Что представляет собой русский национализм? Насколько осознанно федеральная власть включает «русский вопрос» в свою политику? Можно ли вообще говорить о существовании федеральной национальной политики?
Игорь КУЗНЕЦОВ: «Рассудочные идеологии, такие как фашизм, вряд ли найдут поддержку у большинства русских потому, что эти модели нерусские по своей аксиоматике»
Можно ли говорить о русском национализме как о феномене массового сознания? В ходе наших исследований в 1993, 1997 и 1999 годах мы задавали респондентам ряд вопросов об отношении к различным социальным движениям. В частности был вопрос об отношении к русским националистам и к националистам среди титульного населения. Сравним эти данные по Оренбургской области и Татарстану. Логично было бы предположить, что, испытывая в Татарстане определенное давление, русские там более благоприятно относятся к русским националистам. Но ничего подобного: в целом отношение к русскому национализму очень негативное независимо от места проживания, причем уровень его неприятия не падает ниже 70%. Поэтому я бы не стал говорить о массовой популярности националистических идей и националистических лидеров среди русских.
Что касается оценки татарами татарского национализма, то он так же не нравится подавляющему большинству татар, причем татарам Татарстана больше, чем татарам Оренбуржья. Однако доля татар, активно сочувствующих национализму, почти на 15% выше этой доли в русском населении. Для русских националистические идеи не просто мало привлекательны, но привлекательны в меньшей степени, чем для представителей других народов России.
Евгений ЯСИН:
Какая доля татар в Татарстане одобрительно относится к татарскому национализму? И какая доля русских?
Игорь КУЗНЕЦОВ:
Более 20% татар одобряют татарский национализм, колеблются – 12-13%. У русских эти показатели существенно ниже: не более 6% в Оренбуржье и не более 4% в Татарстане положительно относятся к русскому национализму, плюс 18-20% колеблющихся.
Евгений ЯСИН:
Национализм гораздо более привлекателен для небольших народов.
Игорь КУЗНЕЦОВ:
Просто национализм нравится другим народам гораздо больше, чем русским, – это их культурная особенность. Я согласен с наблюдением Надежды Лебедевой: русских можно охарактеризовать через общность сходных реакций на ситуации, не являющихся культурной нормой или традицией. Русские справляются с проблемами привычно одинаково, но каждый сам по себе, не прибегая к специфическим национальным механизмам групповой поддержки соплеменников, которых у них традиционно не было. Сегодня в целом утрачена норма обычного права заботиться о родителях и поддерживать старших, как и ряд других норм и традиций групповой этнической солидарности, сохранившихся в культурах других народов России.
Именно этим фактором я объясняю первоначальную успешность в бизнесе нерусских этнических групп. По этой же причине вряд ли возможна поддержка русскими националистических лидеров и движений, опирающаяся в большинстве случаев на обычное право групповой солидарности. Отношение к ним скорее будет обусловлено индивидуальными различиями в этических принципах, не более того. Кроме того, предлагаемые сейчас варианты русского национализма по символике и содержанию скопированы с национализма западноевропейского, прежде всего опирающегося на «стадность». Такая идеология просто не подходит для русских с их тяготеющей к автономии ментальностью. Она может увлечь часть молодежи в силу ее возрастных психологических особенностей, но также может быть замещена другими формами группового фанатизма – спортивного, музыкального и т. п. Рассудочные же идеологии, такие как фашизм, вряд ли найдут поддержку у большинства русских потому, что эти модели нерусские по своей аксиоматике.
Однако я не стал бы недооценивать вероятность распространения националистических идей в особом русском варианте. Если это произойдет, то не в форме безличного объединения всех русских на основе какой-то идеологии, а в форме общественного признания элитного слоя русских, «самых русских среди русских», некоей русской гвардии, всегда готовой выступить на защиту интересов своего народа и повести за собой инертные массы. На такую роль сегодня претендует казачество.
Лев ГУДКОВ: «Сегодня весь спектр политических представлений и публичной политической игры постепенно смещается в сторону национализма»
Прежде чем отвечать на второй вопрос нашей дискуссии, я хотел бы вернуться к «русской проблеме». Если в начале нашего разговора я склонялся к тому, что ее нет, то сейчас скорее признаю ее существование. Будучи связана с влиянием разных ценностей, символов, убеждений и представлений на мотивы политического действия и, соответственно, на институциональную структуру общества, сейчас «русская проблема» начинает осознаваться и рационализироваться именно как проблема. Она уже влияет на легенду власти, кадровый подбор, соответствующую политику, и, как мне кажется, в ближайшее время она будет довольно острой.
Я согласен с Эмилем Паиным: русские внезапно осознали себя народом без традиционного прошлого, собственной памяти и ценностей после того, как десятки лет в бывшем СССР считались супер-народом, супер-этносом, супер-нацией. Тогда «русскость» воспринималась как универсальное определение подданных империи; «русскость» в границах Советского Союза означала универсальность всеобщего социально-антропологического качества.
Если бы здесь роль играл один этот фактор, то с течением времени процессы распада империи, при всей своей болезненности, были бы пережиты. Немало бывших империй – Австрия, Великобритания, Франция – более или менее благополучно расставались со своим статусом и трансформировались в национальные государства. Однако в России «русский вопрос» приобретает характер контрмодернизационной идеологии, становится источником консервативно-идеологического рессантимента. И наша элита следует за массовыми настроениями. Русский неотрадиционализм или национализм, а соответственно, и все символы, представления о национальном прошлом как единственном источнике национальной гордости и чувства национального самоудовлетворения, становятся легендой государственной власти, которая блокирует модернизационное развитие или, точнее, пытается следовать тому типу модернизации, который известен в нашей стране со времен Петра I и Сталина.
Тем самым блокируется развитие промежуточных институциональных структур современного общества. Апелляция к русскому консервирует прежние отношения и институты внутри нынешней социально-политической и социально-экономической системы. Сегодня она представляет собой конгломерат частично распадающихся, частично трансформирующихся и частично новых структур. Существует острейшее противоречие между «новыми», современными и традиционно советскими, консервативными институциональными структурами и формами самоорганизации. Первые воспринимаются как «прозападные», поскольку, по крайней мере, по идее своего заимствования или проектирования ориентированы на Запад. Вторые же осознаются как «собственно русские».
Сегодня в поле общественного внимания практически нет смыслового содержания «новых» символов и ценностей, которые могли бы санкционировать, поддержать, окрасить или придать смысл этим современным и как бы «ненациональным» формам. Если они есть, то эти импульсы очень слабы. Данные наших опросов показывают, что, конечно, у молодежи возникают новые ценностные мотивы, новые представления о том, как надо жить и как должно быть устроено «нормальное общество». Но в значительной степени они носят декларативный характер.
Сошлюсь на работу Людмилы Хахулиной, опубликованную в №1 журнала «Мониторинг общественного мнения» за 2001 год. В ней рассматривалась динамика представлений групп молодежи по мере взросления о рыночной экономике и ценностных мотивах труда, их моделей социально-политического понимания происходящего за последние десять лет. Оказалось, что «новое» отношение молодежи ко многим вещам терялось, слабело, блекло с течением времени. Может быть, речь идет о первой фазе усвоения социальных моделей и образцов. Однако важно то, что хотя значимость новых представлений горячо провозглашается, особенно в ранней молодости, даже у молодежи они не соединяются с практической мотивацией, а потому через некоторое время перестают быть актуальными, не будучи поддержаны или обеспечены реально действующими институциональными структурами.
Эти данные показывают, что в одной и той же группе молодежи пять-десять лет назад рыночные и демократические установки были выражены гораздо сильнее, чем сейчас. По мере вхождения в общество с его фактическими, а не провозглашенными правилами и нормами, эти идеальные и желаемые представления исчезают. И, напротив, усиливается компенсаторный традиционализм с представлением о том, что мы, русские, если и не лучше всех, то, по крайней мере, особые, у нас должен быть особый путь развития, мы не должны повторять пройденное другими народами.
Эта идея особости связана исключительно с компенсаторными механизмами: мы – не похожие на всех, а потому не надо нас сравнивать с другими; даже если они живут и лучше, у нас другие достоинства и заботы духа. Подобные рассуждения приводят в лучшем случае к идее, что нам не нужно усваивать опыт развитых стран, а в худшем случае, как в советские времена, к полному неприятию чужого опыта, единственной целью внедрения которого объявляется порабощение России, включение ее в систему колонизации мира. Подобная логика утверждения национальной исключительности ведет к национальной самоизоляции, характерной для авторитарных и полутоталитарных режимов.
Национальные представления русских о себе никак не связаны с позитивными достижениями, прежде всего, с индивидуальными или институциональными перспективами улучшения жизни, материальным или профессиональным обеспечением. Поэтому с течением времени они либо все сильнее блокируются, изолируются, нейтрализуются, что связано с ростом национального цинизма и самоуничижения, либо в общественном сознании увеличивается сильнейший комплекс обиды, национальной ущемленности, массовая паранойя угрозы или враждебных действий извне, что сегодня наблюдается в среде получивших образование в европейских университетах мусульман по отношению к США. Если раньше население предъявляло претензии к власти, которая должна была о нем заботиться, обеспечивать определенный уровень существования, гарантировать работу, жилье, медицинское обслуживание и другие блага, то по мере разочарования в этой власти нарастает потребность в хорошем, добром царе-защитнике, которая тем сильнее, чем более негативны оценки всего прочего.
Комплекс «социальных обид» растет очень сильно, но характерно, что он не становится социально окрашенным, а принимает форму национальной обиды, чувства притеснения со стороны этнически чужих национальных противников и врагов. Это приводит к возникновению мифов о засилии «черных» и «олигархов». Такая модель реальности объясняет возникающие социальные напряжения.
На политической сцене есть партии и лидеры, артикулирующие комплексы обиды, ущемленности. Казалось бы, база этих движений должна постоянно расширяться и увеличиваться. Однако все исследования показывают, что она не растет. Так, «Русское национальное единство» поддерживают примерно 0,4% опрошенных. Эта цифра колебалась в пределах минимальной статистической ошибки и выросла до 1,5% лишь после захвата заложников на Дубровке в октябре 2002 года.
Почему же не смотря на рост националистических настроений в обществе не увеличивается поддержка национал-популистских и фашизоидных партий? Причина в том, что их лозунги в ослабленном виде перехватывают более представительные политики. Эти идеи и символы незаметно проникают в риторику солидных партий. Эффект подобной индоктринации очень значим, поскольку весь спектр политических представлений и публичной политической игры постепенно смещается в сторону национализма. И мне кажется, это очень опасная тенденция.
Таков сложившийся механизм артикуляции национальных представлений в сфере политики. Крайне радикальные партии, которые не столь популярны у населения, играют роль стартера в механизме ввода экстремистских представлений в публичное пространство. Они легализуют идеи, ранее шокирующие, неприемлемые обществом. На следующем этапе эти идеи подхватываются публичными политиками, играющими «на грани фола» и эксплуатирующими протестные настроения своего электората. Они вводят в язык СМИ и стенограммы выступлений в парламенте одиозные оценки и фобии. Так, пройдя ряд этапов, националистические идеи становятся если не респектабельными, то, по крайней мере, приемлемыми и обсуждаемыми.
Валерий РАСТОРГУЕВ: «Национализм может быть эффективным инструментом внутренней или внешней политики, но использовать его всегда крайне опасно»
Начну с того, о чем говорили Эмиль Паин и Лев Гудков. Действительно, существуют два типа национальной консолидации и самоидентификации – негативная и позитивная. Национализм – зачастую продукт негативной консолидации, но чаще – и той, и другой. Особенности данного национализма зависят от условий его появления. Но я не стал бы торопиться с отрицательной оценкой национализма, складывающегося на основе негативной консолидации. Не стоит забывать о вполне реальных угрозах расчленения России, о развитии в стране сценария, подобного югославскому. Тогда национализм, даже в своем негативном аспекте, предстанет сдерживающим и укрепляющим фактором.
В историческом контексте национализм должен рассматриваться как этап становления национального самосознания, высшей фазой которого является формирование нации граждан. Общая направленность данного процесса – от этнического и кровного единения к культурному единству. Впрочем, возможно и обратное движение. Не буду перечислять известные концепции и авторов, которые работают над этой темой, сегодня крайне актуальной для Европейского Союза. Напомню только книгу Урса Альтерматта «Этнонационализм в Европе», в которой показывается, насколько по-разному Запад и Восток подходят к этому вопросу, и, учитывая специфику их исторического развития, призывает не относится негативно к восточноевропейскому пути.
Западноевропейские страны уже прошли через этап строительства моноэтнических государств и достигли максимального этнического самоутверждения, в том числе и в сфере политики. Сегодня они переходят к ценностям нации граждан, что и определяет их отношение к этнонационализму. Замечу, что в современных условиях эта трансформация может быть весьма проблематичной. Следует более терпимо относится к особенностям восточноевропейских, в том числе и российских проявлений национализма. Иногда они бывают откровенно уродливыми, но это не значит, что более правильным было бы механически навязывать чужой опыт в странах, не прошедших предыдущие ступени становления национального самосознания.
Рассуждая о «культурном национализме» и о нации граждан, нельзя не сказать об очень опасной альтернативе становлению национального самосознания, о которой в последнее время стали говорить открыто по инициативе Генерального секретаря ООН Кофи Аннана, а именно – о распространении антигражданства. За этой тенденцией не сложно увидеть разрастание транснациональных преступных организаций, активно внедряющихся в национальные структуры власти. Именно они представляют сегодня едва ли не основную опасность для мира и угрожают существованию многих национальных сообществ. Подобные явления вызывают ответную реакцию, в том числе и негативные проявления национализма.
Эта тема представляет практический интерес для всех граждан России, а не только для русских. Если мы действительно хотим проводить интеграционную политику по отношению к Европейскому Союзу, то следует внимательно присмотреться к тому, как там осмысливается данная проблематика. В ходе открытого диалога нужно не только учиться, но и учить, если это возможно и необходимо. Мы не хуже и не лучше наших соседей. Мы – другие, и это различие может послужить основанием для сближения.
Несколько слов об экономическом измерении национализма. Оно становится ключевым для современной политики, когда речь идет о становлении национального капитала. Думаю, что у национального капитала нет и не может быть лица этнического. Здесь следует сделать методологическое уточнение. Говоря о «национальном» – капитале ли, характере, – мы употребляем это слово в самых различных смыслах: от констатации этнической или государственной принадлежности до определения гражданства и степени гражданственности. Людвиг Витгенштейн считал, что в большинстве случаев целесообразно пользоваться не терминами, а «понятиями с размытыми краями», поскольку аудитория, как правило, хорошо разбирается, каким значением наделяется данное слово в том или ином контексте.
В продолжение темы экономического национализма отмечу, что существует не только национальный, но и антинациональный капитал, который наносит прямой ущерб общенациональным интересам, а в ряде случаев служит финансовым источником для сепаратизма и терроризма. Антинациональный капитал, в отличие от капитала национального, зачастую имеет вполне определенные этнические черты. Во время теракта на Дубровке многие знали эффективное средство, чтобы спасти заложников и остановить террор, но время для его использования было упущено. Я имею в виду контроль над финансовыми потоками «этнического капитала», который в любой момент может встать на антигосударственные позиции, угрожая национальной безопасности.
Именно контроль и финансовая прозрачность позволяют купировать каналы, питающие сепаратизм и террор как технологию навязывания сепаратизма. Контролировать эту сферу нужно открыто, но в то же время никого не притесняя. Если мы заинтересованы в безопасном и устойчивом развитии, то наши законодатели обязаны четко установить такие требования. Разумеется, эту задачу нельзя решить в одночасье, но следует работать над ней – долг нашей политической элиты, которой не помешало бы овладеть искусством стратегического планирования.
Самая опасная разновидность национализма, в том числе и русского, – национализм инструментальный. Все народы самоценны, их нельзя рассматривать как средство или инструмент. Это крайне опасно даже в том случае, если использовать их национальные чувства для достижения самых высоких экономических или политических целей. Террор же, когда народы используются как заложники, – наиболее циничная форма инструментального национализма. Теракт на Дубровке проявил подлинную суть политических стратегий различных деятелей и партий, в том числе оппозиционных, а также СМИ. Многие стремились любой ценой «засветиться» на фоне трагических событий, преследуя свои интересы, паразитируя на человеческой боли и чувстве сострадания. Результатом такой активности вполне могли стать крайние проявления национализма. Но я горд за свой народ, потому что всплеск негативных эмоций во время этих событий не вылился в разрушительный процесс, как ни рассчитывали на это те, кто организовывал теракт, и те, кто превратил национальную трагедию в информационное и политическое действо.
Национализм может быть эффективным инструментом внутренней или внешней политики, но использовать его всегда крайне опасно. Для меня более привлекателен другой вариант государственной национальной политики. В ее основе лежит простой принцип, который я называю «принципом рельсов и шпал».
«Рельсы» – две параллельно реализуемые стратегии государственной национальной и региональной политики, в которых должны плотно переплетаться прошлое с будущим на основе взаимопонимания между народами и уважения к историческим договорам. Ведь Россия состоит из полиэтнических регионов, у каждого из которых своя национальная история и судьба, свой вклад в становление единого государства. Если мы не обеспечим историческую преемственность и стабильность этих направлений внутренней политики, то потеряем все.
«Шпалы» государственной политики, призванные закрепить данные стратегии, – это инстументарий экономических и социальных программ. Его можно менять со временем, по мере износа. Если две основные направляющие линии устойчивы на федеральном уровне, то сохранится и дорога, по которой можно двигаться в будущее. Если же национальная и региональная политика будут строиться в разных плоскостях, как это практикуется сегодня, то любые экономические и социальные планы будут обречены на неудачу.
Говоря о русском народе как объекте национальной политики, следует отметить, что это очень сложная проблема, в том числе и с точки зрения конституционного права. Она напрямую касается прав не только русского народа, но и всех народов России. Если исходить из того, что каждый народ имеет не только право голоса, но и право быть услышанным, то в России старого образца, в Советском Союзе, такая конституционно закрепленная возможность существовала. В Верховном Совете была Палата национальностей, благодаря которой удалось запустить ряд перспективных программ и успешно решить многие проблемы. Так, Палатой национальностей был подготовлен проект Основ законодательства о защите культурного и природного наследия народов России, который, к сожалению, не принят до сих пор.
Отчасти интересы народов и полиэтнических территорий защищали и озвучивали члены Совета Федерации первого созыва, о чем я знаю не понаслышке, т. к. был одним из них. Тогда это было возможно, потому что депутаты избирались населением в своих регионах, понимали, что отвечают только перед Богом и избирателями, были независимы и защищены законом. Совет Федерации второго созыва уже состоял из сенаторов-чиновников, которые низко склоняли голову, входя в кабинеты министров… Депутаты третьего созыва представляют интересы региональных корпораций, а не наций. И лишь иногда этнонациональные и корпоративные интересы срастаются.
Надо отметить, что само «конституционное пространство» сегодня не покрывает всю территорию России. Поэтому следует готовить ряд серьезных политических реформ, которые расширят «конституционное пространство» и вернут народам право быть услышанными. Если долгое время людям не давать возможности пользоваться конституционными правами и напоминать о себе, то у них останется единственный шанс сделать это – противоправным образом. Террористический акт в Москве в определенной степени был спровоцирован отсутствием политических, конституционных инструментов для разрешения подобных ситуаций. Принципиальная ошибка – отказаться от поиска политических способов разрешения конфликтов. Это заведомо бесперспективный и ошибочный курс, ответственность за который должны нести не только люди, принимающие политические решения, но и мы, граждане России, заинтересованные в будущем своей страны и в качестве политического управления в ней.
Евгений ЯСИН:
И все же, должны ли русские быть объектом государственной национальной политики?
Валерий РАСТОРГУЕВ:
Несомненно, русские должны быть и объектом, и субъектом государственной национальной политики. Однако во всех известных мне стратегиях государственного развития национальные интересы практически не учитываются. Пока на федеральном уровне не будет разработана общенациональная и региональная политика, не будет и безопасной национальной государственной стратегии.
Евгений ЯСИН:
Слово «национальный» имеет два значения: государственный и этнический. Я говорю о национальной политике как о политике этнической. Нужна ли она по отношению к русским?
Валерий РАСТОРГУЕВ:
Этнические русские в большинстве своем уже давно осознают себя нацией граждан, потому именно они и стали государствообразующей нацией. Во многих случаях межэтническая разобщенность искусственно конструируется и нагнетается.
Евгений ЯСИН:
Если я вас правильно понял, специальной национальной политики для русских в России быть не должно?
Валерий РАСТОРГУЕВ:
Напротив, такая политика необходима, но для всех народов России без исключения. И если этот вопрос нельзя решить конституционно сейчас, то можно создать хотя бы некую Общественную палату национальностей по образцу советской Палаты национальностей с достаточно высокой компетенцией, чтобы она не превратилась в дискуссионный клуб по этническим вопросам. Учитывая, что эта ниша пуста, такую структуру можно создать и в нынешней политической системе.
Надежда ЛЕБЕДЕВА: «Государственная национальная политика должна быть целостной и более чем сейчас исходить из базовых культурных архетипов»
Понятие «русский национализм» в том виде, в котором мы слышим его в этой аудитории и в СМИ, уже устарело. Оно было актуально в 1995 – 1997 годах, когда в России проходили антифашистские конгрессы и много писалось о т. н. «русском фашизме». Тогда я опубликовала статью «Как лечить национальную психологию» в журнале «Новый мир» о том, что нельзя причислять к «русскому фашизму» нормального молодого человека, который хочет быть патриотом своей страны, но не знает, как делать это правильно, чтобы заслужить социальное одобрение. Общество же ничего не может ему предложить, кроме термина «фашизм» с очень негативной коннотацией. Молодой человек сначала пытается оправдаться, а потом от злости и обиды принимает это клеймо и даже гордиться им.
Такие выводы я сделала на основании неопубликованного исследования о том, как молодые люди приходят к крайним националистическим взглядам. Именно потому, что русский национализм в те годы совершенно необоснованно назывался русским фашизмом, люди, на которых общество ставило такое клеймо, начинали фашизмом интересоваться. В большинстве случаев это увлечение быстро проходило. Но корни современного движения скинхедов – именно в периоде т. н. «русского фашизма». Поэтому нельзя преуменьшать опасность такого клиширования, конструирования и навязывания искусственно созданных фантомов общественного сознания.
Здесь говорилось о культурном и религиозном фундаментализме русских. Речь шла об усиленном поиске их этнических и культурных корней на протяжении последнего десятилетия. Подобный поиск привел многие народы на территории России к обращению к культуре и религии своего народа: русских – к православию, татар, башкир, народов Северного Кавказа – к исламу, евреев – к иудаизму. Это – абсолютно нормальный процесс поиска смыслообразующих основ своей личной жизни и жизни своей семьи, республики, страны.
Я не считаю такой поиск компенсаторным. Компенсация предполагает, что у человека отнимают что-то важное, а взамен дают некий суррогат. В данном случае это не так. Долгие годы советская идеология была смыслообразующим началом в жизни людей. Жизнь человека была определена с пеленок до старости, ему предлагалась ясная идеологическая картина. Коммунизм рухнул прежде всего потому, что оказался неспособным выполнять смыслообразующие функции. Люди стали понимать, что не все так просто, как объясняет им советская идеология. Они стали искать иные смыслообразующие основы и обратились к таким незыблемым формам как культура и религия.
Мне кажется, что эти поиски сейчас очень важны. Когда мы пытаемся перенять опыт других стран, более успешных в экономике, демократическом развитии, построении гражданского общества, мы говорим, что нам для этого не хватает таких-то и таких-то факторов. Но давайте, наконец, обратим внимание на то, что у нас есть. Давайте исходить из культуры своего народа, потому что другого народа у нас нет. Невозможно постоянно пытаться загнать его в рамки, которые кажутся нам универсальными, потому что, на самом деле, универсальное – это иллюзия.
Например, экономическая модель тихоокеанских стран во многом базируется на ценностях конфуцианской морали, свойственной этим культурам. Они были учтены психологами и идеологами этого пути экономического развития. В 1970-х годах на Тайване, в Гонконге и других странах Дальнего Востока было проведено исследование, в ходе которого была выявлена базовая ценность этих народов – «конфуцианское терпение», следствием которого стала ориентация на долговременную перспективу.
Почему надо изучать базовые культурные ценности? Я считаю, что современные русские плохо знают и понимают традиционную русскую культуру и православную религию, за исключением тех, кто занимается этим профессионально. Но без этого знания они не могут понять, что действительно им подходит, а что – нет. Они не могут выбирать, что приводит к молчаливому протесту против окружающей действительности. Большинство россиян игнорируют реформы, которые кажутся им навязанными сверху. Одна часть населения их реализует и приспосабливается к изменениям, а другая реагирует на них апатией, алкоголизмом и увеличением количества суицидов. В работе Игоря Гундарова «От чего умирают в России» приведена медицинская статистика за годы перестройки и после нее. Четко видно, как народ поверил в перестройку – пошли вверх все медицинские показатели, и как эта вера не оправдалась – все резко пошло на спад. Если раньше самый высокий уровень самоубийств на территории страны был у финно-угорских народов, то, по последним данным, – у русских.
Это говорит о многом. Люди не видят смысла, перспективы. Они социально дезадаптированы. Смыслы и перспективы должны задаваться государственно-национальной идеологией, единой экономической и политической стратегией. Государственная национальная политика должна быть целостной и более чем сейчас исходить из базовых культурных архетипов. Ведь именно в них скрыты резервы подлинной энергии созидания. Сами того не осознавая, мы смотрим на мир через призму наших ценностей и архетипов. События и действия всех людей мы оцениваем с точки зрения базовых архетипов русской и других коллективистских культур России.
Евгений ЯСИН:
Культура стран тихоокеанского региона – очень интересный феномен. Ведь население всех успешных восточных стран придерживается совершенно разных конфессий. Но всем им присуща рисовая культура, которая и стала мотором их движения к модернизации и успеху. Что из наших ценностей может стать ее аналогом? Православная религия скорее тормозит развитие современного общества, хотя сегодня внутри церкви появляются более либеральные течения. Я согласен с тем, что мы должны найти свои ценности, которые будут способствовать скорейшей модернизации.
Надежда ЛЕБЕДЕВА:
Сейчас я не буду подробно анализировать наши архетипы. Они описаны в работе Ксении Касьяновой «О русском национальном характере». В своих исследованиях я пыталась показать, как они могут способствовать современному экономическому развитию и сочетаться с ценностями модернизации.
Ведь быть богатым никогда не было стыдно в православной культуре. Богатство, заработанное честным трудом, никогда не оценивалось негативно. Более того, бедный лентяй был более презираем, чем работающий богатый человек. Богач, наживший свой капитал честным трудом и употребляющий его на благотворительные и общественные нужды, гораздо более уважаем, чем ленивый бедняк, промотавший свое состояние. Речь здесь идет об общехристианских, евангельских ценностях, которые очень почитаемы в православной культуре. Богатые крестьяне и купцы пользовались большим уважением в дореволюционном русском православном обществе. Мы вхолостую будем крутить маховик наших реформ, если не задействуем наши культурные ценности. Ведь в них скрыта мощная энергетика и реальная, осмысленная, связанная с культурой мотивация.
Существует целый пласт заключенных в архетипах ценностей, которые определяют наше видение мира, наши поступки и оценки. Их нужно познать, описать и включить в стратегию экономического и политического развития. Если мы этого не сделаем, мы будем просто нерадивыми учеными, лентяями. Хотя, конечно, намного легче заимствовать чужие модели, пытаться привить их на нашей почве, а потом сетовать, что «народ – дурак», поскольку в эти модели «не вписывается».
Евгений ЯСИН:
В ходе одного из недавних моих научных семинаров обсуждался вопрос о вступлении России в ВТО и была затронут вопрос, может ли Россия что-либо предложить на мировых рынках. И докладчик, Константин Ремчуков из компании «Базовый элемент», сказал, что наше главное достоинство – изобретательность, склонность к инновациям.
Надежда ЛЕБЕДЕВА:
Действительно, в мире русские известны как интеллектуальный и изобретательный народ. Российские мозги ценятся везде. Проблема в том, что этот интеллектуальный ресурс должен использоваться для производства каких-то продуктов, а с этим у нас немного хуже.
Что касается вопроса о государственной национальной политике, то русские должны быть ее объектом точно так же, как и другие этносы. Согласно нашим исследованиям, залог этнической толерантности – четкая и позитивная этническая идентичность. Если я уважаю свой народ, свою культуру, то я уважаю и право другого человека иметь свою культуру и свой язык. Казалось бы, двойная и тройная культурная идентичность способствует толерантности, но лишь на начальном этапе. Россия – страна поликультурная. В глухую вологодскую деревню приезжают люди других национальностей. И в процессе реального столкновения культур полнее и глубже осознается этническая идентичность, которая может быть как позитивной, так и негативной.
Идентичность может быть связана не только с этносом, но и с культурой, гражданством. Главное, чтобы она относилась к России. Если человек идентифицирует себя с российской цивилизацией, с культурой, которая объединяет достаточно близкие этносы со сходным мировоззрением, то он позитивно оценивает свою гражданскую и этническую принадлежность. Только на этом можно построить основу этнического мира внутри страны и той мотивационной базы, которая будет способствовать развитию России. Если человек уважает и ценит свою страну и культуру, то он хочет, чтобы она была богатой и уважаемой во всем мире, а значит он будет для этого работать.
Идеологией национальной политики должен быть мультикультурализм. Государство должно сохранять и развивать все этносы на территории России. И любой народ должен иметь право на сохранение своей этничности и культуры, как и на право от них отказаться. Для этого надо на раннем этапе развития человека дать ему возможность получить воспитание и образование, основанные на его этнической культуре.
Недавно один мой коллега провел очень интересное исследование разницы психики маленьких детей, воспитанных на русских сказках, от психики тех, кто вырос на «покемонах» и телепузиках. В четыре-пять лет ребенку надо пройти сказочное мифологическое воспитание на базе своей культуры, потому что в этот период закладываются основы нравственного и морального мировоззрения. Почему эти основы не затрагивают другие персонажи, особенно искусственно сконструированные? Думаю, что если бы это были такие же фольклорные и исторически оправданные персонажи из других культур, то процесс формирования моральных норм тоже был бы завершен. Но когда вместо персонажей, которые персонифицируют «добро» и «зло», идентифицируемое с нашей реальной жизнью, детям предлагаются милые, вечно улыбающиеся телепузики, в образах которых нет реального драматизма, а значит, они не формируют моральных оценок и норм, молодые люди вырастают с несформированными или размытыми моральными принципами, и происходит моральная инвалидизация общества.
Это очень серьезные проблемы, о которых мы еще многого не понимаем. Однако очевидно, что в систему воспитания и образования следует вносить смысло- и нормообразующие культурные элементы.
Владимир МУКОМЕЛЬ: «В России нет национальной политики на федеральном уровне, она реализуется только на уровне регионов»
Русский национализм не является феноменом массового сознания. Однако налицо массовое распространение ксенофобии и этнофобий. Они могут и не быть предшествующей стадией русского национализма, но его потенциалом – несомненно. Не совсем ясно, с чем такие настроения связаны. Миграционные потоки в Россию уже практически прекратились, встречные потоки уравновешены – идут нормальные процессы миграционного обмена. В то же время налицо всплеск трудовых и сезонных миграций из государств СНГ, появление гастарбайтеров. По всей видимости, именно это лежит в корне проблемы.
Наши исследования показывают, что население, эксперты, власть очень четко разграничивают свои, традиционные и мигрантские меньшинства, в первую очередь выделяя кавказцев, среднеазиатов. Политика по отношению к ним различна, причем русские обычно объединяются с традиционными меньшинствами против мигрантов. Эксперты говорят: у нас всегда на рынках торговали татары, а сейчас татар вытеснили с рынков дагестанцы, азербайджанцы.
Во многом этнофобии связаны с экономическими проблемами. Почти все они порождены рынком, причем не столько рынком как социальным инструментом, сколько рынком как местом пересечения экономических интересов. Например, производитель заинтересован в привлечении дешевой рабочей силы. В ходе исследований нам приходилось сталкиваться с завистью одного руководителя хозяйства к другому, из соседней области, которому разрешили ввести сто китайцев, так они всех кормят. Русский работник проигрывает на этом фоне, поскольку с утра он еще не может работать, а после обеда – уже не может.
Но население весьма парадоксально воспринимает эту проблему: с одной стороны, и производители, и потребители заинтересованы в трудящихся-мигрантах, потому что более дешевая иностранная рабочая сила снижает стоимость товара, а с другой – население хочет покупать по ценам, по которым торгует бесправный таджик, но у украинца или белоруса. Надо учитывать, что приток гастарбайтеров связан с дифференциацией экономического развития России и других стран СНГ.
Еще один важный момент. Кто-то обмолвился, что в российских регионах не где деньги, там и власть, – а где власть, там и деньги. Поэтому этническое представительство во власти напрямую связано с экономическими интересами. Кстати, когда я говорил о вытеснении иноязычных из силовых структур, речь шла не о республиках, а об областях, где не наблюдается обратных процессов.
Русские, несомненно, являются объектом государственной национальной политики. Только она не проводится на федеральном уровне. Нет ни денег, ни институтов, ни программ. Зато национальная политика реализуется в регионах. Ведь руководство регионов в первую очередь заинтересовано в политической и социально-экономической стабильности, поэтому ни один губернатор или президент республики в составе РФ не может позволить себе игнорировать этнические проблемы.
Сейчас распалась и система миграционной политики на уровне субъектов Федерации. Не реализуется федеральная миграционная программа, не финансируются региональные миграционные программы. Поэтому местные власти миграционные проблемы вынуждены решать в рамках программ национальной политики, которые формируются за счет региональных бюджетов и бюджетов местного самоуправления. В субъектах Федерации идет активный процесс нормотворчества, создаются программы, институты, привлекаются деньги, а в некоторых регионах финансовые потоки, направленные на реализацию национальной политики, практически прозрачны.
Наш Центр этнополитических и региональных исследований проводит мониторинг национальной политики в субъектах Федерации. И ни один региональный руководитель не может игнорировать проблему русских. Руководство регионов очень охотно идет на поддержание некоей фольклорной русско-славянской компоненты, устраивая разнообразные праздники, фольклорные фестивали. Причем более распространено это в тех регионах, где сильны позиции ультрапатриотов. Видимо, это своеобразная дань моде.
Помимо политической стабильности, региональные власти озабочены привлечением потенциального электората. Поэтому в некоторых регионах они, поддерживая национальные СМИ, финансируют и русские газеты, зачастую весьма странные. Так что национальная политика в отношении русского народа все-таки проводится, но исключительно на местах.
Эмиль ПАИН: «Национальная политика должна быть сфокусирована, прежде всего, на информационно-культурных, воспитательных и ценностных аспектах»
Я хочу сразу отделить проблему ксенофобии от проблемы национализма. Они взаимосвязаны, но не представляют собой одно и то же. Ксенофобия – это настроения, национализм – это идеология и политическая практика. Ксенофобия – явление массовое, а национализм, по крайне мере русский, – явление, присущее сравнительно узкой социальной группе. Именно поэтому в его изучении социология – слабый помощник. Скажем, милицейская статистика указывает на бурный рост русских национал-экстремистских организаций типа скинхедов – с десяти до тридцати тысяч за несколько последних лет. На мой взгляд, это очень тревожный симптом, особенно учитывая то, что милиция стремится снизить эти показатели, трактуя большинство случаев откровенных проявлений национал-экстремизма как бытовое хулиганство, а подобные организации как группы молодежи, вроде футбольных фанатов. Но социологическим инструментарием эти десятки тысяч организаций или даже несколько сот тысяч их членов, разбросанных по всей стране, не улавливаются.
Кроме того, в социологии не отражаются изменения отношения к явлению и его словесным обозначениям с негативными коннотациями. Например, слово «национализм». Попробуйте сказать генералу Макашову, что он националист. Он ответит, что он патриот или кто-то еще.
Евгений ЯСИН:
Есть негативный термин «национализм» и позитивный термин «патриотизм». Лидер КПРФ Геннадий Зюганов не может быть националистом, хотя в своей риторике использует националистические тезисы, облекая их в приемлемую для публичной политики форму и называя патриотическими.
Эмиль ПАИН:
Но к Макашову это не относится. Он призывал к ненависти по отношению к определенной этнической группе и создал организацию, которую публично перед телекамерами назвал организацией «по борьбе с жидами». Что это, если не воинствующий национализм?
Что касается скрытого национализма, маскирующегося под оболочкой политической респектабельности и парламентаризма, то он, по моему мнению, представляет сегодня наибольшую угрозу обществу. Если с лозунгом изгнать из России всех «черных» выступит лидер скинхедов, то на это вряд ли обратят внимание. Если примерно то же самое скажет вице-спикер или депутат Государственной думы, то это станет информационным поводом для всех СМИ.
Такого же рода опасность представляет собой национализм или культурный расизм, скрытый под оболочкой некоторых философских теорий, вроде популярной сейчас теории Сэмюэля Хангтингтона, связанной с так называемым цивилизационным подходом. Он сводится к тому, что чуждые нам цивилизации опасны, подобны вирусу и всякое соприкосновение с ними угрожает здоровью нашей культуры. К сожалению, эти теории перестали быть предметом сугубо научных обсуждений. Они реализуются в практической политике. Например, в Краснодарском крае получило широкое распространение философское и политическое обоснование того, что турок-месхетинцев, армян и прочих представителей чуждых культур надо оттуда выселить, поскольку они представляют опасность для русской культуры и несовместимы с русским менталитетом. Я считаю эту форму фундаментализма чрезвычайно опасной для России с ее специфическим расселением этнических общностей.
Культурно-ценностная ориентация общества, которая не очень интересовала наших экономических реформаторов, – чрезвычайно важный фактор. Без его учета нельзя добиться успеха в социальном развитии. Но сложившиеся культурно-ценостные ориентации – скорее тормозящие, а не позитивные факторы развития. Поиск некоего особого традиционного русского архетипа, в который можно упаковать новые рыночные отношения, – затея, обреченная на провал. Если такой архетип и появится, то сам проявит себя в повседневной практике. Так, по мере того, как торговля перестала быть постыдным занятием для русских с советским мышлением, они начали очень активно в нее внедряться. Люди постепенно адаптируются к новой реальности и к новым отношениям. При этом проявляется и некая этническая специфика. Для ее поиска не требуется федеральной национальной политики. Тогда зачем она нужна вообще?
Я считаю ошибочными представления, что основная задача федеральной политики в сфере регулирования этнополитических процессов – создание специальных институтов или одного органа, в котором были ли представлены все этнические общности. Мировой опыт решения этнополитических проблем показывает, что, прежде всего, национальная политика должна быть сфокусирована на информационно-культурных, воспитательных и ценностных аспектах.
Так, еще в 1960-х годах расизм был для Америки острейшей проблемой, настолько глубоко проникшей во все поры общества, что даже в Вашингтоне единственным местом, где черный и белый житель города могли столкнуться, был городской железнодорожный вокзал. Везде существовала жесточайшая сегрегация. Вот пример торжества сторонников идеи непримиримости культур. Но общество осознало опасность поляризации населения, особенно в условиях изменения соотношения между представителями разных рас, и пресса сотворила чудо. Сегодня в Америке множество смешанных браков между представителями разных рас. Белые семьи, не задумываясь, усыновляют чернокожих детей. Представительство афроамериканцев на высших государственных должностях растет год от года, в том числе и в администрации республиканцев, которые дольше, чем демократы, сопротивлялись напору расового и этнического либерализма. А начиналось все с президента демократа Джона Кеннеди, который не побоялся обеспечить федеральную защиту конституционных прав представителей разных расовых групп.
Евгений ЯСИН:
Почему в американском кино обязательно рядом с белым полицейским есть негр?
Надежда ЛЕБЕДЕВА:
Политическая корректность.
Эмиль ПАИН:
Да, политическая корректность стала для США нормой жизни, и я уверен, что она должна стать главной целью национальной политики любого государства, в том числе и России. При этом политкорректность внедряется не столько за счет некоего конституционного акта, сколько по каналам политической культуры. Никто не предписывает американским президентам включать в администрацию негров, мексиканцев, китайцев, христиан, иудеев и мусульман. Они сами понимают, что эффективно управлять страной может лишь кабинет, отражающий расовое, этническое и религиозное разнообразие общества. Так же и президент Башкирии, Татарстана или Якутии должны понимать, что нельзя управлять республикой, не включая в ее руководство русских, составляющих в некоторых из названных регионов численно наибольшую группу населения.
Кто же задает нормы политической корректности и формирует политическую культуру? Как называется этот орган? Где этот агитпроп? В роли агитпропа в Америке выступает рыночная пресса, которая понимает, на что надо обращать внимание, какие ценности обсуждать, развивать. Существует установка культурного истеблишмента на политкорректность, и она действует настолько сильно, что если человек с ней не согласен, то ему не подадут руки и уж точно не назначат главным редактором печатного издания. В публичном поведении человека определяющими оказываются предписания сложившейся культурной нормы.
Задача российской национальной политики состоит в том, чтобы создать систему обстоятельств, при которых государственный чиновник, депутат или губернатор не сможет проводить политику, возбуждающую национализм и ксенофобию. Задача региональных представителей президента (если в них вообще есть какой-то смысл) – защищать права человека в регионе, потому что сделать это не может никто, кроме федеральных чиновников. Но, к сожалению, они этого не делают. Полномочный представитель президента в Южном федеральном округе генерал Казанцев не будет использовать подчиненные ему федеральные силы для того, чтобы отводить турка-месхетинца в школу и защищать его жилище от погромщиков. Он руководствуется другой доктриной и иными ценностями. Следовательно, еще больше ответственности ложится на такие организации, как Фонд «Либеральная миссия». Именно им предстоит формирование общей идеологии российской этнической политики.
Евгений ЯСИН:
Дореволюционные российские структуры, институты и традиции были частично уничтожены, а частично законсервированы на протяжении советского периода. За это время мы еще больше отстали от общемировых процессов. И сейчас перед Россией стоит тяжелейшая проблема модернизации, причем не столько промышленности, сколько культуры и духа. Надо не только знать свои традиции, но и отделять свой личный опыт от них, соотносить их с современной жизнью. Надо предлагать людям новые мотивации. В процессе модернизации националистические и ксенофобские настроения, с моей точки зрения, неизбежны, поскольку она предусматривает усвоение новых, чуждых традиции ценностей, на которые люди реагируют как позитивно, так и негативно.
В то же время вызывает тревогу и демографический фактор. По прогнозам, подготовленным Евгением Андреевым из Института народохозяйственного прогнозирования РАН, в 2050 году минимальная численность населения России составит 86 миллионов человек, а максимальная – 112 миллионов. Соответственно, импорт рабочей силы для поддержания уровня производства и услуг должен будет составить от 34 до 100 миллионов человек. Получается, что без многонациональной интеграции Россия просто не выживет. И, обратившись к истории, мы увидим, что русская культура всегда впитывала в себя народы и культуры и Востока и Запада, перерабатывая их и включая в общий контекст.