Вопрос №1
ЯСИН Е.Г.:
Встречи с моими немногочисленными знакомыми из сферы культуры показывают, что, кроме недовольства потерей доходов от государства, среди этих людей присутствует определенная растерянность, чуть ли не ощущение катастрофы. Когда в начале 1990-х годов мы проводили либеральные реформы, то мы рассчитывали, что они дадут положительные результаты, в том числе и в сфере культуры. Впрочем, если попытаться объективно оценить изменения последних десяти лет, то мы увидим, что никакой культурной катастрофы не произошло и что современную ситуацию в культуре можно оценивать весьма оптимистически. В начале нашего сегодняшнего обсуждения я хотел бы, чтобы вы ответили на вопрос: какие именно институциональные изменения в российской культуре свидетельствуют о ее либеральной трансформации, а какие – отражают тупики разложения советской системы?
ДОНДУРЕЙ Д.Б. (главный редактор журнала «Искусство кино»): «Во всех сегментах культуры, включая издательское дело, показатели реального рыночного предложения за 1990-е годы не снизились по сравнению с советским периодом»
Говорить об институциональных изменениях в российской культуре можно, лишь не обращая внимания на те оценки, которые предлагают обществу деятели культуры, все еще не способные осознать происходящие в этой сфере многомерные трансформации. С одной стороны, изменения многих важных институций, представлений о происходящем, смена поколений авторов, ориентиров и приоритетов происходит достаточно медленно, с другой – отсутствует профессиональная рефлексия, которая бы адекватно отражала такие сдвиги. И, в конце концов, функцию оценки в этой сфере продолжают сохранять за собой те люди, которые уже уходят из пространства актуальной культурной деятельности. Поэтому ситуация в культуре сегодня намного сложнее, запутаннее и многомернее, чем в политике или экономике.
В настоящее время отсутствует серьезный экономический и статистический анализ реальной художественной практики. Мы не знаем структуры произведенной культурной продукции, количества учреждений, занимающихся ее созданием, масштабов и типов ее потребления, разнообразия фактического предложения на рынке, возможностей участия разных групп населения в ее производстве, продвижении и потреблении, характеристик дохода, прибыли и нереализованного спроса…
За прошедшее десятилетие количество театров всех форм собственности — государственных, частных, федеральных, муниципальных, антрепризных, общественных, самодеятельных – в стране не только не уменьшилось, но и увеличилось, не смотря на все ахи-охи театральных деятелей. Причем, старые учреждения продолжают существовать только благодаря замечательной традиции «отнимания» денег генералами от культуры у мэров, министров и богатых спонсоров. Цирк, эстрадный бизнес, звукозапись продолжают успешную деятельность, широко гастролируя по пространству бывшего СССР, устраивая концерты на стадионах. Во всех сегментах культуры, включая издательское дело, показатели реального рыночного предложения за 1990-е годы не снизились по сравнению с советским периодом. Однако подобные факты так и остались неосмысленными.
Меняются и понимание процессов потребления. Интеллигенция на протяжении семидесяти лет учила как деятелей культуры, так и ее потребителей, что единственно значимым культурным продуктом является искусство. И разве лишь директора театров и филармоний, заведующие прокатными конторами и студиями подозревали, что наряду с высоким искусством существует иная по своему происхождению и содержанию массовая культура. И только теперь, после распада советской системы культурной политики, становится очевидным, что книг надо печатать ровно столько, сколько их будут покупать, а фильмов показывать столько, сколько их будут смотреть. После исчезновения прежней ориентации исключительно на искусство, оказалось, что Россия – не самая читающая страна в мире и что у нас не самый смотрящий кино зритель. Теперь культурные кураторы более трезво понимают процессы потребления: ведь меньше 5% людей способны воспринимать искусство, остальные 95% готовы потреблять только разные формы квазимассовой культуры, приносящей высокие доходы.
Художественная культура – большой, быстро развивающийся бизнес. После кризиса 1998 года в сфере кинобизнеса происходило следующее: сборы кинопроката 1999 года составили 17 млн. долл., сборы 2000 года – 32 млн. долл., 2001 года – 66 млн. долл. Ожидается, что в нынешнем году сборы российского кинопроката превысят 100 млн. долл., и мы войдем в число развитых кинодержав Европы. При этом 10-15 млн. долл. ежегодно телевидение тратит на производство сериалов, размещая в них рекламы на 200 млн. долл. И российские телесериалы занимают примерно пять-семь мест в еженедельной двадцатке телепередач с самым высоким рейтингом.
Сегодня государство постепенно уходит из сферы культуры, что вызывает у деятелей искусства двойственное отношение. Часть творческой интеллигенции требует от государства предоставления авторам абсолютной свободы, в частности, в сфере цензуры. И это требование государство фактически выполняет, поскольку в течение последних десяти лет цензуры в России просто нет. Однако все эти годы у нас сохраняется система самозаказов, которой нет нигде в мире.
Поясню, о чем идет речь. Во всем мире работает продюсерская модель культуры, поскольку сами условия этого бизнеса, расширение объемов и усложнение структур производства и потребления, изменение различных систем доставки и продажи требуют ориентации на зрителя. В отсутствие цензуры на Западе существует социальный заказ, благодаря которому регулируется создание только тех произведений, у которых есть шансы быть проданными. В России же ряд деятелей культуры хотели бы, чтобы государство не выступало в роли продюсера или инвестора культурных процессов, но, тем не менее, оплачивало всю творческую деятельность авторов, критикующих отвратительное и ненавистное им государство. У такой модели нет никаких перспектив, и она будет постепенно изживаться, поскольку во всем мире культура развивается по другим законам.
В настоящее время государство потеряло ряд таких функциональных культурных институтов, как, например, творческие союзы. В более или менее целостном виде сегодня, кажется, сохранился только Союз театральных деятелей. Союз кинематографистов находится на грани, если не развала, то самоуничтожения. Об остальных не идет и речь, поскольку в России сейчас существует пять Союзов писателей, три Союза художников и два – композиторов. У всех этих союзов нет ни экономики, ни перспектив, ни профессиональной солидарности, и, по сути, они никому не нужны.
Еще одно важное изменение последнего десятилетия – ожесточенная конкуренция российской и западной культурной продукции, которую советская власть не допускала, ограничивая появление иностранцев на внутреннем рынке. Наши деятели культуры, может быть, и не понимают, как хорошо им было в ситуации, когда по решению секретариата ЦК КПСС покупалось ровно семь американских фильмов в год, а восьмой фильм допускался на киноэкраны страны, только в случае, если Леонид Брежнев отправлялся с визитом в США. И даже несмотря на любовь населения к индийским фильмам, их покупалось не больше тринадцати. Причем, конечно же, индийские фильмы шли в Прибалтике, а фильмы режиссера Ингмара Бергмана отправлялись для проката в Туркменистане.
Сегодня российский кинорынок ничем не отличается от немецкого или французского. Ежегодно 120-130 кинокартин производятся на фабриках Голливуда, и в остальном мире выходит примерно шесть тысяч названий. Основные прокатные сборы (7-10 млрд. долларов) делают 30-35 американских блокбастеров. Все они плюс около 60-65 лучших мировых премьер ежегодно показываются в России. Благодаря театральным фестивалям, гастрольной, концертной деятельности и другим формам проката московские зрители регулярно имеют возможность смотреть спектакли и концерты лучших зарубежных исполнителей.
В то же время с точки зрения того же кинобизнеса Россия представляет собой две страны. У нас есть шесть-восемь миллионов образованных молодых людей, которые работают в развитых секторах экономики, делают карьеру, зарабатывают не менее трехсот-четырехсот долларов из расчета на одного человека в семье, имеют развитый досуг, ходят в рестораны, в новые, оборудованные системой Dolby, кинотеатры, ездят за границу. Такие люди ходят в двести (из полутора тысяч по всей стране) кинотеатров и приносят девять из десяти долларов, заработанных в отечественной киноиндустрии. Однако цена билета в кинотеатр в Москве в пять раз превышает цену посещения кинотеатра в среднем российском городе, не говоря уже о поселках и деревнях. Надо понимать, что спрос на культуру пока еще очень ограничен, в том числе и из-за низкого уровня благосостояния основной массы населения.
Особая тема – смена поколений в художественной культуре. К сожалению, многие авторы старше 40 лет не способны создавать актуальное искусство. И снимать кино для тех шести-восьми миллионов посетителей новых кинотеатров наши кинематографисты еще не умеют, не зная вкусов и приоритетов этого слоя, их представлений о жизни и не учитывая, что эти люди уже давно привыкли к лучшему американскому и европейскому кино. Поэтому для этой группы кино практически не снимается. В сфере культуры пока нет серьезных идеологических проектов, которые могли бы возбудить страну, понравиться миллионам. Несколько лет назад таким проектом стал фильм Алексея Балабанова «Брат-2», но других предложений на кинорынке пока не видно.
ЯСИН Е.Г.:
Я хотел бы, чтобы в последующих выступлениях была затронута тема разграничения высокой и массовой культуры. Должно ли государство поддерживать высокое искусство?
ГУДКОВ Л.Д. (заведующий отделом теории Всероссийского центра изучения общественного мнения): «Сегодня происходит деградация как сложных (система книгораспространения), так и элементарных (сельские библиотеки) форм культуры при довольно успешном воспроизведении некоего среднего ее уровня»
Основные культурные тенденции последних тринадцати лет: распад государственной системы поддержки и производства культуры и мощнейшее наступление массовой культуры. Гуманитарная интеллигенция, которую правильнее было бы назвать государственной «репродуктивной бюрократией», оказалась абсолютно не готова к этим процессам. Потерю своего статуса и роли она воспринимает в катастрофических тонах, а точнее – воспринимала, поскольку интеллигенции, как социальной группы со специфическим самопониманием и претензиями, фактически уже нет. При этом людьми, ранее к ней принадлежавшими, высказывалась явно неадекватная оценка культурных реалий, существенно переоценивалась их собственная роль, как «просветителей» и «моральных и культурных авторитетов». На деле же интеллигенция выполняла лишь две функции: с одной стороны, обеспечивала поддержку и легитимацию режима, с другой – производила минимальное просвещение остального населения.
Если рассматривать книгоиздание в советское время, то 60% выпущенных книг никогда не читались. Большая половина всей отпечатанной бумаги заранее была обречена стать макулатурой. Большая часть общественно-политической литературы (пропагандистской, методической и т. д.) не пользовалась никаким спросом. В то же время существовал постоянный дефицит на очень узкий спектр книг. Этому соответствовала и структура книгопроизводства: в СССР существовало примерно 180 очень крупных государственных издательств, выпускавших огромными тиражами только проверенную идеологически, а потому – лишь отработанную и рутинную литературу (школьную, классическую, «секретарскую» литературу, сочинения лауреатов государственных премий и проч.). В рамках действовавшей схемы книгоиздание не могло ни создать условий для выпуска сложной экспериментальной литературы, в том числе и новой научной, ни тем более – полностью удовлетворить массовые запросы.
Сегодня вместо крупных государственных издательств, печатавших поточную советскую литературу в духе «Роман-газеты», учебники и агитационно-пропагандистскую словесность, возникло порядка четырнадцати тысяч издательств, большей частью частных, которые обеспечивают удовлетворение разнообразного по тематике, типам изданий, читательской адресации диверсифицированного спроса. Число названий выпускаемой книжной продукции, которое в 1990 году начало падать и падало примерно до 1996-1997 гг., сегодня достигло абсолютно рекордных значений. По последним данным, в 2001 году вышло 70 300 новых названий книг. В советское время максимальный ежегодный показатель составлял 55 тысяч названий. Только за последние два года он вырос на 18%. Это просто фантастический рывок.
Конечно, нынешние издательства в основном ориентируются на массовый спрос. Но это не значит, что все они выпускают низкопробную массовую литературу. Они издают и книги по воспитанию детей, обучению и самообучению работе на компьютере, иностранным языкам. В общем, в сферу их интересов попадает все, что относится к рационализации повседневности: дому, человеческим отношениям, огороду, здоровью. В советские годы односторонней военно-промышленной модернизации именно в данной области проявлялась наибольшая дикость и невоспитанность. Только два журнала – «Крестьянка» и «Здоровье» – пытались удовлетворить этот спрос. Хотя тираж каждого из них составлял 30-35 миллионов, окультурить и одомашнить советского человека они, естественно, не могли. Сейчас эта продукция, как и вся массовая культура, чрезвычайно богатая и разнообразная, выполняет очень важную функцию, поднимая проблемы первичного уровня цивилизации – буквально учит мыть руки и чистить зубы в культурном смысле, предлагая новые модели и образы жизни, потребления, отношений между людьми. Подобные представления и значения принимаются и усваиваются публикой без специальных усилий, вне сюжетной интриги, как фоновая обстановка «само-собой-разумеющихся» значений повседневности, норм поведения, обычных отношений.
Однако, предлагая новые модели, стандарты и образы жизни, массовая культура порождает сильнейшие напряжения у российского обывателя, поскольку возникает болезненный зазор между запросами населения и возможностями их удовлетворения. Именно это и создает тот хронический негативный фон массовой неудовлетворенности последних десяти лет. Он обусловлен не столько падением уровня жизни, сколько растущими разрывами между новыми запросами и старыми возможностями их удовлетворения, прежним уровнем производства.
ЯСИН Е.Г.:
Получается, что стандарты повышаются, а соответствовать им все труднее.
ГУДКОВ Л.Д.:
Совершено верно. Существует устойчивый разрыв между изменившимися запросами и готовностью удовлетворять их более продуктивной работой. Впрочем, и запросы эти не очень велики. Здесь я не говорю о действительно богатых людях, которых единицы. Значимые для массового человека модели образов жизни, на которые ориентируются даже наиболее продвинутые группы, очень примитивны и бедны. Мы ориентируемся на стандарты не среднего класса, а на образ жизни и потребления низших слоев западного общества.
Такова цена отсутствия в России аристократии, социально-культурная функция которой состоит в формировании высших образцов и значений для человека в сферах морали, потребления, уровня свободы и качества самопонимания. За неимением значений идеального и высокого мы довольствуемся блатным и лагерным жаргоном и соответствующим кодексом представлений. Именно поэтому импортная или подражающая ей отечественная массовая культура в целом решает чрезвычайно важную проблему, блокирующую дальнейшее развитие нашего общества, – медленно и болезненно меняет представления о человеке, о типах личных и социальных отношений, в том числе и моральных. Этим и объясняется столь высокий спрос на массовую культуру, успех тех издателей и производителей, которые работают на массового человека. Самые популярные виды культурной продукции: дамские романы, мелодрамы и детективы – отвечают потребности массового человека в справедливом и идеальном, которого нет в нашей повседневности.
В этом отношении результаты трансформаций просто поразительны. Чем быстрее уходит государство из сферы культуры, тем очевиднее и заметнее эффект. Но одновременно подобные процессы сопровождаются деградацией сложных форм культуры, в том числе и тех, которые не могут существовать без государственной поддержки. Речь не идет об «авангарде» или же тех, кто так себя называет, претендуя на роль культурной элиты (Владимире Сорокине, Викторе Ерофееве и других ее имитаторах или заместителях). Речь идет об институциональных структурах, которые должны гарантировать определенные условия для существования национальной культуры в ее связях с мировым целым.
Заметнее всего обратная сторона происходящих культурных процессов видна в работе крупнейших национальных библиотек, пребывающих сегодня в самом убогом состоянии и деградирующих в точном смысле этого слова. К сожалению, их проблемы уже никого не волнуют. На протяжении десяти лет закупки иностранной литературы в крупнейшие библиотеки Москвы сократились в четыре раза. Зачастую там просто нет новых книг. Ситуация же в областных академических и университетских библиотеках близка к катастрофичной. Большая часть сельских библиотек (около трети всех библиотек страны) закрылась или существует номинально, числясь на балансе местного бюджета, но не получая от него денег на книги, оборудование и ремонт.
В науке и культуре возник существенный разрыв, который не сможет быть преодолен уже никогда. Такой диагноз относится и к самому нижнему уровню воспроизводства культуры, ее элементарным формам и институтам (таким как те же сельские библиотеки), которые наряду со сложными формами культуры пострадали наиболее сильно. В то же время довольно успешно воспроизводится некий средний, нормальный уровень культуры и его ресурсы. Сохранились городские массовые библиотеки, театры, музеи, которые после длительного кризиса живут относительно неплохо, а не просто выживают.
Также мы можем констатировать распад всей социальной инфраструктуры культуры, в первую очередь – сети книгораспространения. Монополия Министерства связи и информатизации на почтовые услуги привела к фактическому разрушению системы культурных связей между центром и периферией. Разрыв между столицей, где находится значительное число издательств и культурных центров, и периферией, хотя и там возникают собственные издательства, представляет собой серьезную проблему. Заметим, что и до революции примерно 80% всех книжных и газетных издательств было сосредоточено в Петербурге и Москве, что отражало сверхконцентрацию цивилизации модерности в стране. В позднее советское время сеть проводящих каналов, капилляров культуры, в которую входили и книжные магазины, и подписка, пусть лимитированная, была гораздо более густой и развитой. Сегодня же в этом отношении мы вернулись в ситуацию начала ХХ века, за исключением того, что почта тогда работало несравнимо лучше.
Отсутствие системы книгораспространения лишь усиливает разрыв между наиболее развитыми культурными центрами и остальной страной, переживающей хроническую социальную депрессию. Игравшая важную роль в годы перестройки, система толстых журналов тоже рухнула, но по внутренним причинам. Толстые журналы оказались в своей литературно-идеологической рутине и косности неспособными играть роль социальных и межгрупповых медиаторов, компенсировать новые разрывы. Они были оторваны от западных источников и соответствующего уровня коммуникаций. Если в 1989-1990 гг. тиражи толстых журналов составляли сотни тысяч, а у таких, как «Новый мир», «Знамя» или «Дружба народов», достигали полутора-двух миллионов экземпляров, то сегодня их тираж не превышает восьми-десяти тысяч, из которых пять тысяч покупается фондом Сороса. Также и в системе видеопроката сейчас осталось только 3% прежней аудитории перестроечных лет.
Вместе с тем, структура рынка журналов становится все более многообразной и приближается к нормальной европейской (но не американской). Хотя число названий выходящих в России журналов заметно меньше, чем, допустим, в Германии, оно быстро растет, что является позитивной тенденцией. Ведь журнал – форма межгрупповой коммуникации, и рост многообразия в журнальной сети должен отражать и обеспечивать морфологическое многообразие социальных и культурных групп и, соответственно, спрос на коммуникативных посредников. Конечно, сегодня такое многообразие скорее характерно для культуры мегаполисов, но и это уже немало.
О некоторой ограниченности зон влияния культуры свидетельствуют и малые размеры читательской аудитории. Резко снизились как тираж, так и объем книги. Если в советское время средний ее объем составлял около 30 листов, а предподготовка издания занимала примерно пять лет, то сегодня объем средний книги не превышает пяти-семи листов, а производственный цикл – нескольких месяцев, что соответствует и дореволюционным российским, и сегодняшним западным стандартам. Благодаря этому книгоиздательская система становится очень мобильной, быстро реагирующей на разнообразные запросы публики. Однако все это разнообразие концентрируется на очень небольшой социальной территории.
ДУБИН Б.В. (ведущий научный сотрудник Всероссийского центра изучения общественного мнения): «За последние годы возник слой событий и явлений, который можно обозначить как «»салон – клуб – тусовка»»»
Начать свое выступление я хотел бы с темы культурных и социальных разрывов. Здесь уже говорилось о разрывах между центром и периферией, молодыми и теми, кто старше пятидесяти, людьми с деньгами и большей частью населения, у которой их нет. В этих рамках сегодня существуют и культура, и экономика, и социальная сфера, и политика. Говоря о культуре, я буду чаще иметь в виде печатную, письменную культуру, с которой я лучше знаком.
Сегодня самый серьезный разрыв в письменной, печатной культуре связан с исчезновением некоего среднего уровня. Есть уровень массовой книги с большим тиражом, быстрым циклом обращения, постоянным увеличением количества названий и нарастающей серийностью. Есть несколько журналов западного типа, объединяющих узкий круг единомышленников, которые занимаются тем, что Даниил Дондурей назвал актуальным искусством, или же всевозможными авторскими литературными арт-проектами, и соответствующий слой в книгоиздании. Однако нет среднего уровня, воспроизводством которого в советские времена, по всей видимости, занималась интеллигенция. Тогда существовал средний слой словесности со средними тиражами, очень высокими по сравнению с нынешними (к 1985 году средний тираж книги составлял около 30-32 тысяч экземпляров, сегодня – 7700), отсутствие которого сегодня переживается, в том числе и той самой создававшей ее интеллигенцией, как некое томление по бестселлеру. Таким томлением охвачены самые разные круги, озабоченные проблемой: как бы создать такое искусство, которое находилось бы между продвинутым искусством, потому что оно уже почти никому не нужно, и массовой культурой с прилавков киосков в метро.
Между высоким и массовым искусством существует довольно широкий зазор, где вроде бы и должно располагаться нормальное искусство. Оно ничего не должно подрывать, как это происходит в современных хэппенингах. Например, я недавно прочитал в одном журнале, как двое участников хэппенинга в первой части действия зашивали друг другу рты нитками, а во второй части они их расшили и стали использовать рот по назначению – плевали друг в друга на протяжении часа. Вряд ли этот тип «искусства» будет иметь хоть сколько-нибудь серьезное значение для среднего и массового зрителя (и никогда не имело). Массовый зритель даже не узнает о таком искусстве и такой литературе, хотя оно есть и его не так мало. А если и узнает, тот оно вряд ли его заинтересует.
На другом культурном полюсе находится поточная литература, до недавнего времени по преимуществу переводная, а с 1997-1998 гг. – все больше отечественная. Единственный жанр, пока не поддающийся у нас массовому воспроизводству, – любовный роман. Некоторые объясняют это отсутствием секса в нашей стране. Я предложил бы другое толкование. Для любовного романа нужен позитивный мужской персонаж, а его в сознании авторов и читателей, в кино и на телеэкранах нет. Мужской персонаж современной российской действительности – бандит. А какой же с бандитом может быть брак? С ним даже приключения очень опасны. Поэтому женский роман реализуется у нас в форме криминального – как детективы Дашковой или Донцовой.
Средний уровень литературы и искусства, с одной стороны, обычно чуть выше уровня рядового человека, и поэтому дает ему значимые образцы, а с другой – представляет собой искусство жизнеутверждающее, в отличие от концептуального искусства, где повсеместно присутствует агрессия, направленная на себя, государство и даже общество в целом. Любой «другой» для сознания автора такого искусства, как правило, представляет репрессивную инстанцию, с которой надо расправиться, пусть даже таким символическим способом.
Что касается второго разрыва, то я немного сдержаннее, чем Лев Гудков, оцениваю нынешнюю ситуацию на рынке журнальной продукции. Практически все толстые журналы продолжают свое существование. Они изменили свои функции, изменилась их аудитория, но они не умерли. Однако не возник и тип небольшого журнала, который объединял бы группу единомышленников, заявляющих о себе, входящих на культурную арену и намеревающихся развиваться дальше. При этом очень широкое распространение в последние годы получили глянцевые журналы и тонкие журналы «под глянец» для бедных людей, типа «7 дней» или «ТВ-Парка», как правило, с телевизионной программой, что и обеспечивает им массовую аудиторию.
Я говорю о разрушении механизмов опосредования, межгрупповых переходов и промежуточных культурных форм. В культуре присутствуют только крайние формы: есть первые читатели, которые могут знать автора лично, и последние читатели, которые могут даже не помнить его имени, но не стало «вторых» читателей – тех, кто подхватят инициативу первых читателей и передадут ее третьим. Последним словесным образцом, как бы пробившим всю толщу социальных слоев общества сверху донизу, были, видимо, «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова. В год его публикации, по опросам ВЦИОМ, роман прочли 3,5% населения. Он был самым массовым явлением. Читатели же Бориса Акунина пока даже не попадают в нашу опросную сетку. Впрочем, надо понимать, что в период журнального бума аудитория толстых журналов составляла около пяти миллионов человек, и это очень высокий показатель. Ничего подобного за последние пятнадцать лет в литературе так и не произошло.
Очень важен новый механизм ежегодных негосударственных премий. По сравнению с советскими временами их уже довольно много, хотя и существенно меньше, чем в любой развитой стране. Благодаря этому механизму каждый год обнаруживаются, выдвигаются и назначаются те или иные лидеры в различных областях культуры. Но если оглянуться и попробовать оценить, кто из обладателей премий прошел через 1990-е годы и повысил свой уровень, сохранил за собой позиции лидера, то что мы увидим? Кто или что может быть названо символом 1990-х годов?
ЯСИН Е.Г.:
Пустота.
ДУБИН Б.В.:
Вот! Это и есть знак. Что же новое появилось за это время и что влачит сегодня странное существование, как недопроявленная фотография? Возник слой событий и явлений, который можно обозначить как «салон – клуб – тусовка». Непонятно, что будет происходить с ними дальше, будут ли подобные структуры продолжать образовываться, развиваться, затвердевать… Но важно другое – подобные явления сплачивают первичные культурные группы и в определенной степени компенсируют отсутствие целого набора механизмов, существующих в развитых культурах. Основная функция французской Академии всегда заключалась в смешении элит, которые в рамках этого института представлялись друг другу, принимали коллективные решения, вырабатывали общие системы символов, в том числе и языковых, позволяющие им сплачиваться, осознавать себя элитой. При отсутствии у нас подобных механизмов очень важна хотя бы частичная их компенсация через некие клубы.
К сожалению, мы слишком мало знаем о современных культурных процессах, о дифференциации уровней культуры. Я согласен с Даниилом Дондуреем в том, что исследовательская деятельность в этой области практически остановилась. Такая ситуация – объективное следствие нехватки денег и общего интереса к данной проблеме. И если в социологических исследованиях мы еще можем рассматривать образцы массовой культуры, да и то речь будет идти не об определенном названии, а о типе, жанре текста или фильма, то о степени реальной популярности отдельных имен и конкретных образцов мы почти ничего не знаем. Для более подробных исследований следует выходить на протоэлитные группы. Пока же ученые не совсем представляют себе, как работать в таком масштабе, и этому нам тоже следует учиться.
За последние десять лет появилось несколько новых социо-культурных ролей, вокруг которых впоследствии могут складываться различные отношения, в том числе и возникать некоторые институции. По всей видимости, новые персонажи обеспечивают определенные связи массовых и элитных уровней культуры, которые сегодня не обеспечены другими средствами. Первая новая культурная роль, которую я хотел бы отметить, – профессиональный художник, в частности писатель, пользующийся широким успехом, но при этом не поддерживаемый государством. В СССР были люди, профессионально жившие на доходы от своих книг, но тогда это было невозможно без поддержки государства. Сегодня профессиональные писатели стали культурными героями, играя роль представителей своей профессии и в этом качестве выдвигаясь во всевозможные жюри и разъезжая по миру. Ситуация, когда автор детективных романов читает лекции в Японии по писательскому мастерству, – достояние последнего времени.
Другой персонаж, особенно важный как связующее звено между массами и элитами – «звезда». Журналы «7 дней» и «ТВ-парк», которые по карману большинству людей, посвящены рассказам о жизни «звезд». И хотя читатель этих журналов никогда не попадет в описываемую гостиную или на подобную презентацию, но эти картинки вкупе с телевизором дают понять, к чему стоит понемногу тянуться, какие у людей чуть более молодых и динамичных есть возможности. Разумеется, мы никогда не сошьем себе такого платья, но всякая модница знает, что не надо его копировать, надо лишь учитывать какие-то мотивы, как это делала Эллочка-людоедка.
Мне кажется, что сегодня в культуре идут в основном процессы распада старой системы, измельчания и перерождения прежних структур в пока еще не очень понятные новые образования. Наряду с этим публика постепенно адаптируется к свободе выбора досуга, чтения. Идут о процессы массового типа – крупномасштабные, анонимные, играющие очень значимую цивилизационную роль адаптация нашего общества к уровню общечеловеческой или общезападной цивилизации. Однако в ходе и тех, и других процессов остается нерешенной проблема формирования собственных культурных ресурсов, новых идей, образцов, людей, новых точек зрения на себя, время и окружающий мир.
БЕЛЯВСКИЙ Ю.И. (главный редактор газеты «Культура»): «С точки зрения культуры за годы реформ сильнее всего пострадала так называемая малая Россия – небольшие города и сельская местность, где проживает около двадцати миллионов человек»
Если считать переход от разрешительной к заявительной системе создания учреждений культуры либеральной трансформацией, то, несомненно, она состоялась. За последние десять лет в России открылось 400 новых музеев, 165 новых театров. Всего в стране полторы тысячи театров. Значит, за последние годы их количество выросло на 10%. В России возникло 39 новых оркестров. В одном Новосибирске появилось десять камерных и симфонических оркестров.
В советское время для создания музея требовалось специальное решение секретаря ЦК КПСС. В среднем по СССР открывался один музей в три года, причем в основном это были музеи Владимира Ильича Ленина. Сейчас открывается довольно много частных музеев. В течение пяти лет я провожу конкурс «Окно в Россию» для провинциальных учреждений культуры. К нам приходит масса заявок от различных музеев. Например, в Вологодской области появился музей одной деревни. Люди в той деревне просто послали двух девочек, прилично закончивших школу, учиться в Российский государственный университет на музееведение за счет деревни. Девочки закончили РГГУ, вернулись и открыли музей.
И если говорить о роли государства в текущих культурных процессах, то оно оттуда не уходит, потому что, по большому счету, в них и не вмешивается. Сейчас государство не в состоянии полностью выполнять даже минимальные обязательства перед культурой. Пресловутые 2% федерального бюджета и 6% бюджетов муниципальных, которые должны перечисляться на нужды культуры, никогда не выплачивались в полном объеме. Несколько лет назад в Москве было 36 симфонических оркестров, финансируемых государством, а сегодня их осталось 28. Теперь министр культуры РФ Михаил Швыдкой решил оставить на государственном финансировании только три оркестра, и уже начались скандалы с руководителями этих оркестров, дело доходит до прямых угроз снять его с должности.
У государства просто нет сил и даже особого желания заниматься культурной политикой, хотя, в принципе, оно могло и должно было бы сохранять свою роль в культурных процессах. Думаю, в России, не имеющей ни соответствующих традиций, ни законодательства, говорить об эффективно действующем законе о меценатстве. Последние десять лет постоянно говорится о двух законах в сфере культуры – о меценатстве и о творческих союзах. Но до сих пор не принят ни тот, ни другой. Бывший министр культуры, депутат Государственной думы Николай Губенко каждую сессию выносит их на рассмотрение Думы, отчетливо понимая, что их принятие невозможно из-за заложенных там налоговых льгот.
Я полагаю, что по показателям государственного финансирования культуры страну можно разделить на две неравные части, в одной из которых будет Москва и нефтеносные районы, а в другой – вся остальная Россия. Между тем, сегодня по бюджетному финансированию культуры из восьмидесяти девяти регионов Москва находится на тридцать первом месте. Первое место занимает Кемеровская область, поскольку Аман Тулеев просто выполняет закон и выделяет на нужды культуры положенные 6% бюджета. Остальные регионы закон игнорируют. Поэтому очевидно, что быть деятелем культуры в городе Нефте-Юганске гораздо выгоднее, чем в Орле, где все культурные учреждение влачат одинаково жалкое существование, хотя государство из сферы культуры не уходило.
ЯСИН Е.Г.:
Я не думаю, что нынешняя форма финансирования культуры государством достаточно эффективна. Бόльшая часть культуры существует без государственной поддержки. Надо разобраться, что именно финансируется государством. Одно дело, если государство поддерживает музеи и библиотеки, другое – если государство выплачивает гонорары каким-то высоколобым писателям.
БЕЛЯВСКИЙ Ю.И.:
Не думаю, что такая постановка вопроса правомерна. В провинции даже речи не может идти о том, чтобы из скудного финансирования местных бюджетов кому-либо платить гонорары. В России авторский гонорар – понятие почти забытое. Я дружу с одним замечательным русским писателем, по моему мнению – одним из лучших в настоящий момент. Недавно у него вышла книга в издательстве «Вагриус», за которую он получил гонорар 350 долларов. Сегодня расценки таковы, что за книгу объемом примерно 20 авторских листов автор получает гонорар от 300 до 3000 долларов.
Для оптимизации финансирования культуры, по мнению Михаила Швыдкого, следует принять доктрину государственных расходов на культуру, которая затрагивала бы только федеральные объекты и проекты. Мне этот путь кажется непродуктивным, поскольку в такую доктрину все время надо будет вносить дополнения и изменения. Принятие закона о меценатстве в существующем виде тоже ничего не даст. Решение правительства о том, чтобы все дополнительные доходы учреждений культуры с долей государства проходили через федеральное казначейство, которое и будет их перераспределять, лишило стимулов для развития учреждения, приспособившиеся к новой реальности и научившиеся зарабатывать деньги. Кроме того, вряд ли закон о меценатстве вообще будет принят, поскольку некоторые его положения не соответствуют новому Налоговому Кодексу.
В целом же, либеральные трансформации в сфере культуры можно признать состоявшимися. Однако до сих пор не решены некоторые тупиковые проблемы. Самая очевидная из них – творческие союзы, которые, с одной стороны, являются атавизмом советской власти, но с другой – реально нужны пенсионерам от культуры. В самой неприятной ситуации оказались писатели и художники в связи с отсутствием стажа и невозможностью его доказать. Без творческих союзов они просто не смогут получать пенсию. Актер работает в театре, кинематографист – на «Мосфильме». У них есть трудовые книжки, которые лежат в отделах кадров соответствующих учреждений. Художникам же и писателям просто некуда их положить. Сейчас многие люди, которым исполняется шестьдесят лет, не могут доказать свой стаж. И даже говоря о творческих союзах, как об атавизме, надо понимать, что в отдельных случаях нужны хоть какие-то профсоюзы, защищающие интересы своих членов.
ЯСИН Е.Г.:
Из этой ситуации есть и другой выход. Просто не следует привязывать минимальную пенсию к прежнему месту работы или заработку.
БЕЛЯВСКИЙ Ю.И.:
Это решение правомерно, если речь идет о людях 1974 года рождения. Нынешних же пенсионеров надо кормить сейчас, хоть Даниил Дондурей и говорит, что эти люди уже не могут ничего создать.
С точки зрения культуры за годы реформ сильнее всего пострадала так называемая малая Россия – небольшие города и сельская местность, где проживает около двадцати миллионов человек. Лев Гудков, по всей видимости, ориентируясь на показатели закупок новых книг, говорил о фактической смерти сельских библиотек. Это не совсем так. Сегодня в сельских районах России работает 52 тысячи библиотек, являясь, по сути, единственным сохранившимся там культурным институтом. Однако ситуация с закупками новой литературы в сельских библиотеках просто катастрофичная. Деньги на закупки должен выделять даже не губернатор, а руководитель поселкового совета, который и решает, какую прессу выписывать. 62% библиотек выписывают только две газеты – районную и «Спид-Инфо». При этом они существуют, в то время как в стране закрылось большинство дворцов культуры, а средний возраст сельского учителя составляет 58 лет.
Конечно, развитие сельских библиотек требует дополнительных ресурсов, в том числе и финансовых, получить которые им неоткуда. Но есть и другая исключительно интересная тенденция. В областных городах культурные центры перемещаются в областные библиотеки. Это происходит потому, что книг выходит много, а денег у интеллигенции на их приобретение мало. Из-за ограниченного количества посадочных мест в областных библиотеках даже появилась новая форма услуг, пользующаяся колоссальным спросом, – ночной абонемент. Можно взять книгу в восемь вечера и вернуть ее в восемь часов утра. В Екатеринбурге в научно-техническую библиотеку люди записываются в шесть утра, чтобы попасть туда в восемь.
ЯСИН Е.Г.:
Как вы все-таки могли бы охарактеризовать современную ситуацию в изобразительном искусстве и литературе – как развал или расцвет?
БЕЛЯВСКИЙ Ю.И.:
Я считаю, что идет вполне нормальное развитие во всех областях искусства. Конечно, интерес к концептуальному искусству, по большей части распространенному в Москве, невелик, но, как уже отмечал Борис Дубин, он и не может быть большим. В провинции же культурные процессы во многом зависят от покупательной способности населения. Сегодня большинство скульпторов там обслуживает бандитов, поскольку памятник на кладбище, изготовленный профессиональным скульптором, стоит от трех до пяти тысяч долларов. Представители реалистической школы как всегда оказались в выигрыше.
КОЛДОБСКАЯ М.Ю. (художник, куратор, журналист): «Современное искусство состоит из персонажей, а не из институций – в этом-то и заключена основа его либерализма»
За последние десять лет в поле современного искусства возникло несколько новых для России типов институций.
Первый тип – коммерческие художественные галереи, которые представляют собой учреждения, заявляющие своей задачей продажу произведений искусства, т. е. рыночные по определению. Проблема в том, что для успешной продажи символического по сути товара необходима сложившаяся система ценностей, репутаций и понимание потребителя, что искусство, привычка к его коллекционированию, утраченная в советские годы, маркирует социальные амбиции. Условием работы коммерческой галереи является существование арт-рынка.
Парадокс ситуации в том, что сначала арт-сообщество должно предпринять энтузиастические и достаточно затратные усилия для создания арт-среды, и только в случае успешного решения этой задачи оно может рассчитывать на продажи и соответствующую прибыль. К сожалению, осознание необходимости создания рынка пришло с запозданием. Первые галереи, появивившиеся во время перестройки, зарабатывали деньги (зачастую шальные) на волне западной моды на Горбачева и все русское. Тогда в арт-бизнес пришло много случайных людей, которые искренне считали искусство способом обогащения. Осознание эфемерности коммерческих успехов тех лет пришло только в начале 1990-х годов, когда русский арт-рынок оказался на грани катастрофы, после чего случайные люди из бизнеса ушли, а остались только те, кто готов был работать в этой сфере при любом состоянии рынка.
Надо заметить, что такая ситуация близка к западной, где актуальным искусством в «коммерческом» формате сегодня занимаются, в основном, состоятельные люди (или жены состоятельных людей), поскольку условием продаж являются связи достаточно высокого уровня. При этом считается нормальным, когда галерея существует на грани окупаемости. В Москве в начале 1990-х годов появились несколько демонстративно «богатых» галерей, которые достаточно быстро ушли с рынка вместе со своими «новорусскими понтами».
Сегодня настоящих коммерческих галерей актуального искусства в России очень немного, и до последнего времени они находились преимущественно в Москве. Но в последнее время появляются и в провинции, особенно в районах нефтедобычи и при крупных предприятиях. Главным условием их существования является меценатство местных магнатов. Однако достаточно много заведений, называющихся «галереями»: сотни в Москве, десятки в Петербурге и других крупных городах. Но продукт, который они продают, безусловно, вторичен. Они заняты либо в антикварном рынке (именно так, а не как пропаганду, следует понимать деятельность специализированных галерей, торгующих соцреализмом), либо торгуют продукцией, связанной с дизайном интерьера, бытом и обиходом, либо продают искусство второго и третьего сорта, которое можно также в изобилии найти на Арбате и в сквере около Центрального дома художника. Разумеется, любое художественное изделие, даже самое низкопробное, имеет определенный идеологический посыл. Но здесь я хотела бы рассмотреть поле актуального искусства, как имеющее наибольшее отношение к идеологии.
Второй тип – некоммерческие (во всяком случае, официально) инициативы отдельных лиц, занятых арт-менеджментом в рамках галерей, арт-агентств, кураторской деятельности и т. п. Вероятно, в настоящий момент это самый распространенный тип активности в современном искусстве. Такая инициатива, как бы она ни называлась и какой бы ни имела юридический статус, всегда связана с амбициями, статусом, вкусом и идеями определенного человека. Следует заметить, что современное искусство состоит из персонажей, а не из институций – в этом-то и заключена основа его либерализма. Институцией имеет шансы стать проект частного лица, позволяющий ему в данный момент легализоваться в социальном пространстве. Однако проекты открываются и закрываются, а персонажи остаются. Будучи по своей сути частным предпринимательством, такая активность носит нерыночный характер, поскольку российским деятелям искусства сравнительно легко получить деньги у грантораспределяющих организаций, муниципальных и государственных структур и даже частных спонсоров в обмен на какие-то символические дивиденды, но крайне трудно быть легальным фигурантом рынка.
Третий тип – новые бюрократические институции, распределяющие финансирование. Работа государственных институций (Центров современного искусства, являющихся подразделениями Министерства культуры) не слишком отличается от деятельности филиалов западных фондов (таких как «Института открытого общества» Джорджа Сороса или Британского совета) в плане преимуществ и недостатков. Но при контакте с подобными учреждениями крайне важны личные связи и интересы грантодателей и грантополучателей, не соответствующие рыночным стандартам. Впрочем, следует отметить и высокую степень вестернизации и модернизации этих институций, копирующих деятельность западной бюрократии в области культуры. И пожалуй, без этих организаций было бы невозможно существование институций второго типа.
Что касается старых советских Союзов художников, то они уже давно перестали быть агентами какой-либо идеологии. Сегодня они довольно неэффективно играют роль профсоюзов, а скорее даже – собесов. До сих пор членами подобных союзов являются около десяти тысяч человек в Москве и около трех тысяч – в Петербурге. Эти люди, особенно пожилые, еще сохраняют определенные ожидания в отношении союзов, которые, как правило, не оправдываются.
Будучи формально «общественными» организациями, за годы советской власти Союзы художников аккумулировали значительную собственность. С одной стороны, мастерские художников, которые давно превратились в частное и очень льготное жилье разного качества: от подвалов до пентхаузов в зависимости от статуса членов союза. С другой стороны, в собственности союзов находятся выставочные залы, производственные площади и творческие дачи, которые на практике служат личному обогащению управленческого состава этих организаций. Считать ли эту стихийную приватизацию рыночной или антирыночной – вопрос дискуссионный. Я лично отношусь к данному явлению негативно, особенно учитывая качество производимого внутри этих союзов художественного продукта.
ДРАГУНСКИЙ Д.В. (научный руководитель Института национального проекта «Общественный договор»): «До сих пор продолжается разложение старой модели культуры, поддерживаемой государством, и на этом фоне все институциональные новации выглядят довольно скромно»
Задача нашего проекта – посмотреть, как в российской культуре институциональные изменения влияют на ценностные. В то же время такой анализ может послужить моделью для осмысления общих закономерностей «культурного транзита». В настоящий момент многое еще непонятно – очень много эмпирики, острых и точных наблюдений, пока не укладывающихся в единую систему. В нашей культуре много «темных мест», которые, может быть, удастся прояснить в ходе реализации данного проекта. Прежде всего, они связаны с существованием практически неизученных новых групп, протоэлит, о которых говорил Борис Дубин. Пока мы не знаем, какова их функция в производстве культуры. Между тем, остаются маргинализированные слои, утратившие прежние, советского образца, связи с культурой.
Разумеется, либеральные реформы принесли в культуру ряд важных институциональных изменений. Появилось множество новых очагов производства: театры, частные музеи, галереи, издательства, литературная периодика. Однако до сих пор продолжается разложение старой модели культуры, поддерживаемой государством, и на этом фоне все институциональные новации выглядят довольно скромно.
Мне кажется, что функционирование российских элит пока мало чем отличается, скажем, от советского Союза писателей. В СССР существовала интересная и внутренне непротиворечивая система производства писателей, которой соответствовал собственный, хорошо отформованный читатель, находившийся с этой системой в прочном симбиозе. Союз писателей достоин внимательного изучения. Он представлял собой довольно мощную организацию, аккумулировавшую и распределявшую средства.
Вспомним, как происходил профессиональный отбор в Союз писателей. Молодой писатель приходил в редакцию литературного журнала и говорил: «Я хочу напечатать повесть (роман, рассказ)». Ему отвечали: «Понимаете, наш журнал – орган Союза писателей. И мы печатаем только членов Союза писателей». Действительно, Союз писателей обеспечивал своих членов постоянными гонорарами в зависимости от их ранга, поэтому молодой писатель понимал, что все честно. Он шел вступать в Союз писателей, и там ему говорили, что для вступления нужны две большие публикации. Но и из этого почти замкнутого круга был выход. Примерно по полномера каждого литературного журнала в год отдавалось под дебюты молодых писателей. Но напечататься просто так, придя с улицы, было невозможно. Для предварительного отбора существовали литературные консультации, литературные объединения, семинары при Союзе писателей и, наконец, выездные совещания молодых писателей, по результатам которых и формировались эти полномера литературных дебютов.
Получилась весьма надежная система формирования литературной элиты. Конечно, были и исключения, но стандартная ситуация была такова. Особенно замечательную позицию занимали писатели, воспитывавшие молодежь. Когда одного известного драматурга спросили, почему он такой богатый, он ответил: «Мало того, что мне выплачивают авторские гонорары, так я еще тринадцать месяцев в году веду семинары молодых писателей, живя то в Пицунде, то в Дубултах за казенный счет».
Система Союза писателей является доведенной до абсурда моделью сообщества культурной элиты, которое может существовать в любой стране. Уродлива она только потому, что способ институционального существования советской элиты был доведен до предела, до чистой модели. Мне кажется, сегодня эта система продолжает существовать хотя бы потому, что у нее нет альтернативы. Например, если известному автору детективных романов платят хорошие деньги, то дебютанту за первое издание (а иногда и за первые два) не платят никакого гонорара вообще, что изоморфно системе оплаты книг в советское время в зависимости от занимаемой автором позиции в иерархии Союза писателей.
За последнее десятилетие вместе с возникновением новой роли творца, профессионального художника появились и другие роли, в которых трансформировались традиционные советские образцы. Ведь и советской системе культуры, несмотря на всю ее самобытность, были присущи общие с другими культурами черты. Появление книгоиздателя, книжного и кинопродюсера, галериста и куратора в области изобразительного искусства, изменение роли критика свидетельствуют о серьезных трансформациях нуждающейся сегодня в самом тщательном анализе ролевой структуры нашей культуры.
Если же продолжать тему вымываемого «среднего слоя» культуры, начатую Борисом Дубиным, то для начала стоит проанализировать его особенности в предыдущий период. В советское время культура была структурирована таким образом, что она почти полностью поднималась над неким «средним» уровнем, а массовых, низовых слоев в ней как будто бы и не было. Исключение составляли разве что книги про майора Пронина и ему подобных героев в серии «Библиотека военных приключений». И все же роль массовой культуры играли нижние две трети советского академического реализма. Свидетельство тому – регулярное переиздание произведений Анатолия Иванова и подобных авторов, которые и по сей день пользуются стабильным спросом. Переиздается и «Вечный зов» Анатолия Иванова, и «Судьба» Петра Проскурина. И в то же время, как мне кажется, сегодня этот бывший «средний» уровень постепенно спускается в зону массовой культуры и даже, так сказать, во «внекультурные» зоны.
Мне интересно, как культура функционирует в той части нашего общества, куда она попадает только посредством телевидения и радио. Из книжной продукции туда проникают только пособия по здоровью, домашнему хозяйству и воспитанию детей. Насколько отличаются способы функционирования культуры в элитарных слоях и на самом нижнем уровне, где речь уже не идет о том, что мы привыкли называть словом «культура», и отношение людей к ней можно охарактеризовать скорее не потреблением, а «выключенностью» из нее. Эти и многие другие вопросы и подлежат более подробному исследованию в ходе реализации проекта. Уже наша сегодняшняя встреча наметила некоторые противоречия между экспертами: одни предпочитают говорить о том, что за годы реформ закрылось 50 тысяч сельских библиотек, а другие – о том, что открылось 400 музеев и огромное количество издательств и театров. Однако нам не нужны ни ностальгия, ни восторги. Мы должны проанализировать фактические изменения культурных институций.
ЯСИН Е.Г.:
Прежде чем перейти к обсуждению второго вопроса, я хотел бы обратить внимание на один аспект, меня лично интересующий. Я многое получал от советской литературы, поскольку в ней культивировался подтекст. Далеко не все можно было написать прямо, поэтому многие писатели и выстраивали сложные системы подтекстов – может быть, именно поэтому у них и были миллионные аудитории. Сейчас в подтексте нет нужды, и эта культура потеряна. Так, возможно, воспринимают современные веяния некоторые «мастера культуры». Многие люди, жившие в советской парадигме, уже не могут жить по-другому.
Другой момент, представляющийся мне очень важным – отсутствие в современной культуре некоего «послания». Да, мы жили в сложную эпоху перелома, которую невозможно осмыслить в одночасье. Возможно, что «послание» появится в нашей культуре только через несколько десятилетий, и тогда русская литература вновь станет больше, чем просто бизнесом. Однако чувствуете ли вы необходимость в подобном «послании»? Может ли культура вообще существовать без него?