Комментарий Алексея Кара-Мурзы
Я считаю, что Интернет-дискуссия, которая задумана и реализуется Фондом «Общественное мнение» и Фондом «Либеральная миссия», – очень удачная и перспективная форма, потому что позволяет сделать дискуссию многораундовой. Обычно ведь у нас что бывает: люди мало общаются, говорят в разных аудиториях, пишут в разных журналах. Если где-то и встретятся, – отговорят свое и разойдутся. А лучшие аргументы, как известно, приходят уже «на лестнице» – жди потом другого случая. Крайне важно поэтому удержать диалог, сделать его «non-stop», пустить дискуссию еще по одному кругу, более концентрированному, который уточнит позиции. Поэтому я с удовольствием принимаю участие в данном проекте не только как член общественного Совета Фонда «Либеральная миссия», но и как человек, который уже лет двадцать размышляет на эти темы, – с расчетом, что нам удастся поговорить гораздо более содержательно, чем часто бывало прежде.
Моя самоидентификация – европеист
Теперь о моей самоидентификации в рамках принятого в этой дискуссии деления мировоззрений.
Во-первых, я – убежденный европеист. И в этом смысле я русский западник. Но я предпочитаю слово «европеист», потому что Россия, русская культура, на мой взгляд, является органической частью культурной Европы. А так как Россия – не Запад в геополитическом смысле, то слово «западник» – полемически более уязвимо. Поэтому, делая акцент прежде всего на культурном самоопределении, лучше говорить о «европеизме», чем о «западничестве». И здесь нет никакой дискриминации по отношению к североамериканским демократиям; ведь они – тоже результат развития вширь той же европейской культуры.
Во-вторых, сегодня я предпочитаю говорить не о «европейском выборе», а о том, что Россия возвращается в Европу. После многих лет неудавшихся, хотя и не бесполезных, цивилизационных экспериментов страна возвращается к своим европейским культурным истокам.
Теперь о том, что такое Европа. Она очень разная. Строго говоря, разнообразие Европы, совокупность различий, которые можно видеть в ней, — это и есть одна из главных характеристик феномена Европы и ее постепенно раскрывающейся либеральной сути. Европа — уникальная цивилизационная площадка, в которой возможен диалог, причем диалог внутренний, то есть не с другими, а между своими. И Россия – культурная, органически европейская Россия – занимала свою позицию в этом внутриевропейском диалоге. Да, она была православная, она была восточно-христианская. И, тем не менее, цивилизационно, культурно Россия – часть Европы, и в диалог со всякого рода «иной Европой» она вступала в рамках диалога внутриевропейского.
Культура противостоит не другим культурам, а собственному варварству
Я исхожу из того, что подлинная культура не противостоит другим культурам. Она всегда противостоит своему собственному варварству. Не было и нет столкновения цивилизаций, но идет постоянная внутренняя борьба каждой цивилизации со своим собственным варварством. И в этой борьбе другие цивилизации по отношению к данной могут выступать либо на стороне ее культуры, либо на стороне ее варварства.
Именно этого, по сути дела, побаиваются некоторые наши «критики Запада», полагая, что Запад (подчас невольно) играет на стороне нашего собственного российского варварства. Существует подозрение, что Запад более способствует деградации России, а не культурному развитию ее. Я не считаю, что это глупые опасения, но они избыточны и – в конечном счете – неверны. ]
На мой взгляд, чаще всего «Европа», равно как и культурный европеизм внутри России, – это безусловный наш плюс, серьезная сила на стороне российской культуры. Последней было хорошо именно в Европе, которая в конечном счете, я уверен, наш союзник в борьбе за российскую культуру против российского варварства.
Георгий Петрович Федотов, один из тех, кто для меня является интеллектуальным авторитетом, русский европеист, итальянист по образованию, эмигрант, говорил так: «Поленились почаще припадать к истокам европейской культуры, так хлебайте теперь упрощенного Маркса». Марксизм – это тоже ведь элемент европейской культуры. Но дело в том, что у нас схватили упрощенного Маркса и начали использовать в своих антизападнических целях, а не в том контексте, в котором он возник и существует в Европе. У нас его начали использовать как дубину в своих собственных русских разборках и оглушили ей высокую русскую культуру.
Реальная Европа, повторяю, – очень разная; как и везде, там есть и культурные высоты, и шлаки, часто маскируемые под культуру. И правы те, кто говорит, что европейские шлаки нам не нужны. Действительно, нам нужны завоевания европейской культуры. Нам нужно вырастить у себя европейское гражданское общество, а не пассивно заимствовать на стороне западное массовое общество, лишенное гражданских основ. Да, слишком часто у нас хватают из Европы не то, что надо. Но виновата ли здесь Европа? Дураки и подражатели везде похожи, а вот учиться – дело трудное и долгое. Поэтому, говоря «западничество», стоит разобраться, какой Запад берут в качестве образца.
Образец для меня – Европа гражданских свобод, а не Запад потребительского варварства. И, разумеется, для меня образец Европы – не в ее темных веках, не ее дореформаторская зажатость и не попытки европейского диктата, хотя все это тоже было, а современная, либеральная Европа, культурно разнообразная и в этом смысле универсальная, ибо дает возможность каждому проявить свою «самобытность». В буквальном смысле – возможность быть самим собой.
Универсализм против нивелировки
Правда, универсализм – тоже вещь сложная и обоюдоострая. С моей точки зрения, европейскому культурному универсализму противостоит, во-первых, партикуляризм, то есть попытка обособиться, замкнуться, а во-вторых, ему угрожает банализация и деградация самого универсализма, т. е. всеобщая уравниловка и нивелировка. Подлинный универсализм – не массовый продукт, а концерт, симфония различных инструментов. Это не универсализм всеобщего уравнения, а универсализм целостности различного. Нельзя, чтобы кто-то заглушал всех, самонадеянно солировал на всех инструментах подряд. Поэтому когда я говорю «универсализм», я имею в виду симфоническое звучание, в котором у России есть своя партия; я против какофонии, я против дурных соло.
Культурная Европа сама еще только нащупывает этот новый универсализм, пытается организовать эту целостность. Не все, что при этом происходит, мне нравится, но я вижу, как европейцы осмысленно ищут и экспериментируют. Они стремятся уберечь культурное национальное своеобразие и устраняют нивелирующие барьеры. Ведь культурное творчество всегда самобытно, а бюрократия везде одинакова, пограничники и таможенники чем-то везде похожи, спецслужбы на одно лицо – маска с прорезью… А подлинная культура, повторяю, везде самобытна.
Я надеюсь, что Европа идет к тому, чтобы уничтожить чиновные барьеры, эти мешающие культуре перегородки, но так, чтобы национальные культуры остались разными и общались напрямую, без бюрократических посредников.
Либерализм — не только содержание, о котором можно и должно спорить, а форма, в которой возможен и желателен спор
Учитывая, что некоторые участники дискуссии причисляют себя к либералам («западникам» или «почвенникам»), хотелось бы сказать несколько слов и о либерализме. Либерализм для меня – не узкое, экономикоцентричное понятие. «Дурной либерализм» в чем-то сродни «дурному коммунизму». Коммунисты говорили: «Обобществим собственность – наступит всеобщее счастье». Точно также «дурные либералы» говорят: «Приватизируем собственность – будет прогресс». Социалисты нашли гаранта «всеобщего счастья» в пролетариате, «классе-гегемоне». «Дурные либералы» увидели всемирного мессию в частном собственнике…
Настоящий либерализм – сложнейший, комплексный социокультурный феномен. И прежде всего – это некоторое пространство культурного диалога с правовым оформлением, определенными правилами игры, где возможно все, кроме претензий на тоталитарность. Мы выслушаем, поймем и признаем самобытность любого, если только он действительно стремится к диалогу, а не намерен заглушить всех остальных. В значительной степени либерализм есть не всеобщее и обязательное содержание, а форма, процедурное оформление самого межчеловеческого общения. В либеральном мировоззрении встроена возможность не только говорить и делать свое, но и возможность услышать и оценить «иное».
Однако есть и пределы либеральной толерантности. Потенциально тоталитарные формы (большевизм различных оттенков, фашизм, фундаментализм) не имеют права существовать в либеральном контексте. Правовое пространство с его культурным многообразием не должно, не имеет права дать себя заразить заведомой патологией.
К сожалению, у нас подобное либеральное пространство еще не сформировалось. В первую очередь, потому, что у нас очень плохо с осмысленной культурной и интеллектуальной самоидентификацией. С одной стороны, редко в какой стране до такой степени «кто во что горазд». Но вглядимся в этот «плюрализм» внимательнее. Чаще всего люди у нас самоопределяются не по принципу «что ты хочешь и что предлагаешь», а по принципу «против кого ты дружишь». Я называю это «отрицательной самоидентификацией». У нас предпочитают переругиваться через баррикады, а при таком способе общения слышны не самые умные, а самые громкие и радикальные. И возвышаются у нас чаще не те, кто что-то создал, а те, кто перераспределил в свою пользу созданное другими, предварительно оболгав их. Недостаток собственного творческого усилия компенсируется принижением, а в пределе – устранением оппонентов.
Те, кто любит сегодня называть себя «либералами» или «западниками», – люди зачастую культурно весьма темные. Вспомним хороший пример – классических российских славянофилов и западников 1830-х и 1840-х годов. Не зря Герцен про них сказал: «Головы смотрят в разные стороны, а сердце бьется одно». Почему? Потому что те и другие – европеисты, только выступающие за разную Европу. Одни за просветительскую Европу — это западники. Но и классические славянофилы – Киреевские, Аксаковы, Хомяков, Самарин – тоже европеисты, как и западники Станкевич, Белинский, Герцен, Грановский. То есть их спор идет внутри Европы, люди решают, за какую Европу бороться, – за просветительскую или за классическую, дореформаторскую, потому что, на взгляд славянофилов, спонтанное просветительство ведет не к прогрессу, а к революции.
Заметьте: ранние, классические славянофилы были гораздо большими антигосударственниками, чем классические западники. Наши западники часто говорили, что только западническое правительство способно вывести темный народ в Европу. А либеральные славянофилы утверждали, что почва в России – более цивилизованная, чем власть, и именно западник-Петр закрепостил Русь, навязав ей западную бюрократию. Поэтому-то Николай I и боялся славянофилов гораздо больше, чем западников: последние удобнее для власти тем, что их всегда можно выдать за «пятую колонну», за антипатриотов.
Не поняв все это, не поймешь и реальной интеллектуальной и политической истории России. Того факта, например, что в состав «либерального лобби» в окружении Александра II, инициировавшего комплекс «великих реформ», входили не только западники, но и славянофилы – Юрий Самарин, князь Владимир Черкасский и другие. Или того, что у истоков либерального земского движения в России стояли и славянофилы – такие, например, как Дмитрий Шипов.
Так что не было на самом деле никакого изначально неразрешимого противоречия между этими двумя умонастроениями, между европеистами- западниками и европеистами-славянофилами. Поначалу спор шел внутри европеизма и – в значительной степени – внутри либерализма. Спор шел по вопросу о том, что лучше обеспечит русскую свободу.
Чтобы пояснить суть этого спора, приведу такое сравнение: люди сидят в темнице, и одни говорят, что надо пилить решетку, а другие – надо делать подкоп. Вот весь их спор. И те, и другие хотят вырваться на волю, и в этом смысле сердце у них действительно «бьется одно», только «головы смотрят в разные стороны». И, стало быть, не слишком важно, к какой группе принадлежать, лишь бы побег на волю – в Европу – удался.
Поэтому, повторяю, разделение этих лагерей во многом искусственно. Таким разделением русский бюрократический официоз (в том числе «советский») пытался русских европеистов стравить, оглупить, насильно растащить в разные лагеря и запереть в отдельные камеры. Но все серьезные русские европеисты (в своем университетском курсе по этой теме я рассказываю о 30-40 крупнейших мыслителях и практиках) – на самом деле и западники, и почвенники одновременно.
Для Пушкина, например, европеизм и самобытность (как правильно заметил Лев Толстой) – абсолютно одно и то же. Идя в Европу, по мысли Пушкина, Россия возвращается к себе самой и тем самым не теряет, а обретает свою собственную самобытность. И потому европеизм в России противостоит не почвенничеству (если саму почву понимать по-европейски), а русскому «держимордству», т. е. русскому варварству, часто прикрывающемуся риторикой об «особом пути», некоем «евразийстве», мифом «антиевропейской судьбы» и т. д.
Так что моя самоидентификация во всем этом споре только на первый взгляд парадоксальна. На самом деле, она органична и, надеюсь, плодотворна. Я – почвенный либерал, или либеральный почвенник, или либерал-консерватор, ибо опираюсь на особый пласт русской почвы, на определенную отечественную традицию.
Уверен, что никакое превращение одной цивилизации в другую просто невозможно. Если кто-то говорит, что Россия – это Евразия или Азия и хочет из нее насильно сделать Европу, то такой проект надо побыстрее прикрыть, потому что подобные «мичуринцы» могут очень сильно навредить культуре. У нас были и есть такие «горе-западники». Они говорят: Россия – царство тьмы, она еще по сути не жила, но мы заставим ее пойти в Европу, а уж там – заживем. Если так мыслить о России и так понимать либеральную реформу, то это – заведомо провальный проект. Но он свидетельствует только об интеллектуальной немощи псевдореформаторов, а не о существе России, не о качестве реформаторского «материала».
Россия – уже Европа, и надо только вернуться к себе на родину
К счастью, Россия – это уже Европа. И потому задача состоит в том, чтобы вернуться к себе на родину. Вернуться в свою историю, к себе самим.
Русь изначально формировалась как европейское образование. И именно потому, кстати, что она была Европой и развивалась достаточно вольно, она была крайне уязвима для тоталитарных нашествий, для жестко структурированных восточных орд. Нас захватила Азия, а чтобы освободиться от нее, мы сами должны были в какой-то момент стать чем-то наподобие Азии – жестче, самодержавней. Но последующие события показывают, что вслед за освобождением от ига Русь снова начала дрейфовать к Европе. Заметьте эту закономерность: Азию в России всегда вводили насильно, а стоило страну чуть освободить – она тут же направлялась в Европу. Это говорит о многом.
Я считаю, что большевизм принес с собой новую насильственную азиатизацию России с сопутствующим вырезанием европейских классов. Мне близка аргументация европеиста Плеханова в полемике с большевиком Лениным. Плеханов предупреждал: нельзя в России преждевременно нагнетать классовую борьбу между буржуазией и пролетариатом, потому что это два европейских класса. Они перебьют друг друга, и у нас останется одна Азия: царь, бюрократия, забитые подданные. Так все, к несчастью, и случилось. Культурные классы – интеллигенция, буржуазия, «рабочая аристократия» – друг друга перебили, часть была выслана, многие сами уехали, а с оставшимся набором социальных сил можно было выстроить только варваризированную «Евразию».
При этом Россия, в очередной раз оторванная от Европы, очень сильно проиграла. Последствия того проигрыша мы расхлебываем сейчас, когда в мире на смену индустриальному обществу (где рыть котлованы или стоять у конвейера могли и крепостные) пришло общество информационное, невозможное без либеральных прав и свобод.
Возрождая русскую культуру, мы возвращаемся в Европу. Мы ее, повторяю, не выбираем (как ребенок выбирает красивую игрушку) – это был бы инфантилизм, заведомо бесплодный. Прилагая культурные усилия, мы возвращаемся в Европу, как в свой законный отчий дом. А это опять-таки предполагает осознание своих европейских корней и углубленное знание нашей истории.
Вот почему меня пугают современные радикал-западники (по сути дела, те же необольшевистские «мичуринцы»), которые в очередной раз произносят заклинания, что до них «Россия не жила», что они – новые мессии, которые сейчас начнут из «царства тьмы» строить здесь «светлое будущее». Они просто не знают отечественную историю. Я вижу эти тексты, жуткие, якобы европейские тексты о том, что гордиться в российской истории якобы нечем, что века для нас пропали даром… Подобный культурный инфантилизм для меня – едва ли не главная опасность. С идейными противниками проще. А услужливый дурак, поистине, опаснее врага.
Ушло время лобовой драки с коммунистами. Большинству грамотных людей уже стало более-менее ясно: коммунизм в России паразитирует на бедности и недостатке культуры и воспроизводит их, как свою питательную среду. Пришло время ставить и решать следующий, главный вопрос: а что, собственно, мы, европеисты, можем предложить стране? Пришло время не разрушать тоталитарные стены, а возрождать европейскую Россию.
Основной вопрос: как из хаоса сделать порядок?
Я абсолютно согласен с Игорем Клямкиным в том, что более индивидуализированной, разношерстной, гетерогенной страны, чем Россия, вообще нет. Более хаотизированного, атомизированного социума я не знаю. Что такое русское община и русское самодержавное государство, как не способ компенсации и силовой сборки этого плохо скрепляющегося социума? Беда России – не столько вековой тоталитаризм, сколько склонность к неправовому анархизму. Индивидуальное самодурство на любой ступеньке социальной лестницы увенчивается на самом верху неправовым самодержавием. И поэтому либерализм, как политическое течение, обязан ответить на общий вопрос (политический, политологический, философский): как из русского хаоса создать порядок.
Да, если ты либерал, то ты обязан рассказать, как ты собираешься из русского хаоса делать либеральный порядок. Задача – создать альтернативную тоталитаризму гражданскую социальность, сделать тоталитаризм как способ организации государства ненужным. Но для этого надо превратить русскую вольницу в осмысленную свободу, что даст возможность обществу постепенно стать самоорганизующейся системой, которая не нуждается в репрессивных внешних скрепах. С этой точки зрения либеральный человек современного Запада является результатом долгой и очень непростой тренировки, которая привела к воспитанию ответственного индивида, у которого есть внутренние социальные регуляторы, и потому он попросту не нуждается во внешних принуждающих силах.
Выполнить эту задачу в России можно только при опоре на русскую либеральную и демократическую традицию, т. е. при опоре на почвенный либерализм. К сожалению, многие наши западники чувствуют себя совершенно чужими в этом историческом контексте. И совершенно напрасно. Они сами лишают себя перспективы, полагая, что в истории России им не на что опереться. Они безвольно отдали русскую историю коммунистам, и те обустроились в ней, как у себя дома. И тоже напрасно: история коммунистического большевизма в России насчитывает всего столетие, а история либерализма и демократии – значительно больше.
Для меня контекст русской истории – свой. Очень сложный, но свой. Да, наша либеральная традиция испытывала в России огромное давление и часто проигрывала. Но она существовала, и на нашей стороне немало тенденций, фактов и персонажей в русской истории. У нас есть своя почва и, только опираясь на нее, можно двигаться дальше. Но для этого отечественную историю нужно знать.
Ненаписанная история немосковской России
Что такое официальная российская история? Это – в основном – история, созданная царскими угодниками, потом большевистскими пропагандистами и разбавленная мемуарами иностранцев о «загадочной русской душе». Это – одномерная история русского деспотизма и – одновременно – русского рабства, холуйства и хамства.
На самом деле, русская история – это постоянная борьба многих тенденций. Не только в столичных центрах, но и в любом заштатном городишке, в любой деревеньке в контексте общей истории всегда существовало несколько «историй». Кто сказал, что история России – только история расширения власти русской бюрократии? А я могу сказать, что история России (ее расширения на Восток, например) – это история русской вольницы, бегства от бюрократии.
Историю России принято трактовать как историю столиц и самодержавных царей. Но и эта история была разной: правление Ивана III, незаслуженно забытое, – пример вполне европейских реформ. Да и внук его – Иван IV Грозный – не был монстром с самого начала. Первая половина его правления, правительство «Избранной рады» Алексея Адашева и Сильвестра – пример европейских реформ в духе деда. Опричнина и террор были потом, но только эту вторую часть правления Грозного вставили в официозную историю России, историю деспотизма и рабства.
В истории России была не только Москва. Мы что, считаем, что история России – это история расширения Москвы? А почему не сказать, что это – история высвобождения от тотальной централизованной опеки, история регионального самообустройства, не только не разрушающего, а укрепляющего русскую идентичность?
Давайте признаем, что история России не только поливариантна, но и полицентрична. При тверском предводителе дворянства Алексее Унковском (это 1850-е годы) в Тверской губернии был создан своего рода «полигон» будущих александровских реформ. За судьбой «тверского эксперимента» следила вся мыслящая Россия. И реформы пошли, удались. В послениколаевской России именно в Твери началась «иная история» – история гражданской эмансипации. Кстати, Тверь потом стала родиной кадетской партии – именно оттуда родом Петрункевич, Родичев.
Или, например, Пермь. Там родились Петр Струве, Михаил Осоргин, там долгое время в ссылке жил Александр Герцен. В пермские земли высылали диссидентство – не за 101-й километр, а дальше… Диссидентство – это ведь тоже заметная российская традиция.
Итак, Тверь, Пермь, да и русский Север, Поволжье, Сибирь – там везде огромные пласты почвенной традиции русского либерализма. Поговоришь с местными интеллигентами, просто с умными людьми и понимаешь – там нет проблемы противоречия европеизма и почвенничества; они органично слиты воедино. Уверен: средний «почвенный» русский человек из провинции, который никогда никуда «в Европы» не ездил и, наверное, не поедет, – это во многом «русский европеист». А потому – либерализм не может быть чужд ему, но при одном условии – если это органичный либерализм, вырастающий из национальной культурной традиции.
Число жертв сталинизма — показатель сопротивляемости гражданского общества
Для меня одна из очень важных вещей — это, конечно, интерпретация русского ХХ века. Многие говорят: коммунистический тоталитаризм – очередное воспроизведение русской деспотическо-рабской традиции. Но чтобы создать и удержать коммунистический режим, репрессировали 40 миллионов. Кто были эти люди? Они представляли угрозу для тоталитарной системы – уже хотя бы тем, что были инородны по отношению к ней. Массовые репрессии – показатель сопротивляемости гражданского общества. Представляете, сколько большевикам пришлось пообрубать в России европейских веток? И эти обрубленные ветки – тоже наша история.
Да, те люди погибли, их дети не родились, а плодились и размножались люди иной породы. Но это не значит, что большевики смогли начисто стереть из нашей истории традицию стремления к свободе и гражданского самостояния. Не забудем и отечественную эмиграцию ХХ века: русская либеральная и демократическая традиция во многом эмигрировала, но не прервалась. А ведь наследие русской либеральной эмиграции – совершеннейшая terra incognita для многих наших новейших «западников».
Или – якобы главный козырь коммунистов – Великая Отечественная война. «Новорусские либералы» ее просто даром отдали коммунистам. А на мой взгляд, мифу о том, что войну эту выиграли коммунисты и Сталин, способна вполне противостоять другая интерпретация: войну выиграл народ вопреки Сталину. И победили в войне не принципы большевизма, а коренные ценности либерализма – стремление защитить свою честь и достоинство, любовь к родине, семье, культуре, языку, истории…
В заключение я хотел бы напомнить прекрасные слова Владимира Васильевича Вейдле, русского эмигранта, знаменитого историка и культуролога. Он говорил: «Я сам западник, но знаю за русскими западниками один грех. Они хотят превратить Россию в Европу, забывая, что она – уже Европа». Абсолютно точно сказано. Побережней надо с Россией. Не надо никуда тянуть нас насильно. Воссоздав свою европейскую традицию, став свободными, мы обязательно будем в Европе.