Комментарий Анатолия Уткина
Спор сегодня идет у нас не между западниками и славянофилами (славянского единства давно уже нет), а между западниками, убежденными, что Россия движется в направлении Запада, может и должна стать его частью, и новыми почвенниками-евразийцами, ставящими во главу угла территориальное расположение России в Евразии, евразийский состав населения страны и влияние азиатской степи на ее историю. Сразу скажу: для признания правоты западников мне недостает в России западного человека.
Россия не пережила три основные революции, которые сделали Запад Западом
После трех веков знакомства России с Западом, причем знакомства тесного, западный человек здесь так и не появился. Западным элементом являются потомки немцев в России, может быть, их около пяти миллионов. Возможно, к западному элементу правомерно отнести еврейских эмигрантов из Польши и их потомков — в той мере, в какой они культуртрегеры и несут свой особый национальный интерес. И интеллигенция в целом представляет собой слой, знакомый с западными идеями, и часть ее настроена прозападно. Вот, собственно, и все. К тому же эти квазизападные анклавы в последнее столетие не только не расширялись, но в значительной степени были выбиты гражданской и двумя мировыми войнами, а также всеми последовавшими и сопутствовавшими событиями (эмиграция и пр.).
Я считаюсь западником. Но я — западник-скептик, всерьез воспринимающий аргументы тех, кто полагает, что русскому человеку стать западным невозможно. Чтобы им стать, необходим определенный ментальный код, необходимо иное, чем у нас, восприятие жизни. Запад – не географическое понятие, а состояние ума. Это представление о том, что жизнь – своего рода путешествие, которое надо тщательно спланировать, организовать и непременно осуществить — не обязательно в вагоне первого класса, но так, чтобы оно было плодотворным, дало какие-то результаты.
Россия не пережила трех основных революций, которые в свое время потрясли Запад и сделали его Западом. Ей крайне трудно «становиться» Западом, не пережив Ренессанса. Облик Ренессанса – Кремль, но это только облик, Фиорованти не отпускали домой, и он его создал здесь… Другая революция, сделавшая Запад Западом, — Реформация. Она привнесла глубочайшее осознание того, что взаимоотношения с Богом – это твое личное дело, что в конце концов ты не можешь все переносить на церковь, ты должен сам определиться. Не пережив этого культурного потрясения, нельзя стать Западом, нельзя мыслить и чувствовать, как мыслит и чувствует западный человек. Наконец, третья из основных революций, сделавших запад Западом, – европейское Просвещение с его культом разума, научного знания и рациональности.
Россия, повторяю, не прошла через эти революции. Поэтому Западом она не была и не является. Более того, ее специфика в том, что она — единственная незападная страна, которая никогда не была в политическом плане колонией Запада, и поэтому непосредственного влияния на ее жизненный уклад он оказать не мог. Хорошо это или плохо, какой ценой это было обеспечено – вопрос другой. Но этого не было. Если же Россия – не Запад, если западного человека здесь нет, то уже одно только данное обстоятельство не позволяет отождествлять модернизацию и вестернизацию.
На это обратили внимание еще евразийцы в 1920-е годы. Дело не в том, что они пытались коммунистов идентифицировать с евразийцами. Они обратили внимание на то, что страны типа Польши и Венгрии, образованные после распада империй и возродившие национальную почву, пытались немедленно стать частью Запада, но вскоре поняли, что их почва — не Запад. Не потому, что поляк Коперник не участвовал в формировании западной цивилизации (он участвовал), а потому, что население этих стран имеет незападный мыслительный и эмоциональный код. Пример этих стран позволяет увидеть образ, который часто считается свойственным только России: эти страны — тоже Европа, но — не Западная Европа. Если чехи и финны — в какой-то мере западные люди, то восточные славяне таковыми не являются. Русские, разумеется, в их числе.
По идеалам я считаю себя западником, но по внутренним ощущениям и реакциям я полностью принадлежу массе того народа, которой порожден и которая не является западной, ибо не несет в себе упомянутого западного кода. Взять хотя бы такое наше отличительное свойство, как фатализм. Он совершенно не свойствен западному человеку. А в нашей стране без фатализма прожить невозможно. Поэтому у большинства людей здесь фаталистическое мировосприятие. Когда мы ощущаем отсутствие близкого человека, переживаем смерть родителей и другие трудные жизненные обстоятельства, когда видим пустоту и бессмыслицу всего происходящего, отсутствие в нем какой-либо логики, а главное – когда чувствуем несправедливость, мы относимся к этому фаталистически. Потому что ничего другого нам не остается. Западный человек и в неприятных обстоятельствах начинает немедленно искать альтернативу. Восточный человек — другой. Герцен, наш западник «номер один», — очень хорошо это понимал.
Негативное отношение к суду, о чем уже говорили участники дискуссии – одно из проявлений фатализма. Русские, как все восточные славяне, как почти все восточные европейцы, не верят в справедливость суда. Между тем, на Западе справедливость закона, предполагающая равенство перед ним, — основа мировосприятия. Западный человек верит, что нечто несправедливое будет компенсировано, что все можно будет расследовать, все выяснить, во всем разобраться. И он действительно стремится к этому, обращаясь в суд. В России же в суд не идут, полагая это бессмысленным. То есть русский фатализм является обратной стороной жестокого реализма, мировосприятием, адекватным существующему порядку вещей, верой в то, что если суждено тебе сгореть, то ты не утонешь.
Наши реакции во многом эмоциональны, а не рациональны, они ценностные, а не целевые, коллективистские, а не индивидуалистические. Поэтому и нельзя считать Россию частью Запада, хотя географически и исторически она – часть Европы. Тысяча лет, прожитая здесь, – это не тысяча лет, прожитая там.
Ответ-минимум и ответ-максимум на вызов Запада
В ходе дискуссии упоминалась концепция английского историка А. Тойнби, полагавшего, что развитие цивилизаций и стран происходит посредством положительных ответов на некоторые опасности, называемые им вызовами. Упоминалась и моя интерпретация этой концепции применительно к истории России. Россия испытала три вызова. Во-первых, вызов суровой природы, на который она ответила коллективизмом и продвижением на Восток ради освоения новых земель. Во-вторых, вызов монгольского нашествия, ответом на который явилась духовная консолидация русских на основе православия и переход к оседлому земледелию. И, наконец, вызов Запада, ответом на который стала модернизация.
Новый вызов, с которым Россия столкнулась сегодня, тоже идет с Запада. И вопрос в том, как и чем на него ответить.
Возможны ответ-минимум и ответ-максимум. Ответ-минимум состоит в том, чтобы не стать зависимой от Запада территорией, эксплуатируемой частью Земли. Ответ-максимум заключается в том, чтобы, сохраняя политическую независимость, войти в сферу технологического развития Запада и в этом смысле стать его частью, т. е. частью развитой части Земли.
Ответ-минимум на вызов Запада – это наш ракетно-ядерный щит, он существует и просуществует еще лет 10-15-20, а при модернизации и дольше. Поэтому бомбить нас, как Югославию или Афганистан, никто не посмеет. Короче говоря, ответ-минимум в обозримом будущем для нас не проблема, надо только сохранять то, что создано раньше.
Что касается ответа-максимум, а именно он сегодня должен быть ориентиром для страны, то необходимо создавать компании, с помощью которых мы могли бы войти в глобальную экономику не только с нефтью и газом и которые могли бы стать конкурентоспособными участниками глобального рынка. Ельцин, придя к власти, выдвинул программу развития 38 передовых технологий — единственное, что мне казалось положительным у этого незадачливого правителя. Но постепенно цифра уменьшалась до 20, потом 15, потом 10, потом 5… Сейчас этого никто не вспоминает вообще. Но это не значит, что об этом никто не думает. На днях я встречался с капитанами нашей индустрии. Их единственная мечта – создать эффективные структуры высокотехнологичного производства в России.
Вот что означает сегодня приблизиться к Западу. Это значит, нужно выйти на его рынок, причем выйти эффективно — все остальное приложится. Между тем, у нас нет ни одной эффективной по западным меркам компании. Раньше были авиация, космос, производство судов на воздушной подушке — все это наши изобретения. Правда, некоторые остатки прежнего технологического могущества у нас сохранились — например, в России лучшие в мире ракетные двигатели на жидком топливе. Их используют американцы в коммерческих целях для вывода объектов на орбиту. Это дает нам примерно миллиард долларов в год. Но в общем и целом прошедшие десять лет были потеряны. У нас 16 тысяч заводов, производящих станки и оборудование. Это примерно половина заводов, имеющихся в мире. Но количество не есть качество. Это — имитация.
Поскольку до 1991 года мы были автократической структурой, приходилось много производить своего. Но правительство не заботилось и не заботится о создании специализированных компаний, составляющих сегодня фундамент мировой и национальных экономик. Финляндия, как страна – это, огрубляя, комитет по обслуживанию «Нокии». Голландия неотделима от «Филипса». Норвегия — от «Теленора». Чтобы приблизиться к Западу, надо отдавать себе отчет в том, что компании, владеющие коммуникациями, имеют решающее значение в век глобализации. Надо осознать также, что мы живем в период, когда таможенные барьеры минимальны, а есть сферы, где просто нет барьеров. Тайвань, например, производит знаменитые чипы, уникальный товар, он ни с кем не конкурирует. Можно возводить против тайваньских чипов барьеры, но в результате тому, кто это сделает, грозит отставание. Поэтому против тайванских полупроводников и нет никаких таможенных барьеров. Но мы не производим сегодня ни уникальных, ни просто конкурентоспособных на мировом рынке товаров. Ответ-максимум предполагает, повторяю, что мы научимся это делать.
Чтобы стать частью Запада, не обязательно быть экономически такими же сильными, как западные страны. Западный рынок, поглощающий 85% мировых инвестиций, – это особый рынок. На него допущены специально отобранные страны. Китай, например, допущен по стратегическим соображениям. Он имеет каждый год примерно 80 миллиардов позитивного сальдо в торговле с США. Россия же допущена только двумя потоками — газовым и нефтяным; она не является частью западного рынка. Что это значит? Можно представить себе, допустим, что мы закрыли вентиль и не подаем на Запад ни газ, ни нефть. Это приведет к тому, что Венесуэла и Нигерия немножко увеличат производство газа и нефти, и Запад будет получать их на две копейки дороже. Таким образом, мы не являемся частью Запада даже чисто материально, не говоря уже о том, что доступ туда нам закрыт и визовыми барьерами. Но если Россия не входит в материальное лоно Запада – на его рынки, то говорить об идейном присоединении к нему или присоединении на уровне повседневности нет никаких оснований.
И все же у нас есть шансы на ответ-максимум. И даже шансы на сближение с Западом. Потому что в чем-то существенном мы близки с ним и сейчас. Это, может быть, прозвучит странно, но не только Западу, но и нам есть что терять в этом мире. Правда, не совсем то, что Западу.
Запад – это территория, где на душу населения приходится 25-30 тысяч долларов в год. Если меньше, то это уже не Запад. Анклавы Запада есть сегодня в Польше, Чехии, Словении, Словакии, где доход на душу населения меньше, чем 20 тысяч. У нас — две тысячи. И, тем не менее, даже в этом плане нам есть что терять: ведь средняя цифра годового дохода во всем незападном мире – одна тысяча долларов.
Однако нам есть что терять и помимо этого: например, Сибирь. Мы ведь ее очень легко можем потерять. Но у Запада нет геостратегического интереса в том, чтобы Россия осталась без Сибири. Можно сказать, что обе стороны status quo в значительной мере устраивает. Нас устраивает, что у нас есть Дальний Восток, Сибирь, выход к Тихому океану, огромные просторы, недра, которые еще просто не изведаны. Именно это позволяет нам стремиться в НАТО, в Европейский союз и другие международные организации, рассчитывая на взаимопонимание с их стороны. Но, к сожалению, очень часто мы его пока не находим: определенное совпадение геостратегических ориентиров не находит адекватного аналога в текущей политике западных стран, прежде всего – США.
В американской политической культуре нет понятия благодарности
Наши радикальные либералы обвиняют собственное население в том, что мы не стали частью Запада. Но ведь Запад и сам отталкивает Россию. Раньше он отталкивал ее из-за коммунизма, теперь — из-за несовершенства ее демократии, хотя в 90-е годы именно эта демократия, критикуемая подлинными российскими демократами, Западом всячески поддерживалась. Потому что она была ему выгодна.
Окончание Россией «холодной войны» сберегло Соединенным Штатам, по западным оценкам, 1,3 трлн. долл. (Сolton T. and McFaul M. America’s Real Russian Allies., p.48.) Вместо того, чтобы сражаться посредством союзников друг против друга во Вьетнаме и Анголе, американские и российские вооруженные силы сотрудничают теперь друг с другом в Боснии и Косово. Но сколько-нибудь серьезной заинтересованности в развитии России и ее сближении с Западом последний как не проявлял, так и проявляет. Да, Россия получила за последнее десятилетие ХХ в. 5,45 млрд. долл. в виде помощи. Основная ее доля направлена на сокращение бывшего ядерного потенциала СССР. И почти ничего не сделано в сфере сближения двух народов. В Америке учатся всего 5,3 тысячи российских студентов (сравним со 100 тысячами китайских), лишь небольшая доля которых поддерживается американским правительством. Международные обмены между двумя странами увяли. Все сводится к уменьшению — примерно на пять тысяч единиц — российского стратегического потенциала.
После 11 сентября 2001 года поначалу казалось, что даже в умах самых больших противников России происходят большие перемены. Как писали сами американцы, «Буш и его команда должны теперь воздержаться от чтения лекций Путину о превосходстве политической системы Америки и, вместо этого, сконцентрировать свои усилия на том, чтобы показать преимущества интеграции с Западом… Буш должен возглавить усилия, упрощающие эту интеграцию. Хорошим стартом было бы членство России во Всемирной торговой организации. Действуя еще смелее, Буш должен был бы определить конкретные этапы вступления России в НАТО»(ibid., p.55). Однако реальный процесс пошел совершенно иначе.
В начале декабря 2001 года идея трансформации НАТО рассматривалась на главных форумах Североатлантического Союза. Тут-то и выяснилось: те, кто приветствововал новое отношение к России перед взятием Кабула и Кандагара Северным Альянсом, вооруженным российским оружием, после их падения не испытывают к России никакой благодарности. Союзники по НАТО отвергли идею замены схемы 19 1 «двадцаткой» нового Совета Запада и России (где у России было бы не больше прав, чем у Люксембурга, но и не меньше). Мавр сделал свое дело, он больше не был нужен. Вместо выражений признательности и конкретных шагов к сближению США и их союзники подтвердили дату «ноябрь 2002 года» как время очередного расширения НАТО в восточном направлении, включая Прибалтику.
Прошло еще несколько дней, и Вашингтон объявил о выходе из Договора 1972 года о запрете на создание национальной системы противоракетной обороны. Это одностороннее решение разрушает всю систему стратегической стабильности в мире.
Самое поразительное в выходе из Договора по ПРО – его тайминг, время, когда решение оказалось принятым. Оно было принято немедленно, не теряя ни дня, после того, как фактические союзники России в Афганистане – бойцы Северного альянса – выполнили (по сути, за американцев) грязную и опасную работу, когда еще не были похоронены трупы на улицах Кандагара, шли бои в афганских горах.
События декабря 2001 г. выглядят как стремление поставить Россию на место. Вашингтон разрушил Договор 1972 года. Он не ослабил давления на чеченском направлении, он не подумал о моратории на расширение НАТО. В такой ситуации России ничего не останется, как самой озаботиться собственными интересами, преодолевая комплекс «хорошего парня», действующего щедро и бесплатно. Ведь именно Россия граничит с 375 миллионами мусульман из более чем миллиардного мусульманского мира. И именно она рискует завтра ощутить ответные действия, увидеть беженцев из Средней Азии.
Обозревая весь одиннадцатилетний посткоммунистический опыт взаимоотношений России и Запада, трудно не прийти к прискорбному выводу, что западной дипломатии, похоже, чувство благодарности неведомо. Вспомним некоторые факты.
В 1990 г. Москва пошла на феноменальные сокращения своих обычных вооруженных сил в Европе, полагаясь на обещание Запада, данное в Парижской хартии ноября 1990 года «О безблоковой Европе». В результате Варшавский договор был распущен. А что же НАТО? Когда Россия в 1994 г. вывела свои войска из Германии, Североатлантический альянс ответил экспансией на Восток. Россия, скрепя сердце, согласилась в 1997 г. с приемом трех новых членов в НАТО и подписала соглашение о Совете «Россия-НАТО». Но обратились ли к этому Совету западные союзники, когда принимали первое за всю историю существования Североатлантического союза решение о силовых действиях (бомбардировка Югославии) за пределами зоны традиционной ответственности НАТО? Нет, не обратились.
Весной 1999 года госсекретарь Олбрайт заявила, что белградское правительство сдастся на четвертый день. В 78-й день бомбардировок Кремль оказал помощь выступившему без согласования своих действий с Россией Западу. Посланный в Белград В. Черномырдин буквально заставил президента С. Милошевича на глазах у всего мира подписать капитуляцию. Заместитель госсекретаря США С. Тэлбот круто развернул свой самолет в воздухе и возвратился в Москву. Неделю шли дебаты на Смоленской площади и в Хельсинки – ровно столько, сколько нужно было для оккупации всего Косово войсками НАТО и полной изоляции там небольшой группы российских войск.
Запад полностью проигнорировал единственную просьбу России: образовать анклав вокруг исторических святынь — православных монастырей и Косова поля, чтобы 100-200 тысяч местных косовских сербов смогли найти убежище и избежать насилия со стороны албанской Армии освобождения Косова. Спрашивается, нужно ли было спасать Запад в его трудный час, если он в отношении российских просьб остался столь поразительно непреклонным?
Осенью 2001 года войска Запада благодаря России оказались в сердце Средней Азии, у них уже есть свои договоренности с Каримовым, Рахмоновым и Акаевым. Они высадились в Кабуле, Мазари-Шарифе и Кандагаре. Чье влияние они замещают поблизости от нефтеносного Каспия, склонного дружить со всеми Казахстана, отчужденной Туркмении, мечущейся Грузии?
В ходе акции на Среднем Востоке Запад снял с Пакистана и Индии санкции, простил долг значимой в данной ситуации Иордании, элиминировал долги Польши. Произошло списание почти полуторамиллиардного долга Пакистану. А что получила Россия? Ведь, что ни говори, она, имея значительное мусульманское население, рискует, она заведомо ослабляет свои позиции на востоке. Намерены ли американцы списать хотя бы часть долгов СССР (государства, переставшего существовать), предоставить российским (скажем, металлургическим) предприятиям часть американского рынка, продемонстрировать солидарность во взаимной борьбе с терроризмом? Благие мечтания. Если благодарность есть, то почему она выборочная, почему не облегчается бремя советских долгов стране, которая освободила Америку и Запад в целом от бремени противостояния, которая заявила о солидарности с Америкой в ее трудный час?
Возможности России еще достаточно велики – с этим соглашаются даже некоторые противники «слишком быстрого и безоглядного» сближения. По признанию бывшего министра обороны США У. Перри, «все действия Соединенных Штатов по ограничению распространения ядерного оружия могут быть легко перечеркнуты Россией, если она, к примеру, решит продавать ядерную технологию, боевые системы или расщепляющиеся материалы»(ibid.). Он же указывает на внутреннюю уязвимость воздушной и ракетной оборонительной системы, видя в этой уязвимости проблему, «которая никогда не будет решена»(ibid. , p.39).
Посмотрим на дело трезво. Российский военный бюджет составляет всего 8 млрд. долл. Но не стоит забывать, что ядерное оружие – это, в сущности, оружие бедных. Решение Вашингтона выйти из Договора по ПРО так или иначе развязывает руки России. В свое время СССР создавал систему воздушной обороны, которая стоила (по американским оценкам) не менее 100 млрд. долл. (по курсу 1970 г.). Тогда США отказались от такой системы, наращивая наступательную силу. Не поменяются ли прежние противники местами?
Один из вариантов — Россия устанавливает вместо моноблоков на наших тяжелых ракетах кассетные боеголовки. Колоссальная подъемная тяга этих ракет, включая мобильные МБР типа «Тополь-М», такова, что мы можем установить до сорока боезарядов вместо прежних шести-восьми и нынешних моноблоков. При этом задуманная система ПРО, на создание которой американцам понадобится не менее 10 лет, должна будет перехватывать все до единой летящие через Северный полюс боеголовки, включая и тысячи заведомо ложных, которые зафиксируют радары создаваемой американцами системы ПРО на Аляске.
Не хотелось бы видеть этой возрожденной гонки, равно как и обиженного Китая, чьи 24 МБР с созданием американской ПРО будут блокированы. Но искус положиться на свою мощь в Вашингтоне фантастически велик. Так же, видимо, как в Лондоне сто лет назад, когда закладывали на стапелях первый дредноут, который должен был нейтрализовать германскую морскую мощь, а привел к невиданной до того гонке вооружений и, в конечном счете, к мировой войне.
Чрезвычайно опасны и намерения США расширить зону вооруженной борьбы с терроризмом, распространив ее на страны, обозначенные Вашингтоном как «изгои». Это признается многими и на Западе, в том числе, в самих США. «Ясно, что курс, предполагающий наказание вплоть до свержения правительств в Ираке, Сирии и Иране ради искоренения международного терроризма, — пишет американский историк П. Шредер, — является курсом, который не поддержат даже ближайшие американские союзники и который способен взорвать антитеррористическую коалицию» (Schroeder P. The Risks of Victory. An Historian’s Provocation//National Interest, Winter 2001/02, p.28). Ясно, добавлю, что колоссальные противоречия между западным и незападным миром таким способом решить нельзя, а можно лишь усугубить и обострить. И рано или поздно они дадут о себе знать.
Если Запад и на этот раз не найдет схему примирения пяти миллиардов мирового населения с фактом своей отсталости, бедности и бесперспективности, если тридцатикратное превосходство «золотого миллиарда» в доходах на душу населения над остальными пятью миллиардами не будет преодолено, то мирной эволюции в XXI столетии ожидать не приходится. Что касается России, то, судя по отторжению ее в декабре 2001 года от основных западных организаций, одним из вариантов ее будущего является присоединение к огромному незападному миру.
Радикальные либералы правы в том, что население страны не воспринимает западные ценности, о которых говорилось выше. Но разве поведение США способствует такому восприятию?
У российского государства никогда не было денег
Чтобы ответить на современные вызовы со стороны Запада, России необходимо сильное государство. К сожалению, пока этот вопрос остается на периферии дискуссии. А он, между тем, чрезвычайно важен.
Есть два типа сильного государства – государство диктатуры и государство закона. Западные демократии являются сильными государствами. Принято решение, и люди платят налоги, исполняют предписанное, даже будучи недовольными. Самое худшее, что они могут сделать в ответ на то, например, что налоги доходят до 50%, — вывезти свой капитал и уехать. Они имеют возможность голосовать не только бюллетенями, но и ногами. Сильным западное государство является и в том смысле, что решение, принятое Л. Жоспеном в Париже, действует и в маленьком Нанси, и в отдаленной деревушке. Это и значит, что в стране действует государство.
В России – не так. Здесь решение, принятое царем, генсеком, кем угодно, – никогда не дойдет в таком виде в какой-нибудь маленький городишко. Поэтому я абсолютно не согласен с тем, что Россия была на протяжении всего советского периода тоталитарным государством. Россия – это огромный стог сена в том смысле, что она отличается весьма малой управляемостью. Приписывание же ей органической склонности к тоталитаризму искажает реальность – подлинную склонность к неуправляемости и анархии. Тоталитарный – это всеобщий, всеобъемлющий, всепроникающий. Нацизм был тоталитарной системой с сильным государством диктаторского типа, хотя и кратковременным. В России же в ХХ веке преобладало слабое государство. Армия в начале столетия потерпела поражение от японцев, потом от немцев. Сильным здесь государство было только при Сталине. Я не говорю о знаке – плюс или минус. Я говорю, что оно было сильным. Оно все пронизывало, оно принимало решения и проводило их в жизнь.
По своим идеалам я – сторонник сильного государства западного типа и противник государства диктаторского. Но я понимаю и то, что не может быть западного государства в стране, где нет западных людей, а есть люди, предпочитающее государство слабое, склонные к неуправляемости и анархии. Поэтому вопрос нужно ставить конкретно: какой тип государства нужен России именно сегодня, чтобы она могла адекватно ответить на брошенные ей вызовы. Желательно в виде ответа-максимум.
Чтобы государство было сильным, оно должно быть эффективным. Если мы идем на какие-то жертвы, если собираемся ради сильного государства отдавать какие-то свои права, если мы что-то вообще собираемся делать и что-то изменять, то мы должны руководствоваться какими-то целями, идеалами и интересами. Однако сегодня никаких идеалов нет, цели не обозначены, интересы не поняты. А без этого разговоры о сильном государстве так разговорами и останутся.
Вторая составляющая сильного государства – прочная финансовая база. Между тем, у русского государства уже тысячу лет не хватает денег. Казна никогда здесь не была полна. Поэтому служилым людям платили не деньгами, а давали поместья, землю. А западным государям дарили белок, горностаев, соболей — то, что набили охотники в Сибири или на севере. Денег же никогда не было. Николай II, провожая Витте в Портсмут в 1905 году на переговоры о мире с японцами, говорил: все что угодно, но только не деньги – денег у меня нет, денег не дам. Так что контрибуцию мы японцам платить не стали. Вместо нее мы отдали им половину Сахалина, Порт-Артур.
Справедливо указывают на то, что советское государство пыталось в свое время осуществить индустриализацию за счет массы населения. Но в этом отношении Сталин в 1929 году, Вышнеградский в 1892 или Витте в 1897 действовали сходным образом. Задача была — выбить из крестьянства как можно больше пшеницы, продать ее на Западе, а деньги пустить на станки, железные дороги, заводы и верфи. Понятно, что сегодня так уже не получится и получиться не может. Но сильное государство не может сегодня строиться и на экспорте нефти и газа.
Каким же образом оно может и должно строиться? Как автор биографии Ф. Д. Рузвельта, хотел бы обратить внимание на его политику выхода из кризиса. Америка тогда была по многим параметрам соизмерима с сегодняшней Россией. И Рузвельт начал со слова к нации, которое дало людям ясную картину положения в стране, обеспечило доверие к президенту, наметило пути преодоления кризиса. В России нужно слово. Слово о том, что нам нужно. Нужен же нам подлинный, а не монопольный рынок строящегося жилья, строительства дорог, обеспечения питьевой водой. И — одновременно и параллельно – нужны освоение космоса, запуски спутников связи, создание высокотехнологичных компаний. Люди должны ясно понимать и вызовы, с которыми страна столкнулась, и меры, предназначенные для того, чтобы на них ответить.
Место России в мире
Современный вызов России со стороны Запада – это не просто вызов новыми технологиями. Это вызов и ее положению и месту в мире, ее державному статусу, без которого Россия не есть Россия. И в глазах мира, и в глазах ее собственного населения.
Любой политик, который скажет, что Россия – это просто большая Бразилия, немедленно ощутит негативную реакцию общества. Да, президент Путин может говорить, что мы на 82-м месте по производительности труда. Но он говорит это, постоянно указывая на наш экономический рост, на то, что сегодня якобы стало лучше, чем было вчера. И еще он не устает повторять, что считает Россию великой страной. Без этого быть лидером России нельзя. Потому что при всем том, что многое потеряно (и в стране в целом, и в ее правителях), при всем том, что утрачено чувство солидарности, исчезло сочувствие, в обществе сохраняется ощущение, что мы — не третьеразрядная страна. Поэтому президент, который будет считать, что нам безразлично то, кем мы являемся в мире, не может рассчитывать на переизбрание.
Но верно и то, что высокому статусу надо соответствовать. Между тем, наш валовой продукт – триста с небольшим миллиардов долларов в год. Это ниже, чем в Голландии. В Германии он равен 2,2 триллиона, во Франции – 1,7, в Японии — 4 триллиона. А в США – 10 триллионов. Наши триста миллиардов — это ноль целых три десятых триллиона. Так что цифры говорят о том, что по основным параметрам мы давно уже не мировая держава. Наше феноменальное падение началось давно, еще с 90-го года. До этого Россия ( разумеется, говоря очень грубо, оценки такого рода сложно делать, потому что у нас были государственные цены) по экономическим показателям составляла половину Америки. А сейчас что-то в районе 8 процентов. Есть только один материальный параметр, позволяющий России претендовать на особое к себе отношение: тысячи единиц ядерного оружия. Они делают ее великой ядерной державой, и притом — неприкосновенной. Нужно нам это или нет, но является фактом, что в этом году спущена еще одна подводная лодка с крылатыми ядерными ракетами. Нужно нам или нет, но мы создаем все новые средства доставки — мобильные, на твердом топливе, которые могут уходить от противоракетных средств; они неуязвимы, ибо когда их спутник засекает, они уже в другом месте. Это позволяет пока России сохранять свою огромную территорию, свое еще большое население.
В свою очередь, огромность территории в сочетании с геополитическим положением — выход к морям, роль моста между Европой и Азией — и сами по себе позволяют России оставаться великой державой или, по крайней мере, региональным лидером. Есть у нее и еще один ресурс: Россия – ядро пространства, называемого СНГ. Здесь существуют доступный для России рынок, перспектива сближения. Происходящие в России процессы демократизации и создания рынка при всем их несовершенстве делают ее оплотом модернизации на этом пространстве. Я уже не говорю о том, что заслуженную славу создают стране российская культура, наука, образование.
Тем не менее, вопрос о том, что Россия должна смириться для собственного же блага с ролью второразрядной державы, неоднократно поднимался и поднимается в отечественной и западной печати. Последним образцом такого рецепта выхода страны из тяжелого экономического и социального положения стала статья аналитика ЦРУ генерала У. Одома, опубликованная в осеннем номере американского журнала «Нэшнл Интерест» за 2001 г. Одом призвал не церемониться с Россией, которой еще многие десятилетия предстоит выбираться из пропасти, в которую она сама себя бросила (Odom W. Realism about Russia//National Interest, Fall 2001, p. 32 – 39). Бушу, по его мнению, не стоит повторять Клинтона и толкать Россию в сторону прогресса. Россия – не великая страна, она – даже не серьезно действующий фактор на мировой арене. И не следует бояться ее ржавого стратегического арсенала.
Однако даже в США эта точка зрения не является ни единственной, ни даже доминирующей. По статье Одома началась дискуссия, во многом разогретая событиями 11 сентября. Выражая противоположную точку зрения, профессор из Беркли М. Малиа подчеркнул, что глобальные потрясения 11 сентября «снова вернули Россию в игру и сделали ее нашим союзником». Малия отказывается считать поворот президента Путина к союзу с США очередной потемкинской деревней . Это, полагает он, серьезный поворот росссийского президента, и залогом стабильности являются его тесные связи с Блэром и Шредером (Odom`s Russia: a Forum// National Interests. Winter 2001/ 2002., p.116). А для бывшего посла США в СССР Дж. Мэтлока показателем значимости Москвы является ее способность укрепить или ослабить безопасность Соединенных Штатов. Мэтлок отмечает исключительное по значимости географическое положение России, что делает ее бесценной в отражении угроз американской безопасности. Поэтому споры о том, «великая» или «невеликая» страна Россия, по его мнению, бессмысленны, а отталкивать ее в посуровевшем для Америки мире просто безответственно. Одом, по мнению Мэтлока, изображает не реальную Россию, а карикатуру на нее. Реальная же Россия, убежден он, найдет в себе силы преодолеть период слабости (ibid., p.117).
Аналогичных взглядов придерживаются и многие европейские эксперты. Известный английский русолог Дж. Хоскинг называет позицию Одома высокомерной. Беда России, полагает он, — в буквальном следовании назидательным советам МВФ. Неспроста она стала укрепляться именно после дефолта 1998 года, когда перестала смотреть в рот западным партнерам. Трудно переоценить, считает Хоскинг, потенциал России. «Ее ресурсы огромны, и они еще недостаточно мобилизованы. Россия обладает высококвалифицированной рабочей силой, ее научная и техническая база позволяет решать буквально любые задачи. Это и случится в будущем» (ibid., p. 119). В той или иной мере такой взгляд разделяют и другие участники дискуссии.
Думаю, что для этого есть все основания, хотя, разумеется, никакого автоматизма в обеспечении высокого статуса России не существует и существовать не может. Он может быть обеспечен лишь адекватной политикой. Станет ли в результате ее осуществления Россия Западом? Нет, не станет. Но она вполне способна, отвечая на вызовы Запада (и при партнерском с его стороны к ней отношении), стать по ряду упомянутых выше параметров частью Запада, оставаясь незападной страной.