Такой опорный и не опорный Урал. Трудные размышления об уральской идентичности

После некоторой паузы «Либеральная миссия» возобновляет публикацию текстов, посвящённых регионалистским экспертизам российских городов и земель.

Что ждёт эти региональные цивилизации в XXI веке? Постсоветское провинциальное прозябание – или регионалистский взлёт? Есть ли у этих городов и весей потенциал для полноценного регионального самораскрытия – или они обречены и дальше быть дальними «московскими хуторами»?

После Краснодара, Санкт-Петербурга и Волгограда, которым были посвящены предыдущие экспертные материалы, – настал черёд Урала. Своими размышлениями о его региональном прошлом, настоящем и будущем делится выпускница Санкт-Петербургского университета, историк и уроженка города Асбеста в Свердловской области Юлия Тверитина.

Современный Екатеринбург, общий вид https://traveltimes.ru/топ-5-достопримечательностей-екатери/

Такой опорный и не опорный Урал

Трудные размышления об уральской идентичности

«Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идём?» – арт-объект екатеринбургского художника Тимофея Радя с такой надписью появился на крыше Уральского приборостроительного завода в Екатеринбурге пять лет назад, в 2017 году.

Тимофей Радя. «Кто мы, откуда, куда мы идем?» (2017). Арт-объект на крыше бывшего приборостроительного завода в Екатеринбурге. 

Этот стрит-арт эстетически отсылал не только к советским социал-оптимистическим лозунгам, украшавшим некогда фронтоны и крыши многих городских зданий, но и к «одноимённой» картине Поля Гогена.

Поль Гоген. Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идём? (1897)

Вопрос этот в самом деле универсальный и очень важный – для любого города, региона, страны, но в особенности актуальный для Урала, в течение трёх столетий ищущего себя среди «опорного» дискурса (о котором речь пойдёт далее), но так и не сумевшего полноценно себя в нём обрести.

Понять логику Урала, его культурный код непросто даже для тех, кто изучает его изнутри, родившись здесь. Начиная с неопределенных границ – и заканчивая «неопределённо-опорным» внутренним характером, всё в этом регионе как будто нарочно создано, чтобы затруднить его осмысление. Как слон, ощупываемый слепыми в известной притче, Урал остается бесформенным странным чудищем, не складывающимся воедино. Одни твердят: «ОПОРНЫЙ КРАЙ ДЕРЖАВЫ!»; другие – «ЗЕМЛЯ ССЫЛЬНЫХ И РАСКОЛЬНИКОВ!»; третьи вспоминают что-то про «ГОРЫ»… Заведомо не окончательной попыткой в очередной раз уловить, что есть «уральскость», является и этот текст…

И есть, и нет

Понятие «Урал» всегда являлось предельно расплывчатым. Урал – это и географическое пространство (уральский горный хребет), и экономический регион в границах нескольких административно-территориальных образований, и – что, думаю, самое важное, – исторически сложившаяся культурно-территориальная общность.

Как отмечает екатеринбургский историк Г.Н. Шумкин, единый Урал как административно-территориальное образование, объединявшее все прочие его характеристики, существовал в истории России лишь единожды – в виде Уральской горной области, образованной в 1824 году и ликвидированной в 1917 году [ⁱ]. До этого времени и после Урал как единый регион на административной карте, во-первых, не изображался, а во-вторых, даже представленный в виде совокупности нескольких губерний или областей (как тот же ныне существующий Уральский федеральный округ), фактически не соответствовал Уралу в его аутентичном культурно-историческом измерении.

При этом как мыслительный конструкт, созданный по преимуществу в российских столицах, Урал на протяжении истории перманентно трансформировался: то он виделся непереходимой границей, разделяющей целые миры, то, наоборот, считался связующим звеном между Европой и Азией; то здесь был движимый фронтир, то ему на смену приходило абсолютно недвижимое и крепкое административно очерченное существование.

Вот и сегодня «общероссийское» и «внутрирегиональное» понимание «уральскости» интересным образом смещается: всё дальше от Перми и всё ближе к Екатеринбургу. Об этом, в частности, пишут К.В. Киселев и А.Ю. Щербаков в работе «Урал: к вопросу об идентификационной динамике бренда» [ⁱⁱ]. Именно с этой динамикой авторы связывают причины того, что попытки конструирования уральской идентичности, на протяжении нескольких лет реализовывавшиеся в Пермском крае креативными усилиями местного писателя Алексея Иванова и московского галериста Марата Гельмана, ощутимой поддержки среди местного населения так и не нашли [ⁱⁱⁱ]. Как полагают исследователи, причина – в постепенной утрате Пермью её уральской идентичности, особенно после включения Пермского края в состав Приволжского федерального округа.

Впрочем, как отмечают К.В. Киселев и А.Ю. Щербаков, в остальных уральских регионах «уральскость» также не является центральным элементом региональных брендов.

Таким образом, в настоящее время Урал как мыслительный конструкт и социокультурно востребованная идентичность существует и активно поддерживается местным населением, пожалуй, лишь в Свердловской области. Хотя остальных регионах уральская идентичность в той или иной степени тоже есть, но на ней гражданами этих регионов в массе не делается основного само-идентификационного акцента.

И всё же, несмотря на всю эфемерность и непостоянство Урала и как административно-территориального образования, и как «мыслительного конструкта», и как «живой» идентичности, – уральскость не переставала существовать и быть заметной на протяжении истории и продолжает существовать по сей день. Что-то всегда – по крайней мере, в контексте русской истории – так или иначе позволяло и позволяет отличать это весьма своеобразное культурно-историческое образование от других. Что же это?

Заводской регион?

Традиционно считается, что уральская идентичность определяется горнозаводской средой, формирующей отличный от других культурный облик региона.

В этом суждении есть доля истины: появление у Урала своего горнозаводского профиля сыграло ключевую роль в формировании особой региональной идентичности. Заводской быт стал интегрирующим фактором для разных народностей, издревле живших на Урале, превратив его в своего рода социо-индустриальный «плавильный котёл». Об этой способности горнозаводского уклада стирать этнокультурные различия ещё в 1902 году писал Д.Н. Мамин-Сибиряк в очерке «Платина»: «…вот подстриженные в скобку кержацкие головы, с уклончивым взглядом и деланной раскольничьей ласковостью. Вот открытые лица великороссов-туляков, вот ленивая походка, упрямые очи и точно заспанные лица хохлов… Но все эти особенности исчезают, переплавляясь в один тип прожженного и юркого заводского человека…» [^iv]. И действительно заводы в течение длительного времени играли на Урале роль «формирующего ядра», вокруг которого структурировались и в культурную орбиту которого вовлекались и общество в целом, и люди в отдельности.

Вид сверху на Уральский завод тяжелого машиностроения «Уралмаш». https://www.syl.ru/misc/i/ai/367404/2208345.jpg

Однако, если взглянуть на повседневность жителей Екатеринбурга, Челябинска, Нижнего Тагила, Перми (будем всё же считать, что это – западноуральский город), Новоуральска и других уральских городов сегодня, таким ли важным для этих современных людей окажется завод?

Ответ представляется однозначным – не особенно. Уральские предприятия, безусловно, продолжают работать и производить продукцию и сегодня. Но их роль «объединяющего знаменателя» и «социокультурного созидателя» – исчезла. Современный уральский быт немногим отличается от быта других российских регионов. Люди здесь также: работают, кто где; закупаются в общерусских «Пятерочках» и «Магнитах»; водят детей в государственные садики и школы; отмечают федеральные праздники; смотрят «Первый канал». В общем ведут не особенно уникальный «среднероссийский» образ жизни. Завод в этом контексте уже не является необходимой частью, он перестал быть центром жизни (хотя заводские трубы, торчащие везде, все же позволяют отличать Урал от других регионов хотя бы визуально).

Посещение президентом РФ В.В. Путиным НПК «Уралвагонзавод» в Нижнем Тагиле http://www.kremlin.ru/events/president/transcripts/56988

Но если не завод, то что тогда можно назвать сосредоточением «уральскости» сегодня? И почему, несмотря на то, что уральские предприятия перестали играть ключевую роль в жизни региона, уральцы (даже те, которые никогда не работали на заводе) всё же не перестают идентифицировать себя по-прежнему, то есть именно как уральцев, а не «абстрактных россиян»?

Думаю, потеря «горнозаводского» уклада не оказала значительного влияния на уральскую идентичность прежде всего потому что ядром этой идентичности, хотя и сформированным вокруг заводского мифа, являлось нечто иное. А именно, представление уральцев об Урале как своего рода «становом хребте» и «опоре» государства российского. И не только в чисто индустриальном плане, но также в географическом, геологическом, геополитическом, социокультурном, – одним словом, цивилизационном или, если угодно, метафизическом.

Именно это внутреннее ощущение себя особым регионом, – насколько, я как коренной уральский человек могу судить, – позволяет поддерживать региональную идентичность уральцев и сегодня. Причём как «опорную» её составляющую, так и «антиопорную» (на первый взгляд, это может показаться парадоксальным, но чуть ниже смысл данного «парадокса» будет пояснён).

Палехская шкатулка с иллюстрациями из сказки П.П. Бажова «Каменный цветок». Г. Буреев (1958). https://www.russianlacquerart.com/images/006759/images/large2.jpg?729

Вот почему бажовской горнозаводской уральской цивилизации может и не быть в реальности, но заявления об Урале – опорном крае державы есть и будут. И именно они, – как это опять-таки ни может показаться кому-то «нелогичным», – оказываются фундаментом противопоставления уральцами Урала – центру. В действительности логика здесь – железная, или даже каменная.

«Опорное» vs «антиопорное»

Для уральского регионального самосознания принадлежность к державе в разных её исторических модификациях – Российская империя, СССР, Российская Федерация – была и остается его ядром.

«Опорный край», «кузница» и даже «житница» страны – во всех этих исторических наименованиях Урала отражается закрепившееся как на внешнем (страновом), так и на внутреннем (региональном) уровнях представление о главной миссии региона: обеспечении государства всеми необходимыми ресурсами для поддержания его статуса мировой державы.

Стоит отметить, что даже к своему не основному титулу «российской житницы» Урал относится предельно серьёзно, а уж по отношению к патетическому званию «державной опоры» не проявляет никакой внутренней иронии и подавно.

Вот как об этом пишет уральский историк и культуролог А.Э. Мурзин в работе «Советский миф в судьбе Урала»: «Вряд ли навязанные регионам “производственные” образы были до конца тождественны их внутреннему самоощущению, пониманию своего истинного значения и роли в отечественной истории. Многие в глубине своей памяти сберегали, можно сказать, более личные, исторически родившиеся свои имена <…>. Другое дело – Урал. Оглядываясь на историю последних трёх столетий, его невозможно, кажется, представить ничем иным, кроме как “рабочим краем”, да и “трудовой” характер Урала ни у кого не вызывает сомнения. Советское определение как будто явилось лишь выражением подлинной исторической логики его развития в качестве промышленного края, стало продолжением линии его судьбы» [^v].

Быть опорой державы, с одной стороны, престижно – это даёт ощущение собственной значимости, понимание собственной силы.

Но, с другой стороны, в этом статусе есть и нечто унизительное. Опора – несамостоятельна, она не существует сама по себе, её главная функция – быть поддержкой другого.

Осознание себя в качестве «сильной опоры» и вместе с тем вторичного державного элемента находит прямое выражение в парадоксальном отношении уральцев к власти и центру.

С одной стороны, Урал – один из самых государственнически настроенных регионов. Автор исследования «Специфика электоральной культуры Свердловской области» Р.С. Мухаметов, изучивший статистическую фактуру за период с 1993 по 2014 гг., пришёл к итоговому выводу о том, что «для Среднего Урала характерен конформистский тип голосования, под которым понимается электоральное поведение, результатом которого является голосование за партии, созданные правящими элитами» [^vi]. В этом, добавлю от себя, бесспорно проявляется «опорная» составляющая уральской идентичности.

С другой стороны, имеющийся у Урала статус сильного производительного региона довольно часто становится основой для критики со стороны уральцев, адресованной центру и основанной на неприятии ими экономического неравенства между Уралом – и российской столицей.

Так, по данным социологического исследования, проведённого в 2019 году агентством Zoom market, Екатеринбург оказался на первом месте среди городов, в которых не любят Москву, опередив в этом даже традиционно «москвофобный» Петербург [^vii]. Среди причин, вызывающих у жителей российских регионов недовольство столицей, на первом месте оказалась их убеждённость в том, что Москва живёт за счёт региональных ресурсов: об этом завялили 69% процентов от общего числа респондентов из 12 российских городов (993 из 1440 опрошенных). Можно с уверенностью предположить, что среди опрошенных жителей Екатеринбурга также преобладало подобное мнение.

Уральская республика – зигзаг истории или дорожная карта в будущее?

Пожалуй, наиболее ярко истинное отношение уральцев к российской столице проявилось во времена краткого существования Уральской республики – с июля по ноябрь 1993 года.

Тогда на страницах местных изданий широко обсуждалась тема экономической зависимости «производящего» Урала от «потребляющей» Москвы:

— «Что же касается социально-экономической стороны вопроса, то непонятно, что имеют в виду критики Уральской республики, говоря о целостности России? Единый хозяйственный механизм? Но ведь, согласно этому механизму, ещё с XVIII века Урал ходит с сошкой, а Москва сидит с ложкой» [^viii];

— «А вам не кажется, что руководству просто выгодно иметь огромную послушную область, продолжая действовать ей во вред?» [^ix];

— «Действует всё та же распределительная система. И за любым ржавым гвоздём нужно ехать в Москву» [^x].

Однако, «опорно-антиопорная» ментальность уральцев ярко проявлялась и в этот период.

Даже активные защитники Уральской республики, довольно резко критиковавшие центр, отмечали, что Урал всегда сам выбирал свой путь – быть «опорой» для центра и общероссийской власти. И тот факт, что президентом России в тот момент был «свой», уральский земляк – Б.Н. Ельцин, думается, играл в данном случае скорее вспомогательную роль, нежели главную: «…поскольку Свердловская область поддерживает президента и его политику почти поголовно, независимо от того, как люди в ней живут, – там, наверху, видимо, решили, что раз так, – то нечего нам вообще что-то давать. <…> Отчасти мы – жертвы собственной политической активности. Видимо, потому никто всерьез и не воспринимал намёки на то, что мы можем показать характер. А мы вот показали! Остается ждать последователей и реакции властей» [^xi].

Для того, чтобы понять, в чём причина формирования столь внутренне противоречивого уральского самосознания, не представляющего Урал без центра и при этом постоянно противопоставляющего трудовых уральцев – паразитирующей на них российской столице, потребуется обратиться к прошлому уральского региона.

Откуда есть пошла земля уральская?

https://shareslide.ru/img/thumbs/3c6b3f8c6835930f731a7f536d3e0ab7-800x.jpg

Несмотря на то, что Уральские горы (в старину – «Каменный пояс») и прилегающие к ним земли, а также их коренные обитатели обладают древнейшей историей, Урал как регион формируется довольно поздно – во времена московского царства и российской империи, в XVII-XIX веках. С одной стороны, это существенно отличает Урал от регионов европейской части России, идентичность которых зарождается по большей части ещё в эпоху Древней Руси, а, с другой стороны, в чём-то сближает уральские судьбы с судьбой «главного европейского города России», Санкт-Петербурга, чья «дороссийская» история также оказывается абсолютно стёрта в коллективной памяти подавляющего большинства его жителей.

Включение территорий Перми Великой и Сибирского ханства, на которых в будущем сформируется уральский регион, в состав российского государства произошло в XV и XVI веках соответственно. Группа уральских учёных под руководством И.В. Побережникова [^xii] выделяет три этапа, через которые прошёл Урал, формируясь как регион в составе российского государства: 1) первичная колонизация (XV – XVII вв.); 2) фронтирная модернизация (XVIII в. – 1870-е гг.); 3) индустриальный транзит (1880-е гг. – XX в.). Согласно этой схеме, уральская история в контексте российского государства является историей постепенной интеграции этого пространства в культурное, политическое и экономическое пространство России. В результате этой интеграции, как отмечают авторы, Урал постепенно трансформируется сначала из колонизируемого пространства в территорию, а затем из территории – в регион. Таким образом выходит, что Урал как регион – культурно-историческая производная от российской державы.

Любопытно сопоставить упомянутые этапы уральского регионообразования с пятью стадиями регионализации территории, которые выделяет разработчик теории «нового регионализма», известный шведский исследователь Бьорн Хеттне [^xiii]:

1) Региональное пространство (regional space);

2) Региональная социальная система (regional complex);

3) Региональное сообщество (regional society);

4) Региональная общность (regional community);

5) Региональное государство (region-state) [^xiv].

Как нетрудно заметить, в теории Б. Хеттне ключевым критерием, позволяющим отслеживать трансформацию территории в регион, являются социальное взаимодействие и социальная интеграция: чем сложнее и комплексней становятся связи между проживающими на одной территории людьми в политическом, экономическом и культурном отношениях, тем «регионализированней» оказывается территория.

В то же время в работе уральских исследователей акцент сделан на укреплении связей между территорией – и государством.

Таким образом, если финальным этапом формирования «регионности» (в терминологии Д.А. Коцюбинского – регионации [^xv]), по Б. Хеттне, является «региональное государство», то в модели упомянутых уральских авторов – это скорее «государственный регион», идентификационно зависимый от государства.

Противоречие, которое имплицитно присутствует в «логике» уральских учёных (и которого нет в «логике» Хеттне), заключается в том, что «регионализированность» территории всегда сопровождается нарастающим стремлением к автономии (а вовсе не к усилению зависимости от «центра»), поскольку осознание себя в качестве «отдельной единицы» неизбежно ведёт к стремлению обособиться не только умозрительно, но и в реальности.

Однако в данном случае, думается, перед нами – не столько противоречие в рассуждениях конкретной группы исследователей, сколько противоречие всей уральской региональной идентичности. Проблема в том, что Уральский регион осознаёт себя лишь сквозь призму свой роли в жизни российского государства в целом – и в то же время, чем дальше, тем больше стремится осознать свою «автономность и самодостаточность». И в итоге попадает в ловушку: возникает конфликт между желанием быть частью целого – и желанием обособиться. На Урале этот «внутренний конфликт интересов» имеет давнюю традицию.

«Опорное» самосознание как основной элемент регионального культурного кода

Зарождение конфликтного уральского самосознания происходит в XVIII—XIX веках, когда уральский регион постепенно трансформировался в один из важнейших промышленных центров страны.

Белорецкий завод в XVIII веке. Картина Д.В. Петкова https://elementy.ru/bookclub/review/5274204/Zhitie_i_deyaniya_muravev

Для воплощения в жизнь мечтаний Петра I о приобретении Россией статуса европейской державы путем завоеваний европейских территорий государству требовалась развитая промышленная база.

Выбранный путь предполагал ограниченные временные рамки и ресурсы для проведения широкомасштабных внутренний преобразований на всей территории страны, которая к этому моменту уже являлась колоссальной.

В итоге было решено сконцентрировать горнозаводское и металлургическое производства на «компактном» пространстве для получения быстрого результата. Этим пространством, в силу ряда факторов, прежде всего географических и геологических, стал Урал. Здесь начала стремительно развиваться горнозаводская и металлургическая промышленность.

Между тем, на остальной территории России продолжал существовать старый экономический уклад. Формирование уральского региона в качестве «промышленного островка в море крестьянской России» [^xvi] в XVIII веке стало первым шагом, с одной стороны, к оформлению идентификационной зависимости Урала от России, а с другой стороны, к социокультурному обособлению уральского региона от остальной страны.

Б.В. Иогансон. На старом уральском заводе (1937) https://mobillegends.net/художники-уральских-заводов-искусст#images-6

Следующей вехой в истории развития противоречивого «державно-автономистского» уральского самосознания становится начало XX в., когда на Урале по примеру Сибири возникает собственное областническое движение.

Напомню, что термином «областничество» обозначается совокупность региональных общественных движений в Российской империи второй половины XIX – начала XX вв., добивавшихся культурной и экономической автономии своих территорий.

В отечественной историографии феномен областничества часто рассматривался лишь в контексте деятельности сибирских областников.

Между тем, как отмечают А.В. Малинов и И.Ю. Пешперова, во второй половине XIX века в России существовало, как минимум, три направления областнической мысли: общероссийское (Н.И. Костомаров, А.П. Щапов, К.Н. Бестужев-Рюмин, П.В. Павлов) украинское (Т.Г. Шевченко, Н.И. Костомаров, П.А. Кулиш) и сибирское (Г.Н. Потанин, Н.М. Ядринцев, Н.С. Щукин) [^xvii].

Эти направления складывались и развивались одновременно, оказывая важное влияние друг на друга. Общим объектом критики всех трёх разновидностей областничества являлась колониальная зависимость крупных регионов империи от её политического центра, сдерживавшего их экономическое и культурное развитие: «Областники намеренно противопоставляли периферию центру, провинцию столице, считая себя выразителями интересов и потребностей именно провинциальной культуры» [^xviii].

Первый опыт уральской государственности

Уральское областничество заявило о себе достаточно поздно, в 1918 году. Парадокс в том, что идеи уральских областников во многом оказались не теоретическим преддверием, но практическим продолжением деятельности Временного областного правительства Урала (ВОПУ), контролировавшего территории Пермской, а также частично Вятской, Уфимской и Оренбургской губерний с августа по октябрь 1918 года.

Дело в том, что само возникновение ВОПУ было до известной степени произошло под воздействием внешнего импульса. В 1918 году за контроль над Уралом велась борьба между эсеровским Комитетом членов Учредительного собрания (штаб-квартира – в Самаре) и эсеровским же Временным Сибирским правительством (штаб-квартира – в Томске). А после того, как Екатеринбург был занят восставшими чехословаками, возникла идея превратить Урал в своего рода «буферную зону», где установилась бы стабильная власть. В конце концов, комиссия, представлявшая членов различных партий, на заседании 19 августа 1918 года в Екатеринбурге приняла решение о создании упомянутого выше ВОПУ: председатель – кадет Иванов, среди прочих членов – кадет, два эсера, энес, меньшевик, двое беспартийных. Действовать ВОПУ должно было до созыва Уральской областной думы или Всероссийского Учредительного собрания.

Несмотря на «буферное» положение ВОПУ между КОМУЧем и Временным сибирским правительством [^xix], а также недолгое существование, уральское правительство стремилось не только решать текущие вопросы, но и создавать нормативную и теоретическую базу для получения Уралом в будущем статуса автономного региона внутри единого российского государства.

Экономическое развитие Урала виделось уральским активистам в контексте его сохранения внутри целостной России. Как отмечает современный уральский историк В. М. Рынков: «Важным обстоятельством члены Совета ВОПУ считали совпадение общероссийских и уральских региональных целей развития горнозаводского Урала. Недра Большого Урала всегда имели общероссийское значение. Историческое прошлое Урала привело к формированию особого горнозаводского уклада, гармоничное развитие которого следовало обеспечить» [^xx].

Флаг Временного областного правительства Урала (В.О.П.У.) – 19тавгуста – 26 октября 1918 года https://ru.wikipedia.org/wiki/Временное_областное_правительство_Урала#/media/Файл:Flag_of_the_Provisional_Regional_Government_of_the_Urals.svg

П.В. Иванов – председатель Совета Временного областного правительства Урала (на фото: попечительский совет Верх-Исетского сирото-воспитательного дома. Иванов Павел Васильевич стоит пятый слева). https://ru.wikipedia.org/wiki/Иванов,_Павел_Васильевич#/media/Файл:Попечительский_совет_Верх-Исетского_сирото-воспитательного_дома.jpg

6 октября 1918 года Временное Уральское правительство приняло решение о сложении своих полномочий и передаче всей полноты власти на Урале Временному Всероссийскому правительству – «Омской Директории», которое 10 ноября приняло отставку ВОПУ.

Однако продвигавшаяся ВОПУ идея автономного Урала внутри России продолжила существовать, «перекочевав» в публицистические тексты уральских областников.

Опираясь на полувековой опыт сибирских областников, уральские активисты создали просветительское «Общество изучения Урала», посредством которого стремились укрепить местное самосознание, а также повысить социальную активность в регионе.

В объявлении о проведении Учредительного собрания общества уральских областников, опубликованном в ноябре 1918 года в газете «Урал», говорилось: «Одной из основных задач организуемого общества должно быть развитие идеи областничества, освещение её со всех сторон: со стороны естественно-исторической, общественно-политической и хозяйственно-экономической; популяризация, распространение этой идеи и укрепление её в сознании широких масс Урала» [^xxi].

Уральские областники стремились определить Урал как самостоятельный регион, имеющий право на автономное существование – вне отнесения его к Сибири или центральной России.

Один из идеологов уральского областнического движения, известный полярный исследователь, путешественник, этнограф, писатель и журналист Константин Носилов в статье «К автономии», опубликованной в газете «Урал» 24 (11) ноября 1918 г., страстно отстаивал идею уральской особости:

«Смешивать, сливать их [Урал и Сибирь] немыслимо, потому что горнозаводская промышленность никогда не сольётся с земледелием и скотоводством, потому что горы Урала никогда не сольются с равниной центральной России и степями Сибири, потому что молот уральского рабочего ничего не имеет общего с сохою пахаря и плетью скотовода»;

«Урал слишком оригинален, самобытен, самостоятелен уже по своему только географическому положению <…>. Это, действительно, что-то откованное словно самой природою для самостоятельности, созданное только своими географическими условиями для самобытности, поставленное на рубеже Европы и Азии, как бы тоже только для этого, и господствующее по ту и другую сторону Уральского хребта, вместе с Уральским хребтом, как естественным “поясом Земли”, как рубежом двух совершенно различных стран, расстилающихся от него к западу и востоку. <…>

Притом, это слияние, хотя бы с Сибирской автономией, для него не выгодно и по другим причинам.

Урал слишком богат своими естественными богатствами и ограничен в своих пределах, тогда как Сибирь автономная расплылась на целый почти материк, и затерялась в Алтайских горах, в Ледовитом океане, в амурских урманах и тундрах Севера, и её естественные богатства, быть может, даже превосходят богатства его, но они так далеки, раскинуты на такие расстояния, что уже одно это уменьшает и сводит на нет их значительность и ценность. При этом, также и население у одного сжатое в тесный комок, интенсивное, сильное, деятельное, богатое, у другой – разбросанное, жалкое, дикое, непрогрессирующее и потонувшее в лесах, пространстве, или в лучшем случае растянутое тонкой ленточкой вдоль рельсового великого сибирского пути и рек, и затерявшееся повсюду.

У одного богатство кустарных и иных промыслов, запас предприимчивости, промышленность, торговля, будущее, у другой что-то ещё неопределившееся даже в этом отношении, задатки будущего, – проблемы…

У одного негде поселиться пришлому человеку – у другой нужда в этом переселяющемся человеке, откуда бы он ни был, у одного почти предел его производительности, у другой – только зачатки. Словом, ничего общего, связывающего тесного, сплошного, и если слить всё это – получится повторение той же российской неразберихи, беспредельности, бесцельности, от которых и развалилась Россия, управляемая при этом за тридевять земель в тридесятом царстве.

Урал должен быть только Уралом, имея свою автономию, независимую от прочих. Его сила, успех должен сказаться на соседних автономиях, самым благотворным образом, его слава должна поддержать соседние области, его деятельность должна вдохнуть в них силы. <…>

Уральской автономии нужен только один политический такт, решимость в этом направлении, люди беззаветной деятельности, ум политический, умение вызвать для благоустройства душу Урала. Она найдётся, она откликнется, раз будут поставлены высокие цели! Она пойдёт для этой цели, откликнется раз только население Урала познает себя!..

Какое великое дело – это познание Урала, – всей его мощи, блестящей будущности, всего того, чем наградила его природа, к чему поставила его на рубеж.

Делайте же скорее это народное великое дело, выковывайте свободу Урала, мощь его, силу его действительную; но не сливайте её с другими чуждыми силами, не разбивайте этих сил, не разменивайте рубль на копейки. <…>

Мне кажется даже совершенно излишним говорить – так это уже понятно всякому, насколько важно то преимущество, если такие области, как Уральская автономия, будут управляться самостоятельно. Все знают, что чем меньше хозяйство, тем оно может быть благоустроеннее при умелом хозяйничаньи, чем меньше пашня, тем она может быть лучше обработана человеком.<…>» [^xxii].

К.Д. Носилов (1858-1923) https://vk.com/wall-204144273_1014?z=photo-204144273_457239873%2Falbum-204144273_00%2Frev

Таким образом, «особый исторический статус» Урала внутри российского государства дал почву для возникновения у уральцев в начале XX в. представления о своей качественной отличности не только от жителей европейской России, но и от сибиряков.

Важно, однако, отметить, что обособление Урала от Сибири и центральной России понималось в контексте сохранения его в пределах российской государственности и не предполагало отделения неё.

В той же статье К. Носилова подчеркивалась «опорная» составляющая уральской идентичности: «Другими словами, это – единственный, драгоценнейший наш пункт, пункт всей Российской Республики, которая должна и может опереться на него, как на нечто действительно связывающее ту расплывчатую, непостоянную, слабую массу, из которой она состоит, пункт, на который можно бы опереться в слабости, неопытности, нерешительности, пункт, который был бы гвоздем России. И Уральская автономия, действительно, должна быть гвоздем России, образцом её управления, примером её благоустройства» [^xxiii].

Таким образом, зарождение регионалистской традиции на Урале, проявившееся в деятельности ВОПУ и в создании собственного областнического движения, было тесно связано с представлением уральцев о себе как о важнейшем элементе российской государственности. Иными словами, даже рассуждая о своей автономии, уральские областники мыслили в контексте «опорного» мобилизующего мифа.

«Малахитовая шкатулка» – или «Кузница Победы»?

В советскую эпоху общественно-политическая дискуссия на тему уральского регионального пути оказалась ограничена партийной идеологической линией, для которой Урал оставался по преимуществу гигантской оружейной мастерской и «кузницей победы» в годы войны.

Советский плакат «Урал – фронту», художник П. Караченцев. https://my-ussr.ru/images/plakaty/velikaya-otechestvennaya-voina/voina/1942-karachencov-ural-frontu-34.jpg

Однако осмысление глубинной уральскости продолжалось и в эти годы, найдя своё выражение прежде всего в литературе. Здесь возникают две противоположные линии описания «уральскости».

С одной стороны, своеобразной регионалистской реакцией на плоско-идеологизированное переписывание дореволюционной уральской истории (сведение её к сплошному угнетению рабочих) стало появление в 1936 году «Малахитовой шкатулки» – первого сборника сказов Павла Петровича Бажова. Этот проект, продолжавший выходить на протяжении почти десяти лет, не только снискал всесоюзную популярность, но и был одобрен «сверху»: в 1943 году сборнику «Малахитовая шкатулка» была присуждена Сталинская премия 2-й степени.

П.П. Бажов (1879-1950) в 1911 году. https://nacion.ru/477080a-pavel-petrovich-bajov-biografiya-semya-tvorchestvo-luchshie-proizvedeniya

Возрождая уральский рабочий фольклор, П.П. Бажов раскрыл новую сторону уральской горнозаводской жизни: её сложную связь с природным элементом. Описание заводской повседневности и быта, хотя и являлось важной составляющей бажовских сказов, всё же отходило на второй план. Главное место писатель уделил художественному воссозданию внутренней глубинной силы Урала, заключавшейся в его «сказочных» горных породах. Эта сила воплотилась в центральном образе Хозяйки Медной горы.

Иллюстрация В. Назарука к обложке книги П. Бажова «Медной горы хозяка» http://www.fairyroom.ru/?p=55934

Известный советский фольклорист Владимир Яковлевич Пропп отмечал, что большинство «волшебных сказок» однотипны, в них всегда присутствует определенный набор действующих лиц: герой, вредитель, даритель, волшебный помощник, царевна и её отец, отправитель, ложный герой [^xxiv]. Функцией волшебного помощника или волшебного средства (если это предмет), по Проппу, является магическая помощь герою для разрешения им трудной ситуации и, как следствие, его последующей трансформации. В этой роли и выступает Хозяйка Медной горы в сказах П.П. Бажова. Однако, в отличие от традиционных волшебных помощников, которые обычно являются второстепенными персонажами, лишь исполняя свою функцию, Хозяйка Медной горы (символизирующая Урал, а точнее, «уральской рок» как таковой) сама выступает в качестве главного «рокового» героя, помощь которого, хотя и выручает некоторых персонажей в трудную минуту, в конечном счете оказывается губительной для всех.

Так, Степан, прошедший два первых испытания хозяйки и получивший от неё в дар малахитовую шкатулку, оказывается затем несчастлив: «Женился он, семью завел, дом обстроил, всё, как следует. Жить бы ровно да радоваться, а он невеселый стал и здоровьем хезнул (ослабел. ( Ред.)). Так на глазах и таял» [^xxv].

В. Басюкин. Хозяйка Медной горы и Степан https://онлайн-читать.рф/img/show/4635.htm

В конечном счете встреча с Хозяйкой Медной горы оборачивается для этого героя смертью в финале. При этом само знание о существовании Хозяйки Медной горы, вера в её силу становятся своеобразным индикатором осознания (рокового и зачастую гибельного, но порой и дарующего удачу и счастье, как в случае с Данилой-мастером) уральцами своего пространства, их связи со своей землёй, недоступной для внешних наблюдателей, вроде того же приказчика или барина из Петербурга, которые видят лишь внешнюю оболочку.

Таким образом, одной из важнейших функций Хозяйки Медной горы как персонажа в сказах П.П. Бажова является отделение персонажей внутренних, принадлежащих этому месту, – от персонажей внешних, не осознающих глубинной силы этого места и, как следствие, ему чуждых. В этой интерпретации «уральскость» оказывается сокровенным внутренним чувством, идущим от самой «горной» земли.

Двумя десятилетиями позже, уже в послевоенное время, явился новый взгляд на уральскость, выразившийся в поэме Александра Твардовского «За далью – даль». Здесь и возникло впервые знаменитое наименование Урала как «опорного края державы».

А. Тврдовский. «За далью – даль». Обложка к изданию, 1956 г. https://img01litfund.ru/images/lots/26/cache/26-288-B498-11-C9225718_m_600x600.jpg

Урал Твардовского – это тоже внутренне сильный край, однако его сила заключается не в магии места (как в сказах Бажова), а в конкретном подвиге, совершённом уральскими людьми во время Великой Отечественной войны.

Урал! Опорный край державы,

Ее добытчик и кузнец,

Ровесник древней нашей славы

И славы нынешней творец.

Когда на запад эшелоны,

На край пылающей земли

Тот груз, до срока зачехлённый,

Стволов и гусениц везли, –

Тогда, бывало, поголовно

Весь фронт огромный повторял

Со вздохом нежности сыновней

Два слова:

— Батюшка Урал…[^xxvi]

За годы Великой отечественной войны на Урал было эвакуировано оборудование более 700 предприятий. Налаживать производство в регионе пришлось в рекордно короткие сроки. Однако сделать это всё же удалось, в результате чего во время войны Урал производил около 40% всей продукции военной промышленности страны [^xxvii].

По замечанию А.Э. Мурзина, этот опыт стал для Урала неизгладимым переживанием: «Урал с необычайной остротой вдруг почувствовал, что он и есть сама “держава”, что ее сохранение есть коренное условие и его существования» [^xxviii].

Образ «опоры державы», усвоенный Уралом в годы Великой отечественной войны, оказался с течением времени более живучим, чем романтический образ таинственного и магического «глубинного» места, созданный Бажовым.

«Опорно-державный» Урал оказался понятней, однозначней, сильнее, в результате чего именно он оказался ядром, сформировавшим уральскую послевоенную идентичность.

В итоге ставший популярным миф о внутренней силе уральских гор, созданный П.П. Бажовым, оказался включён в военно-державный дискурс, сконструированный А.Т. Твардовским: Хозяйка Медной горы и Малахитовая шкатулка как символы стали органично сосуществовать с символами военно-промышленной мощи «хребта» России.

Советский плакат «Два хребта». Художник Н.Е. Муратов.
https://irecommend.ru/sites/default/files/imagecache/copyright1/user-images/318034/DXdyVKoV7vJkzxXNLOHA.jpg

Так представление Урала о своей особости в контексте России ещё более укрепилось, заложив основу для противоречий в будущем.

Уральский выбор в условиях свободы

 

Герб Свердловской области.

Пожалуй, именно в 1990-е годы противоречивость уральского автономистско-державного дискурса проявилась наиболее ярко.

Во-первых, она обнаружилась в восприятии на Урале личности Бориса Николаевича Ельцина – первого президента Российской Федерации, ставшего главным современным «брендом» Урала.

Личность Б.Н. Ельцина всегда воспринималась россиянами неоднозначно. То ли главный борец за демократию, то ли её убийца; то ли екатеринбуржец, то ли москвич; то ли вместе с регионами, то ли против – таких дихотомических «то ли» в общероссийской коллективной памяти о Б.Н. Ельцине – множество.

Однако уральское восприятие первого президента современной России всё же всегда было особым. Несмотря на то, что от проводимых в стране экономических реформ Урал пострадал особенно сильно; несмотря на то, что в ноябре 1993 года именно указом «президента-земляка» была ликвидирована официально просуществовавшая всего 10 дней Уральская республика и был снят с должности её глава Э.Э. Россель, имевший в то время (да и сохраняющий сейчас) большую популярность в Свердловской области, – несмотря на всё это и много чего ещё, Б.Н. Ельцина на Урале всё же всегда «прощали» и поддерживали как «своего». Урал стоял на стороне первого президента России и при его столкновении с ГКЧП в 1991 году, и на апрельском референдуме о доверии президенту 1993 года, и во время острого противостояния Ельцина с Верховным Советом осенью того же года, и на президентских выборах 1996 года.

Президент России Борис Николаевич Ельцин (в центре) и губернатор Свердловской области Эдуард Россель в метро города Екатеринбурга. Пребывание президента РФ Б.Н. Ельцина в Свердловской области 1 февраля 1996 г. https://visualrian.ru/hier_rubric/photo_historic/773478.html

Авторы статьи «Человек и паровоз», опубликованной в журнале «Эксперт Урал» в мае 2007 года, вскоре после смерти первого президента РФ, проельцинскую позицию уральцев описали по сути в категориях «принципа реципрокности» («ты – мне, я – тебе»): после переезда Ельцина в Москву в 1985 году Урал начал оказывать ему ту же поддержку, какую когда-то сам Ельцин, в бытность фактическим главой Свердловской области (первым секретарём обкома КПСС), оказывал Уралу, отстаивая его интересы перед Москвой. Но был важный нюанс: уральцы были готовы поддерживать «своего президента» даже притом, что его готовность идти навстречу чаяниям «родного региона» оказывалась весьма далёкой от ожидавшейся уральцами широты. В публикации содержался соответствующий комментарий уральского историка Андрея Кириллова: «Пока Ельцин работал на Урале, он тянул регион. Например, мог прийти к Брежневу и добиться начала строительства метро. Вместе с ним Урал по многим позициям поднялся. Но когда Ельцин ушел в Москву, ситуация поменялась. Один его земляк вспоминал: он приехал в столицу и просил у Ельцина два трактора. Ему не дали: земляков оказалось слишком много. То есть потом ситуация перевернулась: в большей степени его поддерживал Урал. Если бы в 91-м путчисты победили, то здесь, я вам гарантирую, был бы центр сопротивления» [^xxix].

В этой «ассимитричной реципрокности» опять-таки чувствовалось какое-то «нездоровое» тяготение уральцев, с одной стороны, к утверждению себя в глазах центра, а с другой стороны, к достижению некого абстрактного превосходства над ним. В этом контексте Б.Н. Ельцин оказался знаковой фигурой для Урала, воплощавшей в какой-то мере внутренние чаянья уральцев, стремившихся одновременно к «победе» своих земляков «внутри российской столицы» – и к тому, чтобы в очередной раз утвердить свою особость по отношению к остальной России и в особенности – по отношению к Москве.

Вторым важным воплощением противоречивого уральского самосознания в 1990-е стала уже упомянутая выше Уральская республика – резонансный проект Эдуарда Росселя и его команды, прославивший Свердловскую область и Урал – с подачи центральной прессы – как «главных сепаратистов страны».

На коллаже изображены в порядке уменьшения: Э.Э. Россель, Б.Н. Ельцин, А.А. Баков, силуэт неизвестного активиста. https://i.ytimg.com/vi/yz08e5dPlO8/maxresdefault.jpg

Здесь сразу следует пояснить, что для «отцов» Уральской республики этот проект вовсе не был сепаратистским и они постоянно открещивались от любой сепаратистской коннотации, стараясь «на всякий случай» даже не вспоминать своих исторических предшественников – автономизировавшихся в 1917-1918 гг. от Сибири уральских областников [^xxx].

Флаг современных уральских областников (впервые использован в 1989 г.; один из разработчиков Конституции Уральской республики бизнесмен и политический активист Антон Баков предлагал сделать его официальным флагом Уральской республики). https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/9/91/Flag_of_Ural.svg/1200px-Flag_of_Ural.svg.png

Идея Росселя и его команды заключалась в том, чтобы с одной стороны усилить Урал как «опору», а с другой – дать ему возможность самостоятельно развиваться внутри страны, прежде всего экономически. Предполагалось, что, чем свободнее станет развиваться Урал, тем надёжней он будет выполнять функции державной «опоры».

Коллаж из газетных вырезок 1993 г. https://ic.pics.livejournal.com/zergulio/14338131/6146485/6146485_original.png

В обращении к «жителям Уральской республики» опубликованном 5 ноября 1993 г. в газете «Вечерний Екатеринбург», Э. Россель специально подчеркнул, что принятие Конституции Уральской республики отнюдь не должно повести к ослаблению России и ущемлению её суверенитета: «Основы государственного строя Уральской республики закрепляют на её территории государственный суверенитет России, верховенство российских законов. Уральская республика не имеет права на выход из России, не имеет армии, своей денежной единицы и других признаков суверенного государства» [^xxxi].

И действительно, читая текст Конституции Уральской республики и заявления самого Э.Э. Росселя, не находишь там того «страшного», о чём во множестве писали встревоженные защитники единого и нерушимого государства [^xxxii]. Напротив, со стороны уральских «республиканцев» сплошным потоком лились оправдания и заверения в верности России, сопровождающиеся лишь обиженными заявлениями о нежелании уральцев «спонсировать» других, а также выражением недовольства «второсортным статусом» Урала, по сравнению с национальными республиками, внутри РФ.

Областная газета. Выпуск №125 (397) от 30 октября 1993 г. https://regnum.ru/uploads/pictures/news/2018/08/06/regnum_picture_15335707422781846_normal.jpg

Как представляется, именно глубоко укоренившееся представление уральцев об Урале как «опорном крае державы» давало руководству Свердловской и других уральских областей уверенность в своих действиях, подкрепляло их мнение о своих регионах как о кормильцах страны, заслуживающих, как минимум, уравнения их в правах с республиками, а как максимум, получения звания «главного российского региона» – за свои заслуги. При этом та же «опорная убеждённость» уральцев оказывалась своего рода ментальным ограничителем, не дававшим им ставить вопрос о предоставлении Уралу региональной самостоятельности в ущерб суверенным прерогативам российской державы, опорой которой уральцы всегда себя считали.

В итоге, как только в центре приняли решение о ликвидации Уральской республики, в Свердловской области очень быстро смирились с этим, приняв образ «жертв столичного произвола» и таким образом получив ещё один повод с одной стороны – противопоставить себя Москве как её главную, но недооценённую, «опору», а с другой стороны – осторожно, так чтобы это не задело державных чувств «центра», собой гордиться.

«Гордый Урал», водка Златоустовский ЛВЗ (Челябинская область), разливается с 2014 г. https://www.sostav.ru/app/public/images/news/2014/03/16/original/gord_ural_big.jpg

«Уральские пельмени» нашпигованы московской начинкой?

Учитывая всё сказанное выше, вряд ли стоит удивляться тому, что в современном уральском общественно-политическом дискурсе в конце концов оформилась тенденция к преодолению закрепленного за Уралом статуса «опорного края державы». Многие уральцы, в том числе публицисты местных изданий, стали писать и говорить о том, что данное представление о регионе на сегодняшний день уже устарело [^xxxiii].

Среди новых, более перспективных брендов Урала обычно называют Б.Н. Ельцина (хотя в этом случае тут же встаёт вопрос о пережитках «опорного комплекса»), екатеринбургский рок, Уральская индустриальная биеннале современного искусства. Предпринимаются попытки осмыслить уральскость прежде всего через призму предпринимательского духа, а не выполнения тех или иных «державных спецзаданий».

Комплекс Ельцин-центра. https://img.tsargrad.tv/cache/1/7/tsen.jpg/w1056h594fill.jpg

Афиша открытия екатеринбургского рок-клуба, 2018 г. https://www.uralweb.ru/poster/weekend/7683-vyhodnye-v-ekaterinburge-30-noyabrya—2-dekabrya.html

Уральская индустриальная биеннале современного искусства. Логотип. https://polevskoy24.ru/cwsd.php?Z3AuPTQ3Nw/NDc/Zmx2YWpkamAgbnV1.jpg

Творческое объединение из Екатеринбурга «Уральские пельмени», изначально созданное как команда КВН в 1993 г. https://avatars.mds.yandex.net/get-zen_doc/1352765/pub_5e412e5eb83d707e09fb204b_5e41a9a13daffa442a676c54/scale_1200

Но так ли сильно в действительности всё это отличается от того, что было раньше?

Несмотря на то, что мода на военно-державное осмысление Урала после распада Советского Союза действительно начала ослабевать (исключение – официальный уровень), и, как следствие, в регионе появились новые бренды и символы, в своей основе уральская идентичность, думается, не изменилась: она по-прежнему базируется на идее значимости и особости региона внутри российского государства.

Прежде всего это проявляется в постоянных попытках уральцев получить какой-либо новый почётный статус внутри страны, способный полноценно заменить или дополнить изрядно обветшавший статус «опорного края державы». Показательными в этом плане являются столичные амбиции Екатеринбурга [^xxxiv], а также популярный среди либерально настроенной уральской общественности дискурс об Урале как «главном оппозиционно-демократическом» регионе (то есть тоже своего рода столице) России. И первое, и второе – суть прямое наследие «опорного» сознания, так как во главе угла в обоих случаях оказывается представление уральцев о себе как о гражданах сильного региона, обретшего силу и статусность сугубо в неразрывной связи с российской державой.

В попытке найти свою «глубинно-настоящую», то ли финно-угорскую, то ли тюркскую, то ли раскольничью идентичность, уральцы (те, кто пытаются это делать) по сути не замечают того, что идея принадлежности Урала к российскому государству в качестве «опоры» и «хребта» – по факту является органичной, неисправляемой, одним словом, «самой настоящей» частью этой идентичности.

Более того, она «невольно проглядывает» даже в собственных заявлениях нынешних уральских регионалистов. Так, выступая в качестве эксперта по уральской идентичности на страницах «Новой газеты», Фёдор Крашенников подчеркнул: «…тот же Екатеринбург уверен, что он — третья столица России, в каком-то смысле сам себе Москва. Неудивительно, что в 1990-е и начале 2000-х региональная демократия в Екатеринбурге и Свердловской области расцвела…» [^xxxv].

Как нетрудно заметить, сравнение Екатеринбурга с Москвой, равно как и объявление его «третьей российской столицей» в данном пассаже были вполне позитивно окрашены. Притом что чуть выше та же Москва как столичный центр, априори враждебный Уралу как свободному региону, упоминалась тем же Фёдором Крашенинниковым в резко негативном ключе: «…несмотря на постоянные попытки центра превратить Урал в предсказуемую территорию, он был и остается землей свободы …» [^xxxvi]. То есть с одной стороны Москва является мерилом уральской регионности (и, как следует из первой цитаты Крашенинникова, екатеринбуржцы хотели бы быть как москвичи), но с другой стороны Москва – это «Другой», которому следует себя противопоставлять.

Думаю, именно эта внутренняя зацикленность уральцев на Москве не позволяет говорить об абсолютно независимом региональном самосознании местного сообщества.

Конечно, это не отменяет того очевидного факта, что Урал – это не просто «отражение Москвы» (что чувствуют и сами уральцы, и москвичи), но вполне исторически устоявшийся регион. Однако так получается, что «без Москвы» Урал сам себе трудно представим. Всё же, как ни крути, а приятно называться «опорным краем», пусть и находясь в своеобразных отношениях с центром!..

В очередной раз эта «нездоровая» двойственность уральского самосознания проявилась совсем недавно. Сперва возник конфликт между телеведущим Владимиром Соловьёвым и екатеринбуржцами, которые сочли себя оскорблёнными [^xxxvii]. А затем этот конфликт продолжился нападками на Ельцин-Центр [^xxxviii]. В итоге отношения Урала и Москвы в очередной раз стали предметом дискуссий и обсуждений на уровне как местной, так и федеральной прессы.

Изображение В. Соловьева в новостной заметке Tagilcity.ru. https://avatars.mds.yandex.net/get-zen-pub-og/6245674/pub_6269265707f6f252ee0bb4c3_626957a9037bd5046c755898/orig

Владимир Соловьёв уже не в первый раз резко высказывается по адресу Екатеринбурга и его граждан [^xxxix]. Однако если реакция екатеринбуржцев и уральцев в целом на «город бесов» была скорее шутливо-издевающейся – в Екатеринбурге даже выпустили соответствующий мерч и стали использовать это «наименование» как дополнительный знак отличия [^xl], – то слова о «центре мразотной либероты» были восприняты уже как прямое оскорбление.

И это, на мой взгляд, во многом является показательным. Дело в том, что «город бесов» вполне удачно вписывался в сложный баланс между почётным званием «опорного края» – и чаемым статусом самостоятельного и даже вольнодумного центра внутри России. Но последнее хамское высказывание В. Соловьёва оказалось абсолютно несоотносимым с тем, как уральцы себя видят: оно попыталось выставить их ничтожными. И тем самым поставило под сомнение «опорность» Урала – базовую черту, которая лежит в основе уральской идентичности и которая позволяет им считать себя сильными и величественными, при этом давая ощущение своей особости и самостоятельности.

Трудно сказать, как отреагировали бы на подобные слова в других регионах (подозреваю, что даже в не менее насыщенных либерально настроенными гражданами регионах этот наезд «какого-то штатного телепропагандиста» могли бы почти не заметить), но здесь, на Урале, на них тут же обратили самое пристальное и взволнованное внимание как на официальном, так и на общественном уровнях. И принялись отвечать. Причём сами ответы в очередной раз отразили базовое представление уральцев о себе и своей роли: вспомнили вовсе не бажовский таинственный глубинный Урал, не Уральскую республику, не раскольничий регион Ф. Крашенникова, а тот самый – «опорно-хребтовый край», обладающий некой имманентной «внутридержавной самостоятельностью».

Таким Екатеринбург и Урал в целом предстали и в видеообращении к В. Соловьеву губернатора Свердловской области Евгения Куйвашева: «Я думаю, что (я надеюсь, что) это было сгоряча и необдуманно. А на Урале — напомню, это опорный край державы, — очень любят и ценят людей, которые следят за своим языком. Поэтому я вам желаю следить за своим языком» [^xli];

Коллаж с изображниями Е. Куйвашева и В. Соловьева. https://static.ngs.ru/news/2015/99/preview/1998df3c98a3d83930b974c6a8f40de50543b652_599_399_c.jpg

и в ответе Э. Росселя: «Мы, если хотите, уральские горцы, и злить и обижать нас, особенно беспочвенно не надо. <…> Не надо бить самих себя по самому важному месту – становому хребту России!» [^xlii]; и в комментарии экс-председателя Екатеринбургской городской думы (2013-2018) Евгения Ройзмана: «У них [москвичей] есть своё отношение, потому что Екатеринбург, Урал – это очень самостоятельный край, это, действительно, опора страны, где люди имеют собственное мнение и не боятся его высказывать. Поэтому для всех этих людей, которые давно продали свою душу, эта история достаточно болезненная, чтобы это признавать» [^xliii].

В этих высказывания как нельзя лучше отразилось то причудливое уральское самосознание, в котором консервативное и либеральное, патриотизм и вольнодумство, регионализм и централизм – сходятся воедино.

Живём же всё-таки?..

Одним словом, если и говорить о существовании Урала как отдельной регионации, требуется отметить, что в основе уральского культурного кода, как показал анализ его эволюции вплоть до сегодняшнего дня, лежит внутренний конфликт между стремлением быть крепкой «опорой» страны – и глубоким внутренним недовольством своим «не центральным» положением в этой державной системе координат.

Интересно, что данные противоречия уральского культурного кода весьма напоминают вечные муки поиска себя и Россией в целом. С той, правда, разницей, что если для Урала главным идолом и при этом негативным примером оказывается государство («центр») в лице Москвы, то для России тем же «героем-антигероем» выступает Европа, шире – «Запад». О том, что последнее стало по факту центральным элементом российского культурного кода, позволившим ей, несмотря на всю болезненность этих институционально неизбывных и в то же время внутренне противоречивых переживаний, при этом быть невероятно живучим цивилизационным проектом, рассказал в своих статьях [^xliv] и видео-лекциях в рамках проектов «В поисках настоящего царя» [^xlv] и «Фатальные циклы русской истории» [^xlvi] петербургский историк Д.А. Коцюбинский, выразивший надежду на то, что именно регионализм позволит жителям этой страны в конце концов вырваться из сансары болезненно-ресентиметных исторических циклов.

Однако анализ Уральского культурного кода заставляет задать резонный встречный вопрос: не подхватили ли регионы – за время своего пребывания в лоне российско-советско-постсоветской державности – ту же «болячку» в виде смешанной завышено-заниженной ресентиментной самооценки? И если да, то насколько далеко мы ушли в своих рассуждениях и, главное, перспективах, от пророчеств П.Я. Чаадаева, давно признавшего, что вся русская история (по-видимому, и региональная) существует лишь для того, чтобы преподать некий «великий урок миру», причем, как следует из контекста, речь идёт скорее о страшном уроке, после которого неизвестно, «когда мы вновь обретём себя среди человечества»…

Впрочем, можно задаться и другим интересным вопросом: а «болячка» ли это? Возможно, всё еще проще: и на самом деле нас всех давно победили китайские даосисты, заключившие, что если так есть, значит так и надо. Живем же всё-таки?

Поделиться ссылкой: