желание увлечь своим примером колеблющихся солдат и курсантов. Комиссар Южной группы И. И. Лепсе откровенно написал Аврову какими качествами должны обладать эти комиссары: «Получили 77 чел. Коммунистов, из них надежных 10, а остальные мальчишки, нужны головорезы на Кронштадтскую публику…».[129] Яснее не скажешь – нужны в первую очередь палачи.

Несмотря на все многочисленные просчеты оборонявшихся, на неприспособленность морской крепости к сухопутным атакам, она отчаянно сопротивлялась, вызывая изумление у своих противников. Большинство населения Кронштадта и его гарнизона стремилось в упорной борьбе освободиться от страшного режима и за это они готовы были героически сражаться, а у атакующих, даже иногда у отборных курсантских частей часто не было никакого желания воевать за большевистскую диктатуру. Они шли в бой под угрозой расстрела, имея за собой заградительные отряды с пулеметами, сдавались в плен и переходили на сторону восставших при любой возможности. Козловский вспоминал: «Нас спасало лишь то, что большая часть войск была явно на нашей стороне (штурмующих – Л. П.), в бой шла неохотно, подгоняемая сзади пулеметами коммунистических отрядов и легко сдавалась в плен. Из части этих пленных под конец обороны был сформирован отряд, который действовал бок о бок с нами и в конце концов интернировался в Финляндию».[130] Предпринимались определенные меры, необходимые для обороны: вооружение рабочих, образование матросских сухопутных отрядов. Арканников вспоминал: «Для усиления обороны начали производиться некоторые инженерные работы, приводятся в боевое состояние устарелого типа батареи (орудия образца 1876 и 1877 гг. крупных калибров), кои до селе по своей малой дальности и непригодности для морского боя не состояли на вооружении, но которые теперь, безусловно, годились для обстрела ораниенбаумского берега».[131] Козловский писал об увеличении числа артиллеристов на основных батареях, о формировании «4-х орудийной 3-х дюймовой батареи, которая имела подвижной характер, — пушки и снаряды перевозились на санях транспортного обоза». Рабочие в первые дни обороны выпускали по 50 снарядов в день для пушек Канэ, «…в дальнейшем можно было повысить их производство до 100 штук в день».[132] Оборону крепости облегчало наличие очень большого количество снарядов. Офицеры утверждали, что при таком количестве снарядов можно было вести огонь из всех орудий крепости и на кораблях в течение полугода, не останавливаясь ни на минуту.

Удачное отражение первого штурма укрепило уверенность защитников Кронштадта в победе. Большевистское руководство стало принимать экстренные меры для овладения непокорной крепостью.

[1] Кронштадт 1921.Указ. соч. С. 31.

[2] Цит. по: Семанов С. Н. Указ. соч. С. 35.

[3] Новая русская жизнь. 1 апреля 1921. № 73.

[4] Кронштадтская трагедия. Кн. 1. С. 543, 544.

[5] Арканников Б. А. Указ. соч. С. 390.

[6] Там же. С. 389, 390.

[7] Там же. С. 391.

[8] ГАРФ. Ф. Р-5893. Оп. 1. Д. 130. Л. 20.

[9] Эврич Пол. Указ. соч. С. 139.

[10] Кронштадт 1921.Указ. соч. С. 236, 237.

[11] Арканников Б. А. Указ. соч. С. 391, 392.

[12] Петриченко С. М. Указ. соч. С. 216,217.

[13] Арканников Б. А. Указ. соч. С. 394, 395.

[14] Российский Государственный архив Военно-Морского флота (РГА ВМФ). Ф. Р-92. Оп. 2. Д. 3. Л. 206, 207.

[15] Новая русская жизнь. 9 апреля 1921. № 80.

[16] Кронштадт 1921.Указ. соч. С. 123, 124.

[17] Новая русская жизнь. 9 апреля 1921. № 80.

[18] Раздолгин А. А., Скориков Ю. А. Кронштадтская крепость. Л. 1988.С. 393.

[19] Там же.

[20] Новая русская жизнь. 8 апреля 1921. № 79.

[21] Новая русская жизнь. 3 апреля 1921. № 75.

[22] Новая русская жизнь. 6 апреля 1921. № 77.

[23] Арканников Б. А. Указ. соч. С. 392.

[24] РГА ВМФ. Ф. Р-34. Оп. 2. Д. 537. Л. 806.

[25] РГА ВМФ. Ф. Р-34. Оп. 2. Д. 540. Л. 257.

[26] РГА ВМФ. Ф. Р-34. Оп. 2. Д. 540. Л. 237.

[27] РГА ВМФ. Ф. Р-34. Оп. 2. Д. 540. Л. 285.

[28] РГА ВМФ. Ф. Р-34. Оп. 2. Д. 540. Л. 248.

[29] РГА ВМФ. Ф. Р-34. Оп. 2. Д. 540. Л. 320.

[30] РГА ВМФ. Ф. Р-34. Оп. 2. Д. 540. Л. 370.

[31] Арканников Б. А. Указ. соч. С. 390.

[32] Кронштадт 1921.Указ. соч. С. 342.

[33] Известия ВРК. 4 марта 1921. № 2.

[34] Титов А. Л. В морской следственной тюрьме//Крах контрреволюционной авантюры. Воспоминания участников подавления Кронштадтского мятежа 1921 г. Л. 1978. С. 84.

[35] Никитин Ф. М. В мятежном Кронштадте. // Кронштадтский мятеж. Сборник статей, воспоминаний и документов под ред. Н. А. Корнатовского. Л. 1931. С. 87, 88.

[36] Berkman A.Op. cit. P. 29.

[37] Эврич Пол. Указ. соч. С. 171, 172.

[38] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 2. С.105.

[39] Кронштадт 1921. Указ. соч. С. 47.

[40] Там же. С. 48.

[41] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 110.

[42] Кронштадт 1921. Указ. соч. С. 61.

[43] Серж Виктор. От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера. Оренбург. 2001. С. 152, 153.

[44] Труд. 9 марта 1921. № 16.

[45] Труд. 6 марта 1921. № 14.

[46] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 128.

[47] Там же. С. 155.

[48] Там же. С. 296.

[49] Там же. С. 333.

[50] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 2. С. 69.

[51] Известия ВРК. 6 марта 1921. № 4.

[52] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 160.

[53] Там же. С. 162.

[54] Кантор Ю. З. Тухачевский. М. 2014. С. 178.

[55] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 156.

[56] Там же. С. 157.

[57] Кронштадт 1921. Указ. соч. С.69.

[58] Крестьянинов В. Я. Указ. соч. С. 290.

[59] Цит. по: Кантор Ю. З. Указ. соч. С. 180.

[60] Кронштадт 1921. Указ. соч. С. 70.

[61] РГА ВМФ. Ф. Р-92. Оп. 1. Д. 496. Л. 35, 39.

[62] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 236.

[63] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 276, 277.

[64] ГАРФ. Ф. Р-9462. Оп. 1. Д. 83. Л. 8.

[65] ГАРФ. Ф. Р-9462. Оп. 1. Д. 83. Л. 10.

[66] ГАРФ. Ф. Р-9462. Оп. 1. Д. 83. Л. 10 об.

[67] ГАРФ. Ф. Р-9462. Оп. 1. Д. 83. Л. 10.

[68] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 267, 268.

[69] Там же. С. 287.

[70] ГАРФ. Ф. Р-9462. Оп. 1. Д. 83. Л. 9-9об.

[71] Новая русская жизнь. 8 апреля 1921. № 79.

[72] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 258.

[73] Петриченко С. М. Указ. соч. С. 230.

[74] Там же. С. 259.

[75] ГАРФ Ф. Р-9462. Оп. 1. Д. 83. Л. 10.

[76] Там же.

[77] Там же. Л. 11.

[78] Кронштадт 1921. Указ. соч. С.75,76.

[79] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 366.

[80] Новая русская жизнь. 3 апреля 1921. № 75.

[81] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 246,247.

[82] Там же. С. 280.

[83] Там же. С. 277.

[84] Там же. С. 237.

[85] Там же.

[86] Там же. С. 259.

[87] Там же. С. 277.

[88] Там же. С. 255.

[89] Там же. С. 259.

[90] Там же.

[91] Тухачевский М. Н. Избранные произведения в 2-х томах. М. 1964.

[92] Кронштадт 1921. Указ. соч. С.65.

[93] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 218.

[94] Никифоров Н. И. Свечин-Тухачевский: к истории противостояния//Новый часовой. СПб. 2000. № 10. С 114.

[95] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С.614.

[96] Кронштадт 1921. Указ. соч. С.66.

[97] Там же. С. 66, 67.

[98] Цит. по: Пухов А. С. Кронштадтский мятеж в 1921. Гражданская война в очерках. Л. 1931. С.137.

[99] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С.283.

[100] Известия ВРК. 8 марта 1921. № 6.

[101] Петров И. М. (Тойво Вяхя). Плечом к плечу //Крах контрреволюционной авантюры: воспоминания участников подавления кронштадтского мятежа (1921 г.). Л. 1978. С. 99.

[102] ГАРФ. Ф. Р-9462. Оп. 1. Д. 83. Л. 1.

[103] РГА ВМФ. Ф. Р-92. Оп. 1. Д. 496. Л. 223.

[104] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 283.

[105] Там же. С.286.

[106] Там же. С. 287.

[107] Там же. С. 291.

[108] Там же. С. 296.

[109] Там же. С. 297.

[110] ГАРФ. Ф. Р-9462. Оп. 1. Д. 83. Л. 4об.

[111] РГА ВМФ. Ф. Р-92. Оп. 1. Д. 496. Л. 13.

[112] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 263, 264.

[113] Петров И. М. (Тойво Вяхя). Плечом к плечу. Указ. соч. С. 99.

[114] ГАРФ. Ф. Р-9462. Оп. 1. Д. 83. Л. 5.

[115] ГАРФ. Ф. Р-9462. Оп. 1. Д. 83. Л. 1.

[116] ГАРФ. Ф. Р-9462. Оп. 1. Д. 83. Л. 3.

[117] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 330.

[118] Громов В. Первое наступление на Кронштадт//Кронштадтский мятеж. Сб. статей, воспоминаний и документов. / Под ред. Н. Корнатовского. С. 68, 69.

[119] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 331.

[120] KA. EK – VALPO I. XV -B3 – XV C1.

[121] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 297.

[122] Новая русская жизнь. 6 апреля 1921. № 77.

[123] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 285.

[124] Петриченко С. М. Указ. соч. С. 221.

[125] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 287.

[126] ГАРФ. Ф. Р-9462. Оп. 1. Д. 83. Л. 4.

[127] ГАРФ. Ф. Р-9462. Оп. 1. Д. 83. Л. 4об.

[128] ГАРФ. Ф. Р-9462. Оп. 1. Д. 83. Л. 3.

[129] Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 342.

[130] Новая русская жизнь. 6 апреля 1921. № 77.

[131] Арканников Б. А. Указ. соч. С. 393.

[132] Новая русская жизнь. 8 апреля 1921. № 79.

ДИСКУССИИ:

Кронштадтское восстание: исторический вопросник. Часть вторая

Кронштадтское восстание: исторический вопросник. Часть первая

Пн	Вт	Ср	Чт	Пт	Сб	Вс
						1
2	3	4	5	6	7	8
9	10	11	12	13	14	15
16	17	18	19	20	21	22
23	24	25	26	27	28	29
30	31

Поделиться ссылкой: