На гражданской войне диалогов не бывает
Опыт создания и обсуждения книги «Западники и националисты: возможен ли диалог?» поучителен. Он отвечает на вопрос: «Что может сегодня общественная мысль в России и какие задачи ей не под силу». Посткоммунистическая Россия обладает огромным интеллектуальным потенциалом. Свидетельством тому – многие прекрасные, умные тексты, представленные в книге. И, прежде всего, о Западе и сути российского западничества, о культурной миссии России. Культура монолога, откровения всегда в России была сильна. Сильна она и сейчас.
Но диалога, совместного исследования и ресурсов, и перспектив развития России, исследования природы русского национального сознания и особенностей русской истории, на мой взгляд, не получилось. Не получилось в силу многих причин, но, прежде всего, из-за того, что противостоящие друг другу современные «западники» и современные русские «националисты» не хотят, не могут переносить, а тем более слушать друг друга. У нас «западники» и «националисты» не просто оппоненты, конфликтующие части одной и той же национальной элиты, а идейные враги. Они не просто предлагают обществу противоположные, взаимоисключающие проекты развития страны, они добиваются полного разгрома своего противника, стремятся его осудить, заклеймить. И совсем не случайно многих авторитетных «почвенников» так и не удалось привлечь к участию в дискуссии. И сам этот факт является свидетельством того, что нам еще очень далеко до так называемой «послереволюционной стабилизации».
И я бы не утверждал, что так называемые «западники» менее эмоциональны, чем так называемые «националисты». И взбудораженное, даже агрессивное состояние некоторых из «западников» само по себе подтверждает мой тезис, что спор идет не об идеях, а о власти.
Это особенно наглядно проявилось в полемике, если в данном случае это слово уместно, между Валентиной Чесноковой, единственной представительницей левого почвенничества в этом сборнике, и представителями радикального западничества, в частности, Игорем Яковенко.
Валентина Чеснокова во время своего спора с Игорем Клямкиным призналась, что она, как и многие русские, устала от империи. На замечание Игоря Клямкина, что русская культура не защитила империю, «не защитила государство от распада», Валентина Чеснокова говорит, что мы, русские, такой задачи и не ставили. Многие «в последние советские годы… говорили, что Средняя Азия висит на нас грузом, и хорошо бы, чтобы она убралась от нас к чертовой матери. Ну вот, это и произошло. А почему мы должны были бороться за эту Среднюю Азию, кому она нужна? Или Закавказье, допустим? Пусть они там себе живут, как хотят. Да, Украину жалко, это как бы свой собственный дом. Но если ей хочется независимости, то пускай».
Казалось бы, для ученого, стремящегося познать тайну современного русского национального самосознания, данное признание Валентины Чесноковой — просто клад. Налицо проявление нового состояния русской души, того, что можно назвать «великорусский сепаратизм». Тема просто бездонная для исследователя.
Во-первых, она ведет нас к пониманию причин распада СССР, объясняет, почему население РСФСР, армия никак не отреагировали на беловежские соглашения, на государственный переворот 8 декабря 1991 года. Русские действительно хотели не только освобождения от Горбачева, но и распада, смерти СССР, русские, великороссы хотели остаться наедине с собой.
Нельзя в этой связи не вспомнить, что заслуга разрушения коммунизма принадлежит не тем, кто сегодня называет себя «западником» или «либералом», а, напротив, «почвенникам» и «националистам». Нынешние «либералы», а в прошлом «шестидесятники» еще совсем недавно призывали Россию «читать социалистические книжки», а почвенники и националисты в лице Солженицына и Валентина Распутина призывали не жить по социалистической лжи. Освободили страну духовно от коммунизма и марксизма-ленинизма задолго до перестройки именно писатели-почвенники, если хотите, писатели-националисты. Шестидесятники, как известно, славили и до сих пор славят Ленина и идеалы Октября.
Но о реальной истории освобождения России от коммунизма в текстах наших «либералов-западников» нет ни слова, ни одного упоминания. Ибо эти факты не укладываются в либеральную формулу, согласно которой главной причиной распада СССР является его проигрыш в экономическом соревновании с Западом, или проигрыш в холодной войне. Наши западники не видят, что в основе этой формулы лежит неправомерное уподобление капитализма как естественно-исторического образования советскому коммунизму как утопии у власти, как левого тоталитаризма, возникшего в ходе коммунистического эксперимента и удерживающего власть при помощи машины страха, подавления инакомыслия. Сама постановка вопроса о выигрыше или проигрыше Западу неуместна, ибо мобилизационная экономика, основанная на политическом принуждении просто по природе не в состоянии конкурировать с западной экономикой. Советский строй никогда не выигрывал и не мог выиграть соревнование с Западом. Но он не погибал ни в тридцатые, ни в пятидесятые, ни в семидесятые, то есть до тех пор, пока работала машина страха. Однако он не мог не погибнуть в тот момент, когда лидеры КПСС начали говорить о человеческой морали, когда вожди партии сами, по собственной воле начали разрушать несущие основания режима, политический сыск, цензуру и единовластие партии. Будь на месте Горбачева личность типа Суслова или Сам Андропов, поживи они еще десять лет – и система, при всем своем отставании и не конкурентоспособности дотянула бы благополучно до нового тысячелетия. Тем более что сама по себе либеральная советская интеллигенция не могла быть самостоятельным субъектом реформ.
Во-вторых, напрашивался вопрос, а был ли мальчик, был ли вообще у русского народа, у народных масс так называемый «имперский синдром», была ли у него внутренняя потребность в территориальной экспансии, в покорении других народов. Обращает на себя внимание, что в 1917 году великорусский этнос так же спокойно отнесся к распаду страны, как и в 1991 году. По крайней мере, раз уж инициаторами сборника была поставлена задача выявить сущность, содержание, опорные точки русского национального сознания и в прошлом и сейчас, уже нельзя был пройти мимо того несомненного факта, что к исходу советской истории русские и на уровне элиты, и на уровне народных масс устали от империи, а сейчас не проявляют никакого или мало интереса к тому, что наши либералы называют «перспективами реванша», реинтеграции постсоветского пространства. Напрашивалась констатация того, что так называемая «российская державность», эмоциональная привязанность русских к своему государству, к его военным победам не ведет автоматически к желанию экспансии, территориальным захватам.
По крайней мере, и признание Валентины Чесноковой в усталости русского народа от империи, и сомнения Анатолия Уткина в способности русских быть субъектом своих модернизаций, побуждали к разговору о состоянии нынешнего русского этноса, о том, что на самом деле осталось от России и русских как нации после большевистского террора и советской переделки сознания масс. Ведь очевидно, что нельзя ничего говорить о какой-то особой «русской парадигме», которая якобы мешает интеграции России в «западное сообщество», пока вы не потрудились над диагнозом состояния нынешней «русской души». Согласен с Алексеем Зудиным, что прежде, чем выяснять способность русских ответить на внешние вызовы, надо определиться с более грозными, внутренними вызовами. Как выяснилось, русские просто беззащитны перед вызовами новой вольницы, перед вызовами безработицы, фактически свободного распространения наркотиков, перед вызовами и соблазнами криминогенного капитализма. Вся проблема состоит в том, что гипотетический субъект нынешней России разлагается, распадается, вымирает, теряет веру в себя, в свою историю.
По крайней мере, если справедливо мнение Анатолия Уткина, что субъектами всех предшествующих модернизаций были не русские, во время петровской модернизации – немцы, а во время большевистской – потомки польских евреев, то было бы важно выяснить, как обстоит дело с ресурсами русской нации сейчас, когда назрела необходимость новой модернизации. Правда, как считает Григорий Померанц, шансы у нас все же есть. И не все евреи выехали из России, и армян у нас много, да и среди «этнических русских очень много способных». Правда, последнее замечание о русских очень характерно. Из него следует, что, в отличие от русских, евреи и армяне «не многие», а все способные. И, скорее всего, это близко к истине. Исторические нации, евреи и армяне, потому и остались в истории, что развили в себе готовность к любым переменам. По крайней мере очевидно, что наши так называемые «почвенники» или «националисты» начисто проиграли «западникам» или «либералам» в борьбе за власть накануне распада СССР. Волевой, организационный, интеллектуальный потенциал, навыки консолидации и у нынешних либералов выше, чем у «националистов». Это доказала и история с ГКЧП, и история с противостоянием между Ельциным и руководством парламента осенью 1993 года.
Раз инициаторы дискуссии действительно хотели выяснить готовность русских к новой модернизации, то и надо было говорить о реальных, нынешних русских, о том, что мешало и мешает русским стать субъектом своей собственной истории. Очевидно, что дефицит воли, энергии, организованности куда больше мешает русским, чем якобы присущая им сакрализация «империи». В равной мере подобный предметный, конкретный подход необходим и при оценке дореволюционной России, когда, к примеру, мы говорим о личностном развитии крестьян и горожан накануне Октября. Что мы имеем в виду, когда говорим «русский человек» применительно к России Александра III или Николая II? Или крестьянина русского Нечерноземья, или крестьянина Новороссии, или колонизаторов сибирских просторов?
Но лично у меня сложилось мнение, что у участников дискуссии, которые позиционировали себя как «либералы», не было желания уходить с высот высоких метафизических абстракций о «русской душе». Они искали только всеобщую формулу «русской души». И, кстати, в этом они были полные «заединщики» с «почвенниками». И «западники», и «почвенники» сошлись на том, что русская идея состоит в принципе «за всех». То, что для ортодоксальных почвенников является историческим призванием, для либералов-западников – «препятствием» на пути в Европейское сообщество.
Либералы потому и не поверили антиимперским настроениям Валентины Чесноковой, ибо они никак не укладывались в их либеральную формулу «русской идеи» или «русской души», которая, якобы, включает в себя и «имперский синдром» и жажду «сверхдержавности». В конце книги организатор дискуссии Игорь Клямкин говорит, что с его точки зрения у русской идеи было несколько составляющих: «самодержавная», «военно-державная» и «имперская». Согласно этой концепции для русского национального сознания характерна потребность в неограниченной власти самодержца, в военной мощи государства, в державности и, наконец, потребность в «империи». Этот концепт «русской души» и, особенно, тезис о «непреодолимом имперском синдроме», как известно, является общим местом современной западной политологии.
Вот почему для дискуссии были нужны только те почвенники, которые бы обладали «державными» и «имперскими» амбициями и которые уже фактом своего существования придавали бы демократическую легитимность и цивилизационную значимость делу либеральной партии. Угроза «имперского реванша» придает в глазах Запада особую значимость нашим российским либералам. Поэтому, если даже нет «угрозы имперского реванша», ее надо было придумать.
Иначе трудно, невозможно объяснить, почему либералы – и Игорь Яковенко, и Владимир Лапкин – обрушили свой неправедный гнев на Валентину Чеснокову, настаивая на том, что ее русский национализм лишь «маска», что, на самом деле, она хочет не русского самобытного государства, а реставрации империи. Хотя всем известно, что именно русские этнические националисты, писатели-почвенники еще в самом начале перестройки начали добиваться независимости РСФСР как русской национальной республики. Хорошо известно, о чем уже было сказано, что именно этот великорусский сепаратизм стал детонатором распада СССР.
Я обращаю особое внимание на тексты Игоря Яковенко, отчасти это относится и к текстам Владимира Лапкина и Игоря Клямкина, ибо в них, на мой взгляд, проявляется суть, главный нерв идейной войны в нынешней России и некоторые родовые признаки так называемой «либеральной» или «западнической» партии. Речь идет о том, о чем говорил Вадим Межуев, о коренных, родовых отличиях между нынешними западниками и западниками XIX – начала ХХ века.
Тексты Игоря Яковенко ценны тем, что «срывают маски», но не «с имперских реваншистов», а, прежде всего, с так называемой «либеральной» партии. Он называет вещи своими именами и говорит, что в России идет борьба между партией «советско-российских националистов» и партией «западников». Правда, согласие «западников» в лице Клямкина играть игры в диалог с «националистами» его лично не радует. И в принципе Игорь Яковенко прав, на гражданской войне диалогов не бывает. Но в любом случае содержанием этого противостояния, в данном случае речь идет о его идеологической составляющей, является борьба за посткоммунистического и, прежде всего, русского человека, за его сознание. Речь идет, говорит Игорь Яковенко, о борьбе за «туземную аудиторию». Или она будет слушать пророчества «хранителей устоев», пророчества «тютчевых и победоносцевых», или пророчества западников, тех, кто пишет слово «свобода» с большой буквы.
Это так сказать крайняя, экстремальная форма выражения конфликта между «националистами» и «западниками». Правда, сегодня этот конфликт не имеет какого-либо практического, политического продолжения. Сейчас в России не так уж много «туземцев», готовых верить пророкам или глашатаям возрождения русской православной монархии. Нет в России и опасности красного, коммунистического реванша. Среди «красных» нет «красных».
Подлинная же борьба идет, как говорил Андрей Зубов, и я с ним согласен, между партией национального и культурного суверенитета, которая настаивает на сохранении сложившейся русской идентичности, на сохранении и укреплении исторической памяти русских, и партией ограниченного суверенитета, которая настаивает на том, что новое русское демократическое сознание необходимо строить практически с нуля, с опорой на внешний фактор, на Запад.
Спор идет о том, что ставить во главу угла нового русского национального сознания: или память о «Победах» с большой буквы, память о православной родословной или желание «Свободы» с большой буквы. Игорь Клямкин во всех своих текстах, представленных в книге, настаивает на том, что без слома русской цивилизованной парадигмы, без замены сакральной «Победы» сакральной «Свободой» нас в «западное сообщество» не пустят, нам благосостояния и процветания не видать. Игорь Клямкин настаивает на том, что без преодоления характерной для русских «предрасположенности к сакрализации державности и Победы», без устранения этого «ментального гибрида» нас за «стол современного мирового сообщества не посадят» (с. 233 – 234).
Я имел возможность уже несколько раз в прямой полемике с Игорем Клямкиным заметить, что нет в современном «западном сообществе» ни одной нации, которая бы обошлась без сакрализации своих Побед и своих героев, которая не оберегала бы свой «суверенитет» и свою державность. Абсолютно все нации Европы, как и русские, консолидировались перед лицом военной угрозы. И даже свое имперское прошлое все нации оберегают, как святыню. В главном Соборе Йорка в Уэльсе вы всегда увидите живые цветы у стелы в честь героев-моряков, покорявших Индию. В восстановленном Королевском замке на «старувке» в Варшаве, на почетном месте висит старая карта Великой имперской Польши, включающей все ее завоевания, Киев, Вильно и даже русские города. И, как известно, преданность поляков своим национальным победам и своей истории не мешает им любить свободу.
Вынужден заметить и то, что само понятие свободы не поддается сакрализации, как на этом настаивает Игорь Клямкин. Понятие «свободы» само по себе является негативным понятием. Есть свобода от иноземных поработителей, свобода от тирании, но есть и свобода зла, свобода преступления.
Но в данном случае я хотел бы в первую очередь обратить внимание на нравственные аспекты спора о «русской идентичности». Почему наши западники не чувствуют, что, в принципе, безнравственно лишать людей памяти об их национальных Победах, что безнравственна, античеловечна сама постановка вопроса о смене, сломе так называемой «цивилизационной парадигмы»? Что остается у человека, если убрать у него память о Победах и героях его народа, если лишить его заботы о достоинстве своего государства или лишить его привязанности к религии его предков, если вытравить у него остатки патриотических чувств, чувства «обиды за державу». Чем эта либеральная идея смены цивилизационной парадигмы отличается от коммунистического проекта «перевоспитания масс»? Да ничем. Если наши «западники» добьются своих целей, если они кастрируют и без того уже кастрированное большевиками сознание русских, то это будет уже не народ, а стадо «нелюдей». Это моя точка зрения.
Если уж говорить честно об изъянах реального русского сознания или реальной «русской души», то они состоят совсем в другом. Беда наша как нации состоит в громадном дефиците исторической памяти, в недостатке национального достоинства, то есть мысли о том, что каждый из нас представляет не только себя, но и свой народ, его прошлое. Беда русских в неразвитости внутреннего цензора, в ничем не ограниченной свободе порывов неуемной души. Вместо того, чтобы разоблачать «победы», мы должны их культивировать, возвращать людям, прежде всего, чувство веры в свой народ и в свою историю, воспитывать сознание, что не вся наша история является черной дырой.
Ученый, пытающийся поставить под сомнение основные цивилизационные ресурсы русской истории, обязан осознавать, что «российская империя» – это не просто объект исследования, не просто особая система отношений между властью и индивидом, а Отчизна, страна предков, для миллионов русских и россиян, это еще и Родина, страна, память о которой до сих пор живет в них, по крайней мере, у тех, кто сохранил к ней привязанность.
В равной степени это относится и к православию, РПЦ. Православие – это не просто ортодоксальное христианство, но и религия предков, в конце концов, национальная религия русских.
Надо считаться с тем, что ученый, покушающийся на смысл русской истории, пытающийся доказать, что русская политическая история не создала никаких цивилизационных ресурсов, или что «православие является тупиковой религией» (Игорь Яковенко), одновременно покушается на национальное достоинство русских, на их духовное здоровье. Сама мысль о том, что ты принадлежишь к народу, который, как оказывается, жил неправильно, якобы верил в «неправильное» христианство, разрушает личность морально, лишая ее духовного стержня, моральных опор. И я не думаю, что нашим либералам-западникам будет в России комфортно, если окончательно распадется русская национальная идентичность.
Но, к сожалению, участники дискуссии, которые позиционируют себя как «либералы-западники» не учитывают, что они режут по живому, что они не столько исследуют, сколько разоблачают и «русскую душу» и просто живого русского человека. Есть во всей этой борьбе с «русской парадигмой» что-то болезненное, не согласующееся ни с разумом, ни с совестью. В принципе не может быть «тупиковых религий». Они могут способствовать хозяйственному росту больше или меньше, но раз они «религии», то в любом случае они решают свою главную задачу, они облагораживают человека, сдерживают его «звериное начало», напоминают ему о совести, о грехе. Но, к сожалению, эта духовная сторона жизни общества и человека, все то, что не связано напрямую с производством, с политическим режимом не очень интересует наших западников.
Конечно, можно учитывать различие между патриотизмом подневольных людей и патриотизмом свободного человека. Но важнее другое, что выпадает из поля Игоря Клямкина, что патриотизм как проявление глубинной, бессознательной привязанности и к своей нации, и к своей стране в экстремальной ситуации проявляется всегда одинаково, как готовность пожертвовать собой во имя других, как самый последовательный коллективизм.
Если бы Игорь Клямкин учитывал внутреннюю эмоциональную природу патриотизма как чувства, он никогда бы не оценивал позитивно девальвацию патриотизма и патриотических чувств в современной России, то есть тот факт, что «подавляющее большинство россиян сегодня не озабочено передачей этой ценности своим детям» (с. 434). Игорь Клямкин предлагает не спешить с осуждением распада патриотических чувств, а, тем более, с возобновлением практики патриотического воспитания. Ибо, с его точки зрения, освобождение людей от прежнего патриотизма, «ассоциируемого исключительно со сверхдержавной мощью», является свидетельством либерализации русского сознания. Правда, убей меня бог, я не мог никогда понять, почему гордость за военное величие своей державы, хотя бы былое военное величие, гордость победами над Наполеоном и Гитлером, мешает русскому человеку любить свободу и уважать частную собственность. Игорь Клямкин не учитывает и то, что патриотизм является более органичным и глубинным чувством, чем гордость за «сверхдержавную мощь» России. Героизм, продиктованный патриотизмом, вызван прежде сыновней преданностью своей стране, своему народу. Он был и патриотизмом Минина и Пожарского, когда не было никакой «державной мощи», и патриотизмом героев обороны Севастополя, патриотизмом героев Льва Толстого, которые еще не знали о появлении «державной мощи».
На мой взгляд, исследователь, действительно заинтересованный в сохранении и укреплении духовного здоровья общества, в укреплении цивилизованных ресурсов России, не может, не имеет права радоваться по поводу ослабления патриотических чувств среди населения. Всегда, во всех обществах, во всех формациях ослабление патриотизма, привязанности человека к Родине, к народу, государству является признаком деградации, распада. В любой, самой демократической и самой рыночной стране патриотизм, как мобилизационный, последний ресурс, холится и оберегается. Дело еще и в том, что ослабление старого русского патриотизма, когда «за державу обидно», на самом деле не ведет к «патриотизму свободного человека». Патриотизм и отсутствие каких-либо обязательств перед своим государством, народом несовместимы.
Интересно, что либералы, называющие себя западниками, не очень считаются на самом деле и с правами личности, с правами русских и других народов России быть субъектами своей собственной истории.
Легко доказать, что либеральная критика так называемой партии «имперского реванша» на самом деле является покушением на святое право русских на различного рода интеграционные инициативы, на их неотъемлемые суверенные права. Наши либералы не учитывают, что русские имеют право не только на обособление от других народов, чем они воспользовались в 1991, но и право на воссоединение, чем они могут при желании воспользоваться. Если им, конечно, не помешают борцы с «партией имперского реванша». История России еще не кончилась.
Неверна исходная точка зрения, что сама по себе «империя» есть зло, что время империи прошло. В конце концов, нынешняя Российская Федерация является такой же империей, многоплеменным государством, каким прежде был СССР, а сейчас Китай и Индия. Тем более, что ни в царской России, ни в СССР, ни в нынешней демократической России русские не имели и не имеют каких-либо преимуществ по сравнению с другими народами. Кстати, русские никогда не требовали себе особенных прав. Время классических империй, где властвующий народ был отделен морем или океаном от народа колонии, действительно прошло. Но время континентальных империй, время Китая, Индии не только не прошло, но наступает. Классической континентальной империей является и США. В современном мире империи-цивилизации оказываются более конкурентоспособными, чем государства-нации.
Нет оснований для противопоставления нынешней якобы «неимперской», демократической России прежней, имперской России. Вопреки утверждению Игоря Яковенко, «что время империи на российских просторах кончилось», Россия и в нынешнем, новом виде продолжает существовать как союз разноплеменных народов. В том-то и слабость новой России, что во многих отношениях она является больше империей, чем СССР и Российская империя, ибо утратила свое исходное этническое и цивилизационное ядро, утратила союз великороссов, малороссов и белорусов.
Под видом борьбы с «имперским реваншизмом» или борьбы с «партией имперской реставрации, мы имеем дело с осуждением самой идеи объединения или интеграции разъединенной нации, идеи реинтеграции, к примеру, бывших советских славянских республик.
Странные у нас сегодня западники. Они с радостью и с воодушевлением восприняли распад СССР, обособление Белоруссии и Украины от РСФСР, но сама мысль о возможной интеграции, к примеру, Российской Федерации и Белоруссии приводит их в ужас, в бешенство.
Валентина Чеснокова, как видно из ее текста, не помышляет, не хочет реинтеграции. Но что было бы плохого, если бы действительно появилась в России «партия имперской реставрации», которая помогла бы и русским, и украинцам, и белорусам исправить ошибку и вернула бы и Москву, и Киев, и Минск на добровольной основе в единое союзное образование. Ведь подобный союз, если он был бы возможен, действительно оказался, выражаясь словами Игоря Яковенко, очень «комфортным с социально-психологической точки зрения». Правда, комфортным для тех, кто не хочет, не может расстаться со своей русской или российской идентичностью. Ведь до сих пор подавляющая часть простых людей и в Украине, и в Белоруссии, и в Российской Федерации хочет восстановления того, что Игорь Яковенко называет «имперским пространством».
Разве можно, будучи европейцем, признавая гуманистические ценности, права человека, осуждать намерение добровольного воссоединения разделенных народов или разделенных наций. Этого намерения нет. Но что было бы дурного и противоестественного, если бы славянская часть распавшейся империи вдруг решила объединиться? Почему во имя душевного комфорта господина Яковенко миллионы людей должны лишать себя привычных благ большого государства?
Правда, главная правда современной России состоит в том, что комфорт подавляющей части населения Российской Федерации, комфорт всех тех, кто еще несет в своей душе память о России, о своей исторической Родине, находится в антагонизме с «комфортом» наших западников. Им намного выгоднее нынешняя усеченная Россия без Киева и Минска, чем Россия, восстановившая свое славянское ядро. Рискну утверждать, что либералы-западники сегодня руководствуются только своими узкими, корыстными, партийными интересами и ничем другим.
Григорий Померанц прав, когда говорит, что демократы победили в Российской Федерации только потому, что распался СССР, потому, что из игры за власть выбыли все другие народы, и народы Средней Азии, и народы Закавказья, и украинцы, и белорусы.
Поэтому у нас есть все основания рассматривать борьбу «либералов» против «партии имперского реванша» как борьбу за сохранение своего политического комфорта, как борьбу за сохранение своих геополитических преимуществ. Поэтому у меня есть основание говорить о том, что наши либералы-западники даже в своих научных исследованиях ставили и ставят во главу угла интересы своей партии, заботу о сохранении своей политической победы. Если перекинуть мостик между текстами «демократов» начала девяностых и текстами либералов-западников, представленных в книге «Западники и националисты: возможен ли диалог?», то обнаруживается одна общая линия борьбы и с «необъятными территориями» России. И с так называемым «государственническим подходом». Идея отказа от русской «цивилизационной парадигмы» была прописана от «А» до «Я» в библии нашего «западничества», в книге Егора Гайдара «Государство и эволюция». Разве можно всерьез говорить, спрашивал Егор Гайдар, что мы, как народ и страна, «задыхаемся без «жизненного пространства» или что у нас как раз дефицит вооружений и т.д.» (с. 190).
И надо сказать, что в этой «демократической» борьбе против «лишних территорий» или против «партии имперского реванша» есть много практического смысла. Речь идет, конечно, о пользе либеральной партии. Все дело в том, что наши демократы во главе с Еленой Боннер, во главе с кружком Сахарова, никогда не могли бы победить в рамках СССР, в рамках всей страны. «Демократическая Россия» имела опору и поддержку прежде всего в российских столицах.
Но сегодня, после шоковой терапии и откровенного маразма нашей приватизации, у наших либералов и реформаторов вообще нет каких-либо шансов победить на «просторах бывшей империи». Сейчас все труднее и труднее удержать победу даже на просторах «демократической республики».
Надо смотреть правде в глаза. Чем сильнее будут интеграционные связи внутри славянского ядра исторической России, тем сильнее будет сопротивление и, прежде всего, снизу, всей этой либеральной политике по переделке русского цивилизационного кода, по преодолению памяти о Победах и привязанности к державной мощи, тем меньше политических шансов у «либералов-западников». Ни один нормальный народ не допустит, чтобы кто-то покушался на его цивилизационную идентичность, вытравливал из сознания патриотизм и патриотические чувства на том основании, что это не «патриотизм свободного человека».
Правда, существует опыт послевоенной Германии и послевоенной Японии, когда США возгласили модернизацию в этих странах. И, как считает Игорь Клямкин, добились «смены парадигмы» в этих странах, отучили их противопоставлять себя Западу.
Но, как мне кажется, как-то не с руки ставить рядом, на один цивилизационный стол, выражаясь словами Игоря Клямкина, нынешнюю Россию и послевоенную поверженную Германию. Все же русские, при всех изъянах их «цивилизационного кода» сыграли решающую роль в разгроме фашистской Германии и спасении европейской демократической цивилизации. Как пишет Лев Анненский, русским надо быть благодарным только за то, что они спасли от уничтожения народы, приговоренные Гитлером к уничтожению. Русская приверженность к «победам» прошлого и к независимости, так называемое «российское государственничество», с которыми уже пятнадцать лет борются «демократы» и «либералы-западники», сыграли решающую роль в мобилизации населения на борьбу с немецкими захватчиками. Как известно, не социализм, не марксизм и ленинизм, а память о героическом прошлом русской армии и русского народа спасли Европу от фашистского порабощения. Характерно признание Валентины Чесноковой, что в ее окружении в детстве, когда она жила в Сибири, подлинными, убежденными коммунистами были лишь единицы.
Правда, как настаивает Игорь Клямкин, сегодня мы можем легко расстаться и с сакральным отношением к нашим победам и с державной военной мощью государства. Все дело в том, что, с его точки зрения, «сегодня вопрос о независимости утратил для России свою традиционную военную составляющую», в том, что перед ней (Россией) стоит совсем другой вызов, «т.е. отсутствие угрозы большой войны» (стр. 441). Игорь Клямкин обещает, что «Америка не будет с нами воевать, ее победа в холодной войне и распад СССР показала, что никакой нужды в этом у Америки нет и не предвидится» (стр. 15).
Я лично не могу найти рациональные причины, из-за которых наши либералы-западники так настойчиво, с завидной настойчивостью пытаются вывести из русского национального сознания и привязанность к «Победам», и привязанность к «державности», и привязанность к «военной мощи». Оставаясь в рамках разума, невозможно доказать, что сохрани россия остатки «державности» или сохрани свой реальный суверенитет, она утратит способность к модернизации. Не понятно, почему нарастающее со дня на день великодержавие Китая, в том числе и в военном отношении, не мешает Китаю проводить ускоренную модернизацию, а нам эта великодержавная мощь, которой у нас нет, помешает. Не понятно, почему так и не преодоленные остатки «великодержавного» русского патриотизма помешают нам освоить новые технологии. Не понятно, почему у других народов, в частности, у американцев, военная мощь, мощный ВПК вполне согласуются с демократией и с благосостоянием, а у нас «сверхдержавие» обязательно вернет нас к крепостничеству и нищете. Не понятно, почему Китай, Индия, Япония сохраняются, успешно развивая свою идентичность, а «Россия может сохраниться, только став частью западной цивилизации, только сменив цивилизационную парадигму» (стр. 16).
Практически нет ни одного факта, который свидетельствовал бы о том, что России сейчас надо как можно меньше тратить сил и денег на «военную составляющую». Тем более, в условиях, когда Китай выходит на позиции второй сверхдержавы. Игорь Клямкин советует искать нам защиту от военной мощи Китая на Западе, который, в случае отказа от наших «державных притязаний», будет гарантировать нам сохранность сибирских территорий. Но, может быть, разумнее надеяться на себя, на свою собственную «державную мощь», чем на мощь Запада. Где гарантия, что Буш-младший не включит завтра Россию в ось зла и не обвинит Путина в «реставрационных настроениях»?
Мне не дано проникнуть в душу борцов с российской «державностью» и с российской «имперскостью», не дано знать, что на самом деле движет теми, кто настаивает на идеологическом разоружении русского национального сознания. Может быть, действительно вера в то, что только таким образом, то есть, отказавшись от традиционной привязанности и к суверенитету, и к державному патриотизму сможем, наконец, стать свободными, цивилизованными, жить в достатке.
В конце концов, каждый имеет право верить в то, во что верит.
Но я сохраню за собой право сказать, что сама эта теория идеологического и военного разоружения России, и установка, согласно которой сегодня для нас государственный суверенитет менее важен, чем тесные союзнические связи с Западом, сам по себе тезис, что, не став политически частью Запада, Россия пропадет, вреден, противоречит национально-государственным интересам. Подобная установка на добровольное понижение качества суверенитета России, на добровольную ломку национального сознания, на вытравливание из него «патриотической составляющей» наносит урон национальному достоинству и русских и россиян, ведет к углублению нынешнего морального и духовного кризиса.
Я уже не говорю о практической стороне вопроса. Конечно, сегодня и Россия нуждается в Западе, и Запад нуждается в России. Но Западу, особенно Европейскому сообществу, тоже нужен достойный союзник, нужна Россия, уверенная в себе, уважающая свое достоинство и суверенитет. Даже левая, социал-демократическая Европа, я уже не говорю о правой, консервативной, не настаивает на идеологическом разоружении русских, на том, чтобы они вытравили из себя память о Победах своей армии, о ее воинской доблести, вытравили из себя склонность к сакрализации своего суверенитета и военной мощи своей державы. Европе уже достаточно сервилизма и угодничества поляков и болгар, бесхребетности чехов. Тем более, никому в Европе не придет в голову ставить Россию на один стол с разгромленной фашистской Германией и милитаристской Японией. Идея организации суда над КПСС типа Нюренбергского трибунала, имела чисто российское проихождение. Европа знает, что Россия освободилась от коммунистического тоталитаризма за счет внутренних сил и, прежде всего, за счет реформаторских сил внутри КПСС, за счет морального сопротивления народа коммунистической доктрине.
Лично у меня складывается впечатление, что на сегодняшний день весь этот проект смены «российской парадигмы», ликвидации реального суверенитета России нужен только узкой группе людей в России, так называемым «либералам-западникам». Речь идет о духовном комфорте тех, кто присвоил себе миссию цивилизовать Россию. Но ни подавляющей части населения России, всем тем, кто не голосует за СПС, ни самому Западу, ни западной цивилизации не нужно это добровольное самооскопление русских.
Я знаю, что ни Игорь Клямкин, ни Игорь Яковенко не выступали в этой дискуссии от имени СПС. Но объективно, так уж получилось, что их программа на снижение или принижение державного статуса России, на смену цивилизационной парадигмы целиком, до деталей совпадает с идеологией СПС, с идеологией противостояния традициям российского государственничества.
Конечно, мы живем в демократической стране, и конечно исследователи вправе симпатизировать той или иной партии. Но, в то же время, надо отдавать себе отчет, что характерное для этой партии, для СПС, стремление развенчать «державные амбиции» России и русских, стремление передать заботу о нашей национальной безопасности на плечи западного сообщества, стремление разоружить Россию вызвано не столько силой, сколько слабостью этой партии.
«Истина» и «правда» всей этой борьбы с российской державностью и с российским суверенитетом лежит на поверхности. Либералы-западники, конечно, являются победителями, они после октябрьских событий 1993 года заняли ключевые позиции и в экономике и, особенно, в средствах массовой информации. Но их власть не укоренена ни в народных массах, ни в российской глубинке, ни в силовых структурах.
На сегодняшний день единственным источником и гарантом влияния СПС, российских либералов является зависимость России от Запада и, прежде всего, от США. Достаточно хоть намека на изоляцию России от Запада, и от нынешней власти либералов ничего не останется. Единственным источником силы и влияния либералов-западников является страх руководителей посткоммунистической России проводить самостоятельную внутреннюю и внешнюю политику. Отсюда понятны и опасения либералов по поводу «державных амбиций» русских, которых трудно приучить к «внешнему управлению», к власти «вашингтонского обкома партии», которые, в силу своих державных привычек и памяти о «Победах», будут требовать от своих руководителей более независимой и достойной политики. Отсюда понятно и стремление наших либералов как можно сильнее завязать и наших руководителей на Запад, добиться того, чтобы мировое общественное мнение стало цензором их поступков и решений. Отсюда и стремление как можно больше и как можно быстрее понизить «военный» и «державный» статус. Идеалом для некоторых либералов было бы внешнее управление Россией, точно такое, какое было установлено США над поверженной Германией.
Но очевидно, что далеко не все, что выгодно СПС и нашей либеральной партии, выгодно стране. Россия по природе своей, по природе русского национального сознания не пригодна на роль «управляемой территории». Реализация проекта смены «русской парадигмы» на самом деле ведет не только к уничтожению России как суверенного государства, но и к уничтожению и российского социума и русской нации. Вот почему, на мой взгляд, на сегодняшний день главной угрозой для России являются не остатки державного сознания ее граждан, а, напротив, политика и идеология так называемой «смены парадигмы». Но это мое личное мнение. И я считал своим долгом его высказать.